Культура Руси IX - XIII веков 2 страница

племянницами блуд творят, у третьих женщины ведут себя, "акы скот

бессловесный", четвертые "человекы ядуще".

Отдав дань неизбежным для средневекового историка-монаха библейским

легендам, Нестор быстро переходит к обрисовке всего славянского мира во всем

его объеме. Здесь нет легендарных Чеха, Леха и Руса, обычных в

западнославянских хрониках, здесь указаны все действительно существовавшие

крупные союзы племен в области первоначального расселения славян в Европе.

Совокупность этих племенных союзов довольно точно очерчивает территорию

расселения славян (западных и восточных) на рубеже нашей эры, как мы

представляем ее себе сейчас на основании данных лингвистики, антропологии,

археологии.

Тонкое чутье историка подсказало Нестору безошибочный выбор основных,

узловых моментов в жизни славянства -- это, во-первых, VI век, век

славянских походов на Византию, век формирования мощных и устойчивых

племенных союзов "княжений", век путешествия Кия в Царьград и основания

Киева как столицы племенного княжения полян.

В нашей современной периодизации мы тоже выделяем VI век как переломную

эпоху, очень важную в истории славянских пред феодальных образований.

Вторая выделенная Нестором эпоха -- IX век, век образования таких

славянских феодальных государств, как Киевская Русь, Великоморавское

государство, Болгарское царство, век появления славянской письменности,

христианизации славян.

Как видим, периодизация Нестора совпадает с нашей; он выделял в истории

славянства те же самые моменты, которые выделяем теперь и мы.

В XII столетии летописание появляется почти в каждом крупном городе,

что выражало самостоятельность отдельных княжеств. Нам известны летописи

"младшего брата" Новгорода -- Пскова; известно летописание Владимира и

Ростова. Летописи велись и в юго-западном регионе -- в Галиче,

Владимире-Волынском и в Пинске.

Смоленская летопись и интереснейшая Полоцкая летопись были известны В.

Н. Татищеву, получившему их на короткий срок и успевшему сделать только

незначительные выписки.

Значительно лучше нам известно летописание Владимира и Ростова.

Дошли до нас и фрагменты летописания рязанского, переяславского

(Переяславля Русского) и черниговского.

По всей вероятности, уцелевшие до наших дней в составе позднейших

летописных сводов фрагменты летописей разных княжеств далеко не отражают

действительного состояния летописного дела в XII -- начале XIII века.

Летописей было значительно больше, но многие из них погибли в половецких

наездах, княжеских усобицах и особенно в пожарах русских городов во время

"татарщины". Мы знаем случаи, когда в Москве в XFV--XV веках каменные

подклеты до самых сводов наполняли книгами, чтобы уберечь их, но они все же

гибли в огне...

Из всех летописных сводов интересующего нас времени, пожалуй,

наибольший исторический и историко-культурный интерес представляет Киевский

летописный свод 1198 года (в литературе его иногда датируют 1199 или 1200

годом), составленный при князе Рюрике Ростиславиче игуменом Выдубицкого

монастыря Моисеем. Составитель (он же автор нескольких статей 1190-х годов)

завершил свой труд текстом торжественной кантаты, пропетой "едиными усты"

монахами его монастыря в честь великого князя.

В богатом Выдубицком монастыре, расположенном под Киевом, была,

очевидно, целая историческая библиотека из рукописных летописей, которая

помогла ученому игумену создать интереснейший сводный труд по русской

истории за весь XII век. В руках составителя оказались летописи разных

князей из разных княжеств. Поэтому историк конца столетия мог иной раз

изобразить какое-либо отдаленное событие, ту или иную войну с разных точек

зрения: и со стороны нападающих, и со стороны обороняющихся или осажденных.

Это приближало к объективной оценке. В Киевском своде 1198 года отражены не

только киевские события, но и дела, происходившие в Чернигове, Галиче,

Новгороде, Владимире на Клязьме, Переяславле Русском, Рязани и в ряде других

русских городов, а порой и зарубежные события вроде четвертого крестового

похода Фридриха Барбароссы. Удается выделить ряд отдельных летописей,

использованных составителем.

Основой для выделения являются разные признаки: диалектные особенности

языка, различие штампов в обозначении титулатуры князей, способы обозначения

дат, наличие или отсутствие церковной фразеологии, литературный стиль,

манера изображения событий, широта кругозора и, самое главное, симпатии и

антипатии летописцев к тем или иным князьям.

На основе всей суммы признаков можно наметить около десятка

исторических рукописей, использованных киевским игуменом Моисеем при

составлении своего летописного свода 1198 года. Первую половину свода

занимает "Повесть временных лет" Нестора, а далее используются отрывки

летописания Владимира Мономаха и его сыновей ("Володимерова племени"). В

дальнейшем прослеживаются фрагменты летописи Юрия Долгорукого и его сына

Андрея Боголюбского, очень недолго владевшего Киевом, но оставившего

"цесарскую" летопись, прославлявшую этого монарха. Есть следы использования

Галицкой летописи (или работы какого-то галичанина в Киеве в 1170--1180

годы). Включена в свод и особая повесть об убиении Андрея Боголюбского,

написанная, по всей вероятности, приближенным Андрея Кузьмищей Киянином,

оставившим записи 1174--1177 годов. Часть летописных заметок,

преимущественно узкопридворного характера, принадлежит самому Моисею.

Особый интерес с точки зрения обрисовки личности летописцев

представляет сопоставление двух писателей: один из них -- церковник Поликарп

(все приурочения текстов к конкретным историческим лицам, включая и Нестора,

условны), закончивший свою жизнь архимандритом Киево-Печерского монастыря.

Другой -- знатный боярин, киевский тысяцкий Петр Бориславич, известный

своими дипломатическими делами.

Поликарп был сторонником чернигово-северских князей, часто враждовавших

с Киевом. Особенно активно Поликарп отстаивал интересы князя Святослава,

сына Олега "Гориславича" (и отца Игоря, героя "Слова о полку Игореве").

Фрагменты летописи Поликарпа, рассеянные в разных местах свода игумена

Моисея, рисуют его как очень посредственного писателя, тенденциозного

регистратора событий. Речь его пересыпана церковными сентенциями; кругозор

его узок.

Любопытной индивидуальной особенностью этого летописца является

пристрастие к перечислению денежных сумм и элементов княжеского хозяйства.

Он летописец-бухгалтер, составляющий подробную опись захваченного врагами

имущества -- от церковного евангелия до стогов сена и "кобыл стадных"; он

точно знает, какие ценности подарила монастырю престарелая княгиня, сколько

денег уплачено безземельному князю за участие в усобице.

Игумен Моисей сокращал имевшуюся у него рукопись Поликарпа, выбрасывая

многие риторические восхваления князя Святослава Ольговича. Московские

историки XVI века полнее использовали труд Поликарпа при составлении

Никоновской летописи и эти восхваления сохранили.

Полную противоположность этому летописцу-бухгалтеру представлял

киевский летописец середины и второй половины XII века, которого с

достаточной долей убедительности можно отождествлять с Петром Бориславичем,

упоминаемым летописью в 1150--1160-е годы. Его исключительно интересный труд

тоже был сокращен игуменом Моисеем, исключившим из него многие политически

заостренные характеристики. Мы можем судить об этом, потому что в руках

историка В. Н. Татищева в 1730-е годы находилась древняя пергаменная

рукопись (так называемый "Раскольничий манускрипт"), представлявшая, судя по

выпискам Татищева, полную редакцию исторического труда боярина-летописца.

Петр Бориславич писал летопись одной княжеской ветви "Мстиславова

племени", потомков старшего сына Мономаха, великих князей киевских: Изяслава

Мстиславича (1146--1154), его сына Мстислава Изяславича (1167--1170) и его

племянника Рюрика Ростиcлавича (княжил с перерывами с 1173 по 1201 год;

летопись этого автора доведена до 1196 года).

Петр Бориславич умел очень широко смотреть на события, и каждую свою

летописную статью он начинал с общего обзора княжеских отношений, союзов,

разрывов, договоров или клятвопреступлений. В обзоpax затрагивались как

соседние княжества, так и далекие земли: Новгород, Карела, Чехия, Польша,

Полоцк и др.

В каждой сложной ситуации Петр Бориславич стремился выгородить своего

князя, показать его в наиболее выгодном свете, но делал он это несравненно

более умело, чем его политический соперник Поликарп: он не восклицал, а

доказывал, а для доказательств привлекал такой весомый аргумент, как

подлинные документы из княжеского архива. Петр Бориславич вносил в летопись

договоры с князьями, письма князей и королей, документы из захваченного у

врага архива Юрия Долгорукого и т. п.

Однако следует сказать, что, взявшись за перо, киевский тысяцкий не был

покорным слугой князей. Он и пером служил как феодальный вассал, сохранявший

"право отъезда". В тех случаях, когда великий князь пренебрегал советом

боярской думы, летописец подробно излагал документацию бояр и не без

злорадства заносил на свои страницы как описание его поражения, так и

неблагоприятное решение боярской думы: "Поеди, княже, прочь; ты нам еси не

надобен..."

Летопись Петра Бориславича изобилует "речами мудрых бояр", якобы

произнесенных по тому или иному случаю. Скорее всего это лишь определенный

литературный прием, с помощью которого умный автор излагал боярскую

программу. Политическая программа русского боярства XII века состояла в

следующем: князь управляет княжеством совместно с представителями крупнейших

землевладельцев-бояр, живущих рядом с ним в стольном граде; все вопросы

войны и мира князь должен решать с боярами.

Князь должен думать о правосудии и о "строе земельном". Далекие

завоевательные походы не интересуют бояр, а междукняжеские усобицы они

считают крайне вредными и стремятся удержать князей от безрассудных

действий. Единственно, ради чего следует "сести на конь", -- это ради защиты

Руси от внешнего врага. Как видим, программа в значительной своей части

вполне прогрессивная, что объясняется тем, что само боярство как носитель

нового, недавно утвердившегося (и еще очень далекого от загнивания)

феодального способа производства представляло собой прогрессивное (по

сравнению с первобытностью) явление.

Интересно отметить, что у этого автора нет церковной фразеологии и

интереса к церковным событиям, но все касающееся военного дела,

дипломатических переговоров или заседаний княжеских съездов представлено у

него подробно и со знанием дела.

В своем первоначальном виде (сохраненном выписками Татищева) летопись

Петра Бориславича содержала интереснейшие портретно-политические

характеристики великих князей киевских почти за весь XII век. Автор описывал

князей, большая часть которых были его современниками, по определенной

системе: внешность, характер, отношение к управлению землей и правосудию,

полководческие таланты, любовь к дружине, отношение к дворцовому,

куртуазному быту и индивидуальные особенности каждого. Оценки его

субъективны, но, безусловно, очень интересны, так как перед нами проходит

целая галерея монархов, описанных одной рукой.

Из этих словесных портретов мы узнаем, например, что Изяслав Мстиславич

был красив, богато награждал верных вассалов и дорожил своей честью, что сын

его Мстислав был так силен, "яко его лук едва кто натянуть мог". Этот князь

был столь храбр, что "все князи его боялись и почитали. Хотя часто с женами

и дружиною веселился, но ни жены, ни вино им не обладало... (князь) много

книг читал и в советах о расправе земской (об управлении) с вельможи

упражнялся...".

Игорь Ольгович (убит киевлянами в 1147 году) был, оказывается,

любителем охоты и ловли птиц "и в пении церковном учен. Часто мне (пишет о

себе летописец. -- Б. Р.) с ним случалось в церкви петь...".

Юрий Долгорукий, враг "Мстиславова племени", обрисован в черных тонах:

"великий любитель жен, сладких пищ и пития; более о веселиях, нежели о

расправе (управлении) и воинстве, прилежал..."

В целом боярская летопись Петра Бориславича (велась им как очевидцем с

1146 по 1196 год) с ее грамотами из княжеского архива, дневниками походов,

записями заседаний боярской думы и важных княжеских съездов, с ее

литературными приемами и любопытнейшими великокняжескими портретами

представляет несомненный исторический интерес.

Русская литература XI--XIII веков не ограничивалась одним летописанием

и была разнообразна и, по всей вероятности, очень обширна, но до наших дней

из-за многочисленных татарских погромов русских городов в XIII--XVI веках

уцелела лишь какая-то незначительная часть ее.

Кроме исторических сочинений, показывающих, что русские писатели,

несмотря на молодость Русского государства и его культуры, стали вровень с

греческими, мы располагаем рядом произведений других жанров. Почти все, что

создавалось в X--XII веках, переписывалось, копировалось и в последующее

время. Читатели продолжали интересоваться многим. Интересно "Хождение"

игумена Даниила на Ближний Восток (около 1107 года). Даниил ездил в

Иерусалим, центр христианских традиций, и подробно описал свое путешествие,

страны и города, которые видел. В Иерусалиме он оказался во время первого

крестового похода и вошел в дружбу с предводителем крестоносцев королем

Балдуином. Даниил дал очень точное описание Иерусалима и его окрестностей,

измеряя расстояние и размеры архитектурных памятников. Его "Хождение"

надолго явилось надежным русским путеводителем по "святым местам", которые

также привлекали тысячи паломников со всех концов Европы.

Своеобразным жанром были "жития святых", являющиеся сильным оружием

церковной пропаганды, где сквозь слащавые восхваления канонизированных

церковью образцовых с ее позиций людей ("святых", "праведных", "блаженных")

хорошо просматривается реальная жизнь: классовая структура монастырей,

стяжательство монахов, жестокость и сребролюбие некоторых князей,

использование церковью умственно неполноценных людей и многое другое.

Особенно интересен Киево-Печерский патерик, представляющий собою

сборник рассказов разного времени о монахах Печерского монастыря. К нему

присоединена исключительно интересная переписка епископа Симона и некоего

церковного карьериста Поликарпа, стремившегося за взятку (деньги давала

княгиня дочь Всеволода Большое Гнездо) получить высокий церковный пост.

Другим жанром, тоже связанным с церковью, были поучения против

язычества, бичевавшие народную религию и веселые празднества. В них также

очень много интересных бытовых черт.

Излюбленным жанром средневековья были сборники изречений, пословиц и

поговорок ("Пчела").

Большой интерес представляют два литературных произведения -- "Слово

Даниила Заточника" и "Моление Даниила Заточника", иногда ошибочно

приписываемые одному лицу.

"Слово Даниила..." -- челобитная, направленная неким Даниилом,

заточенным на озере Лаче (отсюда -- "Заточник"), князю Ярославу

Владимировичу около 1197 года. Это блестящее произведение, характеризующее в

излюбленной средневековыми авторами форме афоризмов разные стороны русской

жизни конца XII века. Здесь и обличение княжеских тиунов и рядовичей,

притесняющих мелких феодалов, и недовольство богатыми, но глупыми людьми,

которых слушают только из-за их положения, и насмешки над гонцами и послами,

которые вместо исполнения возложенных на них дел проводят время в "дому

пировном".

Автор, начитанный и умный человек, пострадавший в прошлом за какое-то

свое литературное произведение ("художество"), предлагает свои услуги князю,

так как он "одеянием оскудей есмь, но разумом обилен". Он, очевидно, не

только писатель, но и хороший оратор: "Бысть язык мой яко трость (перо)

книжника скорописца и уветлива уста, аки речная быстрость". Возможно, что

Даниил вел одно время летопись при дворе Всеволода Большое Гнездо. Под 1192

годом там помещено поучение по поводу пожара во Владимире, бичующее тех

богатых людей, которые закабаляли "неправедным написанием" беспомощных

погорельцев.

"Слово Даниила Заточника" было очень популярно; его переписывали и

читали на протяжении веков. Уже через три десятка лет оно вызвало подражание

у анонимного автора, укрывавшегося под именем того же Даниила, но честно

сообщившего читателям, что сам он "не мудр, но в премудрых ризу (одежду)

облачихся, а смысленных сапоги носил есмь". Свое произведение (примерно 1229

год) этот псевдо-Даниил назвал "Молением", включив в него почти все "Слово

Даниила..." и дополнив его рядом новых интересных афоризмов. Адресовано

"Моление" переяславскому князю Ярославу, сыну Всеволода Большое Гнездо.

Автор -- сын рабыни, брошенный в детстве родителями, сам побывавший "в

работном ярме" и не получивший образования ("ползая мыслию, яко змия по

камению").

Псевдо-Даниил -- сторонник княжеской власти (князь -- кормчий своей

земли); боярство признается как умное окружение власти. Интересно резко

отрицательное отношение автора к монашеству и к "похабным обычаям"

"ласкосердых псов" -- монахов. Оба произведения -- и "Слово" и "Моление" --

знакомят нас с общественной мыслью нижних слоев русского феодального

общества конца XII-- начала XIII века.

Самым главным, всемирно знаменитым произведением древнерусской

литературы является "Слово о полку Игореве", написанное в 1185 году в Киеве.

Этой поэме подражали современники и писатели начала XIII века, ее цитировали

псковичи в начале XIV века, а после Куликовской битвы в подражание "Слову" в

Москве была написана поэма о победе над Мамаем "Задонщина".

"Слово о полку Игореве" можно было бы назвать политическим трактатом,

настолько мудро и широко затронуты в нем важные исторические вопросы. Автор

углубляется и в далекие "Трояновы века" (II--ГУ века нашей эры), и в

печальное для славян "время Бусово" (375 год), но главное его внимание

устремлено на выяснение корней усобиц, помогавших половцам громить и грабить

Русскую землю. Одним из первых виновников оказывается князь Олег

"Гориславич" (умер в 1115 году), дед побежденного Игоря. Ему

противопоставлены опоэтизированный князь-колдун Всеслав Полоцкий, герой

киевского народного восстания 1068 года, и Владимир Мономах. Историческая

концепция автора "Слова" поражает четкостью и глубиной.

Главной частью поэмы-трактата является "златое слово", обращение ко

всем князьям с горячим патриотическим призывом "вступить в стремя за Русскую

землю", помочь обездоленному Игорю. Бессмертие поэме обеспечил высокий

уровень поэтического мастерства. Любимый образ поэта -- сокол, высоко

летающий и зорко видящий даль. Сам автор все время как бы приподнимает

читателей над уровнем земли, над видимым на ней (конные воины, деревья,

реки, необъятная степь, лебеди, волки, лисицы, города с их дворцами) и

показывает всю Русь, от Карпат до Волги, от Новгорода и Полоцка до далекой

Тмутаракани у Черного моря.

Поэтические образы взяты прежде всего из природы: встревоженные звери и

стаи птиц, не вовремя спадающий с деревьев лист, синий туман, серебряные

струи рек. В словесной орнаментике этой рыцарской поэмы много золота,

жемчуга, серебра, всевозможного оружия, шелка и парчи.

Подобно будущим (по отношению к нему) поэтам Ренессанса, воскресившим

античную мифологию, автор "Слова о полку Игореве" широко использует образы

славянского язычества: Стрибог -- повелитель ветров, Велес -- покровитель

поэтов, загадочный Див, Солнце-Хоре. Следует отметить, что у автора почти

нет церковной фразеологии, а язычеству отведено видное место, что, быть

может, и содействовало уничтожению духовенством рукописей поэмы в XIV--XVII

веках.

При всем патриотизме русской литературы мы не найдем в ней и следа

проповеди агрессивных действий. Борьба с половцами рассматривается лишь как

оборона русского народа от неожиданных грабительских набегов. Характерной

чертой является и отсутствие шовинизма, гуманное отношение к людям различных

национальностей: "Милуй не токмо своея веры, но и чужия... аще то буде

жидовин или сарацин, или болгарин, или еретик, или латинянин, или ото всех

поганых -- всякого помилуй и от беды избави" (Послание к князю Изяславу).

Интереснейшим отражением общерусской культуры является Владимирский

летописный свод 1206 года, созданный, возможно, при участии старшего сына

Всеволода -- Константина Мудрого, о котором современники говорили, что он

"великий был охотник к читанию книг и научен был многим наукам... многие

дела древних князей собрал и сам писал, також и другие с ним трудилися".

Подлинник свода не дошел до нас, но сохранилась его копия, выполненная

в XV веке в Смоленске и впервые введенная в научный оборот Петром Великим

(Радзивилловская, или Кенигсбергская, летопись). В своде представлены "дела

древних князей" от Кия до Всеволода Большое Гнездо.

Драгоценной особенностью Радзивилловской летописи является наличие 618

красочных миниатюр, удачно названных "окнами в исчезнувший мир".

А. А. Шахматовым и А. В. Арциховским установлено, что рисунки, как и

текст, повторяют оригинал -- свод 1206 года. Дальнейший анализ позволил

определить, что и составители Владимирского свода не были первыми авторами и

художниками -- в их распоряжении имелась целая библиотека иллюстрированных

("лицевых") летописей, включавших и свод 997 года, и свод Никона 1076 года,

и "Повесть временных лет" Нестора, и киевское летописание эпохи Мономаха и

его сыновей, и разное летописание второй половины XII века. В руках

владимирских сводчиков были даже такие лицевые летописи, из которых они

брали рисунков больше, чем текста. Мы можем судить о том, что Киевская

летопись Петра Бориславича была иллюстрированной, так как в Радзивилловской

есть миниатюры, изображающие события, описание которых в тексте этой

летописи отсутствует и имеется только в Киевском своде 1198 года

(Ипатьевская летопись): совещание Изяслава Мстиславича с венгерским королем,

посольство боярина Петра Бориславича к Владимиру Галицкому (1152 год) и др.

Нигде в тексте Радзивилловской летописи не говорится об участии княгини в

убийстве Андрея Боголюбского, а на рисунке мы видим, помимо бояр-убийц,

княгиню, несущую отрубленную руку своего мужа. Другие источники подтверждают

участие княгини в заговоре.

Наличие иллюстраций в своде 997 года доказывается формой мечей,

характерной для середины X века, и формой корчаг тоже X века, сохраненной

при всех перерисовках.

Большой интерес представляют зарисовки первоначального вида древней

архитектуры Киева, Переяславля, Владимира. Десятинная церковь в Киеве (996

год) разрушена Батыем в 1240 году и копиистам XV века была неизвестна, а на

миниатюре она изображена такой, какой ее удалось восстановить только по

результатам раскопок XX века.

Исходные иллюстративные материалы свода 1206 года, относящиеся к разным

летописям XI и XII веков, вводят нас в область литературно-политической

борьбы того времени, может быть, даже в большей степени, чем летописный

текст, так как отбор сюжетов для иллюстрирования особенно рельефно выражал

субъективную тенденцию иллюстратора. В миниатюрах Никона Тмутараканского

(1076 год) четко прослеживается симпатия к Мстиславу Тмутараканскому и

враждебность к Ярославу Мудрому и его старшему сыну Изяславу. Художник же,

рисовавший миниатюры к летописанию Изяслава, проявил неслыханную дерзость --

он отомстил Никону, изобразив его в виде осла (!) на игуменском месте в

церкви.

Редакторская обработка труда Нестора князем Мстиславом сказалась в

обильном иллюстрировании всех (даже мелких) эпизодов из раннего периода

жизни самого Мстислава. Любопытную особенность художественной школы эпохи

Мономаха и Мстислава представляют иронические пририсовки на полях: змея

(победа над половцами), собака (свары князей), кот и мышь (удачный поход

1227 года), обезьяна (испуганные торки), лев, которого бьют дубиной

(поражение Юрия Долгорукого, имевшего в гербе льва), и т. п. Одна из таких

пририсовок представляет особый интерес: когда в 1136 году черниговские

Ольговичи начали одну из тех кровавых усобиц, по поводу которых говорили

тогда: "Почто сами ся губим?" -- художник-киевлянин пририсовал на полях

глубоко символичную фигуру воина-самоубийцы, вонзающего кинжал себе в грудь.

Это был как бы эпиграф к повествованию о распаде Киевской Руси.

Владимирский летописный свод 1206 года был не только образцом роскошной

государственной летописи одного княжества -- он отразил в себе

художественную культуру Руси за несколько столетий.

Важным показателем уровня культуры является архитектура. Большинство

жилых построек в городах, укреплений, дворцов и даже церквей строилось из

дерева. Археологические раскопки показали многообразие деревянного

строительства и существование в XI-- XIII веках трех- и четырехэтажных

зданий ("вежи"-донжоны, терема). Многие деревянные формы -- башни,

двускатное покрытие -- повлияли впоследствии на каменное зодчество.

Квинтэссенцией средневековой архитектурной мысли и на христианском

Западе, и на мусульманском Востоке были храмовые постройки. Так было и у

нас. Постройка церкви была рассчитана как на то, чтобы поразить воображение

современников, сделать церковное здание и местом театрализованного

богослужения, и школой познания новой религии, так и на то, чтобы быть

долговечным памятником, связывающим строителей с далекими потомками.

Исследователи образно называют средневековый собор "глубинной книгой"

эпохи: зодчий организует архитектурную форму, которая должна вписываться в

городской пейзаж, а в своем интерьере отвечать задачам богослужения;

живописцы расписывают в несколько рядов все стены и своды здания; мастера

золотых и серебряных дел куют, отливают и чеканят паникадила и церковную

утварь; художники пишут иконы; вышивальщицы украшают тканые завесы; писцы и

миниатюристы готовят библиотеку необходимых книг. Поэтому действительно

каждый такой церковный комплекс является показателем уровня мудрости и

мастерства в том или ином городе.

Долгое время считалось, что древние зодчие строили все на глазок, без

особых расчетов. Новейшие исследования показали, что архитекторы Древней

Руси хорошо знали пропорции ("золотое сечение", отношения типа а:а (корень

из 2) и др.), что им было известно в архимедовской форме л = 66/22. Для

облегчения архитектурных расчетов была изобретена сложная система из четырех

видов саженей. Расчетам помогли своеобразные графики-"вавилоны", содержащие

сложную систему математических отношений. Каждая постройка была пронизана

математической системой, которая определяла формат кирпичей, толщину стен,

радиусы арок и, разумеется, общие габариты здания.

В XII веке типичным становится одноглавое кубичное в основе церковное

Дата добавления: 2017-01-14