Млн.руб. 1 страница

З

Поле для гольфа в Ардело имело отличную репутацию и было известно даже в Великобритании и Бельгии благодаря своему сложному и вместе с тем восхитительному покрытию. Находилось оно посреди дюн и озер, и лишь частые порывы ветра напоминали игрокам, что они на севере Франции, а не в какой-нибудь гавани Средиземноморья. Величественные сосны, казалось, свысока наблюдали за часто напрасными попытками соревнующихся ударить «вслепую» по лункам, абсолютно им невидимым.

Амбруаз Беллек испытывал особую симпатию к этому месту, созданному в начале века выходцами из Британии. Славящийся своим отличным ударом с восемнадцати метров, он был достойным соперником, действующим всегда аккуратно и точно. Беллек возглавлял одну из крупнейших финансовых организаций Парижа – «Bellec Investissement». В свои шестьдесят он выглядел просто великолепно! Беллек вполне мог гордиться операциями, которые были проведены в девяностые годы, когда левые приватизировали сектор услуг с таким размахом, что правые не в силах были противодействовать. Его многочисленные успешные продажи и перепродажи компаний принесли ему уважение в определенных кругах и репутацию человека с тонким чутьем.

Амбруаз Беллек окружил себя молодыми акулами финансового мира, которые досконально знали состояние французской индустрии и установленные Брюсселем правила. Он также знал, что эти правила могут запросто исчезнуть или измениться – в зависимости от суммы. Поэтому Беллек обеспечил себе тайную поддержку среди европейских технократов, которым он помогал чисто закрывать конец месяца за компенсацию в виде некоторых незаконных льгот на приобретение или продажу без соблюдения квот, предусмотренных законом, используя для этого подставных лиц и банковские филиалы Монако или Люксембурга. Беллек не был мошенником – просто он лучше других умел лавировать в дебрях европейских законов, которые, к тому же, существенно отличались в каждой стране, не говоря уже об их постояном изменении и тысячах дополнений, связанных с прогрессирующим наплывом иммигрантов с Востока.

Команда «Bellec Investissement» была отлично подкована в области информационных технологий, фармацевтики и химии, автомобилестроении, а также современной черной металлургии. Слабым местом Амбруаза Беллека, его ахиллесовой пятой, была аграрная индустрия. Торговля зерном, производство мясных продуктов, соусов, выпечка, минеральная вода – всё это оставалось для него неизвестным. Как и многие, он был зачарован успехом Антуана Рибу во главе концерна BSN, ставшего теперь «Danone». Он пристально наблюдал за соревнованиями между американскими и британскими титанами, такими как «General Food» и «Nabisco», или же между шоколадными королями «Nestle» и «Suchard».

Для этого человека, который существовал только в бесплотном мире денег и банковских счетов с бесконечными нулями, богатство, построенное благодаря земле и ее продуктам, обладало каким-то особенным, просто физическим магнетизмом. Его очень впечатлило самоубийство Зеленого Короля Рауля Гардини, аграрного олигарха Италии, создавшего семейную группу «Ferruzzi» (мировой производитель зерна, молока, оливкового масла и сои), ударившегося потом в химию с компанией «Montedison», а затем увлекшегося сумасшедшей гонкой Кубка Америки на фантастической яхте.

Самоубийство Гардини в 1993 году, казалось, лично тронуло Амбруаза Беллека, несмотря на то что он еще никогда не пересекался с этой вселенной – крестьянством. С того времени им овладело не реализованное до сегодняшнего дня желание – заняться аграрной промышленностью. Ему не хватало только ведущего специалиста. Сейчас он видел его в лице Грегуара Батая, которому назначил встречу сегодня в десять часов утра на поле в Ардело, на площадке среди дюн.

Было 9:45, и Амбруаз Беллек допивал кофе в клубе, уже полностью экипированный. Лондонский агент по кадрам рекомендовал ему Грега Батая, представив полный отчет о его профессиональной деятельности и настаивая на великолепном знании британской и американской пищевой промышленности. По словам агента, этого молодого специалиста выгодно выделяло среди остальных то, что у него было крестьянское происхождение. Он прекрасно разбирался в специфике каждого продукта, знал, как его лучше хранить и когда лучше продавать, чем отличались твердые сорта пшеницы от мягких, и много тому подобных вещей.

Амбруаз Беллек сразу же захотел встретиться с этим человеком. А сейчас он задавал себе вопрос, хорошо ли играет в гольф молодой финансист. Для него эта деталь имела очень большое значение. Гольф, по мнению господина Беллека, являл собой школу настойчивости, терпения и ловкости. В этой игре один неверный удар мог испортить всё. Хладнокровие тут должно быть неразрывно связано с физической выносливостью.

Грегуар Батай покинул семейную ферму накануне вечером, отправившись в отель в Туке. Там он забрал свою одежду для гольфа, которую не хотел везти в Крез, чтобы не подчеркивать лишний раз свое отличие от остальных членов семьи. Еще прибыв в Орли, он заказал такси, которое отвезло его сумку с формой в Туке.

Без сомнения, Грегу было бы стыдно, если бы отец узнал, сколько денег он заплатил такси, просто чтобы отвезти сумку в отель. Но, разумеется, это было лучше, чем предстать на ферме вместе со всей своей экипировкой.

Ровно в десять часов мужчина лет тридцати в форме для гольфа, с ясным взглядом и немного растрепавшимися на ветру светлыми волосами, предстал перед Амбруаом Беллеком. Рукопожатие было искренним и энергичным.

– Не хотите ли взять гольф-кар? – спросил Беллек.

– Нет, я всегда прохожу всю площадку пешком, пусть даже и пять километров, как здесь. Меня это вовсе не страшит. Но если вы хотите…

– Отлично, мне нравится такой ответ, – произнес Беллек с энтузиазмом. – Зачем играть в гольф, если не любишь ходить пешком?

Каждый со своей тележкой, они двинулись по направлению к дюнам. Через три часа они были на месте.

Партию начали прекрасно. Грег задал ход игры своим ударом деревянной клюшкой. За ним последовал Амбруаз Беллек. Оба умело избегали ударов в песчаные насыпи, в которых столько игроков потеряли надежду на достойный счет. Был зафиксирован только один неудачный удар главы «Bellec Investissement», поднявший в воздух кусочек земли с травой – Беллек благородно вернул его на место, чтобы следующие игроки тоже могли насладиться идеально ровной поверхностью поля. Что же касается Грегуара, то он после одного из ударов потерял мяч. Игра была уравновешена.

Между седьмой и восьмой лунками Беллек поинтересовался у молодого человека, каковы его профессиональные перспективы в Лондоне.

– У меня прекрасные перспективы, – ответил Грег. – Работа интересная, я хорошо зарабатываю. Но дело в том, что я намереваюсь сменить обстановку и вернуться во Францию.

– Сколько лет вы работаете за границей?

– Шесть.

– Сколько вы зарабатываете в год?

– Фиксированная ставка или премии тоже?

– Все вместе.

– Миллион евро.

Беллек присвиснул с восхищением.

– А если изменить намерения? – спросил он.

– То есть?

– Ваша цель – это Америка, не так ли?

– Совершенно верно.

– Я предлагаю вам Европу.

– Которую?

– Обе. Струю и новую. Италию и Польшу. Мне кажется, агробизнес – это ваша стихия. Специалист вашего уровня, прекрасно знающий свое дело, может покорить любые вершины.

– По правде говоря, я плохо знаком с югом Европы и едва ли лучше с востоком.

– Я ценю вашу честность, но вы недооцениваете себя. Ваша семья, я думаю…

Грегуар вздрогнул. Он не привык, чтобы в той финансовой среде, где единственными имеющими ценность связями признавались основанные на деньгах, упоминали о его семье.

– Не волнуйтесь, – произнес Беллек, заметив, что его молодой партнер нахмурился. – У меня нет вашего досье. Только статья, два года назад опубликованная в «The Economist». Там упоминалось о ваших крезских корнях. А мои корни – аверонские. Но они так далеки – гораздо дальше, чем ваши. Мой дед был банкиром в Сент-Африк… Думаю, я был финансистом уже в утробе матери!

– Я не уверен в том, что семья считает меня своим, – проронил Грегуар. – Именно поэтому я хотел бы быть ближе к ним. Показать, что их каждодневные заботы не так далеки от моих. Мы держимся за два конца одной цепи, они и я.

Когда он произносил эти слова, в его воображении вновь возникло лицо Лалы и он упустил из виду мяч, несмотря на достаточно выгодные условия для удара. На следующем заходе Грег сконцентрировался, и Амбруаз Беллек с удовлетворением отметил эту способность молодого человека.

Накануне Грегуар покидал ферму с тяжелым сердцем – из-за того, что не участвовал в той авантюре, которую затеяли его отец и братья. Да, он находился далеко, и его ежемесячный доход представлял гораздо большую цифру, чем двухлетний доход фермы семьи Батай. С полным основанием они смотрели на него как на инопланетное существо. И все же он хотел, чтобы с ним иногда советовались или хотя бы держали в курсе дела, а не ставили перед фактом. Грегуар иногда думал о них, о том, какую тяжелую работу они выполняли изо дня в день. Он добровольно вырвался из этой крестьянской среды, которая совсем не подходила ему, человеку, склонному к авантюризму. Но сейчас он хотел снова стать членом крестьянской семьи Батай, крепко привязанной к земле, вспомнить, кто он по происхождению, и не отрицать этого.

Близкие больше не посвящали его в состояние дел. Грегуар был очень обижен тем, что они самостоятельно, не желая беспокоить его лишний раз, заключили с банком кредитный договор на модернизацию своего хозяйства. Грегуар понимал, что ему придется заново строить отношения с семьей. Заново узнать ее, чтобы найти в ней свое место. И такой случай ему представился. Пищевая промышленность – что может быть лучше, чтобы иметь возможность служить интересам семейного предприятия и снова сблизиться со своими родными?

Закончив игру, мужчины – опять пешком – вернулись в клуб, чтобы утолить жажду. Амбруаз Беллек достал из кармана красивый мячик для гольфа и протянул его Грегу.

– А теперь, – с улыбкой сказал он, – мяч на вашем поле.

На рассвете того же дня профессор Джон Брэдли уже работал в своей лаборатории в Нью-Джерси, Сегодня утром он ожидал прибытия экспертов из «Mosampino», которые в течение четырех лет инвестировали десятки миллионов долларов в его исследования. И эти исследования увенчались успехом.

Джону Брэдли было пятьдесят шесть лет, и он находился на пике славы. Он по праву занимал первое место в области биогенетики животных. Именно ему наука была обязана блестящими разработками в области выведения новых рас парнокопытных и пересадки органов.

В этой лаборатории Брэдли завершил работу, которой начали заниматься еще в начале тридцатых годов в Советском Союзе. Она касалась изучения соматотропина, гормона роста, который вырабатывался гипофизом коров и запускал механизм лактации. В те времена СССР претендовал на звание ведущей державы в сфере науки. Большевики, чтобы привлечь на свою сторону крестьян, хотели увеличить производство молока, поэтому делали инъекции гормона коровам. Однако эти разработки не были завершены из-за нехватки средств у советских лабораторий.

Об этих исследованиях стало известно некоторым американским научным обществам, и они продолжили работу в данной области. Речь шла не о создании суперчеловека, а, скорее, о создании суперкоровы, конкурентоспособной, производящей не 4,5 тысячи литров в год, а 9 тысяч – благодаря искусственно поддерживаемой способности к лактации инъекциями соматотропина.

Джон Брэдли стал работать в этом направлении с самого начала своей научной деятельности. Он думал, что все кончено, когда в период эпидемии бешенства коров в Европе пришлось остановить исследования. Но поскольку болезнь затронула только тех животных, которых разводили исключительно для получения мяса, и соматотропин, в чем Брэдли был совершенно уверен, не оказывал никакого воздействия на будущих потребителей молока, в начале 2000 года ученый вернулся к своим исследованиям. На этот раз он чувствовал, что достиг своей цели. Ему казалось, что его открытие способно перевернуть весь мир. Те, кто вложил огромные суммы в его разработки, выказывали полное доверие. Они собирались обеспечить всю Европу своим революционным гормоном.

Когда сообщили, что в лабораторию прибыли посетители, три маленьких серых человечка, похожие друг на друга, словно клоны, у Джона Брэдли уже все было готово. Линии ежедневной производительности семи коров, которым в течение шести месяцев давали соматотропин, взмывали вверх на диаграмме, в отличие от уровня производительности семи других коров, которым гормон не давали и которые довольствовались тем, что мирно щипали травку на прилегающих лугах.

Представителей «Mosampino» сначала пригласили в офис профессора Брэдли. На стенах они увидели плакаты с изображениями рогатых существ, напоминающих бодибилдеров, практически в натуральную величину. Хозяин офиса поклонялся силе и мускулам, хотя сам был тщедушного телосложения. Некоторые из его сотрудников подшучивали над ним, говоря., что он и себе мог бы ввести немного чудодейственного коровьего гормона, чтобы прибавить в весе.

– Господа, – начал Брэдли, – я с гордостью сообщаю вам, что мы находимся накануне чудесного события, благодаря которому производство молочной продукции во всем мире шагнет далеко вперед. Если результаты моих работ убедят вас, а я не сомневаюсь, что именно так и произойдет, завтра мы сможем запатентовать открытие, которое будет приносить нам огромную прибыль. Доходы производителей зерна не идут ни в какое сравнение с тем, какими доходами будут обладать те, кто займется распространением соматотропина, производством которого я отныне в состоянии заниматься уверенно и стабильно. Вам остается сделать так, чтобы распространение этого гормона достигло мировых масштабов.

Услышав такое вступление, представители международной организации вздохнули с облегчением.

– Следует отметить, что это открытие вызовет огромный резонанс в странах третьего мира. Там:, где скотоводы должны содержать огромные стада коров, чтобы удовлетворить потребности в молоке, достаточно будет трех или четырех животных, поддерживаемых гормоном роста. Таким образом, наш вклад в развитие бедных стран будет весьма значительным, если мы сможем получить у мировых авторитетов здравоохранения право распространять мое открытие, доказав его безвредность для человеческого организма.

– Мы уже сообщили кабинету Больтена в Вашингтоне о необходимости проведения рекламной акции для властей Брюсселя, – объявил один из серых человечков. – Администрация Буша поддерживает нас, и в Лондоне мы тоже рассчитываем на понимание.

– Нужно также упомянуть о том, что мы занимаемся инвестированием в экономику государств, недавно вступивших в Европейский Союз, но еще не принявших санитарные и ветеринарные требования старой Европы, – добавил один из визитеров. – Мы также продвигаем проект разведения коров в Австрии и бывшем СССР. Когда наши скотоводы станут производить столь конкурентоспособное молоко, нет никакого сомнения в том, что остальные захотят получить те же преимущества от нашего открытия, чтобы бороться в равных условиях. Это должно помочь нам взломать двери Брюсселя.

– Очень хорошо, – подвел итог Брэдли. – Я вижу, вы не теряли времени даром. Это прекрасно! Следуйте за мной.

Он выдал посетителям замысловатые комбинезоны, а затем все вошли в оборудованный по последнему слову техники хлев, где загоны были расположены по обе стороны огромной кормушки, разделенной на две части, в одной из которых находился простой фураж, а в другой – початки сои и кукурузы.

– Задача состояла в том, – объяснил Брэдли, – чтобы в лабораторных условиях воспроизвести гормон роста, позволяющий корове давать максимальный объем молока, даже когда у нее уже закончился период лактации. До сегодняшнего дня нужно было забить не менее двадцати коров и проникнуть в их гипофиз, чтобы получить только одну дозу соматотропина. Ведь без генетических изменений увеличить производительность животных невозможно.

Глаза профессора Брэдли сияли. Представители «Mosampino» ловили каждое его слово. С тех пор как он, слишком поглощенный своими разработками, не преподавал в университете Нью-Джерси, ему не так часто выпадал шанс выступить перед аудиторией. И сегодня утром он чувствовал себя в своей стихии, объясняя суть исследований этим людям, которые проявляли эмоции лишь перед перспективой обогащения.

– Соматотропин коров, – продолжил он, – воздействует на вымя животного, на его печень и мышцы. Но он не угрожает ни его плодовитости, ни продолжительности жизни. Что касается потребителей молока таких коров, то могу однозначно заявить: их организм не подвергается опасности. Доказательство: в течение многих лет я провожу опыты на животных, страдающих нанизмом, то есть карликовостью, и могу вас уверить, что ни одно из них не поправилось. К их большому сожалению, впрочем…

На лице визитеров появилась механическая улыбка.

– Отныне существует возможность повысить способность взрослой коровы к производительности молока на 30–50 процентов, – сказал Брэдли. – После того как я получил копию соматотропина в пробирке, вопроса об убое коров больше не возникает. А теперь посмотрите сюда.

Профессор направился к животным, которые стояли перед своими наполненными кормушками, безразлично глядя на почетных гостей.

– Как вы можете судить по их шкуре, эти животные абсолютно здоровы. Их обследуют два-три раза в день специальным аппаратом и кормят отборным фуражом с растительными – я настаиваю – добавками.

Он сделал несколько шагов по направлению к большому листку с изображенным на нем графиком.

– Каждая из этих коров отелилась в конце года. Как видите, с января до апреля кривая идет вверх, а затем резко опускается.

Каждый мог убедиться в справедливости слов профессора, глядя на представленные показатели. Затем Брэдли пригласил гостей пройти в другой конец помещения.

– На этот раз перед вами коровы с такой же блестящей шкурой и тоже отелившиеся в декабре. Единственная, но существенная разница состоит в том, что каждую неделю после отела я делал им инъекции. Трудно поверить, что маленький укол в ухо творит такие чудеса.

О чудесах свидетельствовала горизонтальная линия, находящаяся вверху большого листа ежедневной производительности.

– Как известно, – продолжил Брэдли, – топливо для обычного автомобиля и для гоночного болида разное. Поэтому наши суперкоровы не довольствуются овсом, пусть и витаминизированным. Для поддержания отличной формы им необходима смесь высококачественного маиса и сои с равнин Запада, если вы понимаете, на что я намекаю…

– Я понимаю! – воскликнул наименее серый из троих маленьких человечков.

– Отлично! Благодаря этому чудесному гормону мы повысим зависимость скота всего мира от нашего зерна. Наша смесь из маиса и сои будет на каждой ферме!

Еще немного – и Брэдли сорвет овации. Немногочисленные присутствующие одобрительно закивали.

– А теперь, – сказал один из визитеров, – нужно найти отправную точку в Европе. Экспериментальное хозяйство, которое станет нашим настоящим Троянским конем.

– Или, скорее, Троянской коровой, – подхватил один из коллег, пытаясь сострить.

– Но это будет незаконно! – запротестовал Брэдли. – Я надеюсь, вы отдаете себе в этом отчет. Нельзя действовать ни тайно, ни силой. Нужно убеждать. Побеждает тот, кто способен убеждать!

На этом они расстались. Того, кто оказался не таким безликим и серым, звали Билл Дженкинс. Он учился в Лондонской экономической школе и два года провел в Париже, где познакомился с неким Грегуаром Батаем, которого друзья в шутку называли крестьянином. И сейчас Дженкинс вспомнил о нем.

У дона Мельчиорре были свои привычки, и менять сложившийся к семидесяти годам образ жизни у него не было никакого намерения. Каждое утро он вставал очень рано и отправлялся завтракать. В огромной кухне своего замка в Бертоццо, неподалеку от Милана, он в одиночестве совершал ежедневный ритуал: поставив перед собой большую чашку ароматного кофе, он с упоением слушал оперу «Дон Карлос» или «Аида» маэстро Джузеппе Верди. Этим утром он отдал предпочтение «Аиде» – такой же легкой и игривой, как тот светлый и солнечный день, который занимался сейчас над равниной реки По.

Черты лица дона Мельчиорре были четкими – несмотря на его возраст. Гладкая кожа, точеный подбородок, благородной формы нос, который во Франции непременно дал бы повод считать дона Мельчиорре потомком знатного рода. В этом короле сельского хозяйства чувствовалась порода – явление крайне редкое в Северной Италии, где жили только автомобилестроением. Он же нашел свое место под солнцем, превращая зерновые в хрустящие хлопья для больших и маленьких, а подсолнухи – в топливо.

За тридцать лет группа «Verdi», названная так в честь кумира дона Мельчиорре, вышла на первое место в пищевой промышленности Италии и стала одним из основных европейских поставщиков зерна, масла, минеральной воды и особенно молока, которое обрабатывалось при высокой температуре и разливалось теперь в прямоугольные пакеты, а не в бьющиеся бутылки, что сильно увеличило доходы компании.

Однако мечты дона Мельчиорре этим не ограничивались. Он дал имя Верди своему успешному предприятию еще и потому, что судьба ребенка из бедной семьи, которому в свое время отказали в должности органиста в родной деревне и который затем покорил целый мир, напоминала ему его собственную. Выходец из семьи с весьма скромным достатком, дон Мельчиорре строил амбициозные планы по распространению своей продукции, как и Верди, который покорил своей музыкой все человечество.

Каждый большой успех группы ассоциировался с произведениями итальянского гения. Например, хлопья для завтрака от группы «Verdi», которые соперничали отныне с американской фирмой «Kellog’s», были известны под названием «Rigoletto», которое очень нравилось детям. Покупка овсяных хлопьев «Rigoletto» – вот что поднимало настроение миллионам детей, независимо от того, были они американцами, норвежцами или французами. Старик Мельчиорре обладал завидным чутьем в сфере маркетинга и за километр чувствовал, на что нужно делать ставку.

Его легкое оливковое масло первого холодного отжима, которое продавалось словно марочное вино, называлось не иначе как «Травиата». А отличное молоко, которое, как надеялся дон Мельчиорре, завоюет всю Европу, носило название одной из его любимых опер – «Трубадур».

Завоевать Европу… Под сводами кухни звучала «Аида», а хозяин дома нервно постукивал пальцами по деревянному массивному столу, вырезанному из красноватой древесины клена еще его предками. Завоевать всю Европу – это была его мечта. Но чтобы она осуществилась, нужно было поднять производительность, а предприятия Северной Италии находились практически в состоянии кризиса. От южных филиалов вообще не стоило ожидать чудес. В Италии Север всегда работал на износ, чтобы Юг мог вести тихое и спокойное существование.

В течение долгих месяцев дон Мельчиорре рассматривал возможность заключения договоров с производителями из соседних стран, таких как Швейцария и Франция, которые поставляли бы ему молоко по выгодным условиям. Но для этого нужно было представить полный отчет о размере своего состояния и источниках дохода, что совсем не устраивало итальянского магната, поскольку ему пришлось бы платить слишком высокие налоги, чего дон Мельчиорре не мог себе позволить – ведь ему было необходимо сохранить конкурентоспособные цены.

Сегодня утром он прокручивал все это в голове, не видя пока никакого выхода из создавшегося положения и не подозревая о том, что в лаборатории Нью-Джерси и на одной из ферм в центре Франции мог найти союзников. Дон Мельчиорре чувствовал, что не хватает какого-то фрагмента, человека, который мог бы связать все это воедино. Грег Батай – вот кто был ему нужен, но самое заинтересованное лицо еще не знало, примет ли молодой специалист предложение Амбруаза Беллека.

Закончив завтрак, дон Мельчиорре твердым шагом вышел из кухни и по выложенной гравием дорожке направился в свой кабинет с видом на тихое озеро. Еще не было восьми часов, а он уже сидел за компьютером, просматривая сводную таблицу с ежедневными показателями его бизнеса в каждой стране, с выделенными красным годовыми данными. Одно было очевидно: 2003 год был очень продуктивным, наверное, самым продуктивным со времени основания группы «Verdi» в 1959-м. Это был год подписания Римского договора и начала проведения общей аграрной политики.

Входя в состав Крестьянской конфедерации Италии, дон Мельчиорре боролся за то, чтобы его страна вошла в «зеленую» Европу, хозяевами которой являлись Франция и Германия и которая была практически закрыта для южных стран. Как только Италия стала полноправным членом союза и получила возможность официально согласовывать цены, он сразу же модернизировал множество ферм, везде внедряя использование «серых малышей» – тракторов, которые буквально совершили чудо в послевоенной Франции в рамках плана Маршалла, который на Италию, платившую по счетам за союз с Гитлером, не распространялся по указанию Вашингтона.

Поэтому изначально группа «Verdi» создавалась как огромный кооператив по взаимопомощи и распространению высококлассной сельскохозяйственной техники, давая в долг семена и оборудование мелким крестьянам и получая высокие проценты с полученных урожаев. Поэтому уже в семидесятые годы дона Мельчиорре стали сравнивать с Агнелли и, позже, с Раулем Гардини. Однако он отличался удивительной скрытностью, нежеланием видеть в газетах свое фото и зорко следил за тем, чтобы никто не публиковал цифры, которые хоть что-то могли сказать о его состоянии. Все, что нужно было дону Мельчиорре для счастья, – это быть абсолютно уверенным в том, что его жизнь – тайна за семью печатями. Крестьянин в душе, он неодобрительно относился к стремлению выставлять напоказ свое богатство.

Его жена, донна Луиза, родила ему троих дочерей, брюнеток со смуглой матовой кожей, с глазами, напоминающими спелые вишни. Две из них были замужем за бизнесменами из Милана и практически не приезжали в Бертоццо, потому что считали замок слишком мрачным и скучным. Младшая же, Орнелла, наоборот, принимала активное участие в жизни группы «Verdi». Она обожала своего старого отца, благодаря которому о курсе сои на чикагской торговой бирже ей было известно гораздо больше, чем о том, как следует наряжаться, кокетничать, общаться с молодыми людьми.

Дон Мельчиорре уже давно воспринимал свою супругу как прислугу или как старую привычку, несмотря на то что она была младше мужа на десять лет. Дочь Орнелла и бизнес занимали все его мысли и чувства. Если у дона Мельчиорре когда-нибудь и возникала мысль о том, что у него нет сына, он тут же отгонял ее, успокаивая себя тем, что молодая девушка была достойной наследницей своего отца, креативная и упрямая, очень амбициозная и понимающая все с полуслова.

Экран компьютера показал хозяину группы «Verdi», что для сектора продаж зерна предыдущий день был великолепным – от вовремя занятых позиций на рынке до поставок муки в пекарни.

Просмотрев новости, дон Мельчиорре отметил, что во Франции накануне разгорелся серьезный конфликт между производителями молока и кооперативами, которые хотели снизить цены сборов. Говорилось о потере предполагаемого дохода в сотни миллионов евро в этом секторе, ослабленном снижением спроса. Кризис затронул граничащие с Италией районы. Хозяин группы «Verdi» распечатал новость и прочитал ее еще раз.

Затем его взгляд остановился на картине, украшавшей стену его кабинета в течение уже долгих лет. Она представляла собой роскошное образное изображение лета, увиденное знаменитым живописцем Арчимбольдо, творившим в эпоху Габсбургов. Арчимбольдо, как и дон Мельчиорре, был миланцем по происхождению. Свою профессиональную деятельность художник начинал с украшения витражами главного собора их прекрасного родного города. Посетители всегда говорили о впечатляющем сходстве между хозяином дома и мужчиной, изображенным на картине Арчимбольдо. На ней был нарисован человек зрелого возраста с почтенным профилем, лицо которого было создано из изображений винограда, слив, яблок, орехов, баклажанов и чеснока. Глаз персонажа – такой же черный, как у хозяина, – спелая вишня, рот – слегйа приоткрытый стручок гороха, щека – сочный персик, а нос – простой кабачок. На месте подбородка находился перец. Пучки цветов и колосьев пшеницы заменяли густые брови, а одежда соткана изо ржи.

Ни за что на свете дон Мельчиорре не променял бы эту картину ни на одно из современных полотен, украшающих офисы крупных промышленных магнатов. Он хотел оставаться как можно ближе к земле и ее плодам, а в слиянии человеческого и растительного в этой картине было нечто притягательно языческое, хотя он всегда исправно посещал капеллу Бертоццо, не пропуская ни воскресные службы, ни великие праздники.

На мгновение взгляд дона Мельчиорре утонул в картине Арчимбольдо, но внезапно лицо его прояснилось, будто патрона осенила блестящая идея.

После своей лондонской ссылки Грегуар с наслаждением вдыхал воздух Парижа, несмотря на то что столица не была для него родным городом. Выйдя из отеля, который находился в квартале Оперы, он прогулялся по Большим бульварам, а затем устроился на террасе кафе, предварительно купив несколько газет.

Несмотря на то что была середина рабочей недели, Грегуар чувствовал себя словно в отпуске. Всего только восемь часов утра, а солнце уже припекает вовсю это лето выдалось жарким. Июнь подходил к концу, и молодой человек не мог понять, как он мог такое долгое время находиться вдалеке отсюда: сначала в Токио, где его бурный темперамент не мог найти выход в обществе сдержанных японцев, а затем в Лондоне, где ему пришлось потратить уйму времени, чтобы отыскать какое-то очарование в тумане, смоге и задымленных пабах.

Дата добавления: 2015-05-29