Как смертные грехи в империи

Дж. О. Миллер, директор Бишоп-Ридли-колледжа в Онтарио, видел начало всех добродетелей в «самообладании, основе любого характера» (1904)³⁸². Человека с такими взглядами изобразил Джо­зеф Конрад (1857—1924): его Олвен Гарвей боится выражения чувств и проявления энтузиазма больше, чем огня, войны или чумы. Если что-то и следует подавлять любой ценой, так это эмоции, — считает герой Конрада³⁸³. Опыт изучения нацистских почитателей «британ­ской расы господ» привел Ханну Арендт к выводу, что представле­ние об утрате самообладания как о величайшем грехе («самообла­дание [как] первая и последняя из добродетелей»³⁸⁴) дало начало «нравственному кодексу убийц»³⁸⁵. (О стремлении эсэсовцев вос­питать в себе твердый, жесткий характер говорил оберфюрер СС Вернер Бест, долго работавший под руководством Гейдриха: «Со­знательное подавление чувств... стало... неотъемлемой чертой фю­реров СС».) В соответствии с этим кодексом деятельность какого-нибудь Рейнхарда Гейдриха* — в частности, подготовка им массо­вых убийств — считалась бы менее «греховной», чем его игра на скрипке. Ведь первое требовало от него самого жесткого самообла­дания, второе же было обусловлено избытком чувств и отсутствием самоконтроля. Еще военный инструктор Гейдриха насмехался над «вдохновенной игрой» и эстетическим самозабвением своего под­чиненного: «Гейдрих, можете идти. Вы меня растрогали!»³⁸⁶. Чтобы «видеть горы трупов и сохранять приличие», необходимо прояв­лять самообладание: так объяснял эсэсовцам целесообразность этого

* Гейдрих Рейнхард (1904—1942) — шеф Главного управления имперской безо­пасности (РСХА), с 1941 г. — зам. имперского протектора Богемии и Мора­вии, один из создателей системы концлагерей.

качества Генрих Гиммлер. Сам Гиммлер сетовал на изнеженность человеческого материала, из которого ему приходилось делать фю­реров для своих СС: «И что это нынче многие из молодых вождей, молодых людей нежны как мимозы... они могут умереть просто от мировой скорби». Конечно, мировая скорбь представляется нецеле­сообразной для дела таких людей, как Гиммлер, для тех, чей импе­ратив — неизменно стиснутые зубы.

Идея приспособления к биологически целесообразным вещам составляла и суть воззрений на государство соперника Генриха Гиммлера — Альфреда Розенберга. «Целесообразность означает раз­витие живого существа, нецелесообразность — его гибель... Форма и целесообразность — не «части вечной истины», а сама истина...»³⁸⁷ «Утилитаристскую истину» английского обывателя — идею целесо­образности, пользы — разоблачал еще поэт Мэтью Арнольд. Он, в частности, выступал против системы воспитания в паблик-скул, основанной на утилитаристской традиции³⁸⁸. Что полезного в жи­вописи и музыке? «Цветы выглядят мило, но это бесполезные цве­ты», — так звучит кредо английских буржуазных утилитаристов³⁸⁹. Естественно, что в такой мещанской системе ценностей искусство и философия — собственно культура — считались бесполезными³⁹⁰.

Если же буржуа в результате утраты положения теряет свою иден­тичность, лишается своих средств — а тем самым и смысла своей жизни — он начинает искать вождей, которые выведут его из воз­никшего онтологического вакуума³⁹¹; и такое положение вещей представляется вполне закономерным. Мещанский утилитаризм выливается в нигилизм, как, например, в заявлении персонажа Ханса Йоста*: «Когда я слышу слово "культура", моя рука тянется к пис­толету»³⁹². Именно в увиливании от подобного использования ре­вольвера обвинял немецкий образованный класс Йозеф Геббельс в журнале «Das Reich». Он критиковал «интеллектуалов» и им подоб­ных за то, что они менее мужественны и храбры, чем простые люди³⁹³. В таком контексте формулу «Как человек немецкой крови может быть интеллектуалом?», которую лондонское радио, вещав­шее на немецком языке (в 1940 г., когда над Англией нависла смер­тельная опасность) повторяло вслед за национал-социалистами, не следует расценивать как риторический поклеп. Правда, доктор Геб­бельс мог бы запросто сослаться на изречение Джона Рёскина (1819— 1900) (но уж никак не на немецкую классическую традицию, ни на прусские порядки), звучавшее совершенно в буржуазно-британс-

* Иост Ханс (1890—1978) — нем. драматург и поэт, с 1935 г. — председатель Имперской палаты литераторов, автор пьесы "Шлагетер", в которой появля­ется цитируемое изречение.

ком духе; во всяком случае, оно целиком соответствовало воззре­ниям Геббельса: «...Метафизики и философы... — величайшее в мире зло... Тираны могут принести какую-то пользу, поскольку учат людей покорности... метафизики же всегда вводят людей в заблуж­дение... их всех надо вымести прочь... словно пауков, мешающих... делу»³⁹⁴.

Еще в 1880 г. проповедник британского империализма и служи­тель «мускулистого христианства» Чарлз Кингсли³⁹⁵ высказывал идеи, звучавшие совершенно в духе будущего «гитлерюгенда» (особенно времен Олимпиады 1936 г.): если благодаря тренировке тела «рас­ширяется грудь и твердеют мышцы, то уменьшается и склонность раздумывать о несправедливости судьбы и обвинять общество за его недостатки»³⁹⁶. «Больше спорта, меньше чтения — от этого ра­ботники станут энергичней и преданней»³⁹⁷.

Однако даже в 1880 г. эти «взгляды» не были новыми. В 1779 г., в эпоху французского Просвещения Эдмунд Бёрк говорил о необ­ходимости подчинить себе невежество и предрассудки, чтобы с их помощью заставить массы охотно соглашаться со своим положени­ем. Лорд Кеймс предупреждал, что знание является опасным при­обретением для бедняков: «образование... вкладывает им в головы химерические представления и нелепые фантазии — тем, кому в руках следует держать кайло...» После того, как свершилась фран­цузская революция, в периодическом издании «John Bull» было опубликовано такое предупреждение: «Мы обучаем бедных, и что они говорят в ответ? Они утверждают, что они слишком хороши для нудной и тяжелой работы...»

Полемика считалась «ядом для умов простого народа». Она вела к нарушению субординации и требованиям равенства. Поэтому необходимо было не давать низшему классу «возможности всту­пать в дискуссии... получать образование и выражать протесты». «Разум выступает за критику, традиция — за безоговорочное почте­ние», следовательно, «образованный народ осмелится подвергнуть сомнению авторитет власти», а это не может не вызывать беспо­койства. Все тот же «John Bull» кричал об опасностях, возникаю­щих в момент, «когда слуги идут против своих хозяев, а ремеслен­ники начинают строить из себя философов»³⁹⁷-¹. «Низшие классы станут бороться за привилегии, и в результате само подчинение — основа управляемости — перестанет существовать».

Тревогу вызывала и мысль о всеобщей грамотности. Яростным противником идеи предоставить рабочим возможность получать высшее образование был Артур Веллингтон: «Люди подобного сор­та становятся так называемыми юристами, склонными оспаривать

приказы и проворачивать махинации, направленные против их начальства»³⁹⁷⁰. Еще в 1800 г. архиепископ Сэм Хорсли утверждал, что чернь не должна интересоваться законами, а должна лишь сле­по подчиняться им. Школы, по мнению этого архиепископа, мог­ли научить низшие сословия только неуважению к господам³⁹⁷⁰. В такой ситуации возражения партии тори против распространения образования получили широкую и длительную поддержку. «Обра­зование... может нанести вред нравственному состоянию и счас­тью... неимущих... Вместо того, чтобы сделать из них хороших слуг... как предназначено им судьбой, вместо того, чтобы учить их подчи­няться, образование сделает их... упрямыми; получив образование они смогут читать бунтарские... книги... оно воспитает в них дерз­кое отношение к своим властителям»³⁹⁷⁰. В 1832 г. истеблишмент отреагировал на призывы дать народу образование следующим об­разом (вероятно, исходя из собственного опыта): «Знание только вносит беспокойство в умы и отвлекает людей от полезной рабо­ты»³⁹⁸. Еще более серьезные подозрения вызывало поощрение об­разования и чтения среди солдат, грозившее подорвать политичес­кую надежность королевской армии. Даже реформатор Генри Мар­шалл отмечал, что книги «заставляют солдат подвергать сомнению мудрость командующих ими офицеров и превращают солдат в бун-товщиков»^398а.

Страхи консерваторов перед распространением знаний среди низших сословий достигли своего апогея в книге «Опасности фи­лософии». Одно только выслушивание философских доводов спо­собно свести с ума и погубить героиню этого романа^398Ь. Хотя эта книга вышла в 1798 г., некоторые особенности ее подхода к данной проблеме сохранялись на протяжении всей эпохи британского им­периализма.

Антиинтеллектуализм карлейлев и кингсли соответствовал тому менталитету, который нашел свое олицетворение в аллегорическом образе Джона Буля — практичного человека, косноязычного и не­вежественного, но при этом берущего верх над ученым и красноре­чивым оратором, действующим в согласии с логикой. Джон Буль побеждает потому, что понимает «факты природы» и следует имен­но законам природы³⁹⁹ — то есть «железным законам бытия», на которые ссылался Адольф Гитлер.

Согласно Чарлзу Кингсли, который прошел путь от проповед­ника расового империализма до кембриджского профессора (исто­рии...), «для исцеления» (sic: видимо, для «исцеления социальных проблем») «разум не столь важен, как привычка». Гитлер — как и Кингсли, глашатай империи — считал, что доверия заслуживают не

5 3ак4322

ум, не сознание, не «мудрствование наших интеллектуалов», а ин­стинкты³"³. В конечном счете и Чарлз Кингсли, и Адольф Гитлер в принципе сошлись бы на следующем императиве⁴⁰⁰: «Думай мало, а читай еще меньше».

Согласно Джеймсу Энтони Фруду (1888)*, даже в делах «рели­гии важна не ее истинность, а успех»⁴⁰¹; в еще большей степени это относилось к пропаганде. Создатель Третьего рейха также подчер­кивал (в «Mein Kampf»), что главное — это успех, а отнюдь не мораль: «Победителя... не спрашивают, правду он сказал или нет. Когда начинаешь войну, важно не право, а успех»⁴⁰².

Британцам присуще «умение подстраивать средства под цели», утверждал историк Уолтер Хотон. И действительно, оправдание средств целями с давних времен было характерной чертой англи­чан, которую полностью выявили строители Британской империи.

Хотон отмечал также «нелюбовь британцев к абстрактному мыш­лению и мечтательности», поясняя, что «среднее и высшее сосло­вия были проникнуты презрением или же страхом по отношению к интеллектуальной жизни, как умозрительной, так и художествен­ной, и к либеральному образованию, которое питало ее». (Слово­сочетание «либеральное образование» до сих пор пугает англичан. Именно с этим словосочетанием связывается «презрение, которое испытывает средний класс по отношению к знаниям и культуре вообще», — писал Т. Уорсли.)

Прагматическая подгонка средств под цель давно стала нормой для англичан, а тем более для создателей Британской империи. В период ее высшего расцвета как буржуазия Англии, так и высшее общество были полны презрения к интеллектуальной жизни и даже испытывали страх перед ней. Еще Ричард Кроссмен* говорил о том, что «интерес к идеям или беспокойство по поводу соблюдения принципов в британской политике считаются недостатками»⁴⁰³. «Антиинтеллектуализм — почти столь же английское, сколь и вик­торианское явление», — пишет Уолтер Хотон в своем исследова­нии, посвященном британскому менталитету в 1830—1870 гг.⁴⁰⁴ Философствование и «вообще умозрительные рассуждения в Анг­лии времен творцов империи оказались в немилости. Они были не по вкусу английскому «воспитанному классу». Ведь в других местах — начиная с Франции — политическое теоретизирование привело к революции». Поэтому для «англичан... идеи стали объектом ан­типатии, а мыслители представлялись злодеями». «Размышления о

* Фруд Джеймс Энтони (1818—1894) — англ. историк и публицист, автор "Ис­тории английской Реформации", друг Т. Карлейля.

** Кроссмен Ричард Хоувард Стаффорд (1907—1975) — англ. полит, деятель и психолог.

революции» Бёрка (1790) — еще один контрреволюционный трак­тат. Радикальный интеллектуал становится чем-то вроде пугала... Одно время слово «философ» расценивалось в Англии как руга­тельство... обозначавшее атеиста и бунтовщика». «Контрреволю­ция защищается антиинтеллектуализмом»; «разум и инициатива отдельных мыслителей всегда подпадают под подозрение», — пи­сал М. Батлер⁴⁰⁵. Талантливым людям, обладавшим блестящим умом, давали обидные прозвища: «мозговитый», «высоколобый», отражав­шие враждебное отношение «самодовольного, не думающего об­щества ко всякой странной рыбе, осмеливавшейся потревожить стоячую воду демонстрацией своего ума», — писал автор книги «Эсквайр и его родичи». Об этом говорится и в «Истории английс­кого патриотизма» (1913) (за пятнадцать лет до того, как Геббельс пожаловался, что интеллект «отравил» немецкий народ): «Самое большее, на что способен интеллект, —... создавать хитрых мо­шенников, каждый [из которых] действует ради достижения своих целей, предавая... остальных». Зато «совершенный патриот воисти­ну близок к совершенному святому...»⁴⁰⁶

Британские воспитатели вождей-патриотов в полной мере отда­вали должное подобному «мускулистому благочестию», которое должно было сделать их питомцев неуязвимыми для соблазнов ин­теллекта. О том, что воспитание имперских вождей не подразуме­вает формирования ни духа, ни сердца, громогласно заявляли сами панегиристы британских паблик-скул. Они вновь и вновь открыто говорили, что будущие вожди должны быть сверхдисциплиниро­ванными. Ведь, в конечном счете, именно этому качеству Англия обязана «приобретением, сохранением и дальнейшим развитием... империи», — так лет за пять до учреждения Адольфом Гитлером «наполас» утверждал директор школы Харроу, Сирил Норвуд (1875— 1956)⁴⁰⁷. В 1936 году — год мирового успеха Гитлера, которого он добился благодаря проведению Берлинских Олимпийских игр, — в той же Англии все еще бесспорным считалось, что при воспитании будущих британских вождей спорту надо придавать намного боль­ше значения, нежели интеллекту; при этом «никого не беспокоило, что паблик-скул-бойз не станут мыслить самостоятельно — неваж­но, о политике или о чем-то другом... Для большинства учеников и их наставников наука оставалась чем-то недостойным джентльме­на...»⁴⁰⁸ И замечание Бернарда Шоу (сделанное им в пьесе «На мели» в 1933 г. — год захвата Гитлером власти) о «широко распространен­ном в Англии недуге — атрофии мозга»⁴⁰⁹ вряд ли могло ослабить волю англосаксонской расы к власти во имя собственного благо­денствия. Соответственно и наблюдение пионера вильгельмовско-

го империализма Карла Петерса о том, что англичанин не читает серьезных книг⁴¹⁰, в основном оправдывалось следующим образом: для борьбы за «место под солнцем» важны не книги... и тем более не ум. (Ведь Карл Петере как-то заявил: «По мне приятней... зани­маться торговлей свиньями, чем... иметь дело с "Критикой чистого разума"» (Канта); «когда профессор излагает свои взгляды... это... не более чем вой собаки на луну»⁴¹¹.) Тот факт, что в Англии и поныне считается бестактным говорить о книгах — поскольку собе­седник, возможно, не читал их, — не нанес никакого ущерба «изящ­ным английским манерам», а скорее сделал их еще более образцо­выми для Германии.

Тем временем совет, данный англичанином в 1856 г.: «Держи свой интеллект в тайне, используй простые слова, говори то, чего от тебя ожидают»⁴¹², — уже давно годился не только для англоязыч­ного мира. «Спасение твоей страны, твоей карьеры, сохранение твоего душевного мира — в этом была неотразимая притягатель­ность антиинтеллектуализма»⁴¹³. «Атрофию способности иметь соб­ственное мнение усиливала боязнь нарушить традиционный ко­декс поведения, кодекс, который от всех требует компромисса в выборе между справедливостью и несправедливостью, правдой и неправдой — и люди идут на этот компромисс, боясь быть непохо­жими на других и [в результате] нажить врагов»⁴¹⁴. Никто не дол­жен выступать против общественного мнения, пусть даже во имя совести. Стать воплощением представлений общества о ценностях — вот идеал английских элитных школ. «Ничто в системе не дает ученикам стимула проявлять какие-либо индивидуальные особен­ности. Воспитание служит для того, чтобы в существенных вещах никто не желал отличаться от ближнего: ведь привилегированные особы отождествляются с расовым единством»⁴¹⁵.

В соответствии с принципами воспитания британской элиты будущие вожди не должны были слишком много рассуждать, и уж тем более у них не должно было возникать никаких «почему» и «однако» — не в последнюю очередь благодаря давнему примату латинской грамматики (она-то не располагает к лишним вопро­сам)⁴¹⁶. Мистер Черчилль (будущий сэр Уинстон) пишет в своих воспоминаниях, что, когда его отдали в паблик-скул, наставник предложил ему просклонять латинское слово «mensa» (стол). И когда они добрались до звательного падежа, Уинстон спросил, зачем ну­жен этот падеж. Наставник ответил: этот падеж нужен, когда обра­щаешься к столу. «Но я никогда этого не делаю, сэр», — возразил мальчик. В ответ наставник пригрозил: «Если будешь дерзить, тебя сурово накажут».

Такое воспитание будущих английских вождей, направленное на то, чтобы сделать их похожесть, однотипность («гляйхшальтунг») спонтанной, воспитание, подавлявшее импульсы социальной эти­ки и тем более порывы к интеллектуальному своеобразию, и фор­мировавшее из индивидуума унифицированный тип за счет того, что его особенности (в Англии их называли «oddities» — страннос­ти) жестоко высмеивались, воспитание, не щадившее никакой ге­ниальности, — подвергалось критике уже в 1870 г.⁴¹⁷ Однако не удивительно, что, несмотря на критику, в период самого расцвета британского империализма, «в 1880-х и 1890-х гг., паблик-скул изо всех сил противодействовали... развитию оригинального мышле­ния. Большинство питомцев Итона и Харроу училось подгонять свои мысли под общепринятый образец и формировать свою лич­ность, ориентируясь на господствующий тип»⁴¹⁸. Это был вклад уси­ливавшегося мещанства в столь типичное для Англии «массовое формирование джеительменов стандартного образца», в английс­кий «гляйхшальтунг».

Во всяком случае, во время кризиса британского империализма в 1931 г. такие критики системы паблик-скул, как Чейнинг-Пирс* — даже обращая внимание на «воспитание людей, умеющих вла­ствовать, но не мыслить, [воспитание чувства верховенства] путем обособления расы и класса»⁴¹⁹ — не испытывали никакой симпатии к творческому началу в личности⁴²⁰. Ведь в конце концов империю удалось воздвигнуть за счет дисциплины, авторитета и корпоратив­ного духа. Однако тот факт, что этих качеств было недостаточно ни для развития интеллектуального потенциала, ни для развития де­мократии, в межвоенный период отмечали, по крайней мере, либе­ральные круги английской элиты. Но и тогда потребовалось не слиш­ком много усилий, чтобы оправдать подавление «индивидуальных особенностей или духовности» высокими целями империи. Ведь «лишь малая часть людей в мире видела, насколько желательны подобные вещи [т. е. демократия, интеллектуальность, духовные ценности]. А будущее Англии зависело не от них»⁴²¹. Для будущего Англии целесообразным считалось иметь такую «веру, которая... позволила бы действовать, а не думать». А паблик-скул как раз и «учили вере и действию вместо мышления»⁴²².

Ценности (или пороки), сложившиеся за время завоевания, ис­пользования и сохранения империи ее слугами, и в свою очередь сформированные антирациональным и антииндивидуалистичес­ким воспитанием, стали традиционными для Англии; и, начиная

* Чейнинг-Пирс Мелвилл Салтер (1886—?) — колониальный администр., воен. деятель и педагог.

с 1890-х годов (со времен Бенджамина Дизраэли и Джозефа Чем-берлена) эти ценности были привиты и значительной части британ­ских рабочих. В результате «добровольное подчинение единицы кол­лективу во имя общего блага, подчинение, поддержанное едино­душной волей целеустремленного... народа», спонтанный инстинкт повиновения силам, принуждающим к социальному конформизму (ин­стинкт, «ставший натурой людей, т. е. развившийся в ходе истории народа»), — сделали существование тайной политической полиции в английском обществе (которое служило образцом для нацистов с их «расовым единством»), обществе, вызывавшем восхищение сна­чала кайзеровской Германии, а позже и немецких фашистов, совер­шенно ненужным. В Англии и «без концентрационных лагерей можно было поставить человека в общий строй — этого добивались за счет одного только влияния окружающих», в особенности — «за счет воз­действия конформистского давления общества». Английские паблик-скул прививали своим питомцам «желание подчиняться» предписа­ниям властей. Нацистская же Германия стремилась достичь именно такого результата в молодежных лагерях, где молодежь «подверга­лась конформистскому давлению сверстников и... загонялась в строй... не под страхом концлагеря»⁴²³.

Однако по мере «подъема волны цветных» («the rising tide of colour», как выражались расистсы того времени) уверенность бри­танского истеблишмента в том, что это «образцовое расовое един­ство» выдержит любой кризис, пошатнулась. После революций в Мексике, России и Китае, а прежде всего после революционных потрясений в Британской Индии, некий сэр Джордж Дюморье (в застольной речи, произнесенной в паблик-скул Харроу в 1923 г.) выразил пожелание, «чтобы нечто вроде ку-клукс-клана, организо­ванное из выпускников паблик-скул, предприняло решительные меры и восстановило в Англии дисциплину и порядок»⁴²⁴. [Таким образом, этот барон — видимо, норманнского происхождения — призывал использовать методы ку-клукс-клана (которыми восхи­щался и Гитлер), включавшие, как известно, даже убийство негров (в частности, путем линчевания), нанесение им увечий или по край­ней мере запугивание насилием, он призывал проводить кампании против неанглосаксов вообще, евреев и католиков в частности, и подавлять забастовки (а то и интеллектуальный «бунт») силой, без оглядки на законы правового государства]. Эта цитата, приведен­ная Эдвардом К. Мэком, серьезно противоречит его собственному утверждению, сформулированному в другом месте: «Ни один почи­татель паблик-скул не пожелал бы, чтобы они [заведения для вос­питания вождей] стали рассадником английских коричневоруба-

шечников»⁴²⁵. На деле же, у этих заведений было более чем доста­точно почитателей, благосклонно взиравших на то, что именно из этих школ выходят английские фашисты-чернорубашечники. Ведь британские фашисты вместе с их фюрером (leader) сэром Осваль­дом Мосли в сущности и хотели подвергнуть все британское «расо­вое единство» «гляйхшальтунгу» — в духе подчинения, повинове­ния, в духе «веры и действия» (и признания кулака аргументом), в духе формирования стандартного, а не индивидуального характера, — «гляйхшальтунгу», который уже давным давно существовал для английской элиты в паблик-скул.

С другой стороны, немецкие «коричневорубашечники» вполне узнавали в британских паблик-скул воплощение очень многих соб­ственных, нацистских грез. Немецкие фашисты пытались добиться результатов, уже достигнутых в Англии, а если довоенные нацист­ские концлагеря (с заключенными небуржуазного происхождения) долго не могли дать требуемого результата — добровольного и спон­танного повиновения, то нацисты намеревались восполнить этот недостаток элитарным воспитанием в «наполас» (главным образом выходцев из среднего сословия) в духе «расового единства». Вос­питанники «наполас» должны были учиться повелевать, в то время как узники концентрационных лагерей (на начальном этапе их су­ществования) должны были научиться повиновению.

Повиновение непременно должно было быть спонтанным: речь шла о солидарности «расового единства» прирожденных властите­лей (таких, как чистокровные англичане) против цветного «низко­го отродья», «lower breeds», о вождистском принципе послушания вышестоящим, из которого однозначно следовало право командо­вать нижестоящими, о культе мускулов и презрении к интеллекту и чувству — и все это ради того, чтобы приучить к осуществлению права сильного. В «Англичанине Гитлера. Преступление лорда Хо-Х_о»425а говорится: «Хоть сейчас не модно это замечать, но в спорте, а также в том значении, которое придается принадлежности к эли­те и физическому превосходству, в лозунге "сила в радости"... в союзе униформы и национализма просматриваются неприятные па­раллели с популяр-фашизмом, для сторонников которого притя­гательны те же вещи». Все эти аспекты образуют «идеалы» и мето­ды воспитания как британской, так и нацистской элит.

Фюрер английских фашистов сэр Мосли считал, что формиро­вание его собственного характера — пример воспитания британс­кой элиты, возведенный в высшую степень. По его словам, закалка питомцев паблик-скул обычно была рассчитана на то, чтобы они могли принять руководство Британской империей в минуту опас-

ности. Сам он якобы чрезвычайно закалился во время обучения в паблик-скул, что и дало ему «преимущество»⁴²⁶. Для Гитлера (как и для наставников паблик-скул) тело явно было важнее духа, а ха­рактер, сила воли и решимость (как и в Англии) имели приори­тет⁴²⁷. Адольф Гитлер как раз подчеркивал, что «твердость характе­ра для него ценнее всего остального». Его национально-полити­ческие воспитательные заведения «должны были... ставить перед собой такую цель: воспитывать крепость тела, твердость характе­ра...»⁴²⁸ Согласно Альфреду Розенбергу, «для железного будущего и самый твердый человек недостаточно тверд». «Принцип состоит в том, что... мы как народ господ должны иметь возможность быть твердыми... Надо, чтобы народ господ был способен стрелять, ког­да вредитель удирает...», — пояснял Гиммлер. (При этом он прида­вал особое значение дисциплине, «приличиям...»⁴²⁹, респектабель­ности и умению держать себя.)

Вот бы нечто вроде ку-клукс-клана, организованное из вы­пускников паблик-скул, предприняло бы решительные меры, вос­становив в Англии дисциплину и порядок.

Г. С. Салт. «Воспоминания о былом Итоне». 1923

ГЛАВА 6

Дата добавления: 2015-05-08