Самособрание жи льца

Гостья

Песня о Родине

Разговор Вийона со своей совестью

Яблони цветут

Они проснулись в комнате без слёз, очищенной от шелухи обиды, за окнами лежал зелёный плёс и цвиркали на ветках геспериды,

её почти прозрачная рука проваливалась сквозь его урчанье в цепные бытовые облака, такие неуклюжие в начале

сезона выпускания пыльцы,

когда весь мир вместим в конкретный угол –

признавшие друг друга близнецы

на папиллярных линиях испуга.

глава тридцать пятая 179

Несбывшейся любовницы слова

отравлены, не доверяй улыбке.

Сам утверждал: любовь всегда права –

и целовал обгрызенные цыпки

не на её руках, не для неё

ты совершал пустое и смешное.

Не говори с чиновницей, Вийон,

чтоб смерть не стала за слова ценою.

Отвергнутой не стоит объяснять, как солнечные зайчики сомнений запрыгивали утром на кровать в разгар взаимной откровенной лени, как ветер обжигал твою гортань, поскольку имя непроизносимо. Не говори с могильщицей, бунтарь, в ночном саду под старою осиной.

Что я знаю об Энди Уорхоле?

Энди Уорхол – гений!

Энди Уорхол подарил Джиму Мориссону

телефон, по которому

можно позвонить Господу Богу.

Энди Уорхол сделал белую сучку Мэрилин Монро –

цветной.

Что я знаю о Хэльмуте Ньютоне?

На его фотографиях женщины выглядят так, словно

маструбировали всю ночь.

По его фотографиям видишь, что Джим Мориссон

дозвонился Господу Богу.

Гламур Хэльмута отымел пинап Мэрилин.

Что я знаю о Мэрилин?

Стоило надеть ковбойскую шляпу, и ты –

западная культура.

«Воистину, куришь американские сигареты –

скажут, что продал родину», –

произнёс Шеленберг

в романе Юлиана Семёнова

«Семнадцать мгновений весны».

180 глава тридцать пятая

В этом баре никто не фыр-фыр на родном.

Заголовок газеты – и тот нечитаем.

Даже зеркало пристально щурит глаза. Никому в простоте ничего не сказать.

Открываю свой рыбий (разорванный?) рот, сквозь растянутый свитер топорщатся жабры. Я и эти у стойки – единый народ.

На ладони монеты. На них ничего не купить на двоих.

Ты приедешь за смертью, за новыми смыслами, за одиночеством в паре, которое лучше сплошного. Эта краска, как пьяное войско, твои покидает глаза, чтоб вернуться поверх непросохшего ужаса снова.

Ты приедешь дышать не со мной и любить не меня, потому что влюблённого трогать – табу костяное. Но приедешь ко мне, чтобы в городе этом обнять можно было кого-нибудь, не говорить со стеною.

Чем роднее душа, тем сложнее ей руку подать, тем страшней говорить о простых и приятных минутах; и глубокий ландшафт заполняет густая вода, закрываешь глаза, не желая заглядывать внутрь.

Много проще с идущими вскользь, проходящими вкривь: под колёса «КамАЗа» летят и летят легковые. И голодное сердце к любви своей катит Сизиф, повторяя молитву: «Впервые, всегда как впервые».

* * *

Новая жизнь на глазах обретает форму: вот сочленяются кости, плетутся связки, мышечной массе можно поставить фору – цельное тело готово к любви и пляске.

Не продавал ничего: красоту момента я удержать не боюсь. Мне светло и больно от невозможности просто вернуть Сорренто: прежние улочки, кладбище с колокольней.

глава тридцать пятая 181

Столько энергии, что зажимаешь уши. Ты не готов, а на сборы не больше часа. Новые рыбы ползут и ползут на сушу: Тот, кто в ответе, предпочитает мясо.

* * *

Сама себе свирель,

держа ладонь на горле,

застыла у дверей

не так чтоб очень гордо.

Мелодия стыда

и гнева в одночасье.

Живёшь не навсегда. А всё равно для счастья.

182

ГЛАВА № 36

Идеальные стихи, безусловно, уже написаны, беда в том, что для них нет идеального читателя.

* * *

ничего из того ли из этого не хочу слышать то ли говорит она то ли кого-то зовёт видеть у неё во рту всё намолено слов не вставить память от молитвы стала дикой косой камень проглотила кочку а выплюнула – то яма если навсегда то в корыто утром снег валит снега то намолото перебелено что измято ничего из того ли из этого ничего ли то ли свет заплутавший на мукобойне ничего из того ли из этого ничего ли

* * *

скрыть тот день до полудня

хотя бы до одиннадцати

означало бы

скрыться в текущем по полу свете

что ещё никому не удавалось

что ещё никому не давало столько

света

как в тот день до полудня

* * *

выгнань на поле выгнань заполдень заползает на гору роняет заплетень

у Марии несётся кура яйца золотые да хлопотные у Софии несёт корова такого же с белым ухом-то у Петра кричит петух охает один раз один два раза два а третий раз – молкает

* * *

стоит отец стоит и плачет

я не знаю, какие на вкус слёзы отца

но я помню

что когда он сделал для меня мыльные пузыри

они лопаясь на губах

растекались вкусом персика

183

* * *

когда я никогда я буду пресловуто всё пресловуты семь дней в неделю кто ходит падает и то кто начинает тот ненай идёт ненай нейдёт нет у меня для вас ничего нет никудышна и с утра и к вечеру не своя у ты моя малоротая моя – малоротая

* * *

от кого у тебя эта рука как она рука чья

твоя рука никогда не будет моей рукой

не распространена и далека

что вы говорите есть же аэропорты они же работают

а вы говорите

есть дальний и ближний

строят ещё третий

и не говорите

очень большой

в котором будешь ты улетать и прилетать

улетать и прилетать

три тысячи человек работают

строят для того чтобы ты улетал и прилетал

улетал и прилетал

выходил из аэропорта

бросая руки в карманы

* * *

не иди мимо не иди мимо не иди

иван тебя зовут

иваны здесь не ходят

яблоко на ивана не упади

мимо иди мимо

и иди

как за дверьми проходят

я уже слышу

ты уже слышу

как мимо иван не идёт

как яблоко на ивана – ночью не упадёт

* * *

эти собаки промокли в дожде

промокли в дожде до тряпки промокли

промокли же как могли со всей силы

промокли

это теперь не собаки а мокрые овечки

мальчик говорит говорит

184 глава тридцать шестая

овечки мокрые

овечки ледяные

до нитки промокли же до нитки

как теперь вязать из их шерсти носки

* * *

один говорит все слушают все говорят один их не слушает один слушает все говорят один не говорит когда все слушают

* * *

достаточно много света достаточно много медуз достаточно много света сквозь медуз достаточно проходит достаточно проплывает несколько световой день несколько медленный немного более свежий достаточно летний

* * *

бери изумруд

бери стряхивать

бери грохот мусорной машины по утрам

бери доставать песок из холодной реки

бери рано в этом году зацвели яблони

бери туманно

бери уходить по мокрому полю

бери правая нога жмёт педаль газа

бери замедляясь

бери красный

бери я доеду и перезвоню

бери и такая маленькая ножка

бери сначала идите прямо потом резко направо резко только

бери что ты будешь делать если пойдет дождь

бери ещё

бери

бери

все равно – это – никогда не будет тебе принадлежать

ГЛАВА № 37

185

Читатель и не должен знать, что гений терпит поражение, талант – капитулирует, и только оригиналы уверены, что им досталась победа.

* * *

Я не знаю, зачем это море и каспийская злая волна, для чего эта дырка в заборе, если вечность в неё не видна.

Где мужчина с обветренным взглядом не находит от жизни ключа и красивая женщина рядом, что ему чуть повыше плеча.

Как они обнялись у простенка, подростковый отбросивши стыд, и на шее пульсирует венка, и серёжка горит и горчит.

Всё как будто банально и просто – вот их двое при свете луны и слова вразнобой, не по росту, но слова им уже не нужны.

Он в запале ей лезет под майку, сильно колется борода, а она превращается в чайку, исчезая вдали навсегда.

* * *

Вино с тройным одеколоном и две шестёрки на погоны... Очнулся, понял: всё просрал. Придумал новую забаву: щеночка века-волкодава на свалке взял и подобрал.

Живём. Назвал его Егор. На небе – флаг, на нём – Егор. Конь – на дыбы, змею почуяв... В руке копьё, в уме топор. Въезжает в стольный град Кукуев. Детишки прыгают, встречая, и вслед кричат: смотри, Чапаев!

Под ним огромная страна. Три революции, война,

186 глава тридцать седьмая

ещё война, остатки крови. Врач без наркоза с бодуна оттяпал Крым. Ну на хрена?! Фантомные остались боли. А раньше? Раньше было больше: на органы продали Польшу… Парадный китель, ордена – три тыщи лет осады Трои и двести лет Бородина.

Где доктор-смерть стоит с пинцетом,

а в нём зажата сигарета.

В глазах стоячая вода.

Обкусывает заусенцы

и чешет зад. Кино и немцы!!!

Оставь надежду, всяк сюда…

* * *

Подбирал бы с утра и до ночи слова, отдавая всё время высокому слогу. Но опять во дворе облетает листва, и орех раскололся, упав на дорогу.

На окне пыльный кактус и заспанный кот. Запах жареной рыбы на лестничной клетке. И сосед встрепенулся, втянувши живот, лишь завидя длиннющие ноги соседки.

А другого ругает жена: идиот, пропил деньги, откуда-то чучело птицы приволок. А зачем? Он плечами пожмёт. Да на всякий пожарный, а вдруг пригодится.

Я и сам не пойму этот антисюжет – у ларька голубей, облепивших перила, на пивнушке записку: ушла на обет. Не поверишь, вот так и написано было.

* * *

Ранцы бросили на пустыре, мяч гоняют – лафа детворе. А ещё были в каждом дворе дурачок или дурочка. Куришь, знаешь плохие слова. И та самая пахнет трава – петушок или курочка.

глава тридцать седьмая 187

Память, бедная, после починки, словно в мужниных разных ботинках овдовевшая бродит старуха – воплощенье бессмертного духа. Ты подносишь к лицу зажигалку и становится страшно и жалко эту грязную богомолку. Жалко!!! Жалко, детишки, у пчёлки.

То ли Данте, приблизивший ад, то ли Тютчев во всём виноват, что скрывать научил и таить, от любви в одиночестве выть, умножая без счёта морщинки. И, смахнувши слезу, говорить: Ерунда! В глаз попала соринка!

* * *

Не говори всё время: нет. И что с того, что мало денег?! Ну вот, к примеру, твой сосед сам починяет табурет, довольный, как электровеник.

Гони её, печаль-тоску. Какой ты, к чёрту, неудачник! Уже и шмель летит к цветку и штык лопаты к черенку приладил выпивоха-дачник.

Уже взволнованный рыбак поймал сома на закидушку и безголосая кукушка не накукуется никак.

* * *

Бабы?! Нет, не голосили. Не читал молитву поп. Полубоком выносили через дверь широкий гроб.

Слишком узкая, зараза, нужно было снять с петель. Подогнали к дому «пазик» и колхозную «газель».

188 глава тридцать седьмая

Всю дорогу выпивали. Как же тут не выпивать?! На пригорке закопали, где отец его и мать.

А потом под рукомойник лезли руки с мылом мыть. Говорили, что покойник мог бы жить ещё да жить.

Но теперь таким почётом он меж нами окружён. Смерть свела с долгами счёты, примирила бывших жён

и детей от браков разных за одним столом большим. Словно это светлый праздник, день рождения души.

* * *

Кто виной? А никто не виною, что, раздевшись почти догола, не Арагва шумит предо мною, а шумит предо мною Ташла.

Не шумит, а брюзжит, как соседка, или, может, мурлычет под нос. И тутовник касается веткой этих жидких и мутных волос.

Кто виной, что повсюду бутылки, а письма не сыскать ни в одной. И снежинки, а может – опилки или пепел летит неземной.

Что мальчонка с лопаткою в парке на ворону ужасно сердит и кричит ей: ворона, не каркай! – но она на него не глядит.

И, своё осознав превосходство, над землёй расправляет крыла... Лишь одно безусловное сходство: ты, печаль моя, тоже светла.

ГЛАВА № 38

189

Поэт изобретает вкус каждому своему разочарованию и каждому своему страданию. И сколько раз он говорит о них, столько раз он придумывает новый вкус старому чувству. Его сила – в многовкусие. Он – неповторяющийся повар гру­сти и кондитер печали.

выделенный диапазон

дней

злиться на снег

.

мыть язык

в начале весны

.

счастье

неподвижных

частей

.

вес

бесхозных

вещей

.

сон

с ноября

а сейчас

что?

.

куда я иду

как лёд?

.

вместо себя

весело шагать

.

держать

речь

24 часа

.

ветер

нетер

пелив

.

окно

несоответствия

.

свет

действительности

190 глава тридцать восьмая

.

комната

комнатной

температуры

.

макет

завтрака

в масштабе

1:1

.

качели – легче чего?

человек

над детской площадкой

.

сон

продавца-консультанта

.

храм

фрагмента

.

мёд

мероприятий

в разговорах

бесхозных вещей

.

промышленное производство

кашля

.

перевод апреля

через январь

.

восемь

месяцев

фитнеса

.

город

дверей

.

сад

конденсата

.

союзное государство

воскресенья и четверга

.

перерегистрация

неудач

глава тридцать восьмая 191

.

сахар-песок

в сгущающихся

сумерках

.

утро

несанкционированное

проникновение

в краник

.

преодоление

обуви

.

сумерки

сыр

быстрого реагирования

.

помидор

что-то понял

подгнил

.

центр меха

на периферии взгляда

.

печальный утюг

.

невидимая рука

вращающегося стула

.

палаты плательщика

.

люстра

(с чужих слов)

.

влажная протирка

горизонтальных поверхностей

влажное подметание

мест

.

видеонаблюдение

детства

.

нежность

192 глава тридцать восьмая

нежилых

помещений

.

ультрапастеризованное

утро

.

неловкие

потолки

.

выход

дыхания

в город

.

дело

к лету

и лицо

отцвело

.

мне легче

возле ключей

и других металлических

предметов

.

луг

за углом

а я?

.

вот и вся

весна

.

поле

послезавтра

.

месяц

на ровном месте

.

штатное расписание

супа

.

лето

до колен

.

лес

через четыре

минуты

глава тридцать восьмая 193

.

река

на реконструкции

.

лето

хранить дни

на внешних носителях

памяти

нагревать архив.

быт

быстрого приготовления.

лето

в теле письма.

перестилать утро.

волеизъявление золы на празднике праха.

лес

впереди идущих пассажиров.

ссорился с колбасой а суп – с пустотой. где все?

на севере

а я

здесь –

берите пример

с меня

.

зал

доставленных

неудобств

.

монетизация

звона в ушах

194 глава тридцать восьмая

.

ночь

не очень понятна

а вот бы

преодолевать

тьму

самому

.

суп

подступающей паники

(но пока ещё –

суп беспокойства)

.

свет

с отягчающими обстоятельствами

.

средства бессвязности

.

не для себя

прошу

про себя

ГЛАВА № 39

195

Если ты ищешь бога и не можешь найти его, значит, он про­сто не желает с тобой встречаться.

* * *

человек не достоин надежды: пусть глаза как подсолнухи свежи, пусть исходные данные те же, -результаты плачевны весьма. словно в толще стоящие рыбы, словно в космос плывущие глыбы, человек говорит: - Мы могли бы, -не проверить его слова. кружит снег над курганами школы, возвращается грубость в помолы, переходят черту разговоры, ты уехал, а ты оглянись: дети смотрят на наше волненье, пристегнувшись на заднем сиденье, и я слышу, как в этом сопенье утверждается мёртвая мысль.

* * *

пусть напряженье равно смерти. ресницы дней рывком разъяв, я обнаружу на планете чужого времени состав. её величество волчица раскрыла нежные сосцы, вглядись: всё кружится, троится и прячет под воду концы. жизнь оптимально невозможна: я был ничем, никем, нигде, поёт скворец в раю возможном, и время движется к воде. смотри на воздух, как на тело чужих утраченных причин, без удивленья смотрит птица на мир, безоблачно един.

* * *

в железной чаше нетерпенья варилось множество вещей перемещение случайно пикап упёрся рогом в ель.

196 глава тридцать девятая

в трёх километрах от усилий, в сырой проталине стола как искалеченная помощь перед луной гора взошла. и мы полезли в гору, в гору, вцепиться в правила её, изведать срывы и обноски, запараллелить бытиё. присесть к столу на грани стула и обнаружить пустыри не обязательно снаружи, но окончательно внутри.

* * *

как будто был и снова буду, -

так говорила мне листва,

в единстве мысли и бездейства

сосредоточенность мертва.

но не мертва, хотя завяла,

хотя утратила черты,

провинциал с провинциалкой

нью-йорк увидят с высоты,

и обомрёт и обомлеет,

и перекосит рот её

рассредоточенность природы,

многоугольный крах её.

в насквозь простроченной рубашке,

в недоотчалившей мечте

фигуры стынут на картине

на безымянной широте.

в лесу бывает так: внезапно

умолкнет даль, набухнет гром,

туристы сдвинутся под зонтик

и обретут покой и дом.

но это не про нас: на срезе наших улиц молекулы судьбы ведут полураспад, и можно навсегда и можно не заметить, как парные глаза не образуют взгляд.

* * *
с1еа1к юаОеу

там, где мы ожидали увидеть одно -совершённое ветром покрытое дно, воздух сух и рассержен, каменист космодром, прилетело четыре, а остались вдвоём.

глава тридцать девятая 197

восемь ног село в тачку и включило мотор, и про тачку с мотором завели разговор, а потом замолчали, закрыли глаза, щёлкал гравий по днищу, как за дверью Замза. мимо долгого пляжа потемневших камней проезжало четыре варианта людей. расходящейся плоти раздвижные края, в белоснежном костюме чернолицая я.

* * *

пруды. за прудами – Прадо:

картины, народы, наряды,

а я – по колено в воде

в невидимой миру беде.

комар и малейшая грязь

в активную жизнь подалась,

грохочет земля, как буфет:

– подайте дитя на обед!

под носом усопших веков

шевелятся губы сынов,

я – мальчик по горло в волнах,

простителен, грешен мой страх,

я знаю, что знать не хочу

и крепко об этом молчу.

воды невозвратный кредит

в мгновенье тебя приютит,

наткнёшься ногой на сома

и вызнаешь чашу сполна.

горит человеческий лес

с цикадами наперевес,

воды земляное лицо,

и я – молодец молодцом.

* * *

игорю малахову

всё проходит. вернее: пройдёт и прошло. славься, игорь! нас – смыло, тебя – замело. через поле мучное, мычащее молча вдали пролетел электрон, как частица с волною внутри. ты – пропащая сумка, – мне игорь однажды сказал, положив в меня мяч, чёрный хлеб, апельсиновый шар. а вот раз я вбегаю, а игорь – над картой лежит, левитируя в воздухе, как над магнитом магнит. или было такое: у игоря сел телефон, и по букве носил из красково в томилино он.

198 глава тридцать девятая

лучший в классе, в районе, в стране пионер:

эСэСэР! – ты кричал, а оно откликалось на сэр.

здравствуй, игорь! князь игорь! грязь игорь! гори!

силикатный кирпич деликатно в ладони бери

и под мышку, под кошку, в собаку вложи свою ношь,

что ты хочешь – навряд ли в земле обретёшь.

я склоняюсь, я помню тебя в мелочах:

исчезанье родного ручья в ледяных родниках.

здравствуй, игорь! привет! мы не знаем, как звали тебя,

мы не знали масштаба красоты твоего корабля.

нету помощи в худшем из лучших миров,

миру – мир, плову – плов, крови – ров.

там, где жизнь не роднит, эту функцию выполнит смерть,

продолжается утро, чтобы к вечеру похолодеть.

* * *

долой лицо! заимствуйте движенье! меняйте пол! впадайте в суету! как говорил военный кинокритик: срубайте мачту – сдержите мечту. я вышел из чужого разговора, взошёл на гору и узрел врага: спецэффективный человек-корова и снегом окроплённые рога. земля на фотографии пришельцев безлюдна, серовата, холодна, в пустом салуне ходит жеребица, и смерть всепроникающе видна.

* * *

в грушу залезла оса. если её удержать в памяти этой дурной, то будет нечаянно что вспомнить в 75.

* * *

и вот я вышел из народа,

стою, седая борода,

я знаю, как ступают в воду

и пропадают на года.

кольцо судьбы на пальце толстом,

меня свободой опояшь,

я жить хочу! но в небе звёздном

уже поставлен крестик наш.

ГЛАВА № 40

199

Знает ли читатель этой главы, что поэт распят на кресте двух желаний: быть понятым и быть услышанным, притом что достичь можно только одного из них.

Дата добавления: 2017-01-13