Конец традиционного общества больших социальных групп? 3 страница

Такое вытеснение женщин из сферы занятости уже отражается в увеличении безработицы. Доля женщин среди зарегистрирован­ных безработных в последние годы постоянно превышает долю мужчин и имеет тенденцию к росту. В 1950 году число безработных среди женщин составляло 5,1% (среди мужчин — 2,6%); в 1982-м оно возросло до 8,6% (среди мужчин - 6,8%). После 1983 года из бо­лее чем 2,5 млн безработных в ФРГ — при на треть меньшей заня­тости, чем среди мужчин, — женщины составляют половину. Безра­ботица среди выпускников университетов в 1980-1982 годах увеличиласьумужчинна14%,уженщин—на39%. И это не считая в решениях. Самостоятельная женщина, знающая, чего она хо­чет, — вот кто им нужен. Эта новая самостоятельность предпола­гает, что женщина сама и со всей ответственностью улаживает свои дела (и дела других членов семьи), а тем самым раскрепощает муж­чину... Игра в эмансипацию даже приносит мужчинам большой выигрыш. Проблемы с эмансипацией возникают у мужчин, ког­да «самостоятельность» женщины грозит обернуться и против них, когда к ним предъявляются требования и когда женщина отстаи­вает свои интересы» (8. 22 Г.).

Первые исследования, посвященные исчезающе малому мень­шинству мужчин, которые осуществили ролевой обмен и стали новыми отцами и домохозяйками, дополняют эту картину. По их собственным отзывам, данное ре­шение является лишь условно добровольным. Они «уступили же­ланию или требованию партнерши продолжить ее профессиональ­ную деятельность. В отдельных случаях это было даже условием беременности» (5. 5). Примечательно, что мужчины, на деле вы­полняющие работу по дому, более не разделяют давних мужских убеждений, что эта работа способствует самораскрытию личнос­ти. «Важнейший жизненный опыт мужчин-домохозяек — изоля­ция (т. е. недостаток социальных контактов) и неудовлетворен­ность, вызываемые работой по дому, которая ощущается как однообразная рутина» (5.17). Мужчины -домохозяйки страдают от синдрома женщин-домо-хозяек: от незримости сделанной работы, от отсутствия признания и самосознания. Как говорит один из них: «...хуже всего домашняя уборка, это самое неприятное, даже по-настоящему отвратительное... И понимаешь это, только ког­да занимаешься уборкой изо дня в день, когда, скажем, в пятницу дочиста выскреб какой-то угол, а ровно через неделю там опять такая же грязища. Занятие и вправду едва ли не унизительное, если не сказать отупляющее... Прямо как поединок с ветряными мель­ницами» (8.17 Г.). Приобретая такой опыт, даже мужчины, созна­тельно променявшие «отчужденный профессиональный труд» на работу по дому, пересматривают свое отношение к работе по най­му, признают ее значимость для самоутверждения перед собой и перед другими и стремятся найти работу хотя бы с неполным рабо­чим днем (8. 8, 43). Этот ролевой обмен до сих пор не получил до­стойного признания в обществе, ведь окружающие хвалят таких мужчин, но при том осуждают их жен, попрекая их в забвении ма­теринского долга(5.16).

В целом можно сказать: с обеих сторон за фасадами идеала партнерства накапливаются противоречия. Есть успехи, есть и по­ражения — смотря как поглядеть. Начнем с женщин. Безусловно, в главных аспектах жизни молодых женщин — по сравнению с по­колением их матерей — открылись новые возможности: в сфере права, образования и сексуальности, а также в профессиональной сфере. Взгляд на ны­нешнее и вероятное перспективное развитие, однако, показыва­ет, что эти возможности лишены каких бы то ни было социальных гарантий. Тенденции развития профессиональной деятельности и сословная закрытость мужского мира в политике, экономике и т. д. позволяют предположить, что все прежние конфликты — это еще гармония и что истинный конфликт ждет нас впереди.

Исходная ситуация и перспектива связаны при этом множе­ством амбивалентностей. При сравнении поколений женщины выглядят в целом неплохо (улучшилось образование, в принципе улучшились и профессиональные шансы). В то же время их соб­ственные мужья, приблизительно равно образованные, професси­онально их опережают, и над ними по-прежнему висит приговор к «пожизненной работе по дому». Заинтересованности женщин в самостоятельных экономических гарантиях и интеграции в инди­видуализирующую профессиональную деятельность, однако же, и теперь противостоит заинтересованность в партнерстве и мате­ринстве, причем как раз и у тех женщин, которые знают, что имен­но это означает для их профессиональных шансов и экономичес­кой зависимости от мужа. Метания между «своей жизнью» и «жизнью ради других» при новом осознании показывают нереши­тельность процесса женской индивидуализации. Впрочем, «дух ра­венства» больше невозможно упрятать в бутылку. Предоставив женщинам возможность получить образование и тем изощрить свою зоркость, мужчины одновременно делали ставку на то, что женщины и впредь будут принимать как должное шитые белыми нитками мужские «оправдания» полового разделения ролей в се­мье, профессии и политике, а эта стратегия — с мужской же пози­ции — оказалась чрезвычайно близорукой и наивной.

За последние 10 лет в лагере мужчин тоже кое-что сдвинулось с мертвой точки. Старое клише «сурового мужчины» более не со­ответствует действительности. Большинство мужчин тоже хочет проявлять чувства и слабости. Им уже не кажется неловкостью, если мужчина плачет. Мало-помалу вырабатывается и новое отношение к сексуальности. Сексуаль­ность они «рассматривают уже не как изолированный инстинкт, а как естественный компонент их личности и считаются с парт­нершей» (8.139). Тем не менее мужчины находятся в ином полов решениях. Самостоятельная женщина, знающая, чего она хо­чет, — вот кто им нужен. Эта новая самостоятельность предпола­гает, что женщина сама и со всей ответственностью улаживает свои дела (и дела других членов семьи), а тем самым раскрепощает муж­чину... Игра в эмансипацию даже приносит мужчинам большой выигрыш. Проблемы с эмансипацией возникают у мужчин, ког­да «самостоятельность» женщины грозит обернуться и против них, когда к ним предъявляются требования и когда женщина отстаи­вает свои интересы» (5. 22 Г.).

Первые исследования, посвященные исчезающе малому мень­шинству мужчин, которые осуществили ролевой обмен и стали новыми отцами и домохозяйками, дополняют эту картину. По их собственным отзывам, данное ре­шение является лишь условно добровольным. Они «уступили же­ланию или требованию партнерши продолжить ее профессиональ­ную деятельность. В отдельных случаях это было даже условием беременности» (5. 5). Примечательно, что мужчины, на деле вы­полняющие работу по дому, более не разделяют давних мужских убеждений, что эта работа способствует самораскрытию личнос­ти. «Важнейший жизненный опыт мужчин-домохозяек — изоля­ция (т. е. недостаток социальных контактов) и неудовлетворен­ность, вызываемые работой по дому, которая ощущается как однообразная рутина». Мужчины-домохозякки страдают от синдрома ощущения домохозяек: от незримости сделанной работы, от отсутствия признания и самосознания. Как говорит один из них: «...хуже всего домашняя уборка, это самое неприятное, даже по-настоящему отвратительное... И понимаешь это, только ког­да занимаешься уборкой изо дня в день, когда, скажем, в пятницу дочиста выскреб какой-то угол, а ровно через неделю там опять такая же грязища. Занятие и вправду едва ли не унизительное, если не сказать отупляющее... Прямо как поединок с ветряными мель­ницами» (8.17 Г.). Приобретая такой опыт, даже мужчины, созна­тельно променявшие «отчужденный профессиональный труд» на работу по дому, пересматривают свое отношение к работе по най­му, признают ее значимость для самоутверждения перед собой и перед другими и стремятся найти работу хотя бы с неполным рабо­чим днем (8. 8, 43). Этот ролевой обмен до сих пор не получил до­стойного признания в обществе, ведь окружающие хвалят таких мужчин, но при том осуждают их жен, попрекая их в забвении ма­теринского долга (8. 16).

В целом можно сказать: с обеих сторон за фасадами идеала партнерства накапливаются противоречия. Есть успехи, есть и по­ражения — смотря как поглядеть. Начнем с женщин. Безусловно, в главных аспектах жизни молодых женщин - по сравнению с по­колением их матерей — открылись новые возможности: в сфере права, образования и сексуальности, а также в профессиональной сфере. Взгляд на ны­нешнее и вероятное перспективное развитие, однако, показыва­ет, что эти возможности лишены каких бы то ни было социальных гарантий. Тенденции развития профессиональной деятельности и сословная закрытость мужского мира в политике, экономике и т. д. позволяют предположить, что все прежние конфликты — это еще гармония и что истинный конфликт ждет нас впереди.

Исходная ситуация и перспектива связаны при этом множе­ством амбивалентностей. При сравнении поколений женщины выглядят в целом неплохо (улучшилось образование, в принципе улучшились и профессиональные шансы). В то же время их соб­ственные мужья, приблизительно равно образованные, професси­онально их опережают, и над ними по-прежнему висит приговор к «пожизненной работе по дому». Заинтересованности женщин в самостоятельных экономических гарантиях и интеграции в инди­видуализирующую профессиональную деятельность, однако же, и теперь противостоит заинтересованность в партнерстве и мате­ринстве, причем как раз и утехженщин, которые знают, что имен­но это означает для их профессиональных шансов и экономичес­кой зависимости от мужа. Метания между «своей жизнью» и «жизнью ради других» при новом осознании показывают нереши­тельность процесса женской индивидуализации. Впрочем, «дух ра­венства» больше невозможно упрятать в бутылку. Предоставив женщинам возможность получить образование и тем изощрить свою зоркость, мужчины одновременно делали ставку на то, что женщины и впредь будут принимать как должное шитые белыми нитками мужские «оправдания» полового разделения ролей в се­мье, профессии и политике, а эта стратегия - с мужской же пози­ции — оказалась чрезвычайно близорукой и наивной.

За последние 10 лет в лагере мужчин тоже кое-что сдвинулось с мертвой точки. Старое клише «сурового мужчины» более не со­ответствует действительности. Большинство мужчин тоже хочет проявлять чувства и слабости. Им уже не кажется неловкостью, если мужчина плачет. Мало-помалу вырабатывается и новое отношение к сексуальности. Сексуаль­ность они «рассматривают уже не как изолированный инстинкт, а как естественный компонент их личности и считаются с парт­нершей» (8.139). Тем не менее мужчины находятся в ином положении, чем женщины. Слово «равноправие» имеет для них другой смысл. Если для женщин оно означает больше образования, луч­шие профессиональные шансы, меньше работы по дому, то мух-чины вкладывают в него комплементарный смысл: больше конку­ренции, отказ от карьеры, больше работы по дому. Подавляющее большинство мужчин по-прежнему воображает, что пирог мож­но съесть дважды. Они полагают, что равноправие мужчины и женщины и сохранение давнего разделения труда (особенно в их собственном случае) вполне соединимы. Руководствуясь испы­танным правилом: где грозит равноправие, зови на помощь природу, - они упорно не желают видеть противоречий между своими словами и делами, обманывая себя биологическими объяснениями господствующих неравенств. Из способности жен­щины к деторождению выводится ее ответственность за ребенка, домашнюю работу, семью, а стало быть, и отказ от профессиональ­ной деятельности и профессиональная субординация.

При этом возникающие конфликты особенно больно задева­ют именно мужчин. Согласно традиционному мужскому стерео­типу распределения ролей по признаку пола, «успех» мужчины в значительной степени связан с успехом экономическим, про­фессиональным. Лишь твердый доход позволяет ему претворить в жизнь идеал мужчины — «доброго кормильца», «заботливого супруга и отца семейства». В этом смысле с экономически изме­римым успехом связано и параллельное длительное удовлетво­рение сексуальных потребностей. В инверсии это означает так­же, что для достижения таких целей и исполнения таких ожиданий мужчина должен «выкладываться» на работе, интериоризировать карьерные принуждения, т. е. попросту «эксплуатировать» сам себя. Из данной структуры «мужской работоспособности», с одной стороны, следует, что дисциплинарные стратегии предприятий основываются, так сказать, на «кнуте и прянике». Человек, ко­торому необходимо кормить жену и двоих детей, делает все, что ему говорят. С другой же стороны, такое расходование мужской рабочей силы невозможно без «гармоничного домашнего очага», за который отвечает женщина. Исполнение роли «работника-профессионала», стало быть, делает мужчин чрезвычайно неса­мостоятельными эмоционально. Они сами приковывают себя к разделению труда, при котором делегируют женщине существен­ные стороны своего «я» и своих способностей к общению с са­мими собой. Параллельно растет принуждение гармонизировать все проблемы межполовых взаимоотношений. Мужчины разви­вают завидную способность не замечать возникающие конфлик­ты. В той же мере они реагируют очень болезненно, если их час­тично или полностью лишают того эмоционального обмена, ко­торый в их понимании присущ супружеской общности. Если от­ношения с женой не гармоничны, а конфликтны, мужчины страдают вдвойне, потому что помимо эмоциональных лишений на них наваливаются беспомощность и непонимание.

Тезисы

Но проблемы и конфликты между мужчинами и женщинами суть не только то, чем они представляются на первый взгляд, — а именно проблемы и конфликты между мужчинами и женщинами. В них, в частной сфере, дробится также и некая общественная структура. Частный, казалось бы, «конфликт отношений» имеет обобщенную, социально-теоретическую сторону, которую мы те­зисно сформулируем ниже. (1) Распределение ролей по признакам пола есть основа индуст­риального общества, а вовсе не какой-то традиционный пережиток, от которого ничего не стоит отказаться. Без разделения ролей на мужскую и женскую не было бы традиционной малой семьи. А без малой семьи не было бы индустриального общества с его схемой работы и жизни. Облик буржуазного индустриального общества базируется на неполной, точнее половинной, продаже человеческой работоспособности. Полная продажа и семья в традиционных фор­мах и ролевых распределениях взаимоисключают друг друга. С од­ной стороны, работа по найму имеет предпосылкой работу по дому, а производство товарной продукции — формы и ролевые распреде­ления малой семьи. Индустриальное общество в этом смысле зави­симо от неравного положения мужчин и женщин. С другой сторо­ны, это неравенство противоречит принципам модерна и в континууме процессов модернизации становится проблематичным и конфликтным. Но тем самым в ходе реального уравноправливания мужчин и женщин ставятся под вопрос основы семьи (брак, сексу­альность, родительские обязанности). Иными словами, на этапе модернизации, начавшемся после второй мировой войны, осуще­ствление и упразднение индустриального рыночного общества со­впадают. Универсализм рынка не знает также и собственных, им самим установленных запретных зон и подрывает закрепленность женщин в их промышленно созданной «сословной судьбе» с ее предназначением к работе по дому и уходу за мужем и семьей. В результате биографическая согласованность производства и вос­производства, а также распределение труда и стандарты в семье теряют прочность, становятся заметны пробелы в социальном обеспечении женщин и т. д. В теперешних конфликтах между женщинами и мужчинами с необходимостью проявляются спрое­цированные в приватную сферу противоречия индустриального об­щества, которое в общей модернизации и общей индивидуализации упраздняет основы их совместной жизни, одновременно модерни­зированные и сословные. (2) Динамика индивидуализации, вырвавшая людей из классо­вых культур, не останавливается и на пороге семьи. Сила, которая самим людям непонятна и квинтэссенцией которой они же сами и являются — при том, что она завладевает ими как бы извне, — эта сила вырывает их из рамок пола, из его сословных атрибутов и заданностей или по меньшей мере приводит в смятение. Закон, ко­торый обрушивается на них, гласит: «я» — это «я», а затем: я — женщина. «Я» — это «я», а затем: я — мужчина. И на этом расстоя­нии между «я» и требованием быть женщиной, между «я» и тре­бованием быть мужчиной зияют целые миры. Причем процесс индивидуализации в отношениях между полами имеет абсолютно встречные последствия: с одной стороны, мужчины и женщины в поисках «собственной жизни» высвобождаются из традиционных форм и ролевых распределений. С другой стороны, истончившие­ся социальные связи толкают людей к поискам партнера, к поис­кам счастья вдвоем. Потребность в разделенной задушевности, за­явленная идеалом брака и партнерства, вовсе не изначальна. Она растет вместе с утратами, которые приносит индивидуализация, ибо утраты суть обратная сторона возможностей. В итоге прямой путь из брака и семьи — большей частью рано, а не поздно — ведет опять туда же, и наоборот. По ту сторону фрустрации или удоволь­ствия для обоих полов неизменно находится та же фрустрация и то же удовольствие, их противостояние, наложение, подчинение, соседство, отсутствие, союз — или все сразу.

(3) Во всех формах совместной жизни женщин и мужчин (до брака, в браке, наряду с ним и после) проступают конфликты эпо­хи, всегда являющие там свое приватное, частное лицо. Но се­мья — только место, а не причина происходящего. Подмостки можно менять. Пьеса, которую играют, остается все та же. Взаи­моотношения полов в их многогранности — работа, родительские функции, любовь, профессия, политика, самораскрытие и само­реализация вместе с другим и наперекор другому — зашата­лись. Возможности выбора, возникающие в брачных (и небрач­ных) отношениях (например, центробежная профессиональная мобильность супругов, распределение домашнего труда и ухода

за детьми, способ предохранения от зачатия, сексуальность), слу­жат детонатором для осознания конфликтов. Принимая реше­ния, женщины и мужчины осознают различные для них и анта­гонистические последствия и риски, а тем самым антагонизмы своих положений. Так, например, вместе с вопросом об ответ­ственности за детей решается и вопрос о профессиональной ка­рьере супругов, а значит, и об их теперешней и будущей эконо­мической зависимости и независимости со всеми вытекающими отсюда последствиями, опять-таки различными для мужчин и для женщин. Такие возможности решения имеют личную и ин­ституциональную сторону. Иными словами, отсутствие институци­ональных решений (например, отсутствие детских садов и сколь­зящий рабочий график, недостаточное социальное обеспечение) во много раз усиливает частные конфликты, и наоборот, институци­ональные меры снимают частные «трения» между полами. Вот почему частные и политические стратегии разрешения конфлик­тов надлежит рассматривать в их взаимосвязи.

На этих трех главных тезисах — «сословном характере» индуст­риального общества, тенденции индивидуализации в жизненных обстоятельствах женщин и мужчин, а также конфликтных ситуа­циях, осознаваемых через возможности и принуждения выбора, — мы подробно остановимся ниже.

2. Индустриальное общество - модернизированное сословное общество

Особенности антагонизмов в жизненных обстоятельствах мужчин и женщин можно определить теоретически в сопостав­лении с положением классов. Классовые противоречия резко вспыхнули в XIX веке из-за материального обнищания широких масс рабочих и разыгрывались открыто, публично. Противоре­чия между полами, возникающие по мере детрадиционализации семьи, разыгрываются в первую очередь между двумя людьми, на кухне, в постели, в детской. Их шумовой фон и характерные при­знаки - вечные споры о взаимоотношениях или молчаливая враждебность в браке, бегство в одиночество и из одиночества, потеря уверенности в супруге, которого вдруг перестаешь пони­мать, мучительная боль развода, обожание детей, борьба за толи­ку собственной жизни, которую нужно с боем вырвать у партне­ра и все же с ним разделить, выискивание тирании в будничных пустяках, тирании, которая, по сути, ты сам. Назвать это можно как угодно — «окопная война полов», «уход в субъективное», «эпоха нарциссизма». Но именно так общественная форма — со­словный каркас индустриального общества — разбивается в сфе­ре частного.

Возникающие вместе с индустриальной системой классовые противоречия, так сказать, «имманентно современны», укорене­ны в самом индустриальном способе производства. Антагониз­мы между полами не вписываются в схему современных классо­вых противоречий, но и не являются простым пережитком традиций. Они представляют собой нечто третье. Как и проти­воречия между капиталом и трудом, они также суть продукт и основа индустриальной системы, в том смысле, что работа по найму предполагает работу по дому и что сферы и формы произ­водства и семьи в XIX веке разделяются и создаются. Возникаю­щие таким образом статусы мужчин и женщин основываются од­новременно на. ролевых распределениях по рождению. В этом плане они — странный гибрид «современных сословий». Именно на них строится в условиях модерна сословная иерархия индустриаль­ного общества. Свою взрывоопасность и конфликтную логику они черпают из антагонизма между модерном и контрмодерном внут­ри индустриального общества. Проявляются сословно-половые распределения ролей и антагонизмы соответственно не на ран­ней стадии индустриальной модернизации, как противоречия классовые, а на поздней ее стадии, т. е. там, где социальные клас­сы уже утратили свою традиционность и модерн уже не останав­ливается перед дверьми и формами семьи, родительства, работы по дому.

В Х1Хвеке в ходе становления индустриального общества скла­дываются формы малой семьи, которые ныне опять-таки детрадиционализируются. Работа по уходу за семьей и производство под­чинены антагонистическим организационным принципам (ср.:

М. К.етсп, 1986). Если на производстве действуют правила и власть рынка, то в семье имеет место безвозмездное выполнение повседневной работы, воспринимаемое как нечто совершенно ес­тественное. Договорной форме отношений противостоит коллек­тивная общность брака и семьи. Индивидуальная конкуренция и мобильность, требуемые в сфере производства, в семье наталкива­ются на в корне противоположное требование: самопожертвование ради другого, растворение в проекте коллективной семейной общ­ности. В облике семейного вопроизводства и рынкозависимого производства, таким образом, в системе индустриального обще­ства неразрывно соединены две эпохи с антагонистическими орга­низационными принципами — модерн и современный контрмо­дерн, которые дополняют друг друга, обусловливают и противо­речат друг другу.

Столь же эпохально различны и жизненные обстоятельства, создаваемые и назначаемые ввиду разделения семьи и производ­ства. Существует, стало быть, не только система социального не­равенства, укорененная в производстве: различия в оплате, про­фессиях, отношении к средствам производства и т. д. Существует еще и система неравенств, идущая вразрез с первой и охватыва­ющая эпохальные различия между «семейным положением» в его относительном равенстве и многообразием производственных обстоятельств. Производственные работы обеспечиваются через посредство рынка труда и выполняются за деньги. Беря на себя такие работы, люди — при всей включенности в зависимый труд — становятся «сомообеспечивателями», а значит, носителя­ми процессов мобильности, соответствующего планирования и т. д. Безвозмездная работа в семье назначается в силу брака, как этакое естественное приданое. Взятие ее на себя означает прин­ципиальную несамостоятельность обеспечения. Тот, кто берет ее на себя — а мы знаем, кто это, — ведет хозяйство на деньги из «вторых рук» и остается прикован к браку как звену, связываю­щему с самообеспечением. Распределение таких работ — и в этом заключена феодальная основа индустриального общества — изъято из сферы решений. Они назначены по рождению и полу. В принципе и в индустриальном обществе судьба уготована чело­веку с колыбели: пожизненная работа по дому или бытие, связан­ное с рынком труда. Эти сословные «судьбы полов» смягчаются, упраздняются, обостряются или маскируются любовью, также на них возложенной. Любовь делает человека слепым. А поскольку при всех горестях любовь кажется вдобавок и выходом из бед, ко­торые сама же и творит, существующего неравенства как бы и быть не может. Но оно есть, и оттого любовь блекнет и остывает.

Стало быть, то, что выглядит как «кошмар задушевности» и вызывает нарекания, на самом деле — с позиций социальной те­ории и истории — суть противоречия модерна, располовиненного в самой основе индустриального общества, которое всегда делило неделимые принципы современности — индивидуальную свобо­ду и равенство вне ограничения по рождению - и уже в силу рож­дения предоставляло их одному полу, а у другого их отнимало. Индустриальное общество никогда не могло и не может быть только индустриальным обществом, оно всегда наполовину индустриально, а наполовину сословно, и его сословная сторона отнюдь не пережиток традиций, а индустриально-общественный продукт и фундамент, встроенный в институциональную схему труда и жизни.

После второй мировой войны в государстве всеобщего благо­денствия модернизация происходит двояко: с одной стороны, тре­бования рынкозависимой нормальной биографии распространя­ются и на женские жизненные обстоятельства. В принципе тут не происходит ничего нового, это лишь приложение принципов раз­витых рыночных обществ, перекрывающее линию раздела полов. Однако, с другой стороны, таким путем создаются совершенно новые ситуации внутри семьи и в отношениях между мужчинами и женщинами вообще, более того, размываются сословные осно­вы жизни индустриального общества. По мере развития индуст­риального рыночного общества помимо специфически полово­го его располовинивания давным-давно идет упразднение его семейной морали, судеб полов, табуированности брака, родительства и сексуальности, имеет место даже новое воссоединение ра­боты домашней и наемной.

Здание индустриально-общественной сословной иерархии составлено из многих элементов: раздела рабочих сфер семьи и производства и их антагоничной организации, назначения со­ответствующих жизненных обстоятельств в силу рождения, маскировки совокупной ситуации посулами нежности и любви (как средства против одиночества), брака, родительства. В рет­роспективе возвести это здание было необходимо, наперекор всем сопротивлениям. Итак, до сих пор модернизацию рассмат­ривали слишком однобоко. А у нее два лица. Параллельно с воз­никновением индустриального общества в XIX веке создавал­ся модернизированный сословно-половой порядок. В этом смысле модернизация в XIX веке идет наряду с контрмодернизацией. Устанавливаются, оправдываются и объявляются веч­ными эпохальные различия и антагонизмы производства и се­мьи. Союз мужской философии, религии и науки увязывает все это — надо, так надо! — с «сущностью» женщины и «сущностью» мужчины.

Модернизация, стало быть, не только ликвидирует феодальные отношения аграрного общества, но и создает новые, а ныне начи­нает ликвидировать и их тоже. В разных рамочных условиях XIX века и конца XX века одна и та же модернизация имеет про­тивоположные последствия: тогда — разделение работы по дому и по найму, ныне — борьбу за новые формы их воссоединения; тог­да — включение женщин в обеспечение брака, ныне — их стремле­ние карынок труда; тогда — реализацию мужского и женского ро­левого стереотипа, ныне — высвобождение людей из сословных заданностей пола.

Все это знаки того, что ныне модерн перекидывается на контр­модерн, который он сам встроил в индустриальное общество:

взаимоотношения полов, спаянные с разделением производства и воспроизводства и сохраняемые в компактной традиции малой семьи со всем, что в ней есть от концентрированной общности, предназначенности и эмоциональности, разваливаются. Все вдруг разом утрачивает стабильность: форма совместной жизни, кто, где, как работает и чем занимается, концепции сексуально­сти и любви и их включенность в брак и семью, институт роди­тельства распадается на противоположность материнства и от­цовства; дети, с присущей им и теперь уже становящейся анахронизмом интенсивной привязанностью, превращаются в последних партнеров, которые пока не уходят. Начинается все­общая борьба и экспериментирование с «формами воссоедине­ния» работы и жизни, домашней работы и работы по найму и проч. — словом, приватное политизируется, и такая политизация отражается во всех сферах.

Однако это говорит лишь о направлении развития. Животре­пещущий момент подобных рассуждений заключается вот в чем: проблемные ситуации развитого рын очного общества нельзя пре­одолеть в социальных формах жизни и институциональных струк­турах располовиненного рыночного общества. Там, где мужчины и женщины вынуждены и хотят вести экономически самостоя­тельное существование, это невозможно нив рамках традиционных ролевых распределений малой семьи, ни в институциональных структурах профессиональной деятельности, социального права, городского планирования, школ и т. д., которые как раз предпола­гают традиционный образ малой семьи с ее сословно-половыми основами.

«Конфликты века», которые проявляются в личных распреде­лениях вины и разочарования во взаимоотношениях полов, ко­ренятся и в том, что при исходном допущении постоянства ин­ституциональных структур до сих пор делаются попытки достичь высвобождения из стереотипов пола (почти) исключительно в частном противопоставлении мужчин и женщин, а именно в ра­мочных условиях малой семьи. А это все равно что пытаться осу­ществить изменение общества при неизменных общественных структурах в семье. В таком случае все сводится лишь к обмену не­равенств. Высвобождения женщин из домашнего труда и обеспе­чения брака следует добиваться через отступление мужчин в этот «модернизированное феодальное бытие», которое сами женщи­ны как раз отвергают. Исторически это равнозначно попытке по­ставить аристократию в крепостную зависимость от крестьян. Но мужчины, равно как и женщины, не откликнутся на призыв «На­зад к домашнему очагу!» (и уж кто-кто, а женщины должны бы это знать!). Причем это всего лишь один аспект. Самое главное -понять: равноправия мужчин и женщин не создать в институцио­нальных структурах, которые предполагают неравноправие муж­чин и женщин. Новых «круглых» людей не втиснуть в старые «угловатые» коробки заданностей рынка труда, системы занятос­ти, градостроительства, системы социального обеспечения и т. д. А когда такие попытки все же имеют место, нечего удивляться, что частные взаимоотношения полов становятся ареной столк­новений, которые можно «разрешить» только убыточно, испы­тывая на прочность «ролевой обмен» или «смешанные формы ро­лей» мужчин и женщин.

Дата добавления: 2015-05-06