XXXVIII 9 страница

– Отличный способ решения проблемы.

– Да, но Нильс Бор усложнил задачу, сказав, что электрон пройдет одновременно сразу через обе щели – и через правую, и через левую. Иначе говоря, он может в одно и то же время находиться в двух местах.

– Но это невозможно.

– И тем не менее квантовая теория это предусматривает. Если мы поместим электрон в коробочку, условно поделенную на две части, электрон будет находиться одновременно в обеих ее частях в волновой форме. Однако стоит нам заглянуть внутрь коробочки, как волна немедленно рассеется, и электрон преобразуется в частицу, находящуюся в одной из частей коробочки. Если же мы не будем заглядывать, электрон продолжит пребывать одновременно в обеих частях в форме волны. Даже если обе части разделить не условно, а реально, а получившиеся две новые коробочки разнести, предположим, на расстояние в тысячу световых лет, электрон все равно продолжит оставаться одновременно в обеих. Но как только мы решим понаблюдать, что происходит в ближайшей к нам коробочке, электрон займет место в одной из них.

– Получается, что электрон занимает то или иное место, только когда за ним наблюдают? – с недоверчивым видом изрек Томаш. – Интересная история!

– Первоначально роль наблюдателя была выведена в принципе неопределенности. Гейзенберг пришел к заключению, что наблюдатель не способен знать одновременно точное местоположение и скорость частицы. Однако теория эволюционировала, и действительно, появились сторонники идеи, что электрон занимает то или иное место только тогда, когда за ним наблюдают.

– Но это лишено всякого смысла…

– Точно так же считали другие ученые, в том числе Эйнштейн. Поскольку расчет уступал место вероятности, Эйнштейн объявил, что Бог не играет в кости[13], имея в виду, что положение частицы не может зависеть от присутствия наблюдателей, а уж тем более определяться при помощи расчета вероятности. Частица находится либо здесь, либо там, но не может быть и тут и там одновременно. Не принимая теорию Гейзенберга, физик по фамилии Шрёдингер для изобличения абсурда изобрел парадоксальную ситуацию. Он предложил живого кота поместить в ящик, где имелась запаянная склянка с цианистым калием и способное ее разбить устройство, приводимое в действие квантовыми процессами. Вероятность активации данного ударного механизма составляла пятьдесят процентов, то есть склянка с равной мерой вероятности либо оставалась целой, либо разбивалась вдребезги. В соответствии с квантовой теорией, в закрытом ящике два одинаково вероятных события происходят одновременно, и следовательно, кот должен был остаться одновременно и жив, и мертв. Точно так же, как электрон, если за ним не вести наблюдение, одновременно находится в обеих частях коробки. Ну разве это не абсурд?

– Конечно, это ни в какие ворота не лезет!

– И Эйнштейн так же думал. Но дело в том, что теория эта, сколь бы претенциозной и надуманной она ни представлялась, четко состыковывается с экспериментальными данными. Всякий ученый знает, что всегда, когда интуиция вступает в противоречие с математикой, верх берет математика. Так было, например, когда Коперник объявил, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Интуиция подсказывала: «Земля – это центр», поскольку все, казалось, крутится вокруг матушки‑Земли. Но теория Коперника обрела союзников в лице математиков, которые при помощи известных им уравнений убедились, что лишь вариант «Земля вращается вокруг Солнца» находится в полном согласии с математикой. Поверили алгеброй гармонию. И сегодня мы знаем: математика оказалась права. То же самое происходило с обеими теориями относительности. В них много такого, что противоречит логике. Например, идея о расширении времени и прочее в том же духе, но ученые приняли эти концепции, поскольку они соответствуют математическим знаниям и наблюдениям за реальной действительностью. Бессмысленно звучит утверждение, что электрон, если за ним не наблюдать, находится одновременно в двух местах. Это противоречит интуиции, однако один к одному состыковывается с математикой и соответствует экспериментальным данным.

– А если так, то…

– Однако Эйнштейн этим не удовлетворился. По одной простой причине: дело в том, что квантовая теория не сочеталась с теорией относительности. То есть одна была хороша для понимания мира макрообъектов, а другая работала при объяснении мира атомов. Эйнштейн исходил из того, что Вселенной не могут править разные законы, детерминистские – макро‑ и вероятностные – микрообъектами. Должен существовать единый свод правил. И он начал искать объединяющую теорию, которая бы представляла фундаментальные силы природы как проявление некой единой силы. Его теории относительности свели к единой формуле всю совокупность законов, управляющих пространством, временем и гравитацией. Новая теория, как ему виделось, должна была свести к общей формуле законы, которые обусловливают явления гравитации и электромагнетизма. Он был убежден, что сила, приводящая электрон в движение вокруг ядра атома, сродни той силе, которая заставляет Землю обращаться вокруг Солнца. Он назвал свой вариант единой теорией поля. Именно над ней работал Эйнштейн, когда из‑под его пера вышла эта рукопись.

– Полагаете, «Формула Бога» связана с этими поисками?

– Не знаю, – призналась Ариана.

– А если это так, какой смысл во всей этой секретности?

– Послушайте, я не знаю, так ли это. Я прочла документ, и, знаете, он производит странное впечатление. А сохранить его в тайне решил ведь не кто‑нибудь, но сам Эйнштейн. По‑видимому, у него были на то веские основания.

– Но если «Формула Бога» не имеет отношения к единой теории поля, к чему она имеет отношение? – И словно размышляя вслух, Томаш с выпросительной интонацией продолжил: – К ядерному оружию?

Ариана предварила свой ответ напряженно‑внимательным взглядом, устремленным на португальца.

– Я сделаю вид, будто не слышала вашего вопроса, – отчеканила она, медленно произнося каждое слово. – И больше не возвращайтесь к разговору на эту тему, вы поняли? – Ее указательный палец коснулся лба. – Ваша безопасность зависит от вашего благоразумия.

Томаш помолчал, думая о прозвучавшем в ее словах предостережении, в задумчивости повел головой, и глаза его остановились на группе пакистанцев, входивших в гостиничный ресторан. Это зрелище подсказало ему идеальный предлог поставить точку в разговоре.

– Вы не проголодались? – поинтересовался он.

На обед Томаш пробовал «чело‑кебаб», очередную разновидность «кебаба» за время своего пребывания в Иране. Честно говоря, португалец уже досыта насладился «кебабной диетой», и потому известие о том, что ближайшей ночью его тайно вывезут из страны, принял в каком‑то смысле с облегчением. Правда, перед этим еще предстояло «посетить» министерство, но от него мало что зависело, свои опасения он постарался запрятать в дальний уголок сознания, теша себя мыслью, что люди из ЦРУ неплохо знают свое дело.

В какой‑то момент ему пришло в голову, что это их последний совместный обед, и он с грустью посмотрел на Ариану, эту прекрасную женщину, в гипнотических глазах которой светились душевная теплота и ум. Томаша так и подмывало открыться ей и все рассказать, даже предложить бежать из страны вместе, но он вовремя спохватился, понимая, что все это пустая фантазия, они люди из разных миров, и задачи у них прямо противоположные.

– Вы полагаете, что головоломку удастся прочесть? – осведомилась она, пытаясь избежать его пронзительного взгляда.

– Мне нужен ключ, – резюмировал Томаш. – Если быть откровенным, мне кажется, без этого ключа задача, стоящая перед нами, невыполнима.

– А если бы это был шифр, было бы проще?

– Да, конечно. Но это не шифр.

– Вы уверены?

– Уверен. – Томаш развернул рабочий листок на уголке стола. – Посмотрите, этот стих состоит из слов и фраз. Шифр же оперирует только буквами. Если бы это был шифр, мы бы видели бессмысленную череду букв, типа, «hwxz» и тому подобное, нечто немного похожее на вторую загадку. – Он указал на слова, накарябанные на листке. – Замечаете разницу?

– Да, «!уа» и «ovqo», буквы с восклицательным знаком впереди, – это, очевидно, шифр, – полувопросительно сказала иранка. – А разве нет таких шифров, которые бы внешне выглядели как нормальные слова?

– Разумеется, нет, – ответил он, и его тут же взяли сомнения. – Постойте‑ка, если только не… если только речь идет не о перестановочном шифре… Знаете, существует три вида шифровки. Первый – сокрытие послания при помощи приемов, как правило, несложных. Самый древний известный пример – запись сообщения на голове наголо обритого раба. Когда носитель информации вновь обрастал, его отправляли по назначению.

– Очень изобретательно.

– Затем идут шифры подстановки, в которых одни буквы в соответствии с заранее обусловленным ключом заменяют другими. В основе современных шифровальных систем, которые генерируют комбинации символов вроде наших «!уа» и «ovqo», обычно лежит данный вид шифра.

– То есть сегодня они наиболее распространены?

– Можно сказать и так. Но также существуют и шифры перестановки. В них буквы шифруемого текста переставляются в ином порядке.

– Не поняла…

– Взгляните, простой разновидностью перестановочного шифра является, например, анаграмма, слово, составленное из букв другого слова. К примеру, «Elvis» является анаграммой «lives». Оба слова состоят из одних и тех же, но расположенных в разном порядке букв. Или «elegant man» и «a gentleman». Единственный вид шифра, в котором послание может выглядеть как текст, это перестановочный шифр.

Ариана внимательно всмотрелась в написанные на листке слова.

– А как вы считаете, эти строки могут быть написаны при помощи подобного шифра?

Историк, устремив изучающий взгляд на текст, в задумчивости скривил губы.

– Гм‑м… Да, это возможно. Мы можем проверить это, попытавшись составить из использованных в четверостишии букв другие слова. Со словами из португальского языка это не привело ни к какому результату. Может, получится с английскими. Давайте‑ка попробуем. – Он склонился над листком. – Рассмотрим первую строку.

– Соединим буквы «t» и «а». Поставим рядышком обе «f». Что вышло?

– «Taff».

– Это ничего не означает. А если в конце добавить «i»?

– «Taffi».

– Переставим «i» вперед, перед двумя «f».

– «Taiff». Это название города в Саудовской Аравии. Но, насколько я знаю, он пишется с одним «f».

– Вот видите? Это уже кое‑что. А что если между «а» и «i» воткнуть «r», получится… что? «tariff». Хотелось бы понять, что делать с остальными буквами. Что у нас в запасе? По одной «е», «r», «i» и «n».

– «Erin»?

– Гмм… «erin»? Или «nire». Или, может, «rine». Или… а почему бы и не «rien»? Вот, смотрите.

Он написал:

– «Tariff rien». Но что это значит?

Томаш пожал плечами.

– Ничего. Попытка не удалась. Покрутим как‑нибудь иначе.

В течение всего следующего часа они перебирали разные варианты. Из букв первой строки удалось составить еще комбинации «finer rift», «retrain fit» и «faint frier», но ни одна не имела какого‑то внятного смысла. Из второй строки – «De terrors tight» – складывалась только одна анаграмма: «retorted rights», но и она была лишена разумного содержания.

– С английским мы тоже далеко не уехали, – подвел итог Томаш. – А могло ли сообщение Эйнштейна быть на немецком? Если весь текст на немецком, ничто не мешало ему и это сообщение написать по‑немецки. – Он пробежал глазами по бумаге. – «Месседж» на немецком, скрытый в строках стиха на английском. Блестящий ход, как по‑вашему? Что ж, игра стоит свеч, попробуем! – Он озабоченно потер лицо. – Постойте‑ка… а что если в зашифрованном сообщении фигурирует название рукописи?

– Какое название? «Формула Бога»?

– Да, но по‑немецки – «Die Gottesformel». Нет ли в какой‑нибудь из строчек букв «g», «о» и двух «t»?

– «Gott»?

– Да, слова «Бог» по‑немецки.

Ариана быстро проанализировала строки.

– Во второй! – воскликнула она. – Сейчас подчеркну.

– Значит, есть: «t‑o‑g‑t». Переставляем их и получаем «Gott».

– Но не хватает «formel».

Историк смотрел на оставшиеся буквы.

– Н‑да, «Formel» из этого при всем желании не сложить.

Ариана явно колебалась.

– Но… посмотрите, как интересно, – заметила она. – Кроме слова «Gott», здесь есть еще «Herr». Видите? То есть, если их соединить, выйдет «Herrgott», «Господь». Одно из имен Бога.

– Ого! – оживился историк. – «Herrgott»! А из оставшихся букв какие‑нибудь немецкие слова не складываются?

Ариана взялась за ручку и старательно вывела на черновике:

– Гмм, – промурлыкала она себе под нос. – «Herrgott dersit».

– А это что‑то значит?

– «Dersit»? Если, например, разделить, получится «Der sit»… А ведь это не «sit», а скорее, «ist». Тогда и смысл появляется.

– «Herrgott der ist»?

– Нет. Наоборот. «Ist der Herrgott».

– И что это означает?

– «Господь» и глагол «быть» в третьем лице. – Ариана взяла листок в руки, пытаясь понять, какие еще слова можно составить из имеющихся букв.

– Какие слова наиболее часто используются в немецком языке? – нетерпеливо спросил Томаш.

– Ну… пожалуй, «und» или «ist».

– «Ist» у нас есть. A «und» где‑нибудь выходит?

Иранка зрительно перебрала все буквы стиха.

– Нет, «und» здесь быть не может. Нет ни одной буквы «и».

– A «ist»? Может, еще один «ist» найдется?

Ариана с торжествующим видом указала на четвертую, последнюю строку:

– Вот!

И подчеркнула три буквы.

– Отлично, – одобрил Томаш. – Теперь заострим наше внимание на двух первых буквах каждого слова. «Ch‑ni». Это может что‑то значить?

– Нет, – ответила она, но тут же засомневалась: – Постойте… если переставить местами слоги, выходит «nich». Не хватает только «t». Одно «t» у нас уже было, но мы использовали его в глаголе‑связке «ist».

– А если поискать еще одно «t»…

– Да вот оно! Тогда получается «nicht»!

– Ага! – обрадовался историк. – У нас в этой строчке есть «ist» и «nicht». Какие‑то буквы остались не при деле?

– Одна «r» и одна «е».

– «Re»?

– Нет, подождите! «Er»! Получается «er»! «Ist er nicht». Видите?

– Вижу. И что это означает?

– Дословно: «он не есть».

Томаш записал на черновике под второй и четвертой строкой получившиеся слова.

– Так, что у нас осталось? Возьмемся теперь за первую и третью.

Эти две строки никак не поддавались расшифровке. После того как был перепробован целый ряд перестановок, Ариане пришлось попросить на ресепшн немецкий словарь, чтобы с его помощью отрабатывать новые версии. Они давно покинули ресторан и вернулись в бар, перетасовывая в разном порядке буквы и слоги, складывая из них слова и пытаясь скомпоновать их в значащие фразы.

Под их напором шифр наконец стал понемногу выдавать свои секреты. В третьей строке Томашу и Ариане удалось обнаружить слово «aber», что и позволило им прийти к финальной формулировке. С победной улыбкой Ариана начертала на черновике расшифрованные строки четверостишия:

– И что же мы имеем в целом? – поинтересовался Томаш, для которого немецкий скрывал еще много тайн.

– «Raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist er nicht».

– Это я и сам прочитал, – заметил он. – Но что все это означает?

Ариана откинулась на спинку дивана, провела языком по тронутым легкой улыбкой чувственным губам, предвкушая чудесное звучание фразы, сокрытой Эйнштейном в таинственном четверостишии.

– «Изощрен Господь Бог, – перевела она чарующим голосом, – но не злонамерен».

Черный автомобиль неторопливо двигался по опустевшему городу, окутанному плотным покровом ночи, в которой властвовал спустившийся с гор холодный ветер. Фонари отбрасывали на улицы и проспекты желтоватый призрачный свет. Океан звезд, мерцавших в безоблачном темном небе подобно алмазной пыли, излучал мягкое, нежное сияние на непроницаемую белизну вечных снегов на вершинах далеких гор Эльбурса.

В Тегеране была полночь.

Съежившись на заднем сиденье, в наглухо застегнутой куртке, Томаш наблюдал, как в окне машины с калейдоскопической скоростью меняются виды. Перед его взором мелькали бесконечные лавки и магазины, офисные и жилые здания, мечети. Глаза его смотрели на безлюдные городские артерии и фасады домов, но мысли блуждали далеко отсюда – по закоулкам безумной авантюры, в которую он был вовлечен вопреки собственной воле. Томаш чувствовал бессилие перед неумолимым ходом событий, он ощущал себя потерпевшим кораблекрушение в волнах бурного моря, беспомощной щепкой, влекомой мощным течением в неведомую даль.

«Я, кажется, схожу с ума».

Эта мысль с поразительной настойчивостью все возвращалась и возвращалась к нему по мере того, как машина, кружа по иранской столице, неумолимо приближалась к конечному пункту, к безжалостному мигу, точке невозврата.

«Я, должно быть, совсем сошел с ума».

Бабак молча вел машину. Глаза его, не ведая покоя, зорко смотрели вперед и успевали проверять темные закоулки по сторонам, а еще мгновенно реагировали на малейший отблеск в зеркале заднего вида, любое подозрительное движение. Рядом с Томашем восседал Багери. Уткнувшись в подробную схему здания Министерства науки, он в который раз мысленно проходил разработанный для них маршрут, продумывал малейшие детали. Цэрэушник был во всем черном. Еще в гостинице он дал Томашу черный иранский тюрбан, сказав, что в нем тот будет менее заметен, заставил переодеться в самые темные из имевшихся у того вещей, добавив при этом, что только сумасшедшему могло взбрести в голову перед ночным рейдом напялить на себя светлую одежду. Но Томаш считал себя больным на голову по другой причине: только человек с поехавшей крышей способен, не имея ни опыта, ни подготовки, пойти на то, чтобы в стране с жестоким законодательством под покровом ночи, в обществе двух неизвестных тайком проникнуть в правительственное учреждение и выкрасть секретный документ, содержащий важнейшую военно‑техническую информацию.

– Нервничаете? – нарушил молчание Багери.

– Да, – кивнул Томаш.

– Это естественно, – ухмыльнулся иранец. – Но могу вас успокоить: все будет хорошо.

Багери вынул из кармана бумажник, а из него – зеленую бумажку.

– Очень надежное и сильное средство, – прокомментировал он, демонстрируя историку стодолларовую купюру.

Автомобиль свернул налево, затем совершил еще два поворота, заметно снизив ход. Бабак, посмотрев несколько раз в зеркало заднего вида, прижался к тротуару и встал между двумя универсалами. Мотор замолчал, фары погасли.

– Приехали.

Томаш, озираясь, пытался сориентироваться.

– Но министерство не здесь.

– Вон оно, там, – Багери указал вперед и куда‑то вправо. – Отсюда мы пойдем пешком.

Они вышли из машины и тотчас почувствовали на себе ледяное дыхание ветра, одежда от которого мало спасала. Томаш поднял воротник куртки и поглубже натянул на голову тюрбан. Втроем они проследовали до угла. Дойдя до перекрестка, историк наконец узнал улицу и здание на другой стороне. Багери жестом дал ему понять, что они пока остаются на месте. Бабак пошел вперед один, спокойно пересек улицу и направился к министерству. Когда он подошел совсем близко к будке охранника, его тощая фигура слилась с ночной тенью и исчезла из поля зрения, но очень скоро Бабак вдруг вынырнул из темноты и махнул им рукой.

– Вперед! – приказал Багери полушепотом. – И больше ни слова, слышите? Они не должны догадаться, что вы иностранец.

Вдвоем они перешли на противоположную сторону и направились к зарешеченной двери проходной. Томаш чувствовал ватную слабость в ногах, сердце отчаянно колотилось, руки дрожали. У него мерзко сосало под ложечкой, а лоб покрылся холодным потом. Пытаясь хоть как‑то себя успокоить, он словно заклинание повторял про себя, что его «соратники» – профессионалы и знают свое дело.

Решетка проходной была заперта, но Багери, минуя ее, втиснулся в малоприметную боковую дверку возле будки охранника. Историк последовал за ним, и они оказались на территории министерства. Бабак поджидал их, стоя рядом с часовым в иранской военной форме, который при появлении Багери отдал тому честь. Цэрэушник, ответив ему таким же приветствием, тихо обменялся несколькими словами с Бабаком, после чего водитель вышел обратно на улицу.

Солдат без лишних слов провел Томаша и Багери через двор к еще одной незаметной двери, вероятно – служебному входу в здание, открыл ее и, снова козырнув, впустил их внутрь. Услышав за спиной звук запираемого на ключ замка, Томаш окончательно осознал, что мгновение, которого он так боялся, наступило, он прошел точку невозврата.

– Что теперь? – едва уловимый слухом, прозвучал в кромешной тьме его дрожащий шепот.

– Поднимаемся на четвертый этаж.

Иранец включил фонарик.

С величайшей осторожностью они двинулись к цели. Багери шел впереди, луч фонарика образовывал в кромешной тьме световой туннель, отсвечивая на полированном мраморе стен и пола. Пройдя по коридору, они вышли в центральный холл, откуда начиналась помпезная парадная лестница. Лифтом они, естественно, пользоваться не стали.

На четвертом этаже Багери жестом предложил Томашу занять место ведущего и временно принять командование на себя. Хотя в темноте все выглядело совсем не так, как при свете дня, историк довольно быстро сориентировался. Слева от них был вход в конференц‑зал, где ему показывали рукопись. Он открыл дверь и убедился, что не ошибся: внутри стоял большой стол, стулья, вазоны с растениями и стенные шкафы – бессловесные обитатели погруженного в сон помещения. Посмотрел вправо – туда, где располагался кабинет, откуда Ариана вышла с коробкой, в которой лежал документ.

– Это там, – указал Томаш на стальную дверь.

Багери подошел к двери и подергал ручку – дверь не открылась. Как и следовало ожидать, она была заперта на ключ.

– Что теперь? – растерянно прошептал Томаш.

Багери ответил не сразу. Склонившись к замку, он внимательно обследовал его бронированную личинку в свете фонарика. Затем опустился на корточки и порылся в своем небольшом заплечном мешке.

– Не беда, – лаконично прокомментировал он ситуацию.

Из вещмешка Багери извлек замысловатую остроконечную железяку, которую с великой осторожностью ввел в замочную скважину. Затем вставил себе в уши миниатюрные наушники электронного стетоскопа, а его чувствительный сенсор‑микрофон приложил к замку. И принялся аккуратно водить инструментом взад‑вперед, поворачивать его внутри цилиндра, внимательно вслушиваясь в металлические звуки. От усердия и сосредоточенности он прикусил кончик языка, а глаза его, устремленные вверх, словно остекленели. Процедура длилась уже несколько казавшихся бесконечными минут. Наконец Багери извлек инструмент из замка и принялся что‑то искать в мешке. Поиски увенчались успехом: в руках у него появилось нечто вроде тонкой и, по‑видимому, очень гибкой и прочной проволоки. При помощи нее он снова начал проделывать в цилиндре замка всякие манипуляции.

– Ну что? – просопел ему в ухо Томаш, которому не терпелось поскорее покончить с этим делом. – Получается?

– Момент.

Иранец снова приложил стетоскоп к замку и, легонько двигая проволокой, услышал «клик‑клик‑клик» и заключительный «клак».

Бронированная дверь сдалась.

Они вошли в небольшой, но богато отделанный кабинет: его стены и потолок украшали панели из экзотической древесины. В противоположном от входа конце, над горшками с декоративной растительностью отраженным светом блеснула серая дверца вмурованного в стену сейфа с круглой ручкой наборного замка.

– А с таким агрегатом вы справитесь? – с надеждой спросил Томаш.

Багери, приблизившись к сейфу, пристально рассмотрел кодовое устройство.

– Не беда, – повторил он, видимо, любимую присказку.

На сей раз в ход пошла несравнимо более сложная техника. Почти что игрушечной электродрелью Багери просверлил под замком миниатюрное отверстие, вставил в него проводники с микродатчиками, подключил их к прибору с небольшим плазменным экраном, на котором тотчас высветились янтарно‑желтые цифры, а этот прибор, в свою очередь, соединил с компактным компьютером и на его клавиатуре стал подбирать буквенно‑цифровые комбинации. Через пару минут появлявшиеся на мониторе ответные сообщения изменили цвет индикации с красного на зеленый, и кодовый механизм сейфа пришел в действие, будто ожил. Застрекотали шестеренки, раздался сухой металлический щелчок, и тяжелая дверца приоткрылась.

Не говоря ни слова, Багери распахнул ее и осветил фонариком недра сейфа. Томаш, выглядывавший из‑за плеча иранца, узнал потертую старую коробку.

– Вот, – указал он.

Багери осторожно, на вытянутых руках вынул коробку из сейфа, словно в ней находилась реликвия, способная рассыпаться в прах от малейшего неловкого движения, и плавно опустил ее на стол. Сняв аккуратно крышку, он жестом предложил Багери посмотреть на содержимое коробки. Свет фонаря залил картонное чрево: на дне лежали желтоватые от времени страницы. Томаш склонился и, присмотревшись, различил на титульном листе в клеточку заглавие и четыре строки стиха.

И сами слова, и их смысл показались ему неуловимо ускользающими. «Ну да, это та самая рукопись, написанная от руки Эйнштейном, утерянное свидетельство другой эпохи», – думал обуреваемый противоречивыми чувствами историк, вдыхая таинственный аромат далекого прошлого, исходивший от истертых временем ломких листков.

– Это она? – прервал его размышления Багери.

– Да. Именно ее мне… – Томаш осекся.

– З‑з‑з‑з‑з‑з‑з‑з…

Оба застыли с широко раскрытыми глазами, не сразу поняв, откуда исходит звук.

– З‑з‑з‑з‑з‑з‑з‑з…

А исходил он от Багери, из подвешенного у него на поясе устройства, которое было настроено на прием сигнала от Бабака, подстраховывавшего их на улице.

Темноту разрывали фары машин и лучи прожекторов, мигали оранжевые проблесковые маячки полицейских автомобилей. Слышались отрывистые команды, в разные стороны бежали люди с пистолетами, винтовками, автоматами. Поднятые несколько минут назад по тревоге, они теперь рассредотачивались, занимали позицию. Тем временем с улицы во двор въезжали два грузовика, а из их крытых зеленым брезентом кузовов уже сыпались бойцы в камуфляже.

Томаш и Багери, выбежавшие из кабинета в конференц‑зал, замерли у окна. Перед ними разворачивался наихудший из возможных вариант финала операции.

Их присутствие обнаружено.

Не теряя более ни секунды, иранец развернулся и ринулся к двери, увлекая за собой историка. Они бежали в кромешной темноте, то и дело натыкаясь на мебель, спотыкаясь и ударяясь о невидимые препятствия. Томаш прижимал к груди коробку с рукописью, у Багери через плечо висел мешок с инструментами.

– Моса, куда мы? – взмолился португалец.

– На первом этаже есть черный ход.

Они добежали до главной лестницы и почти кубарем понеслись вниз. Начался обратный отсчет времени – до спасительной двери надо было добраться как можно скорее, пока здание не будет полностью оцеплено. Но на площадке второго этажа они встали как вкопанные, услышав звуки, доносившиеся из холла.

Это были голоса.

Прибывшие по тревоге уже проникли в здание и прочесывали помещения. Кольцо вокруг здания замкнулось быстрее, чем ожидали похитители. Превосходящие силы противника стремительно продвигались вперед, и было яснее ясного, что с минуты на минуту двое незванных гостей будут схвачены.

В довершение ко всему в этот момент вспыхнул ослепительный свет. Преследователи стремительно поднимались по лестнице.

Багери и Томаш, отступая, поднялись на третий этаж. Там, в отчаянной попытке найти запасную лестницу – последний шанс на спасение, оба ринулись в коридор, залитый ярким электрическим светом.

– Ist!

Приказ остановиться ударом кнута рассек воздух откуда‑то сзади, от лестничной площадки. Голос был гортанным и хриплым.

– Iiiiiiist!

Не дожидаясь нового окрика, они открыли находившуюся в торце металлическую дверь, за которой оказалась пожарная лестница – винтовая конструкция из алюминиевого сплава. Ухватившись за поручень, Багери устремился вниз, а за ним, на ватных от страха ногах, Томаш. Но через пять‑шесть ступеней они остановились – снизу, навстречу им, громыхали шаги.

Беглецы развернулись и бросились обратно. Справедливо полагая, что третий этаж перекрыт, они поднялись до четвертого, откуда похитили рукопись, и, выскочив там в коридор, увидели быстро приближавшихся к ним вооруженных людей.

Дата добавления: 2015-06-04