Конец традиционного общества больших социальных групп? 1 страница

В понятии классов и социальных слоев странным образом пе­реплетаются описание и прогноз, теория и политика. Это при­дает выбору понятий скрытый драматизм, который трудно дер­жать под контролем с помощью эмпирических и теоретических ссылок. Если мы ставим под сомнение реальное социальное со­держание парадигмы деления на классы и слои, то в основе это­го лежит определенное понимание ситуации. О «классах» мы говорим применительно к XIX и началу XX века, т. е. примени­тельно к историческому опыту, которому это понятие обязано своим социальным и политическим содержанием.

В центре наших рассуждений — сословная структура и социаль­ное (само)восприятие классов в смысле проявления в их жизни и действиях взаимосвязанности больших социальных групп, кото­рые, образуя круг контактов, взаимной помощи и брачных отно­шений, защищают себя от воздействия извне и в процессе взаим­ной идентификации с другими крупными группами постоянно ищут и определяют свою осознанную, жизненно важную специ­фику. Таким образом, имеется в виду классовое понятие, цент­ральный признак которого состоит в том, что в принципе им нельзя пользоваться только как научным понятием, направлен­ным против самоопределения общества. Напротив, подразумева­ется такое состояние, в котором о классах можно говорить только в плане научного и социального удвоения. Общество самоопреде­ляется и делит себя на классы, социологическое понятие прини­мает это деление к сведению, отражает его в себе, критикует со­держащиеся в нем предположения. Это ни в коем случае не может и не должно быть конгруэнтным. Там же, где понятие класса само утрачивает свою социальную идентичность, оно оказывается в полном одиночестве. Ему приходится нести бремя имплицитно приписываемого содержания в одиночку, даже вопреки той реаль­ности, к которой оно имеет отношение. Более того, посредством перевыполнения теоретического задания на абстрактном уровне оно к тому же должно регулярно воспроизводить свое собствен­ное содержание. Чрезвычайно трудная для понятия задача - при­зывать ускользнувшую от него действительность вернуться назад. Это означает, что общество, которое больше не функционирует в социально различимых классовых категориях, находится в поис­ке иной социальной структуры и не может безнаказанно, ценой опасной утраты действительности и релевантности, снова и сно­ва насильно отбрасываться в категорию класса.

Понятие расслоения в этом смысле есть либерализированное классовое понятие в час расставания, есть переходное понятие, у которого классовая социальная реальность ускользает из рук, но которое пока не осмеливается признаться в собственной беспо­мощности и позволяет делать с собой то, что очень любят делать ученые, когда становятся беспомощными, - чистить свои инстру­менты. Ну разве не смешно! Действительность Должна приспосаб­ливаться к понятию! Понятия делают округлее, мягче, открытое для всего того, чего они больше не в состоянии охватить, но что, без сомнения, имеет к ним отношение. Аморфная масса с перво­классной операционной оснащенностью - это и есть «современ­ное» понятие расслоения. В нем видно огромное количество дан­ных, которые оно так или иначе — как «верхний слой нижней прослойки» или как «нижний слой средней прослойки» - долж­но переработать и вместить в себя при постоянном расширении связей с реальностью. Такое не может не впечатлять! Тут уж оста­ется только одно: отделить данные от реальной действительнос­ти. Как-нибудь их рассортировать. И назвать новыми «слоями». Охранную грамоту на это дает официальная наука, которая во все времена умела подолгу обсасывать свои проблемы. Здесь в роли такой грамоты выступает классификация. Последний шаг из клас­са через слои в действительную ирреальность «чистой» классифи­кации, которая еще содержит в себе понятие «класса», но которая позволяет науке распоряжаться ею по собственному усмотрению. Классификации по приговору суда научной теории не могут быть в собственном деле ни истинными, ни ложными.

«Слои»,-следовательно, суть не определившаяся переходная стадия между классом и классификацией. Это в конечном счете всего лишь классификации, с еще не вытравленной претензией на охват действительности извне, но уже сами отказавшиеся понять ее изнутри. Действительность, которую потеряли лежащие в ос­нове классификации категории, необходимо снова обрести с по­мощью огромной массы данных. Масса создает действительность (масса в массовом обществе имеет вес). Второй сетью перехвата служат оперативные анализы. Совершенствуя их, пытаются, так сказать, «вторично залатать» ирреальность категорий расслое­ния...

На это всегда можно возразить, что фундамент мышления в категориях классов и слоев в результате развития ФРГ не был раз­рушен. Разница между большими группами населения в своих су­щественных измерениях сохранилась; остается в силе и происхож­дение как важный фактор при распределении социальных шансов. Для публичной и научной дискуссии о социально-структурном развитии ФРГ характерно это колебание между постоянством от­ношений социального неравенства и сдвигами в его уровне. Уже в 60-е годы это привело к контроверзам относительно «обуржуазивания рабочего класса» или к полемике по поводу «уравнивания среднего сословия», образование которого Гельмут Шельски обнаружил в ФРГ. Для размежевания с этими концепциями и контроверзами можно еще точнее изложить тезис об индивидуализации социального неравенства.

Мышление в категориях больших социальных групп — клас­сов или слоев — сталкивается с особыми трудностями при осмыс­лении «эффекта лифта» в развитии ФРГ. С одной стороны, не­обходимо принимать во внимание общие изменения в уровне жизни целой эпохи. С другой стороны, в рамках указанного мышления это удается лишь тогда, когда изменения соотносятся с моделью жизни большой социальной группы и затем интерпре­тируются как тенденция к выравниванию условий жизни одного класса с другим. Однако это противоречит постоянству отноше­ний. Как может рабочий класс приблизиться к уровню жизни буржуазии, если статистика утверждает прямо противоположное: различия между рабочими и буржуазией остались прежними, а в некоторых отношениях даже возросли. Исторический перелом, правда, определенным образом изменил положение народа, но явно не применительно к «классам» или слоям: старые различия снова восстанавливаются на новом уровне.

Мышление в категориях классов и слоев стягивает воедино то, что тезис об индивидуализации социального неравенства разъе­диняет: вопрос о различиях между соподчиненными большими группами как аспект отношения социального неравенства, с од­ной стороны, и вопрос о классовом характере социальной струк­туры, с другой. В соответствии с этим легко сделать ложный шаг и в неизменности соотношения увидеть неизменность соци­альных классов и слоев (или наоборот: интерпретировать повы­шение уровня жизни как сближение между классами). В проти­воположность этому мы полагаем, что соотношение социального неравенства и его социальный классовый характер могут изме­няться независимо друг от друга: при неизменных различиях в доходах и т. д. в ходе процессов индивидуализации социальные классы оказываются вырванными из традиции или аннулирован­ными. И наоборот: ликвидация социальных классов (слоев) мо­жет в иных условиях (например, при массовой безработице) вы­звать обострение социального неравенства. Этот «эффект лифта»,

идущего вниз, начиная с 80-х годов приобретает все большее зна­чение.

4. Индивидуализация, массовая безработица и новая бедность

Разве «конец общества больших групп» еще вчера ничего не значил и ничего не значит сегодня? Разве с распространением массовой безработицы и новой бедности мы не переживаем на собственном опыте будущее классового общества, после того как был провозглашен его конец?

В самом деле, массовая безработица снова нарастает в пугаю­щих масштабах. Цифры Федерального статистического управле­ния показывают, что уже с 1975 года, а еще яснее в 80-е годы до­ходы мелких предпринимателей и предприятий (особенно в электронной промышленности будущего) резко пошли вверх. Доходы чиновников, служащих, рабочих и пенсионеров, сохраняя между собой определенные различия, движутся параллельно со средними показателями. Снижаются доходы тех, кто получает пособие по безработице или единовременную социальную по­мощь. При всем многообразии вариантов подсчета различаются два направления в получении доходов: общее расхождение меж­ду мелкими и крупными предпринимателями, с одной стороны, и наемными работниками всех категорий, с другой. Это происхо­дит с одновременной защитой части населения, которое прочно интегрировано в сокращающийся в целом рынок труда, и расту­щего уже больше не меньшинства, которое обретается в опасной зоне неполной занятости, занятости на короткое время и продол­жительной безработицы и существует за счет час от часу скудею­щих общественных средств или перебивается «неформальной» работой (надомным трудом, работой «по-черному»). Данные по этой последней группе, живущей социальной помощью и на гра­ни нищеты, сильно расходятся (иначе и быть не может по причи­не условий обеспечения). Они колеблются от двух до более чем пяти миллионов человек. К тому же эта группа постоянно растет, как показывает подскочившее на треть число безработных (2,2 миллиона осенью 1985 года),которые вообще не получают пособия по безработице. Значение «альтернативных» трудовых вза­имосвязей, вопреки громкому публицистическому резонансу, дает в плане занятости не очень высокий количественный показатель. При подсчетах исходят из того, что в ФРГ имеется в общей слож­ности около 30 000 активных групп, в которых занято от 300 до 600 тысяч человек (преимущественно молодых людей). Индивидуализация не противоречит своеобычности этой «но­вой бедности», а объясняет ее. Массовая безработица в условиях индивидуализации обрушивается на человека как личная судьба. Она поражает людей не в социально видимой форме, как членов коллектива, а в специфические периоды их жизни. Жертвы без­работицы должны в одиночку выносить то, для чего в привычных к бедности, сложившихся на классовой основе условиях жизни существуют и передаются по наследству компенсационные про­тиводействия, формы защиты и поддержки. Коллективная судь­ба свободных от классовой принадлежности, индивидуализиро­ванных жизненных ситуаций стала личной судьбой, судьбой отдельного человека со статистически фиксируемым, но не вос­принимаемым в жизни социальным измерением, и только потом, после дробления на личные уделы, должна сложиться в новую кол­лективную судьбу. Пораженная безработицей и нищетой обще­ственная единица уже не группа, не класс и не слой, а порожден­ный рынком и существующий в специфических условиях индивид. Полным ходом идет деление нашего общества на убывающее боль­шинство обладателей рабочих мест и растущее меньшинство без­работных, преждевременно вышедших на пенсию, перебиваю­щихся случайными заработками и тех, кому уже вообще вряд ли удастся найти доступ к рынку труда. Это хорошо видно на приме­ре структуризации безработицы и растущих опасных зон между зарегистрированной и незарегистрированной безработицей Доля тех, кто продолжительное время остается без работы, по­стоянно растет. В 1983 году был 21%, а в 1984-м даже 28% безра­ботных, больше года не имевших работы, и ровно 10% тех, кто ос­тавался без работы более двух лет. Это проявляется также и в резком перераспределении между теми, кто получает пособие по безработицей единовременную социальную помощь. Еще десять лет назад из 76% безработных, получавших выплаты от государ­ства, 61% составляли получатели пособий и 15% получатели соци­альной помощи. В 1985 году это соотношение драматически ухуд­шилось. Только 65% зарегистрированных безработных получают поддержку от государства, из них только 3 8 % получают пособие и теперь уже только 27% — страховку по безработице.

Несмотря на широкий разброс, безработица концентрируется в группах населения, и без того находящихся в невыгодных условиях. Риск остаться без работы повышается для людей с низкой квали­фикацией или вообще не имеющих профессионального образова­ния, для женщин, пожилых иностранных рабочих, а также для лиц, страдающих разного рода заболеваниями, и для молодежи. Ключевую роль при этом играет продолжительность занятости на предприятии. Этим объясняется высокий уровень безработицы среди молодежи. Еще сильнее, чем продолжительность рабочего дня, риск снова остаться без работы повышают частая смена мес­та работы и особенно предшествующая безработица. И наоборот, в сложившихся условиях на рынке труда высокие шансы снова получить работу имеют «молодые квалифицированные рабочие, уволенные по личным, а не по производственным мотивам».

Одновременно растут серые зоны незарегистрированной безра­ботицы. Это видно на примере скачкообразно растущего числа лиц, которые после потери рабочего места а) вытесняются в «ти­хий резерв» (1971 - 31 000,1982 - 322 000); б) временно становятся участниками мероприятий по дальнейшему обучению, переучи­ванию и подготовке кадров (1970 - 8 000, 1982 - 130 000); в) ухо­дят в «другие сф еры деятельности, не приносящие дохода», боль­шей частью в работу (женскую) по домашнему хозяйству (1970 — 6 000, 1982 — 121 000); г) «экспортируются» за границу (1970 — 6000, 1982-171000).

Эта четкая и постоянно ужесточающаяся социальная структу­ризация безработицы сопровождается ее широким разбросом, кото­рый давно уже объективно снял с нее печать «классового опыта» и превратил в «норму».

Постоянному числу безработных (их число превышает два мил­лиона) противостоит значительно большее число затронутых без­работицей. Так, с 1974 по 1983 год ровно 12,5 миллионов человек один или несколько раз лишались работы. Иными словами, каж­дый третий трудоспособный по меньшей мере один раз за это вре­мя испытал на себе, что значит быть безработным.

Ни одна квалификационная или профессиональная группа не дает гарантий от безработицы. Призрак безработицы угнездился даже там, где его трудно было бы представить. По данным Феде­рального ведомства занятости, безработица среди квалифициро­ванных рабочих тоже возросла (1970 - 108 000,1985 - 386 000),так же как среди инженеров (машиностроение, автомобилестроение, электропромышленность и т. д.: 1980 — 7 600, 1985 - 20 900) или врачей (1980 - 1 434, 1985 -4 119).

Однако это не следует понимать так, будто все затронуты без­работицей в одинаковой мере. Несмотря на специфическое распре­деление по группам в тот же период времени две трети трудоспо­собных ни разу не лишались работы. Из 33 миллионов работающих теряли работу «только» 12,5 миллионов человек — а это значит, что каждый пострадавший был безработным в среднем 1,6 раза.

Особая примета массовой безработицы - ее двусмысленность: с одной стороны, риск остаться без работы грозит и без того ущем­ленным группам населения (трудоспособные женщины, матери, лица без профессии, молодые рабочие низкой квалификации). Их растущее число статистикой не регистрируется. Этим факторам риска — как бы настойчиво ни выражался в них признак социаль­ного происхождения — все же не соответствуют никакие соци­альные обстоятельства жизни, часто не соответствует и «культура бедности». Безработица здесь (и следующая за ней бедность) все больше и больше совпадает с лишенной классовых примет инди­видуализацией. С другой стороны, неменяющееся количество без­работных, которое вот уже много лет значительно превышает два миллиона и имеет стабильную перспективу вплоть до 90-х годов, создает обманчивое впечатление, что безработица не роковая не­избежность. Она входит в жизнь незаметно и на время, приходит и снова уходит, чтобы когда-нибудь прийти и осесть, угнездиться в душе человека тяжестью неодолимого разочарования.

Эту ситуацию образно описал Шумпетер: автобус массовой безработицы заняла группа постоянных безработных, они окку­пировали сидячие места. Другие пассажиры все время входят и выходят. Одни входят, другие выходят. В этом движении при на­блюдении извне, например с высоты птичьего полета, из сопровож­дающего автобус вертолета, можно выделить некоторые особенно­сти и соответствующие группы. Непосредственные участники видят собравшуюся на некоторое время вместе толпу одиночек, ждущих, когда им выходить. Это как в метро. Проезжаешь не­сколько остановок и снова выходишь на поверхность. Садясь в вагон, уже думаешь, где будешь выходить. Люди ведут себя ско­ванно. Желание выйти, которое каждый несет в себе, и история о том, как он сюда попал, не располагают к общению. И только ночью, когда поезд стоит, те, что в толчее не сумели пробраться к автоматически закрывающимся дверям и выйти (это те самые, что, как неутешительным тоном сообщает наблюдатель, просто «статистически» не могут этого сделать по причине своей высо­кой численности), начинают с осторожно протянутыми сквозь решетки самообвинений руками сближаться друг с другом и раз­говаривать.

Подавляющее большинство безработных пока еще в собствен­ных глазах и в глазах окружения остается в серой зоне потери рабо­чего места и его нового обретения. Классовая судьба расщепилась

на свои самые малые составляющие — на «преходящие периоды жизни». Она дырявит, разрывает на фрагменты биографии, возни­кает то тут, то там, нарушает границы, которые прежде были для нее священными, снова уходит и приходит, остается на продол­жительное время, ожесточается, но в этом дроблении на «фазы жизни» становится почти нормальным промежуточным состояни­ем стандартной профессиональной биографии целого поколения, Массовая безработица в условиях индивидуализации ведет в со­ответствии с фазами жизни кочевое существование (с ощутимой тенденцией к обретению оседлости), при этом индивидуализация допускает возможность сосуществования противоречий: массово­сти и обособленности «судьбы», чисел головокружительной высо­ты и постоянства, которые тем не менее каким-то образом искрив­ляются, измельчаются, в своей жестокой неотвратимости судьба как бы поворачивается внутрь себя, утаивает от одиночки, что она настигает многие миллионы, и заставляет его страдать от чувства собственной неполноценности.

Применительно к статистике безработицы это значит, что за­регистрированные на бирже труда случаи безработицы не позво­ляют судить об отдельных лицах. С одной стороны, временной без­работицей может быть затронуто значительно большее количество людей, чем отражено в постоянстве чисел. С другой — одни и те же лица могут через некоторое время многократно заявлять о по­тере рабочего места. Возвращаясь к примеру с метро, можно ска­зать, что количество сидячих и стоячих мест не совпадает с коли­чеством входящих и выходящих пассажиров. Однако при входе и выходе нередко выстраиваются одни и те же давно знакомые лица, так что подсчет потоков еще ничего не говорит о количестве по­страдавших от безработицы: случаи регулярной и случайной потери рабочего места при распределении в соответствии со специфически­ми фазами жизни не совпадают. Соответственно высок и эффект массового распространения. Безработица, распределенная по от­дельным судьбам, уже не является судьбой классов или маргиналь­ных групп, это обобщенная судьба, ставшая нормой жизни.

Специфическое распределение по фазам жизни характерно и для новой бедности. Становится понятной двусмысленность, с ко­торой бедность распространяется, усугубляется, но применитель­но к частной жизни каждого остается скрытой. При этом времен­ное лишение работы оказывается отнюдь не временным, для все большего числа людей оно становится постоянным, но вначале воспринимается как временное явление. Особенно сильно бед­ность угрожает женщинам. Причем не по недостатку образования или особенностям происхождения. Решающим фактором, скорее, выступает развод, который отбрасывает их — особенно женщин с детьми - за черту прожиточного минимума. Но и в этом случае многие живут не так, как диктуют стереотипы жизни низших слоев населения. Бедность они нередко воспринимают как временное явление. Им кажется (нередко так оно и бывает), что стоит толь­ко выйти замуж — и с бедностью будет покончено. Но если это не удается, тем беспощаднее к ним бедность, так как им неведомы воз­можности культуры, позволяющей жить в нищете и скрывать ее.

Быть бедным в ФРГ — просто скандал, поэтому нищету стара­тельно скрывают. Неизвестно, что хуже — признаться в бедности или скрыть ее, получать помощь от государства или продолжать терпеть лишения. Цифры — вот они, перед нами. Но неизвестно, где скрывающиеся за ними люди. Остаются следы. Отключенный телефон. Неожиданный выход из клуба. Но все это говорит о чем-то на первый взгляд временном; новая бедность хочет казаться временной даже там, где она обосновалась окончательно.

Это развитие настолько обоюдоострое, что о нем можно гово­рить только в двояком смысле, каждый раз добавляя к сказанно­му нечто противоположное. Скандальная ситуация с постоянной массовой безработицей, поразившей на длительное время более двух миллионов человек, таким образом теряет свою остроту. Массовая безработица, разложенная на (вроде бы) преходящие фазы жизни, загоняется в рамки нормы. Безработица большой группы населения распыляется по индивидуальным «случаям» и не вызывает политических протестов. Она напоминает «выдох­шийся порох», взрывная сила которого тем не менее сохранилась и может неожиданно вырваться наружу.

В условиях скандальной массовой безработицы такая форма распределения имеет и свои смягчающие моменты. Там, где без­работица и впрямь остается временным явлением, она, будучи распределенной среди множества лиц, не обрушивается со всей жестокостью на один класс, а определенным образом демократи­зируется. Даже «те наверху» от нее теперь не застрахованы. Необ­ходимо еще раз подчеркнуть, что в этом кроется опасность, свя­зывающая и парализующая политические силы. Иначе говоря, в этой частичной демократизации массовой безработицы кроется и частичное перераспределение бедности, выравнивание шансов сверху вниз.

Этому соответствует определенный биографический образчик распределения. То, что раньше было групповой судьбой, сего­дня — с многими оговорками — распределяется, так сказать, по

биографическому принципу. Говоря упрощенно, противоречия социального неравенства всплывают как противоречия между раз­ными этапами одной биографии. Утрируя наблюдаемую тенденцию, можно утверждать, что индивидуализация делает биографии людей разностороннее, антагонистичнее, уязвимее, неопределеннее, беззащитнее перед лицом катастроф, но и ярче, многообразнее, противоречивее — вплоть до факта, что все большее количество населения, по крайней мере «временно», бывает подвержено без­работице (и нищете).

Обратная сторона временного проявления безработицы — пре­вращение внешних причин во внутреннюю вину, в системную проблему личной несостоятельности. Преходящая безработица, которая после многих попыток ее преодоления превращается в долговременную и непреходящую, — это крестный путь самопознания. В постоянном исключении возможного безработица как нечто внешнее шаг за шагом внедряется в человека, становится свойством его характера. Новая бедность — это прежде всего материальная проблема, но не только. Она в то же время и безропотно принимаемое саморазру­шение личности, которое протекает в тщетных ритуальных попыт­ках уклониться от неизбежного; если присмотреться, массовая судь­ба полнится такими саморазрушениями.

Данная взаимосвязь, вероятно, смягчается знанием причин и статистических данных о массовом характере безработицы, но на деле не вскрывается. Ссылка на «общественную обусловленность» остается ссылкой, не находящей соответствия в обстоятельствах жизни. Цифры и жизнь дрейфуют в разные стороны. Случаи — это еще не люди. Цифры говорят о жизни, которую они уже не могут интерпретировать применительно к определенному месту. Циф­ры указывают на потерянную уверенность в завтрашнем дне, на распространение нищеты, но не сводят факты воедино, не выво­дят их из изоляции. Они напоминают фиксацию следов, оставлен­ных коллективом одиночек. Тем самым они превращаются в аб­страктный знаменатель, благодаря которому одиночки узнают о своем коллективе, точнее, могут услышать о нем. Цифры подме­няют социальную действительность, которая не в состоянии по­знать самое себя. Они — остаточная «оболочка классов», которые сохраняются благодаря абстрактной статистике. То, что кроется за цифрами, в процессе индивидуализации исчезает за оградой от­дельного случая, и выманить это оттуда становится все труднее.

В конце концов попытки вырваться из клишеобразного деле­ния ролей на «женские» и «мужские» и придать собственной жиз­ни немного самоопределения даже создают фон, на котором опасность безработицы может превратиться в шанс. То, что в XIX веке называлось «пролетаризацией», обретает блеск социального продви­жения в «другое общество. Возникающее новое социальное нера­венство частично преломляется в ином социально-культурном горизонте ожидания, который уже не верит несокрушимо в само­очевидность ориентированной на жизненный статус и доход идеи подъема по социальной лестнице, лежащей в основе социально­го неравенства. Здесь конкурируют содержательные притязания на «смысл работы», на социальную пользу, на то, что называют «полнотой жизни», с ценностями экономической безопасности и представлениями о статусе. В крайнем случае в борьбе с «бездухов­ностью», ориентированной на доход и успех работы в промышлен­ности или чиновничьем аппарате, можно даже использовать час­тицу осмысленного, одухотворенного труда, отвоеванного у превосходящих сил обстоятельств. Как результат в социокультур-ном сдвиге стилей и форм жизни и связанной с этим текучести масштабов неравенство несколько снижается. В конечном счете неясно, где больше отчуждения — в экономически и социально обеспеченном существовании или в ненадежной с экономической точки зрения борьбе за новые формы жизни. Именно этот куль­турный сдвиг и расплывчатость масштабов распределения, служив­шие в прошедшие столетия оружием критики социального нера­венства, стали теперь той завесой, за которой теряет четкие очертания даже обостряющееся неравенство и которая, поглощая сопротивление, в свою очередь способствует обострению этого неравенства.

5. Сценарии будущего развития

Что же, собственно, произойдет, если в ходе исторического развития жизненная идентичность социальных классов исчезнет и одновременно обострятся социальные противоречия? Вот вопрос, который становится главным. Если связанные с наемным трудом риски будут распространяться не по моделям больших групп «про­летаризации», а делиться на маленькие, временные, а потоми отнюдь не временные периоды безработицы, неполной занятости, бедности? Станет ли это концом классов или началом новой, нетра­диционной модели образования классов? Позволит ли состояние неравенства социальных структур в процессе индивидуализации вообще осмыслять себя в иерархической модели социального не­равенства? Способствует ли индивидуализация (например, через посредство СМИ) образованию новых групп, живущих в совер­шенно ином ритме, но имеющих и другой радиус действия? В ка­ком направлении будут идти вызванные индивидуализацией по­иски новой социальной идентичности, новых форм жизни и по­литической активности, в какие конфликты и противоречия они будут вовлечены?

Сопоставим три ни в коей мере не исключающих друг друга варианта:

1. Конец традиционного классового общества станет началом освобождения классов от региональных и партикулярных ограни­чений. Откроется новая глава в истории классов, которую еще нужно будет написать и осмыслить. Разрыв классов с традиция­ми в ориентированном на достижения всеобщего благоденствия капиталистическом обществе мог бы соответствовать модерниза­ции образования классов, которая будет опираться на уже достиг­нутый уровень индивидуализации, переосмыслять его социальное и политическое значение.

2. В ходе намеченного развития предприятия и рабочие места утратят свое значение узла, где возникают конфликты и склады­вается идентичность, и появится новый узел складывания соци­альных взаимосвязей и конфликтов — там, где оформляются частные, социальные отношения, формы жизни и труда; соответ­ственно с этим сложатся новые социальные структуры, идентич­ности и движения.

3. Будет происходить все более заметное отделение системы полной занятости от системы гибкой, множественной, индивиду­ализированной неполной занятости. Обостряющееся неравенство будет задерживаться в серой зоне. Центр тяжести жизни перемес­тится с рабочего места и предприятия в сторону образования и испытания новых форм и стилей жизни. На передний план вы­двинутся противоречия между мужчинами и женщинами, возни­кающие в ходе ломки семейных отношений.

Возникновение внесословной классовой солидарности

Новая бедность затаивается в молчании и растет в нем. Это столь же скандальное, сколь и затруднительное состояние, кото­рое срочно нуждается в организационной и политической защи­те. В противном случае сам факт так и останется без самоосмыс­ления и выявления. Однако бедность, которая образуется в социально-структурных резервуарах классов и их политических организаций, скрывается и обостряется в индивидуализации, от этого отнюдь не исчезает. Напротив, она становится выражением массовой лабилизации условий жизни при современном капи­тализме, действенная политическая сила которой столь же нова, сколь непредсказуема и глобальна. На чем основывается впечат­ление «безобидности» такого развития? Оно подвешено на двух шелковых нитях: на приходе и уходе массовой безработицы для миллионов людей и на совпадении безработицы с исторически заданной социокультурной фазой испытания, в которой жизнен­ные судьбы становятся уязвимыми и должны заново «пережи­ваться» (в активном значении этого слова). Но и то и другое мо­жет обернуться своей противоположностью: по меньшей мере одной трети активно трудоспособного населения безработица не только угрожает; эта треть хотя бы раз в жизни на собственной шкуре узнает, что это такое. Цифры зарегистрированной продол­жительной безработицы демонстрируют внушительную тенден­цию к росту. К глубокой неуверенности в основополагающих аспектах жизни (отношения между полами, брак, семья, цивилизационные угрозы) добавляется глобальная материальная не­уверенность в образе жизни; зарегистрированная безработица двух с половиной миллионов человек - лишь верхушка айсбер­га. Тревожит не только снижение материального уровня жизни, выражающееся в росте числа получателей социальной помощи и праздношатающихся. Сюда следует добавить и глобальный шок, вызванный нестабильностью материального положения среди тех, кто за благополучным фасадом ведет нормальную жизнь — вплоть до наилучшим образом интегрированных в сис­тему, хорошо зарабатывающих квалифицированных рабочих и семей высокопоставленных чиновников. Этот эффект расшире­ния и отзвука массовой безработицы четко проявляется в резком несоответствии между зарегистрированными «случаями» (более двух с половиной миллионов) и фактически затронутыми этой бедой (значительно больше четырнадцати миллионов человек). Обратная сторона массовой безработицы — это ее экспорт в не­когда абсолютно благополучные сферы занятости. Исчезает на­дежда, что «уж меня-то» безработица обойдет стороной. Ее при­зрак бродит (почти) везде и уже начинает творить свое черное дело в благополучных кварталах и летних особняках. И наоборот:

Дата добавления: 2015-05-06