Конец традиционного общества больших социальных групп? 2 страница

страх нельзя прогнать, успокаивая себя мыслью, что будешь по­лучать социальную помощь, о которой среднестатистический индус может только мечтать. Страх гнездится и в попавшем в аварию «мерседесе», и в стареньком «фольксвагене». Буравящий мозг страх, а не утешение, что люди третьего мира могут толь­ко мечтать о подобной помощи, - вот политический фактор,

определяющий будущее в (бывшей) стране экономического чуда Федеративной Республике Германии.

На этом фоне дискуссии в традиционных классовых категори­ях не становятся содержательнее. Спор о рабочем классе и рабо­чем движении во второй половине XX века отмечен печатью лож­ной альтернативы. С одной стороны, приводятся все новые и новые многочисленные аргументы, указывающие на то, что поло­жение рабочего класса при капитализме значительно улучшилось (материальное благосостояние, открывающиеся возможности получить образование, профсоюзная и политическая организо­ванность и завоеванные права на социальные гарантии). С другой стороны, утверждается, что, несмотря на все улучшения, классо­вая ситуация, т. е. отношение к наемному труду и связанные с этим зависимость, отчуждение и риски остаются неизменными, более того, они даже получили широкое распространение и обострились (массовая безработица, потеря квалификации и т. п.). Цель аргу­ментации в первом случае — доказать, что рабочий класс распада­ется, во втором — что он продолжает существовать; соответствен­но этим явлениям даются разные политические оценки.

В том и другом случае не осознается главное направление раз­вития, а именно: исторический симбиоз сословия и класса разлагает­ся, причем таким образом, что, с одной стороны, сословные субкуль­туры исчезают, а с другой — генерализируются основополагающие признаки классового характера. Вследствие разрыва социальных классов с унаследованным опытом становится все труднее соот­носить возникновение солидарности между группами и рабочими коллективами с историческим прообразом «пролетария-произ­водственника». Разговор о «рабочем классе», «классе служащих» и т. д. теряет конкретность, в результате чего отпадает основание и предмет бесконечного обмена аргументами на тему, «обуржуа­зивается» ли пролетариат или «опролетариваются» служащие. В то же время динамика рынка труда охватывает все более широкие круги населения; группа тех, кто не зависит от заработной платы, становится все меньше, а группа тех, кто стремится выйти на ры­нок труда (женщины!), все больше. При всех различиях растут так­же и общности, особенно общность риска, стирается разница в доходах, в уровне образования.

В результате, с одной стороны, значительно расширяется потенциальная и реальная клиентура профсоюзов, но с другой стороны -она же подвергается и новым опасностям: в образе пролетаризации уже содержится мысль об объединении пострадавших перед лицом очевидного материального обнищания и переживаемого отчуждения. Напротив, риски, связанные с наемным трудом, сами по себе не создают общностей. Для их преодоления требуются социально-политические и правовые мероприятия, которые в свою очередь влияют на индивидуализацию социальных претензий; трудовые риски вообще могут осознаваться только в их коллективности — в противовес индивидуально-терапевтическим формам обращения с ними. Таким образом, профсоюзные и политические формы воз­действия вступают в конкуренцию с индивидуализирующими пра­вовыми, медицинскими и психотерапевтическими формами обслу­живания и компенсации, которые в зависимости от обстоятельств бывают много конкретнее и лучше помогают пострадавшим справ­ляться с возникающими невзгодами и тяготами.

От приватизма семейного к приватизму политическому

Многие социальные исследования в 50-е и 60-е годы показали, что в западных индустриальных странах отношение людей к ра­боте можно понять только исходя из сочетания семейной жизни и трудового процесса. Становится очевидным, что для индустри­альных рабочих главное в жизни семья, а не наемный труд.

Это весьма противоречивое, стимулируемое индустрией куль­туры и досуга развитие частной сферы — не просто идеология, а реальный процесс и реальный шанс самостоятельного создания условий жизни для себя. Этот процесс начинается с семейного приватизма, характерного для 50-х и 60-х годов. Но он может, как со всей очевидностью выявилось позднее, принимать разнообраз­ные формы и развивать собственную динамику, которая в конеч­ном счете придает приватизму внутреннюю политическую силу и размывает границы между частной и общественной сферами. Это проявления не только в смене значения семьи и сексуальности, брака и отцовства (материнства), но и в быстрой смене альтерна­тивных культур. Совершенно новым и, вероятно, более глубоким, чем в ходе политических реформ, образом общественно-полити­ческое устройство по причине перманентной эрозии и эволюции социокультурных форм жизни подвергается давлению постоян­ной практики изменения и приспособлений в «малом». В этом • смысле разрыв с традициями, обозначившийся в последние деся­тилетия, освободил дорогу процессу обучения новому, результа­тов исторического воздействия которого (к примеру, на воспита­ние и взаимоотношения полов) мы с нетерпением ожидаем.

В 50-е и 60-е годы на вопрос, какую цель они преследуют, люди четко и ясно отвечали в категориях «счастливой» семейной жизни: построить собственный домик, купить автомобиль, дать детям хорошее образование, повысить уровень своей жизни. Сегодня многие говорят на другом языке, по необходимости неопределен­ном — о «самоосуществлении», «поисках собственной идентично­сти», «развитии личных способностей» и о том, что нужно «посто­янно двигаться вперед». Это не относится в одинаковой мере ко всем категориям населения. Тяга к переменам, к получению луч­шего образования и более высоких доходов - в значительной мере продукт младшего поколения, тогда как старшие поколения, бо­лее бедные и менее образованные слои населения, явно придер­живаются ценностей 50-х годов. Общепринятые символы успеха (доход, карьера, статус) для многих уже не несут удовлетворения проснувшейся потребности обретения себя, самоутверждения, не утоляют голод по «полноценной жизни».

В результате люди все чаще попадают в лабиринт неувереннос­ти в своих силах, самовыспрашивания и самоубеждения. Постоян­ное возвращение к вопросам типа «счастлив ли я на самом деле?», «действительно ли я живу полноценной жизнью?», «кто на самом деле тот, кто говорит во мне "я" и задает эти вопросы?» ведет к все новым и новым модам на ответы, которые разными способами пе­речеканиваются в рынки экспертов, индустрии и религиозных дви­жений. В поисках самоосуществления люди, пользуясь каталогами туристических бюро, объезжают все уголки мира. Они разрушают самые прочные браки и вступают во все новые кратковременные связи. Меняют профессии. Постятся. Увлекаются йогой. Перехо­дят из одной психотерапевтической группы в другую. Одержимые идеей самоосуществления, они отрывают себя от земли, чтобы убе­диться, что у них действительно здоровые корни.

Эта ценностная система индивидуализации содержит в себе начало новых этик, базирующихся на принципе «обязанностей по отношению к самому себе». Это сталкивает традиционную этику с трудностями, поскольку обязанности неизбежно носят соци­альный характер, согласовывают и переплетают поступки каждо­го с жизнью всего общественного организма. Поэтому новые цен­ностные ориентации ложно понимаются как выражение эгоизма и нарциссизма. При этом не осознается ядро нового, которое здесь проявляется. Оно направлено на само объяснение и самоосвобож­дение как деятельный, жизненно важный процесс, включающий в себя и поиски новых социальных связей в семье, труде и поли­тике.

Политическая сила рабочего и профсоюзного движения осно­вана на организованном (забастовка) отказе от работы. Политический потенциал развивающейся частной сферы лежит, напро­тив, в осознании возможностей самоосуществления, в том, чтобы через непосредственные усилия по изменению привычного осла­бить и преодолеть глубоко укоренившиеся в культуре самоочевид­ные вещи. Проиллюстрируем это на примере. «Сила» женского движения тоже связана с перестройкой повседневных, само со­бой разумеющихся привычек, которые простираются от семейно­го быта через все сферы формального труда и правовой системы до жизненно важных центров и с помощью политики булавочных уколов требуют от основанного на «сословном» принципе, закры­того мужского мира болезненных изменений. Говоря обобщенно, подвергающиеся риску осознанно воспринимаемые и постоянно расширяющиеся сферы частных поступков и решений таят в себе искру, из которой может возгореться (по-иному, нежели в клас­совом обществе) пламя социальных конфликтов и движений.

Индивидуализированное «общество несамостоятельных»

Мотор индивидуализации работает на высоких оборотах, и до сих пор неясно, каким образом будут учреждаться новые прочные социальные взаимосвязи, сравнимые с глубинной структурой со­циальных классов. Напротив, в ближайшие годы для преодоления безработицы и стимулирования экономики должны быть пущены в ход социальные и технологические новшества, которые откро­ют новые горизонты процессам индивидуализации. Это касается гибкости отношений на рынке труда и особенно введения нового регулирования рабочего времени; но это касается также и внедре­ния новых информационных и коммуникативных средств. Если это предположение подтвердится, то возникнет своеобразная пе­реходная стадия, в которой сохранившееся или обострившееся неравенство придет в столкновение с индивидуализированным «постклассовым» обществом, которое порвало с традициями и больше не имеет ничего общего с бесклассовым обществом, каким оно виделось Марксу.

(1) Общественные институты — политические партии, профсо­юзы, правительства, социальные учреждения и т. д. — превраща­ются в охранителей социальной действительности, обреченной на быстрое исчезновение. В то время как образ жизни класса, семьи, женщины, мужчины будет терять реальное содержание и устрем­ленность в будущее, его станут консервировать в «охранительных учреждениях» и использовать в борьбе против «отклонений» в раз­витии ориентации. Недостающее классовое сознание будет при­виваться на курсах партийной учебы. Политически «неустойчи­вый» электорат будет возвращаться в прежнее русло заклинания-, ми о «демократии настроений». Новое общественное устройство будет отделяться от законсервированного индустриального обще­ства, утратившего связь с действительностью. Перефразируя Брех­та, можно было бы сказать: мы окажемся в ситуации, когда пра­вительства будут вынуждены выбирать себе народ, а союзы встанут перед необходимостью исключать своих членов.

(2) Социальные классовые различия утрачивают свою идентич­ность, заодно теряет привлекательность идея социальной мобильно­сти в смысле движения индивидов из одной большой группы на­селения в другую, идея, которая вплоть до нашего времени играла большую социальную и политическую роль в формировании идентичности. Но неравенство не устраняется, а только перено­сится в область индивидуализации социальных рисков. В итоге обще­ственные проблемы тут же оборачиваются психическими предрасположенностями: неудовлетворенностью собой, чувством вины, страхами, конфликтами и неврозами. Возникает - довольно па­радоксальным образом — новая непосредственность индивида и общества, непосредственность кризиса и болезни в том смысле, что общественные кризисы кажутся индивидуальными и больше не воспринимаются в их общественной содержательности или воспринимаются крайне опосредованно. Здесь следует искать корни нынешней «волны психозов». В той же степени возрастает значение ориентации на индивидуальный успех; можно сказать, что ориентированное на успех общество с его возможностями (ка­жущейся) легитимизации социального неравенства в будущем проявит себя во всей своей проблематичности.

(3) Для преодоления проблемных общественных ситуаций люди вынуждены объединяться в социальные и политические ко­алиции. Однако эти коалиции будут создаваться уже не по опре­деленной схеме, например классовой. Изоляция осознавших свою самостоятельность индивидов может быть преодолена на самых разных путях общественно-политического развития. Соответ­ственно коалиции будут возникать и распадаться по ситуацион­ным и тематическим признакам, в них будут перемешаны пред­ставители самых разных групп и различного общественного положения. Например, для борьбы с шумом, создаваемым само­летами вблизи аэропорта, в гражданскую инициативную группу вместе со своими соседями может войти член профсоюза метал­листов, голосующий за правый блок. Коалиции в этом смысле суть возникающие в определенных ситуациях и с определенной целью союзы личностей в их индивидуальной борьбе за существование на самых разных общественных аренах. На этом примере видно, как в ходе индивидуализационных процессов конфликтные линии и темы претерпевают своеобразную плюрализацию. В индивиду­ализированном обществе готовится почва для новых, разнообраз­ных, взрывающих прежние схемы конфликтов, идеологий и коа­лиций - более или менее тематически связанных, отнюдь не единых, возникших в определенных ситуациях усилиями отдель­ных людей. Возникающая социальная структура становится вос­приимчивой к пропагандируемым средствами массовой информации модным темам и конфликтным модам.

(4) Устойчивые конфликтные линии все чаще возникают на основе «врожденных» признаков — расы, цвета кожи, пола, эт­нической принадлежности (иностранные рабочие), возраста, телесных изъянов. Подобное социальное неравенство, как бы предопределенное самой природой, в условиях развитой инди­видуализации получит особые организационные и политические шансы на основе его неизбежности, протяженности во времени, его противоречивого отношения к принципу успеха, его конк­ретности и непосредственной воспринимаемости, а также на основе обусловленных всем этим процессов идентификации. На передний план выступят две эпохальные темы: угроза, которую несет в себе (мировое) общество риска (см. часть первую), и про­тиворечия между мужчинами и женщинами, до сих пор не выхо­дившие за пределы семьи.

Глава IV

«Я» это «я»:

взаимоотношения полов внутри и вне семьи-врозь, вместе и против друг друга

Языковые барометры предвещают бурю: «Война в семье», «Битва полов», «Кошмар задушевности». Характеризуя взаимоотношения полов, все чаще обращаются к весьма немиролюбивому словарю. Тот, кто прини­мает язык за реальность, поневоле делает вывод, что любовь и задушевность обернулись своей противоположностью. Конечно, вей это суть языковые преувеличения в конкурентной борьбе за обще­ственное внимание, но вместе с тем и знаки глубокой нестабиль­ности, уязвимости и «вооруженной растерянности» мужчин и женщин, противостоящих друг другу в буднях брака и семьи (и того, что от них осталось).

Если б речь шла только о семье и браке. На деле ситуация го­раздо сложнее. Привязывая взаимоотношения полов лишь к тому, чем они представляются на первый взгляд: к межполовым отно­шениям, т. е. к темам сексуальности, нежности, брака, родительства и т. д., — мы упускаем из виду, что одним этим они не исчер­пываются, а включают в себя и многое, многое другое - работу, профессию, неравенство, политику, экономику. Именно такое беспорядочное переплетение всего, причем до крайности проти­воречивого, необычайно усложняет положение вещей. Говоря о семье, приходится говорить о работе и о деньгах, говоря о браке специальном образовании, профессии, мобильности, а точнее: о неравномерных распределениях при (в целом) равных ныне об­разовательных предпосылках.

1. Положение мужчин и женщин

Можно ли утверждать, что за последние одно-два десятилетия всеобъемлющая многомерность неравенства между мужчиной и женщиной в ФРГ вправду сдвинулась с мертвой точки? Данные весьма неоднозначны. С одной стороны, произошли эпохальные перемены — особенно в сексуальной, правовой и образовательной сфере. Но (если отвлечься от сексуальности) в сумме это, скорее, перемены в сознании и на бумаге. С другой стороны, им противо­стоит константность в поведении и положении мужчин и женщин (особенно на рынке труда, но также и в социальном обеспечении). Отсюда — якобы парадоксальный — результат, что большее равен­ство заставляет еще четче осознать по-прежнему существующее и обостряющееся неравенство.

Такая исторически возникшая смесь нового сознания и давних положений вдвойне чревата взрывом: молодые женщины — имея ныне равное образование и вполне осознавая свое положение — ожидают большего равенства и партнерства в профессиональной деятельности и в семье, однако эти ожидания наталкиваются на противоположные развития на рынке труда и в поведении мужчин. Мужчины же, напротив, изрядно наторели в риторике равнопра­вия, не претворяя свои слова в дела. По обе стороны лед иллюзий истончился: при уравнивании предпосылок (в образовании и пра­ве) положение мужчин и женщин становится все более неравным, все более осознанным и все менее легитимным. Противоречия меж­дуженскими ожиданиями равноправия и неравноправной реаль­ностью, между мужскими словесами об общности и цепляньем за прежние каноны обостряются и всем противоречивым многооб­разием своих будничных форм в частной и политической жизни определяют будущее развитие. Стало быть, мы - со всеми наши­ми противопоставлениями, противоречиями, шансами - стоим лишь на пороге высвобождения из «сословных» канонов пола. Со­знание опередило обстоятельства. И едва ли можно заставить часы сознания идти вспять. Многое говорит о том, что конфликт будет долгим: противостояние полов определит грядущие годы. Этот те­зис мы поясним прежде всего эмпирически, на основе данных касательно «всеобъемлющей многомерности» положения мужчин и женщин, а затем обоснуем теоретически.

Брак. и сексуальность

Во всех промышленно развитых странах Запада отмечается рост числа разводов. Хотя в ФРГ - скажем, по сравнению с США — эти цифры не слишком высоки, в настоящее время и у нас распа­дается едва ли не каждый третий брак (в крупных городах едва ли не каждый второй, в мелких городах и на селе — примерно каждый четвертый), и данные показатели имеют тенденцию к увеличению. До 1984 года количество разводов более или менее уравновешива­лось количеством повторных браков. Теперь же разведенные суп­руги все реже решаются вступить в новый брак. Это связано с об­щей тенденцией к уменьшению числа браков. Зато показатель разводов для пар, повторно вступивших в брак, возрастает так же, как показатель разводов для родителей с детьми. Соответственно густеют джунгли родительских взаимоотношений: мои, твои, наши дети и связанные с этим различные урегулирования, щекот­ливые ситуации и конфликтные зоны для всех участников.

Реальность скачкообразно возросшего числа «незарегистрирован­ных браков» (вероятно) далеко превосходит данные официальной статистики браков и разводов. По оценкам, в ФРГ ныне живут в незарегистрированном браке примерно 1—1,5 млн человек. Но разводы в таких браках никакая статистика не учитывает. А ведь за истекшее десятилетие не просто во много раз увеличилась доля этой формы совместного проживания. Удивительна также и есте­ственность, с какой общество полностью принимает теперь это «сожительство», которое еще в 60-е годы вызывало бурные споры и неприятие. Нынешнее квазиузаконивание внеправовых и вне-семейных форм совместного проживания, пожалуй, еще больше, чем сам феномен, свидетельствует о темпах трансформации.

Еще в 60-е годы семья, брак и профессия как соединение жиз­ненных планов, положений и биографий были во многом обяза­тельны. Теперь же по всем позициям выявились возможности и принуждения выбора. Уже нет ясности, вступает ли человек в брак и когда он это делает, живут ли люди вместе, не вступая в брак, или не живут вместе, состоя в браке, зачинают ли и воспитывают ре­бенка в семье или вне семьи, с тем, с кем вместе живут, или с тем, кого любят, но кто живет с другой женщиной, до или после про­фессиональной карьеры или в разгар ее. Как все это краткосроч­но, долгосрочно или временно увязывается с принуждениями или амбициями обеспечения, карьеры, профессиональной деятельно­сти всех участников. Подобные планы и договоренности в принци­пе расторжимы, а тем самым, что касается более или менее нерав­ных нагрузок, которые в них содержатся, зависят от легитимации. Это можно истолковать как разъединение и расчленение элементов жизни и поведения, сосредоточенных (некогда) в семье и браке. В итоге становится все труднее сопрягать понятие и реальность. Единство и постоянство понятий «семья», «брак», «родители», «мать», «отец» и т. д. замалчивает и маскирует растущее многообразие положений и обстоятельств, которые за всем этим кроются (например, разведенные отцы, отцы отдельных детей, отцы-оди­ночки, внебрачные отцы, отцы-иностранцы, отчимы, отцы-безработные, отцы-«домохозяйки», отцы в совместно проживающих группах, отцы «по уик-эндам», отцы в семьях с работающими же­нами и т. д.; ср.: М. Кегпсп, 1986, 8. 44).

О направленности развития здесь свидетельствует состав домаш­него хозяйства: все больше людей живут одни. В ФРГ доля домаш­них хозяйств из одного человека составляет ныне более четверти (30%). В 1900 году приблизительно 44% всех частных домашних хозяйств включали по 5 и более человек. В 1981-м соответствующая цифра составляла лишь около 9%. Зато доля домашних хозяйств из двух человек возросла от 15%в 1900 году до 29% в 1981-м. Ужев начале 80-х годов в ФРГ около 7,7 млн человек (примерно 12,5% населения) жили одиноко, и эта цифра имела тенденцию к воз­растанию. Впрочем, здесь речь лишь отчасти идет о лицах, со­ответствующих стереотипу «одиночки», т. е. о молодых неженатых и незамужних работающих людях; в большинстве, напротив, о лю­дях пожилых, овдовевших, преимущественно женщинах.

Однако эти тенденции развития не следует истолковывать пря­молинейно, в смысле растущей анархии и уклонения от прочных свя­зей в отношениях между мужчинами и женщинами. Существует и противоположный тренд. Выросшему до трети числу разводов как-никак противостоят две трети нераспавшихся браков и семей (что бы ни скрывалось за этими цифрами). В пределах одного поколе­ния - особенно у девушек — безусловно произошли заметные из­менения в сексуальном поведении. Так, раньше только молодым мужчинам — опять-таки лишь неофициально и с фамильярным намеком — разрешалось накапливать сексуальный опыт. Ныне много больше половины всех девушек (61%) открыто выступают за то, что для женщин важно накопить сексуальный опыт. Так или иначе, каждая вторая усматривает некую прелесть в том, чтобы иметь одновременно двух друзей. Но не стоит обманываться: свободное сексуальное поведение тоже строго нормировано. Молодые люди, даже ставя под сомнение су­ществующие образцы брака и семьи как таковые, в большинстве не стремятся к жизни, свободной от прочных уз. По сей день на первом плане находится идеал стабильного партнерства и «практическая верность зачастую представляется совершенно естественной — только без официальных легитимации и принуждений государ­ственного права и церковной морали». Стало быть, развитие носит двузначный характер. На набивший оскомину вопрос, принадлежат ли брак и семья уходящей эпо­хе, можно со всей серьезностью ответить: и да, и нет.

Образование, рынок труда и занятость

Юридическое равноправие женщины закреплено в Конститу­ции Федеративной Республики Германии. Однако существенные неравенства в правовом статусе были устранены лишь в 1977 году с принятием нового кодекса брачного и семейного права. Ника­кие правовые нормы, диктующие разное обхождение с мужчиной и женщиной, на бумаге теперь не действуют. Женщинам предо­ставлена возможность сохранять девичью фамилию. Ответствен­ность женщины за работу по уходу за домом и семьей, закреплен­ная до тех пор законодательно, отменена, и теперь решение о ведении хозяйства принимают сами супруги. Точно также они оба вправе иметь самостоятельный заработок. Родительские заботы о детях возложены на отца и мать, которые в случае разногласий — так сказано в законе — «должны попытаться прийти к единому мнению» (ср.: Ргаиеп1ех1коп, 1983, 8. 79).

Наряду с этим широким правовым уравниванием мужчин и жен­щин крупнейшим событием в развитии ФРГ является поистине революционное выравнивание возможностей получить образование (об этом и о развитии профессиональной занятости женщин см. с. 116 наст. изд.): еще в начале 60-х годов ущемление интересов девушек в сфере образования было очевидным (как ни удивительно, в сред­них слоях населения оно было значительно больше, чем во всех остальных). В 1983 году девушки даже опередили юношей по не­которым позициям (например, больше девушек, чем юношей, стре­мятся закончить гимназию и получить аттестат зрелости; а среди выпускников основной школы преобладают юноши). Хотя наблю­даются и обратные тенденции. Так, сопоставление данных о про­фессиональном образовании по-прежнему демонстрирует большой разрыв (к началу 80-х годов 40 % работающих женщин и только 21 % мужчин не заканчивают профессиональных учебных заведений). У абитуриенток готовность учиться за последние 10 лет также сни­зилась с 80% до 63% (у абитуриентов - с 90% до 73%). Как и преж­де, в определенных специальностях преобладают студентки (более 70% выбирают философские, лингвистические и педагогические дисциплины), преимущественно женщины становятся также и учи­телями школ «нижних» ступеней.

Тем не менее — в сравнении с исходным положением вещей не будет преувеличением говорить о феминизации образования в 60—70-е годы. Но за этой образовательной революцией не последо­вало революции на рынке труда и в системе занятости. Напротив, двери, открывшиеся в сфере образования, «на рынке занятости и; труда... вновь захлопываются» (О. 8е1с1еп5р1ппег/А. Виг§ег, 1982, 5. 11). Незначительному приросту девушек в «мужских професси­ях» противостоит массовое вытеснение девушек во всех прочих сферах. «Интеграция женщины в профессию», которой требова­ли (и которую поощряли) в 70-е годы, упорно следует «сословно-половой закономерности» обратной иерархии: чем «более централь­ной» для общества принято считать ту или иную сферу, чем «больше власти» имеет та или иная группа, тем меньше там представлены женщины; и наоборот: чем «периферийнее» таили иная группа, тем больше вероятность, что в этой сфере женщины добились возмож­ностей занятости. Об этом свидетельствуют соответствующие дан­ные по всем областям — политике, экономике, высшей школе, сред­ствам массовой информации (СМИ) и т. д.

В политике женщины на ведущих ролях по сей день составля­ют исключение. С одной стороны, начиная с 1970 года представи­тельство женщин в политических органах, которые полномочны принимать решения, постоянно увеличивалось; с другой стороны, по мере приближения к высшим эшелонам власти доля их сокра­щается. В партийных органах женщин явно стало гораздо больше (14% в 1970 году и в среднем 20,5% в 1982-м). Причем особенно велико их влияние среди «зеленых» (до 50%). В парламентах доля женщин растет сверху вниз; на коммунальном уровне она наибо­лее высока (в земельных парламентах доля женщин колеблется между 6 и 15%; в общинныхи городских парламентах - между 9,2 и 16,1%). В экономике лишь 2,7% должностей с распорядительными полномочиями заняты женщинами, а это крайне мало, тогда как доля женщин в менее влиятельных отделах предприятий (на­пример, в отделах найма и увольнения) несколько выше. В юс­тиции ситуация примерно такова же, если говорить о среднем должностном уровне. Доля женщин здесь значительно выше (1977 год: около 11% судей, 10% прокуроров, 7% адвокатов). Но в федеральных судах, т. е. «там, где принимаются решения, оп­ределяющие принципы применения права, где стрелки юстиции устанавливаются на десятилетия вперед, женщинам (почти) нет места». В высшей школена вершине должностной пирамиды — на профессорских должностях катего­рии С — женщины по-прежнему являются исключением (в 1980 году общее число мест составляло 9431, но лишь 23 9 из них занимали женщины), причем сверху вниз их доля неуклонно воз­растает (в категории С, их уже вдвое больше и во много раз боль­ше на негарантированных должностях вспомогательных научных кадров среднего звена — особенно в «факультативных дисципли­нах»). Та же картина обнаруживается и в средствах массовой инфор­мации: чем выше уровень, тем меньше женщин-руководителей. На телевидении женщины работают преимущественно на «среднем уровне» и в «пестрых» развлекательных программах — но их мно­го меньше в «важных» политических и экономических програм­мах и почти нет в Совете по радиовещанию. Доля женщин, кото­рые занимали ведущие позиции на радиостанциях, объединенных в Комитете общественно-правовых учреждений, составляла в 1978 году 3%.

Это не затрагивает молодых женщин, выполняющих квали­фицированную работу по специальности. Молодые женщины имеют хорошую профессиональную подготовку и по сравнению со своими матерями (а отчасти и с отцами) нередко занимают более высокую ступень (см. с. 115 наст. изд.). Впрочем, и здесь по­кой обманчив. Во многих сферах профессиональной деятельно­сти женщины захватили «тонущие корабли». Типично женски­ми часто являются специальности, будущее которых весьма шатко: секретарши, продавщицы, учителя, квалифицирован­ные работницы промышленных предприятий. Именно там, где работают преимущественно женщины, особенно интенсивно проводится рационализация, или, по выражению социологов, существуют «значительные резервы для рационализации». Осо­бенно это характерно для промышленного труда. Большинство «женских» рабочих мест — в электроиндустрии, в пищевой и вкусовой промышленности, в швейной и текстильной индуст­рии — существует отчасти благодаря «ограничению механиза­ции», отчасти благодаря «пробелам в механизации» или «оста­точным работам» в высокомеханизированных и частично механизированных производственных системах, и в будущем они, вероятно, исчезнут, сметенные волной микроэлектронной рационализации.

Дата добавления: 2015-05-06