Новое индустриальное общество 26 страница

Для стабилизации совокупного спроса индустриаль­ная система, как мы видели, нуждается в существова­нии крупного государственного сектора. И очевидно, что планирование, осуществляемое этой системой, дос­тигает высшего уровня развития, когда оно сочетается с современными военными поставками. На эти цели ас­сигнуются большие деньги. Утверждение таких ассиг­нований проходит согласно хорошо заведенному поряд­ку. Для снижения военных расходов на 20% от прези­дента США потребовалось бы гораздо больше усилий, чем для их увеличения на 20%. И нет ничего легче, чем поддерживать военные расходы на установившемся уровне или, еще лучше, умеренно увеличивать их из года в год¹. Но при этом требуется наличие такого пред­ставления о положении в мире, которое оправдывало бы и подводило бы разумные основания под испрашивае­мые военные расходы.

Вот уже почти двадцать лет этим целям служит кон­цепция холодной войны. Я ни на секунду не допускаю

¹ По укоренившейся традиции... считается, что законо­проект, предусматривающий затрату миллиардов долла­ров на военную машину, должен стремительно пром­чаться через палату представителей и сенат в течение считанных часов, между тем как договор, способствую­щий делу мира, или программы помощи слаборазвитым странам... обеспечения прав всех наших граждан или... лучшей защиты интересов бедняков должны подвергать­ся скрупулезному изучению и обсуждению, исправле­нию и переработке в течение недель, а может быть, и ме­сяцев (Из речи сенатора Гейларда Нельсона. Цит. по кн. Julius Duscha, Arms, Money and Politics, New York, 1965, p. 2)

мысли о том, что она обязана своим происхождением только нуждам индустриальной системы.

Военное соперничество — это в основном соперниче­ство в области техники, его решающей чертой является соперничество в совершенствовании оружия и военной техники, а также связанных с ними средств обороны.

Это соперничество имеет свои границы; оно развер­тывается в широких, но реальных рамках, поставленных расходами на военные цели. Но нужно сказать (хотя та­кое утверждение считается несколько опрометчивым), что в конечном счете оно является благотворным. Дело в том, что соперничество, если оно принимает активные формы, заводит в тупик — ни одна из сторон не в состо­янии уничтожить другую, не понеся при этом неприем­лемых потерь. И если обе стороны руководствуются ра­зумом, то открытого столкновения не произойдет. При­нято думать, что разоружение может серьезно нару­шить равновесие в средствах взаимного уничтожения. Ибо если притязания безудержны, а честность отсут­ствует, то имеется опасность, что в процессе перегово­ров у одной из сторон будут обманным путем вырваны уступки, которые позволят другой стороне безнаказан­но уничтожить ее. Соперничество в вооружениях счита­ется более надежной вещью, и поэтому лишь немногие из тех, кто имеет отношение к вопросам разоружения, принимают всерьез возможность разоружения, хотя о нем и ведутся переговоры. Эти переговоры скорее ве­дутся для приличия. Они должны доказать, что гонка вооружений призвана выполнять задачи эффективного разоружения и не является самоцелью.

Все характерные особенности гонки вооружений строго диктуются необходимостью. При обычных воен­ных конфликтах наступление мира влечет за собой рез­кое сокращение ассигнований на военные цели. Война же, ведущаяся без сражений, не таит в себе никакой

опасности того, что борьба прекратится. Состязание в области техники по самой своей природе никогда не мо­жет считаться законченным. Безопасность требует под­держания технических нововведений на высоком уров­не, хотя и не на высшем из возможных уровней, ибо не­которые вещи попросту слишком дороги. Устарелость техники в условиях соперничества в области техники означает почти то же самое, что истощение ресурсов на поле боя. Официального соглашения о прекращении со­стязания не может быть вследствие убеждения, что оно более опасно, чем само состязание. Когда-то война тре­бовала набора в армию большой массы плохо оплачива­емых участников, которые больше всех подвергались опасностям и лишениям, связанным с военными дей­ствиями. Поэтому война наталкивалась (хотя отнюдь не везде) на сопротивление трудящихся масс. Холодная война подобной антипатии не вызывает. У современных профсоюзов и не хватает сил для борьбы за то, что выг­лядело бы как чисто интеллигентский отказ от прямой выгоды. Так что профсоюзы, в общем, тоже считают концепцию холодной войны приемлемой.

Даже то соображение, что гонка вооружений может в известный момент привести к истреблению всего жи­вого, не считается решающим возражением. Речь идет в данном случае не о материальном благополучии, а о сво­боде. Свобода — это высшее благо, которым нельзя по­ступиться, чем бы это ни угрожало. «Я уверен в том, что огромное большинство американского народа с пылким негодованием отвергло бы... постыдное пораженчество, а поддержало бы лозунг: "Лучше быть мертвым, чем красным"»¹. Следовательно, гонка вооружений не мо­жет быть дискредитирована даже самыми неблагопри­ятными оценками ее последствий.

¹ Т. Power, Desing for Survival, New York, Coward, 1964, p. 69.

Влияние, которым пользовалась концепция холод­ной войны в Соединенных Штатах, не было все время одинаковым. В 50-х годах это влияние достигло, пожа­луй, зенита. Тогдашний государственный секретарь Джон Фостер Даллес рассматривал признание концеп­ции холодной войны не только как проявление соци­альных убеждений, но и как показатель религиозного рвения и нравственной устойчивости. Нельзя сказать, что это признание было целиком добровольным. Комис­сии конгресса, другие государственные разведыватель­ные органы, отделы кадров, а также частные админист­раторы из сферы кинопромышленности и массовых средств общения считали, что, коль скоро борьба за сво­боду имеет столь важное значение, она должна быть обязательной. Несогласие или даже недостаточное рве­ние могли привести к увольнению с работы, другим эко­номическим санкциям или общественному остракизму. Эта обстановка весьма благоприятствовала гонке воору­жений. Она велась энергично и даже самозабвенно. На­чалась одновременная и параллельная работа по совер­шенствованию многочисленных систем оружия, одни из которых были созданы в недрах военного ведомства, другие — фирмами, имевшими особо тесные связи с тем или иным родом войск. Помимо состязания с Советским Союзом, с новой силой разгорелось соперничество меж­ду отдельными родами войск. Слиянию и взаимному приспособлению интересов военных ведомств и про­мышленных корпораций способствовала практика моби­лизации представителей промышленной технострукту­ры для временной работы в аппарате министерства обо­роны (в 50-х годах этот срок службы составлял в сред­нем меньше года). В то время министры обороны воздерживались от вмешательства в решение вопросов второстепенного значения и в своих контактах с обще­ственностью и законодательными органами фактически

выполняли главным образом роль исполнителей. Тот факт, что гонка вооружений и лежащая в ее основе трактовка международных отношений частично порож­дены индустриальной системой, был с удивительной от­кровенностью признан президентом Эйзенхауэром. Не­задолго до своего ухода с поста президента он отметил, что «сочетание огромной военной машины и крупной военной промышленности» является чем-то новым в американской истории, и призвал нацию «остерегаться опасности приобретения военно-промышленным комп­лексом бесконтрольного влияния независимо от того, стремится ли он сознательно к подобному влиянию или нет. Возможность зловещего роста этого опасного могу­щества существует и будет существовать... Мы ничего не должны принимать на веру».

И все же вопрос заключается в том, что именно не сле­дует принимать на веру и как. Индустриальная система помогает внушать людям представление о непримири­мом конфликте (и связанных с ним характерных явле­ниях), оправдывающее существование этой системы. Если это ей удается, то гонка вооружений представля­ется нормальной, естественной и неминуемой, равно как и базирующиеся на ней акции. Несогласие с ними выглядит эксцентричным и безответственным. В этом и заключается могущество системы, зависящее скорее от внушения и убеждения, чем от принудительной под­держки.

Однако многое из того, что считается достоверным, оказывается на поверку вымыслом. Если говорить о вза­имоотношениях между Соединенными Штатами и Со­ветским Союзом, то действительность заключается в том, что это две крупные промышленные страны. Обе

они (на что имеется достаточно доказательств) при их весьма схожих экономических критериях успеха спо­собны одновременно добиваться успехов. Их уделом яв­ляется что угодно, но только не безысходный конфликт, что угодно, но только не игра с нулевой суммой, которая сейчас ведется.

Существует значительное и бесспорное различие в той роли, которую играют в этих двух системах полити­ческие деятели, писатели, работники искусства и уче­ные. Нельзя недооценивать различие, обусловленное первой поправкой к конституции США. Но едва ли мож­но с уверенностью утверждать, что различие в системах управления экономикой столь же велико. Обе системы подчиняются жестким требованиям, предъявляемым индустриализацией. Для обеих систем это означает не­обходимость планирования. И, хотя каждая из них при­меняет свои особые методы обращения с человеческой личностью, планирование во всех случаях означает за­мену рыночного механизма контролем над ценами и эко­номическим поведением человека. Обе страны, разуме­ется, стремятся внушить веру в то, что способствует до­стижению целей индустриального механизма. Более очевидной является, таким образом, экономическая тенденция к конвергенции, а не различие, ведущее к не­примиримому конфликту.

Равным образом недостаточно обоснованно пред­ставление, будто гонка вооружений является в конеч­ном счете благотворной. В ней таится немалая угроза. Имеется постоянная опасность того, что некоторые пра­воверные люди примут близко к сердцу официальную версию о неминуемом конфликте и однажды спровоци­руют роковое столкновение.

Нельзя также считать доказанным, что опасность согласованного разоружения более велика, чем опас­ность непрерывного соперничества в вооружениях, не

дающего окончательного перевеса ни одной из сторон. Непонятно, почему с коммунистами можно заключать честные соглашения по всем вопросам, кроме вопроса о разоружении. Уничтожить навсегда цивилизованную жизнь исходя из недальновидного расчета, что в против­ном случае свобода может оказаться под угрозой,— это тоже неразумно. И те люди, которые были бы способны принять подобное решение, сами находятся в плену у некой системы верований. Они не свободные люди.

Знание того, что внушенные нам представления о политической действительности частично порождены нуждами индустриальной системы, само по себе крайне важно. Оно ведет к самоанализу и внимательному на­блюдению, которыми мы в ином случае не занимались бы. По той же причине оно помогает нам уяснить себе, что часть наших воззрений на мир и политическую жизнь коренится не в наших умах, а в нуждах индустри­альной системы.

Но требуется также сделать еще два шага. Один из них заключается в обеспечении такого положения, при котором критическая проверка официальных мнений считалась бы важной политической функцией. Второй шаг — это удовлетворение нужд индустриальной систе­мы в области техники и планирования при помощи та­ких средств, которые не столь ужасны, как гонка воору­жений.

В прошлом строгая критика ложных концепций, благо­приятных для предпринимателя, была обеспечена тем, что у профсоюзов имелись противоположные денеж­ные интересы. Если предприниматель стремился навя­зать обществу, в котором предприимчивость поощря­лась, такие налоги, которые явно ложились на бедные

слои населения, то можно было ожидать, что профсою­зы выступят с противоположной доктриной. Нет осно­ваний надеяться, что они станут теперь выполнять ана­логичную функцию в отношении ложных концепций, касающихся внешней политики. Ибо, не говоря уже об общем ослаблении их позиций, интересы профсоюзов в этой области слишком тесно смыкаются с интересами техноструктуры.

Надежду на критику официальных концепций, соче­тающуюся с политической силой, которая позволяла бы сделать эту критику действенной, приходится связы­вать главным образом с сословием педагогов и ученых. В прошлом отношение этих кругов к концепциям, отра­жавшим нужды индустриальной системы, было неопре­деленным. В таких экономических вопросах, как про­блема контроля рынка над предприятием или проблема происхождения потребностей под углом зрения сувере­нитета личности, они были склонны, как мы видели, под­держивать мнения, служившие интересам индустриаль­ной системы. В важных вопросах внешней политики эта тенденция была выражена менее четко. В ранний период холодной войны они почти полностью одобряли ее докт­рину. Быстро увеличивалось число людей, посвятивших себя вопросам стратегии холодной войны и связанной с ней гонки вооружений. Теоретические вопросы страте­гии устрашения, военной тактики, коалиций и экономи­ческой войны стали модными предметами исследований, размышлений и обучения в университетах. Самые изощ­ренные из ученых подсчитывали приемлемые потери в случае ядерной войны и взвешивали, что сравнительно невыгоднее — потерять 40 или 80 миллионов убитыми. Университетские центры по изучению международных отношений, некогда занимавшиеся проблемами мира, стали заниматься вопросами холодной войны. Они под­держивали тесные отношения с военным ведомством,

узкая привилегированная группа ученых периодически выполняла служебные обязанности в РЭНД. Ученые и инженеры имели аналогичные связи с военными органа­ми или фирмами, работавшими на оборону. Можно было ожидать, что в результате отождествления и при­способления интересов сословие педагогов и ученых по­степенно окажется в этой области примерно в таких же отношениях с государством, как и сама техноструктура. В таком случае была бы утрачена всякая надежда на су­ществование воззрений, отличных от надуманных пред­ставлений, на которых покоится концепция холодной войны.

В целом этого не произошло. Более широкие круги педагогов и ученых не обнаружили большой восприим­чивости к официальной идеологии холодной войны. Они, в общем, все заметнее проникались скептицизмом. И специалисты по холодной войне, имевшиеся в акаде­мической среде, оказывались в растущей изоляции. За тесную связь с официальными органами планирования войны эти ученые часто расплачивались тем, что навле­кали на себя упрек в забвении принципов академичес­кой честности.

Для этого имелось много оснований. Ученые-есте­ствоиспытатели по роду своих занятий могли особенно ясно видеть опасность гонки вооружений, включая воз­можность случайного развязывания открытого столкно­вения. Это по их инициативе, а не по инициативе уни­верситетских специалистов по международным отноше­ниям или профессиональных дипломатов были предпри­няты шаги, приведшие к частичному запрещению ядерных испытаний. Они привели также к другим пере­говорам с Советским Союзом относительно контроля над вооружениями и разоружения.

Возникло всеобщее и все усиливавшееся сомнение в справедливости доктрины непримиримого конфликта,

основанной на прямолинейном противопоставлении добра и зла.

В течение текущего десятилетия время от времени возникал конфликт между университетскими кругами и интеллигенцией, с одной стороны, и государственным департаментом и дипломатическим корпусом — с дру­гой. Версия об объединенном заговоре, в том виде, в ка­ком она провозглашается в официальной доктрине хо­лодной войны, требует автоматического противодей­ствия любой инициативе коммунистов. Считается, что в противном случае это поощряло бы коммунистов на то, чтобы после использования одной возможности перехо­дить к использованию другой. Такую установку широ­кие круги педагогов и ученых подвергли глубокому со­мнению. Это обстоятельство в общем внушает надежду

Сословие педагогов и ученых численно увеличивает­ся и все больше проникается верой в свои силы; оно на­чинает сознавать, что внешняя политика базируется на ложных концепциях, источником которых отчасти явля­ются нужды индустриальной системы; оно сознает, да­лее, что эта тенденция внутренне присуща системе; оно понимает, что единственным нейтрализующим сред­ством может быть только критика и вмешательство со стороны ученых и педагогов и что это вмешательство не вопрос желания, а обязанность, диктуемая их положе­нием в существующей экономической и политической системе. Учитывая все это, мы имеем основания ожи­дать, что вмешательство педагогов и ученых станет бо­лее эффективным. Ничто в наше время не имеет более важного значения.

В сфере международных отношений, особенно после на­ступления периода холодной войны, высокопоставленные

государственные деятели все время больше старались поучать другие правительства, чем свое собственное. Государственные секретари, которые в своих отноше­ниях с конгрессом часто бывали осторожны и почти­тельны, становились храбрыми и откровенными, когда указывали Советскому Союзу на его ошибки. Покой­ный Джон Фостер Даллес редко упускал возможность обратить внимание русских на достоинства свободы, необходимость соблюдения законности и на святость свободы слова. По отношению к сенатору Джозефу Маккарти он был более сдержан, хотя тот во многих случаях посягал на свободу слова и законные формы ее реализации и позволял себе вмешиваться в дела ведом­ства, подчиненного самому Даллесу. Дин Раск, осмот­рительный в обращении с американскими критиками, особенно с теми, от которых можно было ожидать, что они будут настаивать на чрезмерном либерализме по отношению к Китаю, проявлял, напротив, смелость, когда порицал коммунистические державы за их недо­статки. В самом деле, можно считать правилом амери­канской внешней политики, что чем меньше шансов на то, что предлагаемый совет будет принят, тем настой­чивее он навязывается. Когда руководящие работники государственного аппарата США обращают внимание конгресса на его ошибки, они проявляют больше сдер­жанности, чем в тех случаях, когда они делают выго­вор англичанам. Когда они указывают англичанам, как им поступать, они ведут себя гораздо осторожнее, чем в тех случаях, когда адресуют советы французам. Ме­нее всего они стесняются тогда, когда поучают Советс­кий Союз и Китай, и в редком выступлении государ­ственный секретарь не преминет указать их руководи­телям на допущенные ими ошибки и способы их ис­правления. Советский Союз и Китай склонны таким же образом поучать Соединенные Штаты. Реакция на

эти консультации почти незаметна, но это не отбивает охоту к ним.

Бесспорно одно: холодная война содержит в себе элементы самоосуществляющегося пророчества, ибо она сама насаждала взаимное недоверие, которое явля­ется ее предпосылкой. Только в том случае, если мы осознаем ситуацию, можно будет питать надежду, что дела пойдут лучше.

Крайне важно также иметь ясное представление о том, что можно сделать наиболее легко при существую­щих нуждах индустриальной системы. Чтобы добиться прекращения гонки вооружений и устранения сопутству­ющих ей опасностей, надо идти скорее по линии наимень­шего, а не наибольшего противодействия. В прошлом мы предлагали кальвинистские решения — и не двигались вперед. Будет лучше, если мы перейдем к католическим решениям — пусть они будут меньше тешить кальвинис­тскую душу, но зато помогут ей дольше продержаться на этом свете.

Согласно общепринятому мнению, как уже отмечалось, отказ от политики гонки вооружений не вызвал бы в США непреодолимых экономических трудностей. Со­кращение военных расходов пришлось бы компенсиро­вать увеличением других государственных расходов, или уменьшением налогов, или же, наконец, и тем и другим; потребовалось бы также оказать помощь тем, кто нуждался бы в переподготовке, переквалификации и переселении. Это были бы огромные, но осуществи­мые мероприятия. Участники традиционных дискуссий о разоружении, не преуменьшая масштабов требуемых действий, почти неизменно подчеркивают в заключение, насколько желательно было бы решить эту сложную

задачу. Эти благочестивые надежды тоже до некоторой степени питаются слепой верой. Имея в виду необыкно­венную разрушительную силу современного оружия, мы испытываем потребность уверить себя, что не зави­сим от его производства. Любой другой взгляд на эконо­мику нас не устраивает. Вдобавок к этому старое марк­систское положение гласит, что капиталистическая экономика страдает от внутренне присущей ей ограни­ченности рынка. Наряду с империалистической полити­кой одним из нейтрализующих средств являются воен­ные расходы. Любой осторожный ученый стремится из­бежать упрека в том, что он, умышленно или неумыш­ленно, служил целям коммунистической пропаганды. Больше того, одна из самых предусмотрительных запо­ведей холодной войны заключалась в том, что ни один ученый не вправе делать подобные вещи. Эта война была настолько серьезной, что правду, способную сму­щать умы, приходилось прятать за решетки из сообра­жений государственной безопасности.

Но в действительности приведенное выше марксист­ское положение лишено оснований. Вопреки мнению Маркса рынок не ограничен; управление совокупным спросом, возможность которого Маркс не предвидел, может быть обеспечено разными видами государствен­ных расходов.

В настоящее время имеется достаточно доказа­тельств, что емкость рынка может быть увеличена, если это требуется для увеличения занятости или по другим соображениям. Военные расходы не являются един­ственным средством увеличения совокупного спроса.

Однако общепринятая трактовка проблемы разору­жения порочна и в двух других отношениях, что также убедительно доказано современными исследованиями. Военные расходы не могут быть заменены частными расходами на потребление и капитальными вложения-

ми, увеличение которых было бы стимулировано круп­ным снижением налогов. Регулирование совокупного спроса предполагает наличие значительного государ­ственного сектора экономики. Только в этом случае личный подоходный налог и налог на корпорации будут достаточно велики, чтобы оказывать свое необходимое стабилизирующее влияние.

И хотя все расходы, будь то расходы на вооружение, на выплату пенсий по старости или на охрану воздушно­го пространства городов от загрязнения, увеличивают спрос, не все они играют одинаковую роль в деле разви­тия техники. Военные расходы, как мы видели, весьма полезны в этом отношении. Они служат к тому же ис­точником финансирования таких технических нов­шеств, которые могут оказаться полезными для произ­водства продуктов гражданского назначения¹. Фирмы, выпускающие гражданскую продукцию, могут позво­лить себе пойти на неприемлемый в ином случае риск, если они производят военную продукцию, выпуск кото­рой почти не связан с риском. Фирма «Дженерал дайнэ­микс» после упоминавшейся выше катастрофической неудачи с реактивными транспортными самолетами² и

¹ Правда, ученые и инженеры все больше склоняются к тому мнению, что возможности гражданского примене­ния военных исследований и конструкторских работ до­вольно ограниченны. «Из совокупных усилий, нацелен­ных в подавляющей степени на оборону, лишь немногие научные исследования и конструкторские работы имеют целью создание новых потребительских товаров, совер­шенствование машин, используемых при изготовлении таких товаров, или улучшение процесса производства этих машин» (Из речи министра торговли Лютера Ход­жеса). Цит. по кн.: Don К. Price, The Scientific Estate, Cambridge, 1965, p. 40.

² См.: Richard Austin Smith, Corporations in Crisis, New York, 1963, p. 63 и след.

«Студебеккер корпорейшн» после потери ею автомо­бильного бизнеса¹ смогли уцелеть только благодаря крупным и (в случае со «Студебеккером») все увеличи­вающимся военным заказам. Индустриальная система не могла бы легко пожертвовать теми выгодами, кото­рые приносит ей гонка вооружений. Простое увеличе­ние потребительских расходов, обусловленное сниже­нием налогов, или простое увеличение государственных расходов на жилищное строительство или на выплату пенсий не возместили бы эти потери. Резкое сокраще­ние военного производства в результате отказа от поли­тики холодной войны явно противоречило бы нуждам индустриальной системы².

Однако удовлетворение этих нужд не предполагает обязательно гонку вооружений. Этой цели может слу­жить все, что было бы примерно эквивалентно ей по масштабу и технической сложности. Таким образом, если бы вместо гонки вооружений соперничество с Со-

¹ Значение военных заказов для спасения этой компании описано в работе: Julius Dusha, Arms, Money and Politics, p. 16.

² Последняя, напомним еще раз, не противодействовала бы подобной тенденции посредством открытой защиты холодной войны. Но наряду с военным ведомством инду­стриальная система является источником оценок и наме­ток, относящихся к разоружению и его последствиям. Эти наметки показывали бы влияние разоружения на развитие техники, на соответствующие явления в Совет­ском Союзе, возможную реакцию Советского Союза и, в общем, влияние разоружения на национальную безопас­ность. Эти наметки стали бы рабочим материалом для тех, кто делает политику в вопросах разоружения, равно как и для Белого дома, бюджетного бюро и конгресса. Они отражали бы нужды индустриальной системы более эффективно, чем любая открытая защита.

ветским Союзом было перенесено в более широкие об­ласти науки и техники, это в равной степени удовлетво­ряло бы нужды индустриальной системы при том непре­менном условии, что затраты на подобное состязание были бы достаточно велики.

Природа любого состязания такова, что вознагражде­ние, которое сулит выигрыш, не принимается в расчет. Превосходство над соперником или надежда на превос­ходство — достаточные стимулы для состязания, что в равной мере относится к футболу, шахматам, волокит­ству, деланию денег или научным достижениям. Поэто­му соперничество в области науки и техники столь же способно развязать всю энергию человека, как и гонка вооружений. И хотя это соперничество, подобно спор­тивным соревнованиям, способно порождать изрядное взаимное недоброжелательство с точки зрения возмож­ности катастрофы, отравления политической атмосфе­ры и конечных последствий, оно было бы гораздо благо­творнее, чем гонка вооружений.

Ясно также, что мы уже несколько продвинулись по этому пути в наших отношениях с Советским Союзом. Соперничество в исследовании космического простран­ства в значительной мере — хотя и не полностью — ли­шено военных устремлений. Оно доказало, что способ­но вызвать в обеих странах страсть к соперничеству. Оно не таит в себе опасности катастрофы, за исключе­нием катастрофы с участниками полетов. А по сравне­нию с прежним соперничеством в области трансокеанс­кой авиации эта опасность невелика. Для удовлетворе­ния нужд индустриальной системы соперничество в ис­следовании космического пространства является почти идеальным средством. Оно требует очень крупных затрат

на сложную и тонкую технику. Оно предполагает то же высокоразвитое планирование, что и гонка вооружений, и тем самым служит для нее отличным заменителем.

В концепциях, отражающих нужды индустриальной системы, всячески пропагандируется необходимость со­перничества в космосе. Считается, что для международ­ного престижа Соединенных Штатов в высшей степени важно, чтобы их аппараты первыми оказались на Луне, в других частях Солнечной системы и в менее комфор­табельных областях Вселенной.

Кое-кто был склонен усомниться в обоснованности этих представлений. Почему, собственно, исключитель­но важно, чтобы Соединенные Штаты первыми оказа­лись на Сатурне? Потому, вероятно, что тамошняя ве­личественная панорама будет иметь особую ценность? Разве наличный запас годных к обработке земель неве­лик? Разве нельзя найти более подходящее применение для средств, затрачиваемых на соперничество в космо­се? Рационального ответа на эти вопросы не существу­ет, как не существует рационального ответа на вопрос, почему согласованное разоружение более опасно, чем продолжение гонки вооружений. Истина в обоих случа­ях подчинена нужде и вере, соответствующей этой нуж­де. Но это не уменьшает ценности соперничества в кос­мосе, ибо удовлетворение нужд индустриальной систе­мы достигается в данном случае сравнительно безвред­ным, а не крайне опасным образом. То же самое можно сказать о соперничестве в широкой области теоретичес­ких научных исследований, в развитии скоростного на­земного и воздушного транспорта, в изучении дна океа­нов и зон, расположенных под земной корой, в измене­нии климата к лучшему и худшему и во многом другом.

Индустриальная система связала свои интересы с гонкой вооружений не из особого пристрастия к ней и не потому, что она по природе своей кровожадна. Это

скорее была та область, где она с наименьшими затруд­нениями могла доставать крупные суммы денег для фи­нансирования своих плановых начинаний. И поскольку армии и пушки всегда находились в государственном секторе, государственные гарантии в этой области ме­нее всего пахли социализмом. Но соперничество в кос­мосе доказало, что государственные гарантии вне этой области тоже приемлемы.

Путь к спасению, возможный для двух великих ин­дустриальных систем, теперь ясен. Вопрос о том, всту­пят ли они на этот путь, менее ясен. Требуется соглаше­ние о приостановке и прекращении состязания в произ­водстве смертоносного оружия. От этого, пожалуй, за­висит спасение от гибели населения промышленных и непромышленных стран. Для того чтобы это усилие ока­залось успешным, крайне важно осознать, что в про­шлом действия часто базировались не на реальной дей­ствительности, а на ложных представлениях; крайне важно также знать их источники. Переговоры о разору­жении должны теперь воплотиться в действия. Они не могут больше служить суррогатом действий.

Дата добавления: 2015-05-06