Конец традиционного общества больших социальных групп? 4 страница

3. Высвобождение из женской и мужской роли?

Набросок такой перспективы странно контрастирует с выше­приведенными данными, которые ярко документируют и контртренд обновления сословно-половой иерархии. В каком смысле вообще может идти речь о «высвобождении»? В равной ли мере женщины и мужчины высвобождаются из стереотипных заданно­стей своей «половой судьбы»? Какие условия этому способствуют и какие препятствуют?

За последние десятилетия существенные изменения — как по­казывают обобщенные выше данные - несколько высвободили женщин из традиционно женского ролевого назначения. При этом центральное место занимают пять условий, которые отнюдь не носят взаимопричинного характера.

Прежде всего благодаря увеличению ожидаемой продолжитель­ности жизни произошел сдвиг в биографической структуре, в протяженности жизненных фаз. Как показывают, в частности, социально-исторические исследования Артура Э. Имхофа, это способствовало «демографическому осво-бождению женщин». Если в прежние десятилетия, схематично говоря, жизни женщины хватало как раз на то, чтобы произвес­ти на свет и вырастить «желательное» для общества количество детей, то теперь такие «материнские обязанности» заканчивают­ся примерно к 45 годам. «Жизнь ради детей» стала для женщин проходным жизненным этапом. За ним следуют в среднем еще три

десятилетия «опустевшего гнезда» - вне традиционного средо­точия женской жизни. «Так, ныне в одной только ФРГ свыше пяти миллионов женщин в «расцвете лет» живут в «супружеских семьях», из которых дети уже ушли, причем нередко эти женщи­ны не имеют конкретного дела, придающего смысл их жизни». Во-вторых, процессы модернизации, особенно на этапе пос­ле второй мировой войны, реструктурировали и домашний труд. С одной стороны, социальная изоляция домашнего труда никоим образом не является структурным признаком, внутренне прису­щим ему как таковому, эта изоляция - результат исторического развития, а именно детрадиционализации жизненных миров. В ходе индивидуализации малая семья обретает все более резко выраженные границы, образуя как бы «остров», который отмеже­вывается от сохранившихся связей (классовых культур, соседств, знакомств). Именно таким путем в существовании домашней хо­зяйки возникает изолированное рабочее существование раг ехсеllепсе*. С другой стороны, процессы технической рационали­зации вторгаются и в домашний труд. Всевозможные приборы, машины и прочие потребительские товары облегчают и выхолащи­вают работу в семье. Она становится незаметной и бесконечной «остаточной работой» между индустриальным производством, оплачиваемыми услугами и технически усовершенствованным внутренним оснащением домашнего хозяйства. В совокупности изоляция и рационализация приводят к «деквалификации домаш­него труда», которая толкает женщин, ищущих «напол­ненной» жизни, и к профессиональной деятельности вне дома.

В-третьих, если верно, что материнство, как и прежде, явля­ется самой сильной привязкой к традиционной женской роли, то едва ли можно переоценить значение противозачаточных и регу­лирующих средств, а также правовых возможностей прерывания бе­ременности для высвобождения женщин из традиционных заданностей. Дети, а значит, и материнство (со всеми его послед­ствиями) суть уже не «назначенная природой судьба», а — в прин­ципе - дети по желанию, материнство по желанию. Статистика, правда, показывает, что материнство без экономической зависи­мости от супруга и без семейной ответственности по-прежнему остается для многих утопией. Но молодое поколение женщин — не в пример поколению их матерей - может принять решение (или участвовать в его принятии), стоит ли заводить детей, ког-

* В истинном смысле слова (франц.).

да их заводить и сколько. Одновременно женская сексуальность освобождается от «рока материнства» и может быть осознанно раскрыта и развита вопреки мужским нормам.

В-четвертых, рост числа разводов говорит о непрочности брачного и семейного обеспечения. Зачастую женщины живут букваль­но на грани нищеты. Почти 70% всех матерей-одиночек вынуж­дены вместе с детьми обходиться менее чем 1200 марок в месяц. Они и пенсионерки — самые частые клиенты социальной помощи. В этом смысле женщины «освобождены», т. е. отрезаны от пожиз­ненной гарантии экономического обеспечения со стороны муж­чины. Ведь статистически документированное стремление женщин на рынок труда (которое, пожалуй, опрокинет все прогнозы о преодолении безработицы в 90-е годы) свидетельствует и о том, что многие женщины осмыслили этот исторический уроки дела­ют из него выводы.

В том же направлении действует, в-пятых, уравнивание шан­сов на образование, которое помимо всего прочего отражает так­же сильную профессиональную мотивацию молодых женщин (см. выше).

Все это — демографическое высвобождение, деквалификация домашнего труда, предупреждение беременности, развод, участие в образовании и профессиональной деятельности — в совокупнос­ти показывает степень высвобождения женщин из заданностей их современной, сословной женской судьбы, и высвобождения безвоз­вратного. Но тем самым за дело берется спираль индивидуализа­ции: рынок труда, образование, мобильность, планирование ка­рьеры — все это семья теперь имеет в двойном и тройном размере. Семья превращается в постоянное жонглирование множеством центробежных амбиций между профессиями и их требованиями мобильности, образовательными принуждениями, обязатель­ствами перед детьми, которые с этим несовместимы, и монотон­ностью домашнего труда.

Однако таким условиям, ведущим к индивидуализации, проти­востоят другие, которые вновь привязывают женщин к традици­онному ролевому распределению. В по-настоящему развитом рыночном обществе, позволяющем всем мужчинам и женщинам самостоятельно обеспечивать экономически их существование, и без того скандальные показатели безработицы наверняка возросли бы во много раз. А это означает: в условиях массовой безработицы и вытеснения с рынка труда женщины хотя и освобождены от обес­печения брака, но не свободны для самообеспечения путем рабо­ты по найму. Означает это и вот еще что: как и прежде, они в боль­шинстве своем зависимы от экономического обеспечения со сто­роны мужа, которое более не является таковым. Этот промежуточ­ный этап — «свобода от», но еще не «свобода для» реального по­ведения наемного работника — дополнительно усугубляется обратной зависимостью от материнства. Пока женщины рожают детей, вскармливают их, чувствуют за них ответственность, видят в них существенную часть своей жизни, дети остаются как бы же­лаемыми «препятствиями» в профессиональной конкурентной борьбе и соблазнами для осознанного решения против экономи­ческой самостоятельности и карьеры.

Так противоречия между освобождением и обратной зависимо­стью от давнего ролевого распределения буквально рвут женщин на части, заставляя их метаться то туда, то сюда. Это отражается и в их сознании и поведении. Они бегут от домашней работы в про­фессиональную деятельность и, наоборот, пытаются посредством противоречивых решений на разных этапах своей биографии «ка­ким-то образом» соединить несоединимые условия своей жизни. Противоречия окружающего мира усиливают их собственные про­тиворечия: на бракоразводном процессе они вынуждены отвечать на вопрос, как это они пренебрегли своим профессиональным обеспечением. В семейной политике они вынуждены отвечать на вопрос, почему они не исполняют своих материнских обязанно­стей. Мужу они отравляют своими профессиональными амбици­ями и без того нелегкую профессиональную жизнь. Бракоразвод­ное право и бракоразводная реальность, отсутствие социального обеспечения, закрытые двери рынка труда и львиная доля домаш­ней работы — вот лишь некоторые из противоречий, которые про­цесс индивидуализации принес в жизненные обстоятельства жен­щин.

Ситуация мужчин совершенно иная. Если женщины также и по причинам экономического обеспечения существования вы­нуждены расшатывать давнее свое ролевое предназначение к «жизни ради других» и искать новой социальной идентичности, то у мужчин самостоятельное экономическое обеспечение существо­вания и давняя ролевая идентичность совпадают. В мужском ро­левом стереотипе «работника-профессионала» соединяются эко­номическая индивидуализация и традиционное мужское ролевое поведение. Уход за другими, типичный для партнера (жены), муж­чинам исторически незнаком, а «свобода для» наемного труда при одновременной семейной жизни разумеется сама собой. Относя­щаяся сюда теневая работа традиционно выпадает на долю жены. Радостями и обязанностями отцовства мужчина всегда мог наслаждаться дозированно, как досужим развлечением. Отцовство никогда не являлось настоящим препятствием для профессио­нального образования, напротив, принуждало к нему. Иными сло­вами, все те компоненты, которые вырывают женщину из тради­ционной женской роли, у мужчин отсутствуют. Отцовство и профессия, экономическая самостоятельность и семейная жизнь в обстоятельствах мужской биографии не являются противо­речиями, которые необходимо отвоевывать и удерживать вопреки условиям в семье и обществе, более того, в традиционной мужской роли их соединимость задана и обеспечена. Но это означает, что индивидуализация (в смысле рынкоопосредованного образа суще­ствования) закрепляет мужское ролевое поведение.

Мужчины если и выступают против заданности своей половой роли, то по другим причинам. В профессиональной фиксации мужской роли тоже есть противоречия: скажем, полная отдача в профессии ради чего-то, чем потом невозможно заняться ввиду отсутствия свободного времени, а то и потребностей и способно­стей; вкалывание до седьмого пота неизвестно ради чего; трата времени и сил на профессиональные и производственные задачи, с которыми невозможно, но необходимо себя идентифицировать;

вытекающая отсюда «безучастность», которая наделе никогда та­ковой не является, и т. д. Как бы там ни было, существенные им­пульсы к высвобождению из мужской роли, пожалуй, не имманен­тны, а наводятся извне (через изменения у женщин), причем в двояком смысле. С одной стороны, благодаря большему участию женщин в наемном труде мужчины сбрасывают иго роли един­ственного кормильца. Таким образом слабеет принуждение обсто­ятельств, заставляющее их ради жены и детей с необходимостью подчинять себя на работе чужой воле и чужим целям. В итоге ста­новится возможна иная заинтересованность в профессии и в се­мье. С другой стороны, «семейная гармония» становится ненадеж­ной. Определяемая женщиной сторона мужского существования выходит из равновесия. Одновременно мужчины начинают дога­дываться о своей несамостоятельности в повседневной жизни и о своей эмоциональной зависимости. В том и другом заложены важ­ные импульсы, толкающие к расшатыванию идентификации с заданностями мужской роли и опробованию новых форм жизни.

Более остро противоречия между мужчинами и женщинами проступают в конфликтах. Центральное место здесь занимают два «катализатора»: дети и экономическое обеспечение; в обоих случа­ях они могут присутствовать в браке латентно, однако же при раз­воде тотчас выходят на поверхность. Примечательно, что при пе­реходе от традиционной модели к модели «двух зарабатывающих» изменяется распределение нагрузок и шансов. В случае брачного обеспечения женщины она — говоря схематически — после разво­да остается с детьми и без дохода, мужчина же—с доходом и без детей. Во втором случае на первый взгляд мало что меняется. Жен­щина располагает доходом и имеет детей (по действующему пра­ву). Но здесь в одном важном аспекте присутствует неравнопра­вие. По мере того как упраздняется экономическое неравенство между мужчинами и женщинами - в силу ли профессиональной деятельности женщины, в силу ли положений касательно обеспе­чения в бракоразводном праве, — отчетливо проступает (частью естественное, частью юридическое) ущемление отца. Женщина, существо, становящееся незнакомым, биологически и юридичес­ки владеет ребенком благодаря своему чреву, которое, как извест­но, принадлежит ей. Отношения собственности между яйцом и се­менем экстериоризируются. Отец в ребенке всегда остается зависим от матери и ее произвола. Это касается, и в первую оче­редь, также всех вопросов прерывания беременности. Дистанцирование ролей женщин и мужчин прогрессирует, и маятник гро­зит качнуться в другую сторону. Мужчины, освобождающиеся от «рока» профессии и поворачивающиеся лицом к детям, обнаружи­вают пустое гнездо. Тот факт, что (особенно в США) участились случаи, когда отцы похищают детей, отнятых у них после разво­да, говорит сам за себя.

Но индивидуализация, разделяющая ролевые позиции мужчин и женщин, вновь толкает их и к совместной жизни. С ослаблением традиций растет привлекательность супружеской общности. Все утраченное внезапно ищут в другом. Сперва ушел Бог (или мы его выпихнули). Слово «вера», некогда означавшее «познание», ныне имеет довольно жалкий оттенок. Исчез Бог — люди перестали хо­дить к священнику, а значит, растет груз вины, которую уже не с кем разделить и которая при размывании грани между «правиль­но» и «неправильно» все равно не становится меньше, а только неопределеннее и неопределимое. Классы, которые хотя бы уме­ли истолковать накапливавшееся в них страдание, перекочевали из жизни в речи и цифры. Давние соседства, возникавшие в обме­не и в воспоминаниях, исчезли в условиях мобильности. Знаком­ства еще существуют, но сосредоточиваются они вокруг собствен­ного центра. Можно вступать и в разные общества и союзы. Палитра контактов скорее расширяется, растет, становится мно­гообразнее. Но многочисленность делает их менее прочными, более поверхностными. Выказывая сугубо схематический интерес друг к другу, люди тем самым изначально отвергают претензию на нечто большее. Ласка тоже зачастую мимолетна, что-то вроде ру­копожатия. Все это способно поддерживать динамизм и открывать «возможности», но тем не менее многочисленность связей не мо­жет заменить тождествообразующую силу стабильных первичных взаимоотношений. Как показывают исследования, необходимо и то и другое, и многочисленность многообразных связей, и проч­ная близость. Счастливые в браке женщины страдают от проблем контактов и социальной изоляции. Разведенные мужчины, объ­единившиеся в группы, чтобы высказать свои проблемы, не мо­гут справиться с внезапным одиночеством, даже если они входят в социальные сетевые структуры.

В идеализациях современного идеала любви опять-таки отра­жается путь модерна. Чрезмерное идеализирование — оборотная сторона утрат, какие приносит модерн. Если не Бог, не священ­ник, не класс, не сосед, так хотя бы ты. А «размеры» этого ты — всего лишь инверсия пустоты, царящей вокруг.

Это означает также, что брак и семья держатся не столько на материальном фундаменте и на любви, сколько на страхе перед одиночеством. Именно одиночество, которое грозит и внушает страх за их пределами, при всех кризисах и конфликтах, наверное, и составляет самый надежный фундамент брака.

Во всем этом заключена прежде всего принципиальная реля­тивизация разногласий вокруг семьи. Гражданскую малую семью, через форму которой в высокоиндустриализованных демократи­ях Запада нормирована совместная жизнь полов, то провозглаша­ли священной, то предавали анафеме, то полагали, что кризисы семьи следуют один за другим, то объявляли, что она восстает из пут приписываемых ей кризисов. Но все это остается привязано к вердикту домной альтернативы. Обвинять семью во всех тяжких грехах или, наоборот, идеализировать ее — значит впадать в ошиб­ку. Семья — лишь поверхность, на которой зримо проступают ис­торические конфликты между мужчинами и женщинами. Внутри ли, вне ли семьи — полы неизбежно сталкиваются, а стало быть, сталкиваются и противоречия, накопленные между ними.

Но в каком же смысле тогда можно говорить об освобождении относительно семьи? В динамике индивидуализации в семье вообще начинают меняться формы совместной жизни. Связь семьи и индивидуальной биографии слабеет. «Пожизненная» единая се­мья, хранящая в себе совокупные родительские биографии муж-;

чин и женщин, становится исключительным случаем, правилом же становится специфическое для каждой жизненной фазы мета­ние между разными семьями «на время» или нефамилиальными формами совместной жизни. На оси времени семейная привязка биографии истончается при переходе от одного жизненного эта­па к другому, а тем самым упраздняется. Из-под становящихся за­менимыми семейных связей вылущивается вне и внутри семьи са­мостоятельность отдельной мужской и женской биографии. С привязкой к той или иной фазе каждый(-ая) проживает несколь­ко частичных семейных жизней, а также бессемейных жизненных форм и как раз поэтому все больше живет собственной жизнью. Таким образом, лишь в продольном разрезе биографии — не во вся­кий данный момент и не в семейной статистике — проявляется ин­дивидуализация семьи, т. е. инверсия приоритета семьи и индиви­дуальной биографии (внутри и вне семьи). Поэтому эмпирически степень освобождения из семьи находит свое выражение в жизнен­но-историческом обзоре данных о разводах и повторных браках, о до-, между- и околобрачных формах совместной жизни, которые — взятые по отдельности и соотнесенные с «за» и «против» семьи — остаются противоречивы. Оказавшись перед выбором из двух крайностей — семья или не семья, — все большее число людей те­перь «выбирает» третий путь: противоречивую, плюралистическую суммарную биографию на переломе. Этот биографический плюра­лизм жизненных форм, т. е. смена семей, соединенная и преры­ваемая другими формами совместной или одинокой жизни, ста­новится (парадоксальной) «нормой» общности и противостояния мужчин и женщин в условиях индивидуализации.

С точки зрения жизни в целом большинство людей, таким об­разом, вступили в исторически назначенную, болезненную и пуга­ющую фазу опробования форм совместной жизни, причем предуга­дать конец и результат этого ныне еще невозможно. Но все выстраданные «заблуждения» не способны удержать от новой «по­пытки».

4. Осознание социальных неравенств:

возможности и принуждения выбора

Различия и антагонизмы в положении женщин и мужчин суще­ствуют не со вчерашнего дня. И все же вплоть до 60-х годов подав­ляющее большинство женщин воспринимали их как «вполне ес­тественные». Но вот уже два десятилетия эта ситуация привлекает все большее внимание и имеют место направленные политичес­кие усилия, цель которых - добиться равноправия женщин. С первыми же успехами обостряется сознание неравенства. Фактические неравенства, их условия и причины следует, таким образом, отличать от их осознания. Антагонизмы между мужчинами и жен­щинами имеют две стороны, которые могут варьироваться совер­шенно независимо друг от друга: объективность положений и их делегитимация и осознание. Тот, кто соотнесет долговременность принятия неравенств с кратковременностью их проблематизации и одновременно заметит, что только устранение неравенств и поз­волило увидеть их по-настоящему, не станет пренебрегать само­стоятельным значением осознания. А теперь пора задаться вопро­сом об условиях этого осознания.

В ходе модернизации во всех сферах социальной активности множатся решения и связанные с ними принуждения. Слегка преувеличивая, можно сказать: «апуthing goea»*. Кто и когда моет посуду, перепеленывает орущих младенцев, ходит в магазин и пылесосит, становится совершенно неясно, равно как и то, кто и как зарабатывает на булочки, определяет мобильность и поче­му, собственно говоря, восхитительные ночные прелести посте­ли дозволено вкушать, только соглашаясь на предусмотренные и зарегистрированные загсом будни. Брак можно отнять от сексуальности, а эту последнюю от родительских связей, родитель­ские связи можно умножить на развод и все это поделить на совместную или раздельную жизнь и возвести в степень нескольких местожительств и всегда возможного пересмотра ситуации. Эта, вычислительная операция дает справа от знака равенства доволь­но солидную, но еще текучую цифру, которая до некоторой сте­пени косвенно отражает многообразие прямых и чрезвычайно усложненных теневых существований, все чаще таящихся ныне; под давними и столь дорогими для всех словечками «брак» и «семья».

Во всех измерениях биографии прорываются возможности и принуждения выбора. Необходимые для этого планы и договоренности в принципе расторжимы, а касательно содержащихся в них неравных нагрузок зависимы от легитимации. В соотнесенных с этим дискуссиях и договоренностях, ошибках и конфликтах все ярче проступают риски и последствия, различные для мужчин и женщин. Превращение заданностей в решения означает при си­стемном подходе двоякое: возможность непринятия решения ста­новится согласно тенденции невозможной. Возможность решения раскрывает долженствование, от которого просто так не отступить. Необходимо пройти через жернова соотнесения, раздумья, а зна-

* Творится все что угодно (англ.).

чит, взвешивания различных последствий. Но, во-вторых, это оз­начает, что обдумываемые решения ведут к осознанию проявля­ющихся в них неравенств и вспыхивающих в силу этого конфликтов и усилий по их разрешению. Начинается это уже при, по сути, обычном решении о профессиональной мобильности (подвиж­ности). С одной стороны, рынок труда требует мобильности без учета личных обстоятельств. Брак и семья требуют прямо противо­положного. Если до конца додумать рыночную модель современ­ности, то в основе ее предполагается бессемейное и безбрачное об­щество. Чтобы обеспечить свое экономическое существование, каждый должен быть самостоятелен и свободен для требований рынка. Рыночный субъект в конечном счете — одинокий инди­вид, не «отягощенный» партнерством, браком или семьей. Соот­ветственно, развитое рыночное общество — еще и общество без детное, ну разве что дети растут подле мобильных одиночек — отцов и матерей.

Это противоречие между требованиями партнерства и требова­ниями рынка труда могло оставаться скрытым до тех пор, пока считалось, что для женщины брак означает отказ от профессии, ответственность за семью и «со-мобильность» под профессио­нальной звездой мужа. Оно проступает там, где оба супруга долж­ны или хотят быть свободны для того, чтобы обеспечивать себе средства к существованию, работая по найму. Для разрешения и смягчения этого противоречия мыслимы, конечно, институцио­нальные способы (например, минимальный доход для всех граждан или некая социальная гарантия, не привязанная к профессиональ­ной деятельности; устранение всех препятствий, затрудняющих двойную занятость супругов; соответствующие «критерии допус­тимости» и т. д.). Однако их нет и они вообще не предусмотрены. Поэтому супружеские пары вынуждены искать частные решения, которые в рамках имеющихся возможностей выливаются во внут­реннее распределение рисков. В таком случае возникает вопрос: кто откажется от экономической самостоятельности и стабиль­ности, т. е. от того, что в нашем обществе является естественной предпосылкой образа жизни? Ведь тот, кто идет на уступки, вы­нужден (большей частью) мириться со значительной профессио­нальной ущемленностью, если она (женщина) вообще не лишает­ся своей профессиональной карьеры. Соответственно растет уровень конфликтов. Брак, семья, партнерство становятся местом, где обращенные в личную сферу противоречия насквозь модерни­зированного рыночного общества опять-таки уже нельзя компен­сировать. К проблеме женской профессиональной мобильности присо­единяется еще целый ряд проблем: время появления детей на свет, их количество и уход за ними; вечная рутина будничных работ, которые невозможно распределить справедливо; «однобокость» способов предупреждения беременности; кошмарные проблемы прерывания беременности; различия в характере и частотности сексуальных потребностей; не следует забывать и о напористос­ти зрительного восприятия, которое даже в рекламе маргарина чует сексизм. Во всех этих чреватых конфликтами ключевых темах совместной жизни мужчин и женщин ярко проявляется диссоциа­ция положений: время родительства в обстоятельствах мужской и женской жизни сопряжено с совершенно разными предпосылка­ми и препятствиями и т. д.

Раз уж в конечном итоге имеет место брак «до отзыва» — так сказать, «с ориентацией на развод» (как того требуют наводнив­шие рынок книги по вопросам брака, муссирующие договорное регулирование всех деталей от раздела имуществадо внебрачного секса), — то, значит, раздел, который нужно предотвратить, фак­тически предусмотрен заранее, и во всех решениях и урегулиро­ваниях все явственнее проступают неравные последствия. Детабуизация и новые технические возможности, которые вторгаются здесь в семью — достаточно назвать хотя бы возможности фор­мирования ребенка, о которых рассуждают психологи и педаго­ги, возможности вторжения в утробу матери, не говоря уже о на­учно-фантастической реальности человеческой генетики (см. с. 338 и сл.. наст. изд.), — мало-помалу разделяют издавна объеди­ненные в семье положения: женщина против мужчины, мать против ребенка, ребенок против отца. Традиционное единство семьи распадается в решениях, которых от нее требуют. Многие из этих проблем привносят в семью не сами люди, хотя им неред­ко так кажется и они укоряют себя в этом. Почти все конфликт­ные темы имеют и институциональную сторону (детская тема, например, во многом связана с институционально закрепленной невозможностью соединить уход за детьми и профессиональную деятельность). Но понимание этого отнюдь не улучшит уход за детьми! Таким образом, все, что бьет по семье извне — рынок труда, система занятости, право и т. д., - с необходимостью из­вращается и коверкается, принимая облик личного. В семье (и всех ее альтернативах) возникает поэтому системно обусловлен­ное ложное представление, будто именно в ней самой заключе­ны нити и рычаги, с помощью которых можно изменить нынеш­нее фатальное неравенство полов для конкретной пары.

Ядро семьи, святыня родительства, тоже начинает распадать­ся на составные части — материнство и отцовство. В ФРГ ныне по­чти каждый десятый ребенок растет под опекой только отца или только матери. Число неполных семей растет, тогда как число полных семей с двумя родителями убывает. Одинокая мать при этом уже не только «брошенная» женщина, это возможность, которую выбирают и ввиду конфликтов с отцом (каковой нужен женщине, собственно, лишь для этого, а больше ни для чего) не­редко считают единственным способом завести более чем когда-либо желанного ребенка.

В ходе внутрисемейного процесса индивидуализации меня­ется — как показывают Элизабет Бек-Гернсхайм и Мария Реррих - и социальное от­ношение к ребенку, и качество привязанности к нему. С одной стороны, ребенок становится помехой процессу индивидуализа­ции. Он стоит труда и денег, с ним постоянно сопряжены не­ожиданности, он сковывает и путает тщательно продуманные дневные и жизненные планы. С момента появления на свет ре­бенок развивает и совершенствует свою «диктатуру нуждаемо­сти» и уже одной только силой голосовых связок и сиянием улыбки навязывает родителям свой природный жизненный ритм. Но, с другой стороны, именно это и делает его незамени­мым. Ребенок становится последней, нерасторжимой, незамени­мой первичной связью. Партнеры приходят и уходят. Ребенок остается. На него направлено все то, о чем человек мечтает, но не может иметь в партнерстве, в супружестве. Когда отношения между полами утрачивают прочность, ребенок как бы завладе­вает монополией на осуществимую жизнь вдвоем, на реализа­цию эмоций в первозданной суете, которая в иных сферах ста­новится все реже и сомнительнее. В ребенке культивируется и торжествует анахроничный социальный опыт, который в про­цессе индивидуализации как раз и делается невероятным и же­ланным. Балование детей, «инсценировка детства», которой потчуют этих боготворимых бедняжек, и ожесточенная борьба за детей во время и после развода - вот лишь некоторые симп­томы этого. Ребенок — последнее средство против одиночества, которое позволяет людям хоть как-то возместить ускользающие возможности любви. Это приватный способ «нового оволшебствления», приобретающий значимость в ходе разволшебствления и черпающий ее в нем. Рождаемость падает. Однако значимость ребенка растет. Больше одного, как правило, не бывает. Такие затраты почти не по карману. Но тот, кто полагает, что (экономические) затраты способны удержать людей от деторождения, находится в шорах собственного пристрастия к утилитарному мышлению.

Часть средневековья, которую индустриальное общество не только консервирует, но и продуцирует, теперь тает. Люди освобождаются от сословных скорлуп пола, возведенных в ранг изначально заданных от природы. Очень важно видеть это в исто­рическом масштабе, потому что данное общественно-историчес­кое изменение совершается как частный, личный конфликт. Пси­хология (и психотерапия), сводящая недуг, принявший ныне массовый характер, к индивидуальной истории социализации на стадии раннего детства, приходит к короткому замыканию. Ког­да люди сталкиваются с конфликтами, вытекающими из задан­ных жизненных форм, когда совместная их жизнь перестает быть примером для подражания, нельзя сводить их недуг к одним только упущениям и установкам в истории их индивидуального развития. Секс, брак, эротика, родительство в условиях освобож­дения из модернизированных сословно-половых статусов муж­чин и женщин во многом связаны с социальным неравенством, профессией, рынком труда, политикой, семьей и укорененными в них бесперспективными формами жизни. Психологии еще предстоит осуществить такую историзацию и общественно-ис­торический пересмотр собственных форм мышления, если она не станет цепляться за кажимость выгодной ей индивидуализа­ции, а увидит наконец, что причины проблем таятся в людях, ко­торые имеют эти проблемы.

Дата добавления: 2015-05-06