Магия и цивилизация

ОТ ДОИСТОРИИ К ИСТОРИИ

Вся наша историософская концепция опирается на центральное положение о том, что движение истории — это процесс перма­нентного распада синкрезиса, протекающего во всех срезах и направлениях мышления и дея­тельности. Все формы исторического движения, как поступатель­ные, так и циклические, как инновационно-проективные, так и ретроспективно-традиционалистские и охранительно-стабилизаторские, как наращивание и усложнение смысловых и феноменологических конст­рукций культуры, так и их опрощающий деструктивный сброс, — всё это внутренние моменты генерального направления к дроблению синкре­зиса посредством расчленяющей рефлексии. Именно отсюда, по наше­му мнению, может быть выведена всеобщая картина всемирно-истори­ческого процесса, позволяющая видеть целое за пёстрым разнообразием отдельных социокультурных образований.

Обращаясь к самым ранним стадиям культурогенеза, мы сталки­ваемся с “развилкой номер один” — расчленением спонтанно-синкре­тической формы природного существования на две стратегии в рамках первобытной культуры: магическую и цивилизационную. Указать конкретную временную точку этой развилки невозмож­но. Процесс расчленения магического и цивилизационного принципов отношений с миром длился на протяжении всего периода первобытно­сти, а атавистические проявления их нерасчленённости встречаются во всех культурных традициях вплоть до современности. Что есть, напри­мер, религиозный обряд, как не рационализованная, институционализованная и рутинизованная магия? Под рационализацией в данном слу­чае имеется в виду то, что между субъектом и богом в качестве посредника-медиатора становится профессиональный служитель куль­та (или их иерархия), который владеет “технологией” обращения к транс­цендентному.

Магическая стратегия может быть понята как компромисс между природным и собственно культурным способом бытия, осуществляе­мым уже “на территории” последнего. Магическая стратегия возникает из стремления достичь человеческих целей природными средствами. Иначе говоря, самостная воля человеческого субъекта направляется на некий внеположенный ей объект непосредственно. Это становится возможным, поскольку архаический человек, как уже отмечалось, ещё существует в известном смысле более вовне, чем в себе а его ду­ховно-энергетическая сущность еще локализо­вана не в самом я, а между я и нечто, (см. выше об объек­тах-медиаторах). В силу неполной разорванности всеобщей онтической (природно-виталистической по генезису) субъектно-объектной связи, всякие манипуляции с объектом вызывают изменения в субъекте, и наоборот. В этом суть действенности магического акта. Такое частично эксплицированное положение духовно-энергетической сущ­ности первобытного субъекта порождает эффект прямого знания, неот­делимого от непосредственных форм активности, еще едва отошедших от природного поведения, поскольку сами цели деятельности лежат в русле природной необходимости или параллельны ей. А сам способ мышления, погруженного в нерасчленённо-континуальный поток все­общих онтических взаимосвязей, можно назвать коннотативно-когерентным. Для него факты и события эмпирического мира есть лишь внешний и фрагментарный план выражения акаузальной внутренней связи. Примеры такого рода мышления во множестве со­держатся в исследованиях этнографов, в частности Л. Леви-Брюля и др.

Сама культура как способ опосредованных отношений с миром изначально осознается в несобственной форме. Она самоопределяется внутри магического и через магическое. Так, первичные языковые мор­фемы несли безусловно действенный “мантрический” характер и обла­дали психоэнергетическим воздействием. То же относится и к иным первичным, элементарным морфемам и соответствующим им семанте­мам. И неудивительно, что эти первичные морфемы-медиаторы, пред­ставляя лишь первый слой опосредования бесконечно валентных первотектональных интенций, наделялись в архаическом сознании статусом самостоятельных субъектов. А их расслаивание, формирование на их основе единичных прагматических смыслов переживалось как сакраль­но-магический диалог. Но первичное партисипационное переживание неизбежно смещается с самотождественного откровения на его знаковый дубликат, переходя, таким образом, из сферы магического как непос­редственного, в сферу культуры как опосредованного.

Уточняя термины, отметим, что в данном контексте культуру сле­дует понимать как то всеобщее, что объединяет и непосредственную природно-виталистическую (магическую), и опосредованно инструменталь­ную (собственно культурную) стратегии бытия. Собственно культурная стратегия бытия — та, где принцип формирования опосредующих медиирующих феноменов и смыслов путём аксиологической дуализации оформился и осознался как доминирующий, — обозначается нами как цивилизационная.

Обе стратегии, и магическая и цивилизационная, порождаются куль­турой. Но первая стремится минимизировать собственно культурные способы субъектно-объектных отношений и взаимодействий, всячески тормозя распад синкрезиса и блокируй разворачивание кодификацион­ных систем. Любая магическая традиция всегда тяготеет к минимиза­ции знаковых форм, интуитивизму и апофатике. Энергия базовых первотектональных интенций не размазывается по цепи опосредующей семантики, а концентрируется для трансцендирующего “броска” в акте непосредственного магического воздействия на объект, который в этой ситуации оказывается онтически связан с субъектом магического им­пульса и экзистенциально единосущен ему. Неудивительно в этой свя­зи, что во всех магических традициях воздействие на объект не прохо­дит бесследно и безболезненно и для самого субъекта.

Магия и цивилизация — альтернативные стратегии человеческого бытия. Ни одна из них никогда не реализуется в чистом виде. Ни одна никогда не побеждает другую. Они сосуществуют в обратно пропорцио­нальном диалектическом балансе. Идеал магической стратегии — кон­тинуально-виталистическое существование, максимально вписанное в природный универсум с его неформализуемыми интуитивно-импера­тивными законами. В этом смысле звери — лучшие колдуны. Но пре­бывая в культуре, магия вынуждена идти на компромисс с цивилизацией, с необходимостью используя задаваемые ею медиативно-опосредующие формы для достижения уже и собственно культурных по генезису це­лей. Однако на каждом этапе магия стремится максимально блокиро­вать распад синкрезиса и те когнитивные процессы, которые к нему приводят: отчуждающую рефлексию, семиотизацию и аксиологическую дуализацию, элементы теоретического знания и т. д., хотя не может в полной мере сама без этого всего обойтись.

Магия и культура всегда делят конечное пространство культурно­го целого. Здесь нет и не может быть ничейной зоны. Кризис цивилиза­ции освобождает территорию для экспансии магического. В свою оче­редь цивилизация постоянно стремится маргинализовать магию и вытеснить ее на периферию. На этапе становления базовых основ циви­лизации: письменности, государственности и складывания основных кодификационных систем — магия противостоит культуре уже не из­вне, а изнутри. Магия манифестирует синкрети­ческое начало в самой культуре и стремится закрепить его на всех срезах бытия. Магическая парадигма нацелена на перманентную актуализацию архаического перворитуального переживания. Общества, в системном качестве которых зафиксирована доминанта ритуально-магической стратегии, тяготеют к статичности и чрезвычайной заторможенности имманентной динамики. Любые инновации в таких обществах подчиняются принципу крити­ческой минимизации и сохранению ритуально-синкретического целого. Магия в таких обществах явно или скрыто пронизывает все их поры.

Напротив, общества, ориентированные на доминирование цивилизационной стратегии, исходящей из онтологической дуальности космо­са, осуществляют вычленение всех возможных смыслов и феноменов из архаической синкретичной целостности. Исходя из априорного разде­ления субъекта и объекта педалируется семантико-аксиологическое дробление этого синкрезиса с последующей рефлексией и семиотизацией результата. Развиваются, соответственно, и инструментальные формы самого мышления: категории, логические фигуры и т. д. А на месте синкретического перворитуала возникают специфические цепи куль­турных феноменов и традиций. В своей совокупности они замещают универсально-магическое прямое знание-переживание обо всем и вооб­ще. Так вычленяются автономные сферы культуры: религия, филосо­фия, искусство, наука и др.

Тем не менее магическое проявляется внутри “победившей” куль­туры не только в виде маргинального шлейфа архаических явлений и традиций, явленных в своей собственной форме. Магическое и в этом случае растворено в теле культуры, поскольку дискретизующая рацио­нализация может загнать синкрезис вглубь, но никогда не может прео­долеть и изжить его окончательно. Более того, расчленение и рациона­лизирующая рефлексия всякой синкретической сущности, превращая ее в феномен-для-культуры, тем самым диалектически воспроизводит синкрезис на следующем онтологическом уровне. При этом, соответ­ственно, возникает ниша для магического отношения. Так современ­ный неосинкретизм вызвал заметную активизацию магического с при­сущим ему коннотативно-когерентным способом мышления.

Наглядные примеры того, во что оборачивается “победа” ра­циональности, демонстрирует советская официальная культура сталинской эпохи. На фоне провозглашенного свыше торжества научного рационализма, атеизма, материализма и т. д. традицион­ные формы магии были вытеснены и подавлены. Но зато маги­ческое в ситуации всеобщего отката к стадиальному состоянию ранней государственности пронизало собой уровень официальной картины мира.

Сакрально-магическая топография советского общества раз­ворачивалась вокруг некой нулевой точки, центра пересечения осей координат. И этим центром был Мавзолей. (“Всем извест­но, что Земля начинается с Кремля”.) Обожествление мумифици­рованного тела Ленина, мистическим образом являющего ирра­циональное торжество над смертью и тленом, составляло ядро социалистической магии. Как пуп земли Мавзолей переживает­ся какой-то частью общества по ею пору.

Параллельно сакральному прошлому трансцендентно-магические сущности присутствовали в настоящем. Обожествление живого правителя — Сталина и выведение его образа из всякой, сколь угодно широко понимаемой, рациональности настолько, что его смерть была осознана как крушение космоса, рождало в бук­вальном смысле живого бога. Это божество переживалось ог­ромной частью общества с небывалой яркостью, во всей полноте традиционно присущих подобному переживанию культурных смыслов.

Магическое мышление доминировало в сознании официаль­ных рационалистов. А. Солженицын упоминает портного, кото­рого посадили за то, что он случайно попал иголкой в портрет Кагановича. Для всякого минимально знакомого с миром маги­ческого очевидно: здесь мы имеем дело с пониманием произо­шедшего как акта симпатической магии, где манипуляция с об­разом трактуется как элемент магического действа с целью воздействия на объект.

Для того чтобы сбалансировать картину, напомним, что в ту же эпоху в Англии, на родине Фрезера, Малиновского и других исследователей магической архаики, в стране, давшей миру яр­ких скептиков, в сороковом году крупнейшие английские маги совершали коллективные акты с целью воздействия на Гитлера, дабы предотвратить высадку немецкого десанта (заметим, что высадка десанта так и не состоялась).

Подводя черту, скажем, что без изменения общепринятого от­ношения к магии нельзя адекватно понять не только древнюю культуру, но и современность.

Дата добавления: 2015-05-09