XXXVIII 3 страница

– Уф‑ф‑ф! Бронхоскопия – это был бой быков, – поведала мать, закатывая глаза в характерной для нее манере.

– При чем тут быки?! – бросил на нее обиженный взгляд отец. – Хотел бы я посмотреть на тебя, окажись ты на моем месте, а? Веселенькая была бы картина! – И он перевел глаза на сына, как бы ища в нем союзника. – Мне вставили в нос трубку и засунули ее аж до самых легких. – Он пальцем показал на себе путь зонда. – Во время этой процедуры было страшно трудно дышать, просто ужас.

– И что показали результаты? – спросил Томаш, испытывая возрастающее волнение.

– Погоди, сначала они исследовали образцы ткани, которые взяли у меня из легкого и лимфатических желез. И только спустя несколько дней доктор Гоувейа снова пригласил нас к себе в кабинет. После долгой беседы он сказал, что у меня… ну… как его… – он посмотрел на жену. – Ну же, Граса, только ты способна запомнить такие названия. Как он сказал?

– До конца жизни не забуду. – Граса Норонья вся подтянулась. – Он назвал это неконтролируемой пролиферацией клеток эпителиального слоя слизистой оболочки бронхов и альвеол легких.

Пока мать выговаривала это, Томаш неотрывно смотрел на нее. Потом перевел глаза на отца, а затем – снова на мать.

– И что означает эта… абракадабра?

Мануэл Норонья вздохнул, и в его груди совершенно четко послышался свист.

– Томаш, у меня рак.

Услышав эти слова, сын попытался их осмыслить, но его мозг не реагировал, будто под анестезией.

– Рак? Какой еще рак?

– Рак легкого. – Отец тяжело дышал. – Сначала я не поверил. Думал, перепутали анализы, написали мое имя на чьих‑то других. И обратился в другую клинику, к другому врачу – доктору Ассишу. Мне заново сделали анализы, и доктор чуть ли не лекцию прочел о том, что у меня серьезная проблема и требуется лечение, но так и не сказал, от чего.

Мать, сидя на стуле, подалась вперед.

– Доктор Ассиш потом позвонил мне и сказал, что хочет говорить со мной, – продолжила она рассказ. – И когда я пришла, повторил то же самое, что сказал доктор Гоувейа. Что у отца… ну… одним словом, эта болезнь, но что он не уверен, следует ли ему об этом говорить.

Математик сделал обиженный жест.

– Убедившись, что доктор Гоувейа ничего не перепутал, я вернулся к нему. Он объяснил, что моя болячка называется… уф, у нее такое странное имя, типа карциномы чего‑то там. Еще ее называют немелкоклеточным раком легкого.

– Во всем виноват твой табак, – проворчала мать. – Доктор Гоувейа говорит, что почти девяносто процентов заболеваний раком легких вызваны курением. А ты всю жизнь дымил как паровоз! – Она назидательно подняла вверх указательный палец. – Я сколько раз твердила: «Манэл, смотри, докуришься…»

– Постой, мам, – перебил ее Томаш и посмотрел на отца. – Но ведь это лечится, да?

Мануэл Норонья кашлянул несколько раз, как бы предваряя ответ.

– Доктор Гоувейа уверяет, что существуют разные способы борьбы с этой проблемой. Во‑первых, хирургическая операция – карциному можно вырезать, а кроме того, есть еще химиотерапия и радиотерапия.

– И какой из них они собираются применить?

Опять возникла короткая пауза.

– В моем конкретном случае, – наконец заговорил отец, – есть два осложняющих дело момента, которые, по мнению доктора Гоувейи, довольно типичны для этой разновидности рака. Недуг обнаружили с некоторым опозданием. При раке легкого это происходит, если не ошибаюсь, в семидесяти пяти процентах случаев. Запоздалая диагностика. – Он опять закашлялся. – Второй момент является следствием первого. Поскольку болезнь распознали не в самом начале и позволили ей беспрепятственно развиваться, сейчас она распространилась и на другие органы. Дала метастазы. Они уже пошли в кости и мозг, и доктор Гоувейа говорит, что не исключает их появления также и в печени.

– Боже мой! – воскликнул Томаш, не сводя глаз с отца. – И как это лечить?

– Хирургическая операция исключается. Опухоль разрослась, мой случай неоперабельный. О химиотерапии речь тоже не идет – она эффективна только при мелкоклеточном раке. А у меня он немелкоклеточный, что, насколько я понимаю, является более частой разновидностью рака легкого.

– Если нельзя оперировать и химические препараты бессильны, что же остается?

– Лучевая терапия.

– И ока поможет?

– Доктор Гоувейа говорит, что у меня хорошие шансы. Дескать, в моем возрасте болезнь протекает не так бурно, и я должен буду относиться к ней как к хроническому заболеванию.

– А…

– Но я потом много прочитал об этом и не уверен, был ли он до конца со мной откровенен.

Мать чуть не взвилась на своем стуле, настолько её покоробило последнее замечание мужа.

– Что за вздор ты несешь! – резко запротестовала она. – Ясное дело, он был откровенен!

Математик устало взглянул на жену.

– Граса, давай не будем опять спорить, а?

Мать повернулась к сыну – на сей раз союзника в нем искала она.

– Нет, ты видишь это? Теперь он вбил себе в голову, что умрет!

– Да я не об этом, – возразил муж. – Из прочитанного на данную тему я понял, что цель радиотерапии не излечить, а просто замедлить ход болезни. Затормозить ее развитие, растянуть его во времени.

– И о каком времени идет речь?

– Если б я знал! В моем случае это может быть и месяц, и год. – Взгляд у отца померк. – Хотелось бы надеяться еще лет на двадцать, – добавил он, – но все может ограничиться и одним месяцем.

– Боже правый! Опять он про это! – запротестовала Граса. – В этом весь твой отец, вечно он все драматизирует…

На старого профессора математики обрушился приступ кашля. С трудом справившись с ним, он тяжело вздохнул и устремил свои карие, повлажневшие от боли, глаза на сына.

– В общем, Томаш, я умираю.

Меры безопасности при въезде на территорию посольства Соединенных Штатов – здание, расположенное в зеленом уголке лиссабонского района Сете Риуш, были ужесточены, можно сказать, до абсурда. Томаша Норонью остановили на двух постах контроля, его дважды досмотрели, в том числе пропустив через сложнейшую металлодетекторную систему, и даже «просветили» глаз электронным устройством биометрической идентификации, которое по радужной оболочке распознает людей, фигурирующих в особой базе подозреваемых в совершении преступлений. В довершение ко всему сотрудники охраны при помощи специального зеркала осмотрели его голубой «фольксваген» снизу, но взрывчатых веществ, прикрепленных к днищу, не обнаружили. Бдительность беспрецедентно возросла после 11 сентября, но Томашу давно не доводилось посещать посольство, и к тому, насколько усилились меры по обеспечению безопасности, историк не был готов. Он даже представить себе не мог, что въезд на территорию дипмиссии превратится в преодоление полосы препятствий.

У входа собственно в здание посольства его встретил, сияя лучезарной улыбкой, атташе по вопросам культуры Грег Салливан – высокий блондин лет тридцати с голубыми глазами, благообразным видом, аккуратным костюмом и спокойными жестами напоминавший мормона. Проводив посетителя по запутанным посольским коридорам, американец ввел его в просторное светлое помещение с большим окном, распахнутым в залитый солнцем сад. За длинным столом красного дерева, уткнувшись в ноутбук, сидел молодой человек в белой рубашке и галстуке огненного цвета. При появлении Салливана и его гостя он поднялся им навстречу.

– Дон, – по‑английски обратился к нему культ‑атташе, – это профессор Томаш Норонья.

Они поприветствовали друг друга.

– Это Дон Снайдер, – продолжая говорить по‑английски, представил Салливан молодого человека, чье бледное лицо резко контрастировало с черными прямыми волосами.

Все трое сели за стол. Первым слово взял атташе по культуре, действовавший как завзятый церемониймейстер. Салливан говорил громко, но его вступительная речь со всей очевидностью предназначалась исключительно португальцу, о чем свидетельствовал направленный на Томаша пристальный взгляд.

– Этой беседы не было. Все, о чем здесь будет сказано, является информацией ограниченного доступа и должно остаться между нами. Вам понятно?

– Да.

Салливан потер руки.

– Очень хорошо, – повернувшись к черноволосому молодому человеку, он сказал: – Дон, вы можете начинать.

– Окей, – согласился Дон, подтягивая рукава рубашки. – Мистер Норона, как уже…

– Норонья, – поправил Томаш.

– Но‑ро‑на…

– Проехали! – засмеялся историк, поняв, что американцу ни за что не произнести его фамилию правильно. – Можете называть меня просто Томом.

– Оу, Том! – оживился черноволосый. – Отлично, Том. Как уже сказал Грег, меня зовут Дон Снайдер. Однако он не сообщил вам, что я работаю в Центральном разведывательном управлении, в штаб‑квартире в Лэнгли, где являюсь экспертом бюро аналитического обеспечения контртеррористической деятельности при Оперативном директорате – одном из четырех директоратов ЦРУ.

– Оперативный – это тот, который операциями занимается, да? Наподобие тех, где задействован Джеймс Бонд?

Снайдер и Салливан рассмеялись.

– Да, американские агенты 007 трудятся в Оперативном директорате, – подтвердил Дон. – Хотя лично я к их числу не отношусь. Моя работа, боюсь, не столь зрелищна, как приключения литературно‑киношного коллеги из британской МИ‑6. Красивые девушки вокруг меня толпами не вьются, а мои служебные обязанности по большей части рутинны, и завлекательного в них ничего нет. Основное занятие Оперативного директората – сбор разведывательной информации, во многих случаях с опорой на human intelligence, или сокращенно HUMINT – действующих негласно людей.

– Шпионов, вы хотите сказать.

– Это слово немного… как вам сказать… дилетантское. Мы предпочитаем говорить human intelligence, или агентурные источники. – Снайдер положил себе руку на грудь. – Как бы то ни было, я не являюсь одним из таких источников. Моя работа сводится к анализу информации о террористической деятельности. – Он приподнял бровь. – И именно это привело меня в Лиссабон.

Томаш улыбнулся.

– Терроризм? В Лиссабоне? Но это два несовместимых понятия. В Лиссабоне терроризма не существует.

В разговор вновь вступил Салливан.

– Ну, Томаш, здесь вы не правы, – с ухмылкой произнес он. – Вы же водите машину, да? И ездите по улицам?

– Ах, это, – согласился португалец. – Да, у нас полно молодчиков, которые за рулем автомобиля опаснее самого бен Ладена, это чистая правда.

Раздосадованный смехом Салливана и Нороньи, Дон Снайдер изобразил на лице вежливую улыбку.

– Если позволите, я завершу свою мысль, – попросил он.

– Извините, – посерьезнел Томаш. – Конечно, будьте любезны.

Пальцы американца порхнули по клавишам лэптопа.

– На прошлой неделе меня вызвали в Лиссабон в связи с происшествием, на первый взгляд не имеющим отношения к сфере моей деятельности. – Он повернул компьютер таким образом, чтобы Томаш видел его экран, на котором высветилось лицо улыбающегося темноглазого мужчины лет семидесяти, с седоватыми усами и бородкой клинышком, в очках с очень сильными стеклами. – Вам знаком этот человек?

Вглядевшись в изображение, Томаш отрицательно качнул головой.

– Нет.

– Его зовут Аугушту Сиза. Это видный португальский ученый, профессор, ведущий физик страны.

– Да это же коллега моего отца по университету! – воскликнул пораженный Томаш.

– Коллега вашего отца? – удивился Дон.

– Да. С ним еще, кажется, что‑то приключилось?

– Точно. Три недели назад он исчез.

– Ну да, конечно, не далее как сегодня отец говорил мне об этом. Они оба преподают в Коимбрском университете. Мой отец ведет математику, а профессор Сиза возглавляет кафедру физики на том же факультете.

– Видите ли, профессор Сиза пропал бесследно. В свой лекционный день он не появился в аудитории, и студенты напрасно его прождали. На следующий день отсутствовал на заседании научного совета. Ему несколько раз звонили на мобильный, но без результата. Хотя он уже в годах, его считают человеком энергичным и сохраняющим очень светлый ум – это‑то, кстати, и позволило ему продолжать преподавательскую деятельность после достижения пенсионного возраста. Аугушту Сиза вдовец и живет один, его дочь замужем, и у нее своя семья. Коллеги решили, что профессору, мало ли зачем, понадобилось пару дней посидеть дома. Настоящую тревогу забили лишь после того, как его ассистент, придя на давно запланированную и несколько раз переносившуюся встречу к нему домой, обнаружил, что там никого нет. Более того: в кабинете профессора царил хаос – по всему полу в беспорядке валялись бумаги, вываленные из растерзанных папок. Короче говоря, ассистент профессора вызвал полицию. Приехали из вашей следственной полиции, из… ну… как вы ее называете… Жу… Жуси‑дарии, и…

– Жудисиарии.

– Вот‑вот, именно оттуда, – подтвердил Дон, не справившись с португальским словом. – Ребята из этой полиции набрели на кое‑какие следы, в том числе нашли отдельные волоски, которые отправили на лабораторную экспертизу. Получив заключение, следаки ввели данные в компьютер, подключенный к служебной сети Интерпола. – Американец нажал на своем ноутбуке несколько клавиш. – Результат оказался невероятным. – На мониторе возникла новая фотография – полнолицего смуглого мужчины с редкой черной бородой. – Вы узнаете эту личность?

Томаш внимательно всмотрелся в черты человека, по виду похожего на араба.

– Нет.

– Это Азиз аль‑Мутаки, и работает он на некую организацию, именуемую «аль‑мукавама аль‑исламийя». Это вооруженное крыло так называемой партии Аллаха, по‑арабски «Хибз Аллах». Ничего не напоминает?

Португалец грустно покачал головой.

– Ливанцы, у которых весьма своеобразный диалект, вместо «Хибз Аллах» произносят «Хезбелла». А по Си‑эн‑эн говорят «Хезболла». То есть, как вы сами догадались, речь идет об исламской организации шиитского толка, образованной в 1982 году в Ливане. В ее состав входят различные группировки, возникшие для оказания сопротивления израильтянам во время оккупации Юга страны. Хезболла связана с Хамасом, Джихад ислами и – предположительно – Аль‑Каидой. – Американец повел головой и, несколько понизив голос, словно актер – реплику в сторону, произнес: – Я, правда, в это не верю. Аль‑Каида – суннитская организация, исповедующая ваххабитскую идеологию. Приспешники бен Ладена в своем фанатизме дошли до того, что считают шиитов неверными. А это делает невозможным союз между теми и другими, вам не кажется? – Он нажал еще пару клавиш на своем компьютере, и на экране всплыли какие‑то фотографии. – За Хезболлой тянется длинный след терактов в странах Запада и похищений граждан. И этого более чем достаточно, чтобы Соединенные Штаты и Европейский союз объявили ее террористической организацией, а Совет безопасности ООН в резолюции 1559 призвал распустить вооруженные формирования Хезболлы.

Томаш почесал подбородок.

– Но что общего между Хезболлой и профессором Сизой?

Американец понимающе кивнул.

– Вот‑вот, таким же точно вопросом задались и следователи Жу… уф… ну, короче, вашей полиции. Каким образом волосы человека, разыскиваемого Интерполом за связь с Хезболлой, оказались в кабинете профессора Сизы в Коимбре?

Вопрос повис в воздухе.

– Какой же ответ?

Снайдер пожал плечами.

– Не знаю. Мне известно лишь то, что ваша полиция немедленно вступила в контакт с СИС[6], они переговорили с Грегом, а Грег связался по телефону с Лэнгли.

Томаш взглянул на Салливана, и у него словно пелена спала с глаз. Его приятелю Грегу, который столько раз звонил, рассказывал о Музее иудаики, помогал в сотрудничестве то с Центром Гетти, то с Линкольн‑центром, этому тихому американцу до культуры было ровно столько же дела, сколько ему, Томашу, до бейсбола и боевиков с Арнольдом Шварценеггером. То есть – никакого. Грег оказался агентом ЦРУ, действующим в Лиссабоне под прикрытием.

Внезапное озарение заставило Томаша по‑новому посмотреть на американца. И даже подумать, насколько обманчивой бывает внешность и как легко обвести вокруг пальца таких наивных простаков, как он сам.

Поймав себя на том, что неприлично таращится на атташе по культуре, португалец встрепенулся и снова повернулся к Дону.

– Грег звонил вам, да?

– Нет, – ответил Дон. – Грег звонил напрямую курирующему наше направление заместителю директора Оперативного директората. Замдиректора, в свою очередь, переговорил с моим шефом, начальником бюро аналитического обеспечения контртеррористической деятельности, а тот уже командировал меня сюда, в Лиссабон.

– Все это замечательно, – констатировал Томаш и кивнул, подобно преподавателю, одобрившему ответ прилежного студента. – А теперь скажите мне одну вещь: я‑то для чего вам понадобился?

Снайдер улыбнулся.

– Не имею ни малейшего представления. Меня проинструктировали, чтобы я ознакомил вас в общих чертах с выполняемой мною задачей, что я и сделал.

Португалец повернулся к Грегу.

– Грег, при чем здесь я?

Салливан посмотрел на часы.

– Полагаю, этот вопрос следует задать не мне, – ушел он от ответа.

– А кому?

– Гм… Тому, кто появится с минуты на минуту.

Из темноты проема боковой двери возникла фигура и медленно приблизилась к столу красного дерева. Томаш и оба американца чуть не вздрогнули от неожиданности, увидев ее уже рядом, будто материализовавшегося из ничего, как в фантасмагорических картинах, духа.

Вновь прибывший был высоким, ладно сложенным мужчиной в темно‑сером костюме. Хотя на вид ему давно перевалило за шестьдесят, выглядел он крепким, как каменный утес. Возраст выдавала лишь седина подстриженных на военный манер волос и морщины, густой сетью покрывавшие суровое непроницаемое лицо.

Незнакомец замер, оставаясь там, где в переговорной была полутень. В его облике сквозило нечто внушавшее безотчетную тревогу. Недвижимый, грозно нахмурив брови, он мгновение оценивал ситуацию и тут же перевел изучающий взгляд на Томаша. Придвинул к себе стул и, слегка склонившись вперед, опустился на него чуть в стороне от стола. Проделывая все это, он не сводил своих обжигающих ледяным пламенем глаз с португальца.

– Good afternoon, мистер Беллами, – приветствовал его Салливан подчеркнуто уважительным тоном, и его подобострастие не ускользнуло от внимания Томаша.

– Hello, Грег, – по‑прежнему не отрывая взгляда от португальца, бросил мужчина низким хриплым голосом. Вся его фигура излучала властность. Властность, угрозу и затаенную агрессию. – Так что, ты познакомишь меня со своим приятелем?

Салливан незамедлительно выполнил это пожелание, звучавшее как приказ.

– Томаш, это – мистер Беллами.

– Здравствуйте.

– Hello, Томаш, – вновь прибывший приветствовал Норонью, произнеся его имя на удивление правильно. – Спасибо, что пришли.

Салливан пригнулся к уху португальца.

– Мистер Беллами прибыл в Лиссабон сегодня утром, – вполголоса пояснил Грег. – Он приехал из Лэнгли специально, чтобы…

– Спасибо, Грег, – не дал ему закончить Беллами. – Теперь парадом буду командовать я.

Повисла гнетущая тишина, в которой отчетливо слышалось тяжелое, немного хриплое дыхание Беллами. Одним своим присутствием он лишал душевного равновесия, если не сказать – вселял страх.

Историк почувствовал, что на лбу у него выступила испарина. Он попытался улыбнуться, но лицо Беллами оставалось скрытым бесстрастной маской, а еще на португальца по‑прежнему в упор взирали холодные глаза, оценивавшие, просвечивавшие насквозь.

По прошествии нескольких секунд, которые показались присутствующим нескончаемо долгими, Беллами подвинулся на стуле вперед, так что его лицо оказалось на свету, и, поставив локти на стол, поджал тонкие губы.

– Я отвечаю в ЦРУ за одно из четырех главных направлений деятельности агентства. Дон Снайдер, к примеру, аналитик Оперативного директората, а я возглавляю Научно‑технический директорат. В задачи этого директората входит разработка, создание и внедрение инновационных технологий обеспечения сбора информации. У нас есть спутники, позволяющие видеть номер машины, находящейся, скажем, где‑нибудь в Афганистане, с такой четкостью, будто мы в полутора метрах от нее. Имеются системы перехвата сообщений, при помощи которых мы можем читать электронные письма, направленные, например, вами сегодня утром в Египетский музей в Каире, или отслеживать, какими порнографическими сайтами интересовался вчера вечером в своем гостиничном номере Дон. – Бледное лицо Снайдера залила краска стыда, и стараясь скрыть его, молодой аналитик опустил голову. – Короче говоря, если это нужно, ни один чел на земле ни вздохнуть, ни пёрнуть не сможет, чтобы мы об этом не узнали. – Своим гипнотическим взглядом он снова пробуравил Томаша. – Вы сознаёте, какой властью мы обладаем?

Португалец утвердительно мотнул головой, впечатленный услышанным.

– Good. – Фрэнк Беллами откинулся на спинку стула и устремил взгляд в окно, на отливавшую изумрудным блеском свежую зелень сада. – Когда началась Вторая мировая война, я был молодым, подающим надежды студентом‑физиком Колумбийского университета в Нью‑Йорке А когда война закончилась, я работал в Лос‑Аламосе – небольшом поселении, затерявшемся на макушке одного из опаленных солнцем холмов Нью‑Мексико. – Беллами говорил медленно, четко произнося каждое слово и делая паузы между предложениями. – Название «Манхэттенский проект» вам о чем‑нибудь говорит?

– По‑моему, это связано с разработкой первой атомной бомбы.

Тонкие губы американца растянулись в нечто, должно быть, означавшее улыбку.

– You’re a fucking genius[7], – воскликнул он, приправляя свои слова изрядной долей сарказма, и поднял три разведенных в стороны пальца. – В 1945 году мы сделали три бомбы. Первая была экспериментальным образцом, и ее испытательный взрыв состоялся на полигоне Аламогордо. За ней последовали «Little Boy» и «Fat Man», которые упали на Хиросиму и Нагасаки. – Чуть разводя в стороны, он вскинул ладони вверх. – Ба‑бах! – и все, война закончилась. – Беллами на миг застыл, словно вновь переживая события далекого прошлого. – Год спустя Манхэттенский проект закрыли. Многие ученые предпочли перейти на другие секретные проекты, я – нет. Я оставался не у дел, пока один мой друг из ученых не обратил мое внимание на National Security Act[8], подписанный президентом Трумэном в 1947 году, в соответствии с которым было создано разведывательное агентство. Прежнее, Управление стратегических служб, после окончания войны было распущено, однако боязнь распространения коммунизма и активность КГБ подтолкнули Америку к осознанию того, что сидеть сложа руки недопустимо. Вновь созданное агентство называлось ЦРУ, и я поступил на работу в его научное подразделение. – Он опять скривил ниточку губ в подобие улыбки. – Таким образом, вы имеете возможность видеть перед собой одного из тех, кто стоял у истоков ЦРУ. Сейчас может показаться, что в те времена наука была там отнюдь не самой приоритетной сферой, но реально все обстояло с точностью до наоборот. Америка тогда жила в атмосфере страха, ожидая создания Советским Союзом своего атомного оружия. ЦРУ было задействовано по данной теме на трех направлениях. – Вверх снова поднялись три растопыренных пальца. – Во‑первых, мы вели наблюдение за советскими. Во‑вторых, вербовали иностранные мозги, не брезговали даже нацистами. И в‑третьих, присматривали за своими собственными учеными. Несмотря, однако, на наши усилия, в 1949 году Советский Союз испытал свою первую атомную бомбу. У нас в стране это событие вызвало тотальную паранойю. Началась охота на ведьм, поскольку имелись подозрения, что атомные секреты передали Москве наши ученые. – В первый, пожалуй, раз за время беседы Беллами посмотрел не на Норонью; повернувшись к Салливану, он бросил: – Грег, кофейку не организуешь?

Атташе по культуре вскочил, точно рядовой, услышавший приказ генерала.

– Сию минуту, мистер Беллами, – отрапортовал он и вышел из переговорной.

Голубые глаза Фрэнка Беллами вновь вперились в Томаша.

– Весной 1951 года Давид Бен‑Гурион, тогдашний премьер‑министр Израиля, приехал в Америку искать деньги на поддержку своего молодого государства, появившегося на карте мира тремя годами раньше. Как принято при визитах такого уровня, мы ознакомились с программой пребывания, и в ней наше внимание привлек один пункт. У Бен‑Гуриона была запланирована встреча с Альбертом Эйнштейном. Мой босс счел необходимым понаблюдать за ней и приказал мне, чтобы я взял спеца по системам звукозаписи и организовал прослушивание беседы политика и ученого. – Беллами сверился с записями в лежавшем перед ним карманном блокноте. – Встреча состоялась 15 мая 1951 года по месту жительства Эйнштейна: в доме номер 112 по Мерсер‑стрит в Принстоне. Как и предвидел мой начальник, Бен‑Гурион действительно обратился к Эйнштейну с просьбой разработать атомную бомбу для Израиля. Он хотел, чтобы это была бомба простая в изготовлении. Настолько простая, что ее могла бы быстро и скрытно сделать страна, испытывающая недостаток в средствах.

– И что Эйнштейн? – спросил Томаш, впервые осмеливаясь перебить своего грозного собеседника. – Взял этот заказ?

– Наш несравненный гений оказал слабое сопротивление. – Беллами опять заглянул в блокнот. – По нашим сведениям, к работе над тем, о чем его просил Бен‑Гурион, Эйнштейн приступил уже в следующем месяце и продолжал заниматься ею еще в 1954 году, то есть за год до своей смерти. – Подняв глаза от записей, американец спросил: – Профессор Норонья, вы знаете, какая энергия высвобождается при взрыве атомной бомбы?

– Полагаю, это связано с атомами, да?

– С атомами, дорогой профессор, связано, с позволения сказать, все, что существует во Вселенной, – сухо констатировал Беллами. – Я спрашиваю вас, имеете ли вы представление о том, какая это энергия?

– Ни малейшего.

В переговорную с подносом в руках вернулся Грег Салливан и поставил на стол четыре чашки с дымящимся кофе и блюдце, на котором горкой лежали пакетики с сахаром. Беллами взял кофе и медленно отпил глоток.

– Вселенная построена из фундаментальных частиц, – произнес он, ставя чашку на стол. – Сначала думали, что ими являются атомы, поэтому их так и назвали. Греческое слово «атомос» означает в переводе «неделимый». Однако с течением времени физики расширили свои познания, и оказалось, что «неделимое» можно разделить. Были открыты еще более мелкие частицы, – американец приблизил друг к другу указательный и большой пальцы, изображая нечто ничтожно малое, – а именно – протоны и нейтроны, из которых состоит ядро атомов, и электроны, которые подобно планетам, но с неизмеримо большей скоростью вращаются по орбитам вокруг ядра. – Указательным пальцем он сделал несколько быстрых круговых движений вокруг стоявшей на столе чашки, наглядно демонстрируя движение электрона. – Если б мы могли увеличить атом до размеров, допустим, Лиссабона, ядро такого атома было бы величиной с футбольный мяч, помещенный в географический центр города. Электрон же в этом масштабе сопоставим с дробиной, которая вращается вокруг мячика‑ядра по орбите радиусом тридцать километров со скоростью сорок тысяч оборотов в секунду.

– Ого!

– Этот пример я привел, чтобы вы представляли, сколь мал атом и как много в нем пустоты.

Томаш трижды стукнул ладонью по столу.

– Хорошо, но если в атомах столько пустого места, – заметил португалец, – то почему, когда я стучу по столу, моя рука ударяется о его поверхность, а не проходит насквозь?

– Видите ли, это объясняется действием между электронами сил отталкивания и еще одной штуковиной, называемой принципом запрета Паули, согласно которому две частицы не могут находиться в одном состоянии. А это подводит нас вплотную к вопросу о силах взаимодействия во Вселенной. – Беллами снова поднял пальцы, но на этот раз их было четыре. – Все частицы взаимодействуют между собой посредством четырех сил. Повторяю: четырех, а именно – гравитационной, электромагнитной, сильного взаимодействия и слабого взаимодействия. Гравитационная сила, например, самая слабая из всех, но радиус ее действия бесконечен. – Его рука снова описала вращательное движение по «орбите» вокруг чашки. – Находясь здесь, на Земле, благодаря действию гравитационных сил мы испытываем притяжение Солнца и даже центра галактики, вокруг которой вращаемся. Затем идет электромагнитная сила, являющаяся сочетанием электрической силы и магнитной силы. Дело в том, что под действием электрической силы противоположные заряды притягиваются, а одноименные отталкиваются. – Он постучал пальцем по столу. – И именно в этом заключается проблема. Физикам стало известно, что протоны несут положительный заряд. Однако действие электрической силы заставляет одноименные заряды отталкиваться, так ведь? А стало быть, раз протоны заряжены положительно, они обязательно должны взаимно отталкиваться. Ученые посчитали и вывели, что если увеличить протоны до размера футбольного мяча и заключить в оболочку из прочнейшего из известных металлических сплавов, электрическая сила отталкивания между ними будет столь велика, что разорвет эту броню, как бумажную салфетку. – У Беллами приподнялась бровь. – Это чтобы вы представляли, насколько мощна сила, которая отталкивает протоны друг от друга. – Он сжал пальцы в кулак. – И тем не менее, несмотря на всю мощь этой отталкивающей силы, протоны остаются вместе внутри ядра. Почему? – Американец театрально помолчал. – Физики принялись изучать проблему и открыли новый тип взаимодействия, который получил название сильного ядерного взаимодействия. Его сила столь велика, столь огромна, что способна удерживать протоны вместе внутри ядра. – Он стиснул кулак, будто его рука была той самой энергией, что удерживает ядро в целостности. – И действительно – сильное взаимодействие по своей величине примерно в сто раз превосходит электромагнитное. Если представить два протона в виде мчащихся в противоположные стороны на высокой скорости встречных поездов, сильное взаимодействие удержит их вместе и не даст удалиться друг от друга. – Указательный палец поднялся вверх, точно восклицательный знак. – Однако при всем этом радиус его действия чрезвычайно мал – меньше размера атомного ядра. И если протон вырвется из ядра, он перестанет находиться под влиянием сильного взаимодействия, и на него будут влиять только другие типы взаимодействия. Это понятно?

Дата добавления: 2015-06-04