Темные воды Атлантики 2 страница

— Извините меня, сеньор, я никогда полностью не понимал длинных и двоесмысловых речей. В них я слабо ориентируюсь. Кто вы?

—О-о, прошу прощения, сеньор,—страстно произнес говорящий. Будто и вправду это было той темой, о которой знает каждая домохозяйка.—Я есть, месье Боднар, Морэ де Боднар.

— Простите, месье,—монах встал, подошел к рядом стоящему креслу и уже как-то даже спокойно для еще не совсем определенной обстановки сел в него. —Не тот ли ловкий комиссар Боднар, который с миллионами, конфискованными у бандитов Марселя, исчез из города в неизвестном направлении.

Лицо месье выразило большое удивление и где-то даже растерянность.

—Вы меня поражаете, сеньор. Откуда вам это может быть известно?

— Газеты не один раз писали про вас.
—Невероятно. Как вам попали эти газеты, а второе:

как вы умудрились запомнить меня. Но, если вы помните статьи, наверняка поняли, что мне оказалось не под силу воспрепятствовать деятельности преступных организаций Марселя. Я оказался слабее не столько духом, сколько поддержкой властей города. А ведь пост, занимаемый мною во Франции, был повыше, чем здесь. Но... Один в поле не воин. Государственные институты власти заблокированы. Я не представляю, как можно бороться за правду с людьми, которые сами ложью, шантажом, угрозами, насилием отстаивают себя. Но... Понимаете. Пусть мелко, но в силу своей определенности помогаю там, где еще могу помочь. Возраст требует осторожности. С годами более ценишь свою жизнь, как и жизнь других. А вот вы, молодые, не осознаете этого очень полезного чувства. Сыграли на руку

—Это я понял, сеньор-месье. И понял, что само взрослое население не поддерживает радикальных требований молодых.

— Нельзя с лету подрывать гражданские устои, сложившиеся веками, за какой-то месяц горлопанства на площадях. Тем более необоснованно хвататься за оружие.

—Почему же гражданские устои, сложившиеся веками, не обеспечивают жизнь людям, не имеющим работы, жилья.

—Ты меня так спрашиваешь, будто я президент.

—А почему вы тогда против законных прав живущих? Они же не требуют себе хоромы. Только постоянной работы.

—Легко сказать—работы. А где ее всем взять?

—Власти никогда не утруждают себя проблемами решать в пользу неимущих. Но требуют от них полного соблюдения законности. Какой законности? Гибнуть от голода, холода. Но на это и зверь не идет. Тем более человек, имеющий развитое мышление бороться за свое выживание.

—Для этого есть парламентские пути давления на власть.

—У вас разве рабочие в парламенте сидят?

—Есть еще международное влияние. Вы своим удачным примером баламутите взъерошенных подростков. Они за вами сломя голову идут на любые авантюры. Истории не докажешь, что эти жертвы нужны народу.

—Месье Боднар, спасибо вам за подробные нравственные реляции. Но я уже вроде бы как и вырос, и осознал себя в той степени, чтобы понять: что без борьбы сами власти и шага не сделают, чтобы выделить неимущему народу часть бюджетного пирога. Только противостояние, опасность больших катаклизмов и потерь вынуждает их лавировать и идти на компромиссы. Все же катастрофический хаос в России научил богатых в Европе в Северной Америке делиться хоть малой частью, чем терять все вместе с жизнью и свободой. Бог вех от рождения делает равными. Все остальное от лукавого. Никто не узнает, в какой степени правильно или неправильно свершилось свершимое. В любом случае те освобожденные бесконечно благодарны судьбе за происшедшее. Сейчас я знаю, что там все закончилось благополучно. Люди на свободе. По какому праву гражданские устои, сложившиеся веками, позволяют людей без суда и следствия бросать за решетку, а многих ваши полицейские расстреливают на городских свалках. А те, освобожденные из лагеря, не впадают в правовую меланхолию по законности или незаконности свершенного. Это их судьба, и они от бога имеют право на отстаивание своей лучшей доли, не быть униженными, не позволять, чтобы их удушали в ваших же цивилизованных концлагерях.

—Да, да,—поторопился согласиться француз,—все это так. Где-то оправдываются и вспышки насилия. Жизнь это бесконечная борьба. Борьба без правил. И поэтому я здесь, чтобы предупредить: для вас, лично, она не закончилась с отплытием от берегов Бразилии.

Рус, как всегда, после фраз подобного содержания, промолчал. Немного помолчал и месье.

—Конечно, вы еще не знаете, кто ваши преследователи и враги.

Монах снова промолчал.

—Хм-м.—Почему-то сомнительно забурчал француз, что-то интенсивно прикидывая в уме. — После вас, наверное, и я стану столь же легкомысленным. Не анализировать действия своих врагов.

—У меня нет времени. Нет никакой информации. Я благодарен судьбе за то, что успеваю иногда оторваться от преследователей на расстояние, которое позволяет подготовиться к следующей встрече.

—Логично. Хотя и неконкретно. Но, вдобавок ко всему, имею честь проинформировать вас, что по вашим следам бегут большой сворой обиженные наци, организованные отряды земельной олигархии, и,—тут месье немного замялся,—наверное самое опасное—«эскадроны смерти».

Кто это такие?

—Это кадровые полицейские в обход закона создали собственное образование для более успешного противодействия организованной преступности и защиты своих меркантильных интересов. Но они очень часто преступают закон, отчего сами становятся на криминальный путь. —Вы замечаете? Сами властные структуры организовываются в банды. А бедняков, неимущих обвиняете во всех возможных грехах.

—Здесь мне нечего ответить. С этим власти должны

бороться.

—И вы верите в это?

—Приходится верить. Если и есть что для человека самое постоянное и надежное—это верить.

—Вы можете верить. Вы сами властная структура. Вас не затронут оргии полицейских.

—Не скажите. Если что не так, и меня пристрелят так же, как и любого, кто им мешает.

— Извините месье, может это звучит немного непривычно, но мне в общем Америка показалась гораздо спокойнее, чем Китай.

—Не знаю, что с чем сравнивать. Может вы относительно недолго побыли здесь, но... Не буду зазря распространяться. Я только свидетель и анализатор происходящего. Вы, непосредственный участник: обвинительное лицо для закона. Поэтому и мое мнение для вас будет более, чем относительным. Кабинет, конечно, более спокойное место для анализа, чем поле брани и ежеминутность опасности. Поставлю вас в известность: я был тот комиссар полиции, который изучал место происшествия после демонстрации плебса и место, где, по словам свидетели, какой-то неизвестный китаец дрался с бандой хулиганствующих молодчиков, а потом их перестрелял кто-то со стороны. Я думаю, понимаете движение моей мысли. Вы в протоколах следствия проходите, как лицо неизвестное и неожиданно появившееся. И, заметьте, совсем случайно. Если большая группа китайцев на демонстрации конкретно описана, то ваша личность выпадает из протокола как по национальности, так и по гражданству. И даже, если вас по чьим-то словам запротоколируют, без фактов, без свидетельств, ни одна страна вас не признает. Понимаете: ни одна. Вас даже в тюрьму ни одна страна не примет. Большое ли это утешение для беглеца.

—Не рассуждайте так просто, месье, меня есть кому принять.

—Прошу прощения, сеньор, может я не так выразился. Это моя прямолинейная протокольность. Я не должен был этого говорить, так как мои предложения смахивают на запугивание и дознание. Буду краток: я здесь по просьбе мистера Маккинроя. Я должен помочь вам довезти вашего раненого товарища до пункта назначения этого парохода. В каютах плывущей посудины имеется двадцать девять членов немецкой общины с большим военным прошлым. У нас они проходят под грифом «наци». В основном это офицеры-боевики. Среди них есть и наемники. Цифра для сугубо гражданского корабля очень внушительная. Такой бригадой можно захватить все судно. Я взял с собой двух офицеров. Думаю, совместными усилиями сможем предпринять положительные для вас действия. Мы знаем противника. Знаем каюты, в которых они разместились, и трюм, где собираются на перекличку.

—Спасибо комиссар. Но как вы представляете нейтрализацию такой внушительной компании. Корабль ограничивает и возможности, и маневры. Я пока не представляю своих дальнейших шагов.

—Я тоже не представляю. Все зависит от внешних обстоятельств. Я вам оставляю десять тысяч долларов от господина Маккинроя. Они вам будут не бесполезны. Мне также известны каюты, в которых расположились парни из немецкой общины. Мы будем за ними приглядывать. Вот вам список кают.

Рус бегло глянул на цифры. Там значилась и каюта, которую он вчера вечером посетил. Оставалось еще пять номеров. Три на верхней палубе и две на нижней.

—Многовато их, господ, на одного раненого. А что вы скажете про «эскадрон смерти»?

—Одного офицера полиции я уже повстречал в ресторане. Двух его спутников вычислили на верхней палубе. В ближайший вечер будем знать стальных. Знайте: данные по полиции идут от мистера Маккинроя. Он на материке делает свою работу. Имейте в виду, эти полицейские очень жестокие люди. У них власть. И нет никаких ограничений. Они очень опасны. С ними надо быть очень осторожными.

—Их каюты известны?

—Да. И одна на твоей палубе. Через три каюты слева по проходу от вас.

Рус сначала хотел спросить: все ли в одном номере. Но промолчал. По ходу беседы у него созрел свой план продолжения нейтрализации врагов. Давать повод постороннему для всяких подозрений, хотя вроде бы и надежному человеку не стоило. Француз поднялся.

—Откланиваюсь вам, сеньор. Сейчас мне необходимо в бар: встретиться со своими людьми. Думаю, что и вам удобнее и безопаснее самому меня находить. С часа дня до двух я в ресторане на верхней палубе. С семи вечера в баре над. вами. В десять на открытой палубе. С двадцати четырех до шести утра должен быть в своей каюте напротив раненого. Думаю, для контакта со мной вам очень поможет ваша маленькая девушка.

Месье Боднар еще раз галантно откланялся.

Глава четвертая

Только к девяти вечера подрулил Мин с двумя Китайцами эмигрантами к становищу монахов у моря. Суровый Ван долго смотрел на лукавые рожи китайцев, пока дал знак говорить.

—Уважаемый Вана, ваша товарищ был на носилках транспортирован на большой корабль. Корабль пашел Африка. Кейптаун порт. Все хоросе.

—Мин,—недовольно заговорил Ван, —это все, что они могут сказать?

—Носилки Сен Ю сопровождал человек в белом халате, старушка, очень молодая девушка. —Более обстоятельно повествовал схимник.

Ван повернулся к эмигрантам.

—Подозрительные ошивались рядом?

Китайцы отрицательно закивали головами.

—Только грузчика, только матроса, Большой Вана.

—А полицейские, шпионы,—выуживал сведения Ван.

—Все хоросе. Все хоросе. Больше нет никто. Народ хоросий, пассажирский другой дверь ходил.

—А почему это вы так плохо на родном языке говорите? — пристально разглядывая собеседников, давил авторитетом Ван.

—Мало рядом земляк. Говорить не с кем.

—Но ваши хари, ребята, не говорят о том, что вы подолгу молчите. Зубы у вас острые. Ну что ж. И на том спасибо. Ваше дело дальше присматривать за обстановкой на полицейских участках. Собирать всю возможную информацию из газет, журналов, радио. Всем эмигрантам передайте, чтобы на год притихли и никуда не высовывались. Пусть все сваливают на приезжих из Тайваня. Сыщики ратуют за то, что древние ханьцы втерлись не в свои дела. Всех молодых, безработных, на ближайшее время отправьте в провинции на сезонные работы.

—Все понял Большой Вана. Будет сделано. Все.

—Ступайте. Будьте осторожны. Враг он и здесь враг.

Мин повел китайцев к машине.

—Рус на корабле —это несомненно,—думая, проговорил Коу, когда эмигранты удалились на значительное расстояние.

—Иначе и не может быть,—подтвердил Ван, но дополнил,—незаметно, без надлежащих документов доставить на корабль раненого невозможно. Тем более на носилках. Я пока не вижу никаких путей помочь Русу. Шансы у него на лайнере ничтожные. Но получается: без посторонней помощи брату не удалось бы никогда попасть на корабль. Кто-то на его стороне. Но кто? Представить даже не могу. Наверное, зря погибнет доктор, старушка, эта молодая девица. В темных палубных безлюдных проходах, каютах не особо побегаешь. Да и китайцы привезли нам информацию, которую с головы мог высказать и ребенок.

—Но для нас главная информация, что брат на корабле.

—Главная. Но для нас она как отрезанная. Чем мы можем помочь? Если б знать, кто окажется на корабле его противником. Все это очень и очень смахивает на ловкую, хитрую ловушку.

Ван угрюмо смотрел на темное море.

—Надо решать, что делать. Мы тоже без транспорта. Надо быстрее добираться до Кейптауна. Самолет. Вертолет. На лайнере есть площадка для вертолета?

—Есть. Но корабль уже на таком расстоянии, что вертолет не долетит. Нам лучше продвигаться к северу до первого порта. Там что-нибудь найдем. Отсюда же следует быстрее исчезать. Полиция, политическая полиция, сыщики, карабинеры все на ногах.

Ван молча кивнул, посмотрел куда-то в далекое бездонное небо.

—Иного пути у нас нет.

Глава пятая

Штат Дэлавэр.

Старинный замок с высокими сводами, острыми башенками. Серый гранит. Полутемный парадный холл.

Реже попадает в поле нашего общественного зрения седовласый господин с неторопливыми манерами высших аристократических кругов: лордов, имеющих не только имя, но власть: финансовую, политическую. Право первого голоса на страницах популярнейших газет и журналов. Правда голос их там проходит через вторые, третьи руки, но ни в коей мере не меняет своей интонации, требовательности. «Клуб—40». Сей спокойный господин, который уже неоднократно на страницах нашей неспокойной книги принимал мистера Маккинроя,—Первый Координатор Почтенного клуба. Ему под сто. Глаза выдают вековую усталость жизнью. Но его ранг требует деятельности. И сейчас, он в который раз слушает сэра Маккинроя, который приходится ему внучатым племянником по материнской линии.

Внутренне он и хотел бы сесть с родственником у камина, по простому выпить пару бокалов сока, выслушать без предубеждения занятные истории о монахах. Но главенствующий этикет требовал сохранения всех субординации их надправительственного клуба. И он сидел с ровной осанкой в древнем кресле, на котором в свое время гордо восседали его предки. Слушал сэра Маккинроя. А сэр Маккинрой также гордо восседал на противоположной стороне длинного церемониального стола, старательно выкладывал:

—...Мне думается, что при всей монашести Руса, при всем его духовном тяготении и уважении к отцам, он все более становится инородным телом в их анклаве. Сказывается и скрытое предубеждение родственных монастырей. Рус среди молодых монахов Тибета становится живой легендой наравне с Большим Чемпионом. А это, вы знаете, на старческие умы соседей—удар по традиционному авторитету. В сумме около семи лет вне стен монастыря, вне пределов Поднебесной. Он уже не так мыслит, не так делает. Хотят этого опекуны или нет, они вне границ влияния на него. Время берет свое. И первый камень, пусть маленький, с песчинку, первые сомнения в верности однообразия бытия вложил в него его родной дядя в Южной Корее. Все последующие годы волею судьбы и странствующего рока отделяли его от монастыря не только физически, но, можно сейчас смело утверждать, и духовно. Уровень его мышления, пространственность, широта восприятия стали более мирскими, чем схимническими.

Координатор почти незаметно кивнул подбородком, показывая, что он согласен с доводами племянника и хочет вставить свое слово.

—Друг мой, а на чем основаны именно эти ваши утверждения?

Маккинрой также поклонился, и, не меняя тона высказывания, продолжил.

—Основаны на том, что, уже второй раз попадая в поле зрения и преследования противников, Рус не сближается с группой поддержки из монастыря, в которой находится и его ближайший по духу и по поведению, монастырский брат Большой Чемпион Ван. У них почти одинаковые линии жизни, которыми снабдила их судьба. В Китае это два самых больших странственника, и симпатии, уважение их друг к другу невозможно определить словом. И на закате своих лет, Ван никогда не отрекется от Руса, который в принципе продлил и наполнил существенной гаммой бытия бурную опасную жизнь Чемпиона. Рука лорда снова остановила выразительную речь эксперта.

— Никак не ожидал я, что вы так глубоко и проникновенно сможете анализировать существование далеких от нас людей, в общем-то ничем особенным не выделяющихся из строя общей массы живущих, старающихся жить тихо и неприметно для человеческого общества. Кто, когда вообще слыхал о монахах Китая? Только их внутренние летописи, да еще враги. Меня это убеждает, сэр Маккинрой, что со временем вы сможете положительно присутствовать на заседаниях нашего клуба и координационного комитета. Чутье моих лет подсказывает, что в немалой степени вам будет способствовать этот неизвестный юноша: без рода, без племени, без родины.

—Я очень благодарен вам, милорд, но я так далеко еще не заглядываю.

—Трудно заглядывать вперед, будучи молодым. Но это я так, к слову. В жизни все быть может: и быть того не может, чего не может быть. Уровень вашей логики должен обеспечить вам авторитет. Меня это положительно успокаивает. В нашем полезном клубе с годами теряется жизнеутверждаемость логической мысли. У нас много ястребов, но мало серьезных непредубежденных аналитиков. Они настойчиво полемизируют критериями войны. У нас мало голубей. Они слабы в доказательстве, в отстаивании миролюбивых основ. Все так ужасно боятся коммунистов, что кроме вооружения, подготовки к войне ничем их увлечь нельзя. Один только Никсон сейчас противится общему давлению военных. Мы ему разрешили в прошлом году съездить в Москву, прозондировать почву насчет мирных соглашений и взгляда лидеров коммунистов на глобальные проблемы Земли. Его доклад дает оптимизм в том, что не все так страшно и обреченно, как пишут наши аналитические газеты. Но больно сознавать, что наши старческие головы в комитете помешались на грядущей войне и спешно к ней готовятся. Семьдесят третий год двадцатого столетия от Рождества Христова, седьмое тысячелетие цивилизации от сотворения мира:—что-то пора основательно переосмысливать и изменять. Не то новый виток очередной цивилизации начнется с того же, что и десять тысяч лет назад. Военная наука подходит к тому порогу, когда кроме разумного мира, ничем иным мыслить нельзя. Все прочее преступно по своей сути. Когда горит лес, все дружно бегут из него. Куда нам бежать? Как вы думаете, сэр Маккинрой, с чего можно начинать говорить с нашими ястребами, отстаивая принципы мирного сосуществования всех наций на земле.

Первый раз Первый Координатор при Маккинрое заговорил откровением мысли. Полковник понял, что его далекий дядя видит в нем фигуру, способную отстаивать его помыслы. И даже, если сейчас он не сможет дать приемлемый ответ, милорд не станет его за это укорять или поторапливать. Но сам Маккинрой уже имел на это счет свои рассуждения, с которыми еще ни с кем не делился.

—Я полагаю, сэр, —вдумчиво начал он, —начинать надо с того, что СССР не так силен, как доносят наши агенты. В газетах пора давать иную характеристику. И, наверное, правильнее было бы начинать экономическое наступление на Советы. Это в отдаленной перспективе. А в ближайшей, и это мое окрепшее мнение, начинать надо и немедленно, с окончания войны во Вьетнаме. Разговоры о мире можно начинать только с окончания всех войн. Я был несколько раз во Вьетнаме на месте боевых действий, сильно ощущал это непреходящее чувство неправедности того, что мы там делаем. Стыд, никчемность самого дела. "Находиться там, имея совесть и возможность влиять, очень трудно. Америка потеряет себя и не сможет остаться авторитетным государством, если будет с обреченностью армейского капрала маршировать по вьетнамским джунглям и болотам, требовать соблюдения условий мирного сосуществования от других. Мы становимся столь одиозными, столь нарицательно отрицательными, что наше глухое упорство восстановит против нас даже союзников и будет на руку коммунистам. Эта война не дала нам ни одного плюса. Только кровавые минусы: политические, экономические, моральные. Народ ропщет, деградирует, уходит в себя, раскалывается на два больших противостоящих лагеря. Кто и под какими идеями их потом объединит? Это все может обернуться большой трагедией для нации. Если Америка желает оставаться великой, она не должна вести войны. Никакие. Тогда за нами потянутся народы. Не за коммунистами.

Координатор медленно сомкнул веки.

—Сэр Маккинрой, очень трогательно и больно. Вы сможете также сильно высказаться на большом совете?

—Я не специалист выступать перед большими аудиториями; но, если это нужно уважаемому совету, я найду нужные слова.

Милорд слабо улыбнулся.

—На моей памяти, по-русски, так резко правду матку рубил советский лидер Хрущев. Очень прямой и громкий человек. Но он немного знал нужных слов. Кроме силы выражения у него начисто отсутствовала логика доказательности и тем более учтивости. А у вас в слове есть уважение и к слову, и к тем, к кому оно относится. —Первый Координатор некоторое время помолчал. —Это ценится.

И сильно, и доказательно. Хорошо. Эксперты проработают детально этот вопрос. Война, конечно, войной и будет: и малая, и большая. Как нам сделать, чтобы мы не теряли своих позиций. Чтобы наши уважаемые ястребы не смогли выдвинуть более-менее весомые аргументы в защиту своих интересов.

По жесту Маккинрой понял, что пора ему вступить в разговор.

— Первое: Советы съедят себя сами. Плановая экономика, в руководстве которой сидят дилетанты и воры, никуда кроме как к стагнации не приведет.

—Это сейчас. А, если через пять-семь лет в правительстве обоснуются здравомыслящие, честные специалисты?

—При Сталине сохранялась честность поднадзорная, из-за страха быть расстрелянным. При Брежневе порядочны находятся на самых низких ступеньках руководства. Им никогда не подняться даже на уровень среднего звена. Серые крысы и близко не подпустят их к своим теплым бесконтрольным кормушкам. Мы следим за кадровыми перемещениями в СССР. Передвижки на всех ступеньках иерархической лестницы объясняются только карьеризмом, личной преданностью поголовно всех страждущих заиметь место под солнцем. Ни о какой селекционной работе с талантами для руководства речи нет.

—Что-то экономические и политические отделы ЦРУ мне такую информацию не предоставляли.

—Они еще собирают материалы, анализируют. Я немного опережаю в выводах, в предсказаниях. Раньше этот вопрос был менее существенен, сейчас же в руководстве, производстве, науке кадровый вопрос принимает принципиальный вес государственной силы.

Первый нажал кнопку селектора.

—Предупредите директора ЦРУ, чтобы он через два часа был у меня.

Посмотрел на Маккинроя.

—Сэр, сохраните этого молодого монаха. Я бы хотел его увидеть вместе с Большим Чемпионом, настоятелем. Мне Нравятся эти люди.

—Для этого необходимо, чтобы полковник Динстон был в Вашингтоне и никуда не отлучался. Me вообще непонятно, чем досадил ему монах, что он так долго и упорно за ним гоняется. Для меня это какая-то досадная тайна.

—Я вызову его начальников, поговорю с ними. Мне тоже начинает надоедать эта подозрительная, ничем необоснованная возня. Его миссией в свое время был Тибет. Южная Америка совсем не то направление, где должен был находиться полковник в последний месяц. Я дам указание группе анализа и надзор, они проследят последние его семь лет: кто направлял его и куда. Итоги его работы. Встречи с различными лицами.

Маккинрой понял, что аудиенция закончена. Поднялся. Поклонился и в сопровождении дворецкого покинул пределы замка. На небольшой полянке его ждал четырехместный вертолет. На нем он быстро перелетел к большому частному аэродрому. Откуда «Боинг» с экспертом на борту взял курс на Рио-де-Жанейро.

Первый Координатор вызвал сотрудника по спецобеспечению.

—Весь разговор записан?

—Да, милорд.

—Сделайте монтаж тех его участков, где сэр Маккинрой обосновывает слабости будущего СССР.

—Будет сделано, милорд.

—Завтра к десяти дня они должны находиться у дворецкого.

—Будет сделано, милорд.

Глава шестая

Но Рус, мало следовал советам сочувствующих. Номера кают, неосторожно предоставленные месье Боднаром, завладели его умом. И сейчас он более подумывал, как самому нейтрализовать контингент опасных пассажиров, которым вовсе не место было на этом сугубо мирном гражданском пароходе. Предостережения об опасности его менее всего отвлекали. Если противник опередит, к чему тогда предостережения: тогда он погибнет наверняка. Погибнут близкие ему люди. Расстроить ряды врагов: внести панику, страх, сумятицу в головы пока еще ничего не подозревающим парням из наемников и наци—это позволит выиграть и время, и может быть выиграть весь круиз до самого Кейптауна. А там... Оружие есть. Пострелять можно будет. Первые пятеро из бригады наци уничтожены: пусть мечутся, пусть ломают головы, в чем дело. Когда оставшиеся обнаружат пропажу, откроют двери в каюту, смертельный шок долго будет держать их за горло. Это удержит их от немедленных, авральных действий против раненого. Прикидывая, что можно предпринять в отношении оставшихся, вспомнил про упомянутых полицейских, членов «эскадронов смерти», которые находились через три каюты от номера Сен Ю. Очистить палубу, на которой находился монах, следовало в первую очередь.

Для удобства слежения за пространством коридора Рус напротив своей каюты немного выше к потолку приладил два небольших зеркальца так, чтобы из каюты наблюдалась вся площадь коридора в обе стороны.

Корабли и пароходы почти всех классов Рус изучал на базе в Корее. И способ передвижения вне борта от иллюминатора к иллюминатору был разработан специалистами спецслужб относительно давно. Поэтому в каюте у него имелась специальная оснастка. Не более часа понадобилось Русу, чтобы подготовить крепежи с крюками, веревки и на исходе второго часа вечером заглянуть в каюту к полицейским с моря. Там возбужденно расхаживало двое насупленных, которые что-то активно жестикулировали и эмоционально доказывали друг другу. На столе лежали пистолеты, стояло несколько бутылок вина, пиво. В это летнее время иллюминаторы всех кают были открыты. Скоро сквозь шум волн и работу винтов монах стал различать речь говорящих.

—...Что выжидать? Кого? Убьем китайца с бабами, второй сам объявится. Разве мы не так поступали раньше? Все их деньги становятся нашими премиальными. И делу конец. Какие мысли? Какие сомнения? Действовать надо. Нас одиннадцать человек. В противном случае мы от скуки перепьем все запасы вина на корабле. Сколько народу постреляли, а тут... Мы же не идем против закона. Мы обороняемся. А эти ублюдки только переступив нашу границу уже были вне закона. Чего молчишь?

—А что говорить? Соберется вся группа, обсудим и решим, как лучше действовать.

—Так давай собираться. Только не сидеть, не лежать на.этих качающихся нарах. Не пить дерьмо, которое притянули с собой. Здесь имеются напитки получше...

Говорящий снова открыл рот для продолжения весомой речи, но вдруг резко откинулся к двери и упал. Второй не успел уяснить, почему и куда пропал товарищ, как так же неожиданно и резко последовал за первым. Падая, зацепился за скатерть, опрокинул бутылки с вином и пивом.

Рус гибкой змеей проник в каюту, обчистил карманы пассажиров. Заклинил дверь в помещение. Тела просунул в иллюминатор и они с легким всплеском исчезли в холодных водах Атлантики. Вскрыл чемоданы. Все лишнее выкинул за борт. Оставил себе только деньги и списки остальных полицейских. В каюте сохранил порядок, будто никого и не было здесь. Пол подтер скатертью и ее тоже вместе с бутылками выкинул в океанские волны. По своим приспособлениям вернулся к себе в каюту. Веревки с крюками скрутил в узел, чтобы при опасности их можно было или применять, как в аналогичном случае, или выбросить за борт.

Рус немного посидел, обдумывая, что он сотворил. Наверное, это второе предпринятое им дело не было логичным, но сама обстановка требовала быстрых и решительных действий, но никак не выжидания. Можно в принципе надеяться, что до Африки лайнер дойдет раньше, чем разгорится следствие на корабле и паника по поводу пропавших. Хотя по факту следствия,, если тела не найдены, не утверждается, что пропавшие именно физически умерщвлены. А именно это и давало сутки—вторые для того, чтобы никаких решительных действий следственной бригадой предпринято не было. Главное, нет прямых улик.

Еще через час, пересчитав доллары и связав документы убитых в узелок, зашел в каюту к Сен Ю. Тот лежал неподвижно, накрытый белой простыней. Большая комната была чиста и по-домашнему ухожена. Доктор подремывал на диване. Женщина и Дина находились в другой комнате. Тихо, по больничному спокойно. Рус настолько привык к быстрой смене мирных бытовых и опасных смертельных декораций, что подобные осложнения находили в его уме философское продолжение. Он сел рядом в кресло и неподвижно застыл в своих размышлениях.

Глава седьмая

Ежедневно — сто причин для битвы,

Для смиренья с нищетой и ложью,

И нельзя ни шагу без молитвы,

Без надежды на подмогу божью.

ЮННА МОРИЦ.

Хан Хуа, облокотившись о высокую скалу, прощально любовался многоцветием зеленоватых бликов на неспокойных волнах большого океана. Эта водная стихия близко напоминала ему далекий Китай. Райское благоухание предвечерней поры пьянящей бодростью опускалось на землю. Легкий солоноватый ветерок еще продолжал настойчиво дуть с моря. Но скоро он сменится на ночной бриз, и уже сухой воздух материка будет поддерживать температурный режим земли. Хуа стоял на страже стоянки лагеря вместе с Сином и Ши. От земной идиллии и спокойствия, но более от окончания напряжения последних недель Хуа примлел, вспоминая родные горы. Син находился впереди шагов на сто, Ши еще немного дальше.

Дата добавления: 2015-06-04