И характеристика его элементов 2 страница

С точки зрения права на неприкосновенность жизни существенным является вопрос о том, на каком этапе действий толпы, вылившихся в массовые беспорядки, сотрудники правоохранительных органов могут правомерно прибегнуть к применению силы и огнестрельного оружия. Представляется, что в основе данного решения должна лежать оценка толпы как агрессивной, непримиримой, представляющей угрозу не только нормальному состоянию общественного порядка, но также жизни и здоровью самих сотрудников правоохранительных органов и иных лиц, находящихся в зоне конфликта (случайных прохожих и т. п.).

Внутриведомственные нормативные акты, определяющие тактические и стратегические формы деятельности личного состава органов внутренних дел при пресечении массовых беспорядков, предусматривают широкий спектр предупредительных мероприятий, в частности: ведение переговоров с зачинщиками агрессивно настроенных группировок, выступление перед толпой представителей государственной власти, правоохранительных органов, лидеров общественных движений и политических партий, пользующихся доверием у населения, и т. п. Наличие указанных юридически закрепленных превентивных мер должно оцениваться позитивно, в качестве гарантий права на неприкосновенность жизни участников незаконного собрания.

Применение силы (в это понятие входят как физическая сила, так и использование спецсредств) и огнестрельного оружия – это третий этап воздействия сил охраны правопорядка на участников массовых беспорядков, после того как предшествующие – убеждение и устрашение – не принесли заметных результатов.

В этой связи представляет интерес законодательство дореволюционной России, которое отличалось жестким характером и, напротив, практически исключало возможность применения превентивных мер. В частности, при разгоне агрессивно настроенной толпы запрещались как стрельба вверх, так и стрельба холостыми патронами. По мнению Государственного Совета, стрельба вверх, при дальнобойности современных (на тот момент. – Н. К.) ружей может причинить вред лицам, не только не участвующим в беспорядках, но и находящимся в далеком от них месте. Что же касается стрельбы холостыми патронами, то, по мнению Совета, ее запрет скоро приучит видеть в войсках грозную силу. При таких условиях одно появление перед бунтующей толпой войск, снаряженных оружием с боевыми патронами, окажет на нее устрашающее воздействие и заставит многих отказаться от участия в беспорядках. Если же первые залпы в толпу будут сделаны холостыми патронами, то она, заметив недействительность открытого против нее огня, может ожидать повторения холостых залпов и не только не прекратит беспорядков, но сделается более настойчивой в своих действиях[45].

В некоторых государствах исторически складывалась практика, основанная на применении силы в отношении бунтовщиков, но при условии предварительного предоставления им времени, необходимого и достаточного для прекращения противоправной деятельности. Например, в Великобритании конца XIX в. существовала юридическая процедура, именуемая «чтением акта о бунте». Ее суть заключалась в следующем: чиновник, извещенный о том, что 12 или более человек собрались незаконно, бунтуют, шумят и нарушают общественное спокойствие, обязан прочитать короткую прокламацию, именуемую «актом о бунте». После прочтения акта, объявляющего официально данное собрание «бунтом», закон предоставляет его участникам один час для того, чтобы разойтись. По истечении этого времени чиновник с помощью полиции вправе арестовать бунтовщиков и разогнать митинг при помощи такой силы, какая для этого потребуется. При этом чиновник и полиция будут свободны от ответственности за причиненные увечья и смерть[46].

Современные международные соглашения в области полицейской деятельности закрепляют положение, согласно которому «при разгоне собраний насильственного характера должностные лица по поддержанию правопорядка могут применять огнестрельное оружие лишь в тех случаях, когда нельзя применить менее опасные средства, и лишь в той мере, в какой это минимально необходимо»[47].

В Российской Федерации силовые мероприятия, заключающиеся в применении специальных средств и огнестрельного оружия, регламентируются законами РФ «О милиции», «О внутренних войсках Министерства внутренних дел РФ» и рядом ведомственных нормативных актов. Указанные мероприятия осуществляются по принципу «разумной достаточности».

Понятие «мятеж» наш законодатель связывает с организованным выступлением против конституционных органов власти. Объектом преступления выступают политическая система и территориальная целостность России.

Мятеж – это деяние, имеющее форму вооруженного конфликта внутри государства, при котором подразделениям правительственных вооруженных сил противостоят отряды повстанцев. Вопрос правового регулирования отношений в ходе подавления мятежа достаточно сложен для анализа, что обусловлено его явно выраженным политическим характером. Тем не менее проблема допустимости лишения жизни при пресечении мятежа актуальна не только для российской юридической науки, но и для юридической практики, поскольку признаки указанного деяния усматриваются в действиях большинства участников незаконных вооруженных формирований в Чечне, хотя им, как правило, вменяются преступления, предусмотренные ст. 105, 126, 205, 206, 208 УК РФ.

Пресечение вооруженного мятежа является деятельностью, отчасти регулируемой и международным публичным правом. В этой отрасли права постепенно сложилась подотрасль, именуемая международным гуманитарным правом или правом вооруженных конфликтов. Его цель – ограничить произвол в отношении человеческой жизни в ходе вооруженных конфликтов как международного, так и немеждународного характера.

Среди действующих международно-правовых актов, регламентирующих деятельность государств и других участников в период внутренних вооруженных конфликтов, центральное место занимает Дополнительный Протокол 2 к Женевским конвенциям 1949 г.[48], касающийся защиты жертв вооруженных конфликтов немеждународного характера. Речь идет о конфликтах масштабного характера, имеющих характер открытого противостояния. Следовательно, «Протокол 2 не предназначен для применения в том случае, когда «противной стороной» является подпольное партизанское движение, террористическая группа, которая лишь время от времени применяет тактику «булавочных уколов»[49]. Указанные деяния, не попадая в сферу действия Протокола, тем не менее являются противоправными с точки зрения внутреннего законодательства государств. В качестве же одного из важных квалифицирующих признаков вооруженного конфликта выделяют «определенный уровень организованности вооруженных повстанцев, что предполагает, как правило, деление их подразделений на структурные боевые единицы»[50].

Названное соглашение закрепляет права лиц, затрагиваемых вооруженным конфликтом, без какого бы то ни было различия, основанного на признаках расы, национальности, языка, религии, политических убеждений и т. п. Но необходимо обратить внимание на тот факт, что все без исключения положения Протокола 2 предназначены для защиты людей, либо не принимающих непосредственного участия в военных действиях, либо уже прекративших участие в них. Думаю, что к ним, помимо гражданского населения, могут быть отнесены представители противоборствующих сторон, прекратившие участие в боевых действиях по своей воле (сложив оружие) либо по обстоятельствам, не зависящим от их воли (вследствие ранения). В соответствии со ст. 4 п. 2 Протокола 2 в отношении данных лиц независимо от того, ограничена их свобода или нет, запрещается целый ряд действий, среди которых убийства, пытки, нанесение увечий и т. д. Кроме того, места содержания интернированных и задержанных лиц не должны находиться вблизи зоны боевых действий (что также является гарантией их права на неприкосновенность жизни).

Возникают вопросы: можно ли полагать, что в условиях внутригосударственного вооруженного конфликта все средства и методы, направленные на уничтожение противника, являются дозволенными и относятся к сфере стратегии и тактики – искусству ведения военных действий? Распространяются ли на действия участников нормы уголовного законодательства или они могут действовать по принципу: «на войне все средства хороши», кроме средств, прямо запрещенных международными договорами с участием России?

Любые действия мятежников будут незаконны постольку, поскольку само участие в вооруженном мятеже относится к противоправным тяжким деяниям. Это же обстоятельство, по мнению некоторых правоведов, позволяет признать деятельность субъектов, уполномоченных государством на подавление мятежа, правомерной, так как она направлена на задержание лиц, совершивших тяжкое преступление. Однако институт задержания лица, совершившего преступление, предусматривает ряд условий, обусловливающих правомерность причиняемого при этом вреда, среди которых, в первую очередь, следует отметить конкретную цель задержания – доставление правонарушителя органам власти и невозможность осуществления задержания иными средствами.

На наш взгляд, названные условия неприемлемы для правовой оценки большинства действий, приводящих к лишению жизни участников вооруженного мятежа. Так, снайпер, боец федеральных сил, поражающий живую мишень, в качестве которой выступает участник незаконного вооруженного формирования, перед производством выстрела не предлагает ему добровольно сдаться. Целью деятельности снайпера является лишение жизни, а не доставление лица органам власти, которое в большинстве случаев практически неосуществимо.

Действующий в России Федеральный закон «О борьбе с терроризмом» предусматривает возможность вынужденного причинения вреда жизни (выделено мной. – Н. К.), здоровью и имуществу террористов при проведении контртеррористической операции, однако указывает, что этот вред может причиняться «на основании и в пределах, которые установлены законом»[51]. В то же время законодатель, четко определяя специфику правового режима в зоне проведения операции (ст. 13 Закона), не упоминает о допустимости лишения жизни участников террористической группы по каким-то иным основаниям, помимо предусмотренных уголовным законом. В самом же законе закреплена правовая основа борьбы с терроризмом, которую составляют Конституция РФ, Уголовный кодекс РФ, иные федеральные законы, общепризнанные нормы и принципы международного права и т. п.

Вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что некоторые действия, осуществляемые в ходе крупномасштабных мероприятий, проводимых государством в целях подавления вооруженного мятежа, и направленные на лишение жизни участников террористических групп, практически находятся вне правового поля. Действующие внутригосударственные правовые институты не вполне пригодны для их полноценного регулирования и оценки. По своему характеру многие мероприятия в зоне контртеррористической операции зачастую напоминают воинские операции, подготавливаемые и осуществляемые по правилам военного искусства и нацеленные, естественно, на уничтожение противника. Очевидно, что найдется немало аргументов, оправдывающих такой характер действий субъектов, ведущих борьбу с терроризмом. Следовательно, необходимо конкретизировать в действующем нормативно-правовом акте те формы их деятельности, которые основываются на элементах военной тактики и могут быть сопряжены с лишением жизни участников террористических групп.

Заметим, что при определенных обстоятельствах (в зависимости от характера ситуации) действия лиц, представляющих интересы государства, при подавлении мятежа могут оцениваться в соответствии с правилами необходимой обороны и крайней необходимости.

Лишение жизни, не являющееся противоправным, может быть обусловлено осуществлением военных операций в ходе вооруженного конфликта не только внутригосударственного, но и международного характера.

Нередко раздаются призывы запретить войну как способ разрешения конфликтов между государствами, не направляя усилий на ее гуманизацию. Но, во-первых, практически проблему возникновения вооруженных конфликтов запретами не решить; а во-вторых, даже Устав ООН не ограничивает право применять вооруженную силу по отношению к другому государству при осуществлении права на самооборону. В литературе высказано мнение о том, что «это же справедливо и в отношении действий третьих стран, приходящих на помощь государству – жертве агрессии, например, в соответствии с международным соглашением об оказании взаимной помощи в случае агрессии (право на коллективную самооборону). И, наконец, Совет Безопасности ООН может предпринять вооруженные или иные акции для поддержания или восстановления мира и безопасности»[52].

Впервые общие принципы «права войны» были сформулированы в Санкт-Петербургской декларации 1868 г., ограничившей «потребности» войны требованиями человеколюбия. Декларация запрещает употребление тех видов оружия, которые по нанесению противнику раны без пользы увеличивают страдания людей, выведенных из строя, или делают их смерть неизбежною[53].

В соответствии с Женевскими конвенциями 1949 г. и Дополнительными протоколами к ним жертвы войны[54] должны при всех обстоятельствах пользоваться защитой и гуманным обращением. Конвенция запрещает всякое посягательство на их жизнь и физическую неприкосновенность.

Участников вооруженных конфликтов согласно нормам гуманитарного права условно делят на законных и незаконных. К числу законных участников военных действий относят комбатантов. Международным правом предусмотрены меры защиты жизни указанной категории лиц, попавших во власть противной стороны. В подобной ситуации комбатант приобретает статус военнопленного. Этот статус, определяемый Женевской Конвенцией 3, базируется на принципе гуманности в обращении во время всего периода нахождения в плену, а также защиты от насилия, запугивания, унижения достоинства и т. д.

Военнопленные не должны использоваться в качестве «живого щита». В частности, ст. 23 Женевской Конвенции об обращении с военнопленными запрещает использовать этих лиц «для защиты своим присутствием каких-либо пунктов или районов от военных операций».

Военнопленные, согласно положениям указанной Конвенции, могут принуждаться к работе, но только с учетом их возраста, пола, звания, физических способностей, а также при условии, что работа не сопряжена с угрозой его жизни или здоровью (ст. 52 Конвенции). В последнем случае привлечение к деятельности допустимо лишь при наличии добровольного согласия военнопленного. Впрочем, очевидно, что получение «добровольного» согласия от лица, фактически лишенного свободы и возможности полноценной юридической защиты своих интересов, может быть сопряжено с явной или завуалированной угрозой в его адрес.

Военнопленные обязаны подчиняться законам, уставам и приказам, действующим в вооруженных силах держащей в плену Державы. Они могут быть судимы за действия, совершенные до попадания в плен, но только судом, предоставляющим общепризнанные гарантии независимости и беспристрастности. При этом суд не должен приговаривать этих лиц ни к каким другим наказаниям, кроме тех, которые предусмотрены за такие же поступки, совершенные лицами, принадлежащими составу вооруженных сил держащей в плену Державы (это имеет отношение и к назначению исключительной меры наказания в виде смертной казни). Кроме того, при назначении наказания суд должен учитывать тот факт, что «поскольку подсудимый не является гражданином держащей в плену Державы, он не связан долгом верности по отношению к ней и что он находится в ее власти вследствие обстоятельств, не зависящих от его воли» (ст. 87).

К незаконным участникам вооруженных конфликтов относят шпионов и наемников. Эти лица не имеют права на статус военнопленных. Но тем не менее они должны пользоваться минимальной защитой, предусмотренной ст. 75 Дополнительного Протокола к Женевским конвенциям 1949 г., которая, в частности, предусматривает запрет убийств данных лиц либо угрозы их совершения.

Безусловно, участники международного вооруженного конфликта должны придерживаться запретов применения определенных средств и методов ведения военных действий, закрепленных международными договорами. Положения Первого Дополнительного Протокола к Женевским конвенциям[55] устанавливают перечень запрещенных методов ведения войны. К ним отнесены: вероломство; убийство или нанесение ранений противнику, который, сложив оружие, сдается в плен; заявления о том, что никому не будет дано пощады; незаконное пользование флагом парламентера, национальным флагом или военными знаками различия и форменной одеждой противника, вероломство и др.

В ряде соглашений говорится о запрещенных средствах ведения боевых действий. В частности: о применении яда и отравленного оружия[56]; запрещении или ограничении применения конкретных видов обычного оружия, которые могут считаться наносящими чрезмерное повреждение или имеющими неизбирательное действие [57]; необнаруживаемых осколках[58]; запрещении или ограничении применения мин, мин-ловушек и других устройств; запрещении или ограничении применения зажигательного оружия; об ослепляющем лазерном оружии[59] и др. Можно констатировать, что положения этих соглашений часто нарушаются. Из различных источников, в том числе из средств массовой информации, известно, что при осуществлении крупных военных кампаний последних лет (в частности, проводимых США и их союзниками в Афганистане), а также в ходе контртеррористической операции в Чечне как талибами, так и чеченскими боевиками широко использовались мины-ловушки. Чаще всего их маскировали под предметы обихода, бытовую технику, соединяли с тяжелоранеными и трупами солдат противоборствующей группировки и т. п.

«Единственная законная цель, которую должны иметь государства во время войны», состоит, согласно Санкт-Петербургской декларации 1868 г., «в ослаблении вооруженных сил неприятеля». В ст. 51 Дополнительного Протокола сформулирован запрет нападения на гражданское население. «Запрещаются акты насилия или угрозы насилием, имеющие основной целью терроризировать гражданское население». Это положение еще раз подтверждает незаконность бомбардировок в целях устрашения, равно как и любых террористических актов, направленных против гражданского населения, и даже угрозы их совершения.

Указанный Протокол запрещает «нападение неизбирательного характера», которое состоит в применении методов и средств ведения военных действий, которые поражают военные и гражданские объекты или военных и гражданских лиц без различия. Примером могут служить так называемые «ковровые бомбардировки» или «бомбардировки по площади». В ходе них подвергается бомбардировке ряд военных объектов, отстоящих друг от друга и расположенных в городе, деревне или другом районе, где сосредоточены гражданские лица или гражданские объекты.

К сожалению, история XX и начала XXI вв. свидетельствует о частых и массовых нарушениях положений указанных конвенций. Любой международный вооруженный конфликт, какими бы благородными лозунгами он ни сопровождался, всегда приводит к массовой гибели людей. Причем гибнут не только непосредственные участники боевых действий, но и безоружные, беззащитные лица: дети, женщины, старики.

Вместе с тем крайняя необходимость – это состояние, которое при определенных условиях может быть сопряжено с умышленным лишением жизни, не являющимся противоправным. Перечислим ряд условий правомерности крайней необходимости, закрепленных в российском уголовном законодательстве:

– наличность опасности;

– реальность опасности;

– неотвратимость опасности (то есть невозможность ее преодоления иным способом, кроме правонарушения);

– соразмерность причиняемого и устраняемого вреда.

Когда речь идет о возможности констатации состояния крайней необходимости, характеризующегося лишением жизни лица (лиц), одним из критериев правомерности выступают объективные обстоятельства, т. е. вред причиненный (количество лиц, лишенных жизни) должен быть меньше, чем вред предотвращенный (количество спасенных жизней, находившихся под угрозой смерти). Иными словами, крайняя необходимость зиждется на принципе перевешивающего значения меньшего зла. Подобный объективный критерий оценки значимости сравниваемых благ (с одной стороны, блага защищаемого, с другой – подвергаемого правомерному посягательству) исходит из признания равноценности жизни различных субъектов. Согласно действующему законодательству в ситуациях крайней необходимости равной ценностью обладают жизни правопослушного лица и преступника, малолетнего и лица в преклонном возрасте, здорового и безнадежно больного, страдающего, к примеру, онкологическим заболеванием в предтерминальной стадии и т. п.

В недавнем прошлом многие ученые не допускали возможности ссылки на состояние крайней необходимости даже в исключительных случаях, если ценой жизни одного человека спасались жизни многих людей. Некоторые же из них допускали возможность подобных ситуаций, но с оговоркой: «Если такое спасение не совершается путем людоедства»[60].

Однако и сегодня сложно давать однозначную правовую оценку умышленному лишению человека жизни в ситуациях, когда данное деяние – единственный способ предотвратить гибель двух лиц, одним из которых является сам причинитель вреда. Следует подчеркнуть, что наряду с объективным существует и субъективный критерий оценки соизмеримости сравниваемых благ. Еще Кант в одной из своих теорий отмечал бессилие карательной угрозы удержать человека от совершения преступного деяния в случаях, когда жизнь сталкивается с жизнью. Эту теорию он выдвинул в связи с обсуждением так называемой «Пуффендорфовой доски спасения». Пуффендорф, сторонник естественной школы права, считал, что если два лица, потерпевшие кораблекрушение и не умеющие плавать, находятся в море, держась за доску, не могущую выдержать вес обоих, и один из них, спасая свою жизнь, сталкивает другого в воду, то его действия нельзя рассматривать как преступные. Кант же отрицал право спасения жизни за счет жизни другого лица, считая такое деяние преступным, хотя и не наказуемым, поскольку, по его мнению, угроза злом не может пересилить страха зла, которое для тонущего лица и реально, и несомненно[61].

Таким образом, вопрос уголовно-правовой оценки рассмотренной ситуации остается дискуссионным и в настоящее время. Очевидно, что основу дискуссии по-прежнему составляет моральный аспект оценки деяния, совершаемого во спасение собственной жизни. В приведенной модели экстремальной ситуации теоретически можно признать наличие состояния крайней необходимости, поскольку при полном отсутствии реальной возможности полагаться на помощь извне возможны лишь два варианта развития событий: гибель обоих либо спасение одного ценой жизни другого.

Безусловно, особую сложность представляет возможное противоречие в оценке ситуации бесстрастным законодателем, с одной стороны, и самим лицом, причинителем вреда, с другой. Объективно правовая оценка деяния строится на основе констатации наличия либо отсутствия вынужденного характера защитных действий. «Лицо имеет право на причинение вреда правоохраняемым интересам лишь в случаях, когда «давление» необходимости достигло крайних пределов. Когда опасность еще не достигла «критического» состояния, право причинения вреда отсутствует»[62]. Человек, оказавшийся в подобной ситуации, имеет веские основания воспринимать ее как крайнюю, представляющую бесспорную опасность для собственной жизни, особенно в условиях истощения физических и моральных сил вкупе с неумением плавать. К этим обстоятельствам следует добавить отсутствие реальных предпосылок надеяться на спасение своей жизни и жизни другого лица каким-либо проходящим мимо судном.

При анализе особенностей института необходимой обороны уже обращалось внимание на изложенную в научной литературе точку зрения, согласно которой в экстремальной ситуации, сопряженной с опасностью для собственной жизни, «включается» самый сильный инстинкт человека как биологического вида – инстинкт самосохранения, допускающий спасение собственной жизни ценой жизни чужой. В отдельных случаях он может быть подавлен пластом морально-психологических личностных установок, но в целом это требование к уровню моральных качеств человека представляется чрезмерно завышенным, не приемлемым ко всем субъектам права без исключения. Иными словами, мы сталкиваемся с «невозможностью требовать от среднего гражданина героизма, позволившего бы ему перенести опасность (в данном случае – погибнуть. – Н. К.), не перелагая ее на другое лицо»[63]. Это утверждение, прозвучавшее более века назад, подкрепляется высказыванием одного из современных исследователей в области уголовного права о том, что «при устранении опасности причинения вреда собственным правам и интересам посредством причинения вреда правам и интересам других лиц естественным положением будет то, что лицо собственные права и интересы будет считать более важными»[64].

Таким образом, толкование содержания ст. 39 УК РФ, включенной в главу «Обстоятельства, исключающие преступность деяния», позволяет заключить, что в рассмотренной ситуации морального выбора смерть обоих тонущих людей, ни один из которых не хочет погибнуть добровольно и в то же время не решается лишить жизни другого, вряд ли является общественно целесообразным событием. Спасение хотя бы одной жизни в ситуации реальной опасности для обеих жизней морально оправдано, хотя бы в силу упомянутого принципа выбора «из двух зол». При этом следует отметить справедливость тезиса о том, что идея допустимости причинения смерти другому лицу с целью спасения собственной жизни не касается случаев, когда борьба с опасностью является следствием выполнения профессиональной или служебной обязанности[65].

С учетом изложенного заслуживает внимания и обсуждения предложение о включении в уголовное законодательство России специальной статьи, раскрывающей содержание «крайней необходимости, исключающей вину», призванной урегулировать вопрос о возможности спасения собственной жизни за счет причинения смерти другому лицу[66].

В то же время нельзя признать правомерным деяние, заключающееся в умышленном лишении жизни лица, не находившегося в состоянии опасности для жизни и здоровья, совершенное виновным с целью устранения опасности в отношении собственной жизни. Согласно ч. 2 ст. 39 УК РФ превышением пределов крайней необходимости является причинение не только большего, но и равного вреда по сравнению с вредом предотвращенным.

Нужно заметить, в некоторых государствах по-прежнему сохраняется институт смертной казни. Проблема применения исключительной меры наказания отражена в ряде международных соглашений по правам человека: в Протоколе № 6 к Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод[67], во Всеобщей декларации прав человека, Международном Пакте о гражданских и политических правах и Втором Факультативном протоколе к нему. Европарламент в октябре 1994 г. высказался за отмену смертной казни во всех европейских странах.

Вступление в Совет Европы в 1996 г. означало для России принятие на себя обязательства по ратификации Протокола № 6 к Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод, предусматривающего отказ от смертной казни в мирное время. К концу 2002 г. лишь три государства – члена Совета Европы (Турция, Армения и Россия) не ратифицировали данный Протокол.

Примечательно, что названное соглашение налагает на государство обязанность оберегать жизнь всех (а не только законопослушных) лиц, находящихся на его территории. Если, к примеру, международный договор требует от России осуществить выдачу иностранного гражданина другому государству, но при этом есть весомые основания полагать, что там человек может быть подвергнут смертной казни, то выдача, если она все же последует, будет означать нарушение государством ст. 2 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод, закрепляющей право на жизнь.

Согласно действующему российскому законодательству «смертные» приговоры возможны лишь в виде санкции за особо тяжкие преступления, сопряженные с умышленным лишением жизни одного или более лиц. Такое положение соответствует ст. 20 Конституции РФ, ограничивающей круг деяний, наказуемых смертной казнью, «особо тяжкими преступлениями против жизни». На данный момент в России фактически существует мораторий на приведение в исполнение приговоров, содержащих исключительную меру наказания; он был введен Указом Президента РФ, и с августа 1996 г. в России не был казнен ни один человек.

Другой мораторий на применение смертной казни был введен Конституционным Судом РФ. В своем решении от 2 февраля 1999 г. он постановил, что суды РФ не вправе приговаривать подсудимых к этой исключительной мере наказания до тех пор, пока всем гражданам России не будет обеспечено гарантированное Конституцией РФ право на рассмотрение их дела с участием присяжных заседателей[68]. В настоящее время суды присяжных функционируют менее чем в половине регионов России. Таким образом, в России действуют моратории на назначение и на исполнение данного вида наказаний.

В нашей стране вопрос допустимости смертной казни вызывает столь жаркие дискуссии, что говорить о существовании однозначного общественного мнения преждевременно. Исследуя историю развития проблемы, можно заметить, что аргументы против высшей меры наказания часто повторяются, фактически они лишь отражают состояние общества на данный момент.

Вопрос целесообразности рассматриваемого правового института являлся предметом исследования многих философов и правоведов. Чезаре Беккариа, известный итальянский юрист, пытался выявить, является ли смертная казнь действительно полезной и справедливой в хорошо устроенном правлении. Что это за право убивать себе подобных, присвоенное людьми? «Смертная казнь не дозволена никаким правом, а есть не что иное, как война целого народа против одного гражданина, умерщвление которого почитается нужным и полезным для сохранения общества»[69]. В то же время представители противоборствующего лагеря утверждают, что в принципе государство имеет право на смертную казнь так же, как имеет право убивать врагов во время внешней войны. Преступник – внутренний враг, и смертная казнь необходима, если нет других способов сломить его сопротивление.

Дата добавления: 2015-05-10