Общественное сознание в эпоху постмодерна 2 страница

Особый тип парадоксального сознания и поведения представляют люди, которых можно назвать «блуждающими форвардами». Особенно наглядно это проявляется в среде интеллигенции. Мы можем наблюдать многочислен­ные примеры «миграции» таких людей из одной партии (или общественного движения) в другую, затем в третью, четвертую и так до бесконечности.

Причем это почти всегда сопровождается коренным изменением раннее провозглашенных принципов, отказом от прошлых приверженностей, сла­вословиями в адрес новых предпочтений или выгодных для себя «откры­тий». И все это прикрывается тем, что очередные новые ориентации объяв­ляются воплощением «гласа народа», отражением его чаяний и желаний. По сути же дела — это участие в борьбе за власть, за капитал, за жажду удовлет­ворить амбиции за счет народа.

Не менее характерен и другой тип, который получил достаточно широкое распространение и который можно отнести к категории «симулянты». Их по­ведение — это поведение значительной части чиновничества в современной России. Эта группа людей неустанно и дружно изображает симуляцию забо­ты об общественном благе, которая очень образно проявляется, с одной сто­роны, в риторике чиновников и бизнесменов, с другой стороны, в накопи­тельстве и грабеже бывшего народного состояния. Причем это нередко при­крывается показухой — оказанием помощи одному дому престарелых или одному детскому дому, одной спортивной команде или больнице. Как пока­зывают результаты выборов, такая «забота» приносит весьма ощутимые ди­виденды в виде депутатских мест или должностей глав администраций.

Именно этой категории людей присуще осознанное поддержание пара­доксальности поведения и сознания населения, ибо сулит немалые выгоды и приносит значительное приращение личного благополучия.

И наконец, стоит сказать о таком типе сознания и поведения, как новые диссиденты, которые, как это ни звучит парадоксально, комплектуются из бывших диссидентов. Многие из тех, кто выступал против различных аспек­тов государственной политики в СССР, с такой же настойчивостью и убеж­денностью выступают против того, что творится в сегодняшней России. К этой категории можно отнести и многих общественных деятелей первой демократической волны, которые после определенного времени отреклись от создаваемого ими или при их помощи нового режима. Новые реальнос­ти превратили многих из них в стойких борцов против того, за что они ра­дели в первые «розовые» годы новой России. И их парадоксальность часто проявляется в приверженности по-прежнему идеям демократии, но уже в сочетании с патриотическими или социальными ориентациями.

Таким образом, анализ современного состояния общественного сознания и поведения позволяет говорить о многообразии парадоксов. Переходный период обнажил эту противоречивость, сделал более определенной картину того, что мы сейчас собой представляем. Именно эта открытость, понимание сложившегося положения вселяет надежду, что правильно поставленный диагноз дает возможность преодолеть и социальные недуги новой России.

Понятие «постмодернизм» вошло в широкий обиход в конце 60-х гг. Вна­чале этот термин использовался для обозначения совокупности стилевых инноваций в архитектуре, затем он стал применим ко всем видам искусст­ва, и наконец, в 80-е гг. он утверждается в философии, так как постепенно

в его русло стекаются все социокультурные процессы. На данный момент под этим термином принято подразумевать всю целостность культуры пос­ледней трети XX в. Кроме того, в своем специфическом значении постмо­дернизм представляет собой определенную тенденцию художественной

культуры, которая стремится вобрать в себя и интерпретировать в современ­ном духе генетический опыт искусст­ ва в целом. Постмодерн — это новая эпоха, черты которой проявляются в особенностях художественной жизни, а также в более глубоких процессах порождения и функционирования са­мой культуры. Постмодернизм по своей сути противостоит «открытому искусству», как новый традиционализм — течению, которое прибегает к традиционным средствам только как к дополнению к новым технологическим возможно­стям, предоставленным прогрессом. Большинство исследователей сходят­ся на том, что постмодернизм не имеет ни единого метода, ни общей про­блематики. Его главными культурными признаками являются историчес­кий эклектизм и отказ от каких-либо тотальных схем. Это означает, что его произведения используют и синтезируют уже существующие и утвердивши­еся эстетические и художественные позиции. Его появление и развитие свя­заны с разочарованием в воинствующей нигилистической императивнос­ти и агрессивном подходе «открытого искусства» и контркультуры, а также в жестокости и бессмысленности шоковых методов эстетического воздей­ствия, в тотальном вещизме и отказе от наследия в любой его форме и в независимости от его реальной ценности.

В постмодернизме есть подчеркнутая антистильность, смешение жанров, фрагментарность, банализация, стремление устранить трансцендентные измерения бытия, а также любой намек на глобальное объединение, космо­политизм, прогрессизм, установку на восходящую линию культурного и общественного развития. Он предполагает деконструкцию, подрыв любых нормативных или смыслосодержащих элементов культуры. Он отказывает культуре в самодостаточности в смысле выражения ценностей и смысла бытия. Он претендует на то, чтобы максимально преодолеть эстетическую или рефлексивную дистанцию между жизнью и искусством. Постмедернизм также не признает правомерности универсальных форм рациональности, отдает предпочтение локальным и оригинальным моделям, реабилитирует даже архаичное и примитивное, но при этом дискредитирует принудитель­ность прежнего культурного достояния. Он также отвергает элитарность в культуре и дистанцию между центром и периферией — создателями и по­требителями, аудиторией.

Постмодерн не только требует отрицания духа модерна, он желает явиться максимально допустимым отказом от генерализаций. Он подчеркивает повы­шенную роль эзотерики, закрытость групп, но в то же время он как бы сам зиждется на сосуществовании традиций и норм. Он как будто требует от инди­вида обретения права субъективного свободного выбора, он не наполняет лич­ность с непреложностью органического, «почвенного» консерватизма. В то же время он склонен концептуально изолировать все группы лиц, отличающиеся

иными традициями мышления, другими ориентирами и особенностями мен­тальное™, наделяя их статусом частных культур, правом на самоидентифика­цию и существование, искусственно деля и деструктурируя общество. Но по своей природе постмодерн крайне недисциплинирован, оторван от реальнос­ти «земной», социальной жизни, утопичен, его фактические основания и по­нятийная база неконкретны, можно сказать, виртуальны. Идейная среда пе­риода, переходного от традиционного к постиндустриальному, находится в состоянии одновременной бурной революции и глубочайшей летаргии, застоя.

С приходом демократии Россия вступила в эпоху постмодерна, когда ранее приниженные, подчиненные или считавшие себя таковыми группы внезапно обрели голос и получили возможность культивировать свои осо­бые ценности, формировать собственный тип общественного сознания и бороться за свои специфические социальные и политические права³⁸. Имен­но в этих условиях особое значение приобретает этноисторический и поли­тический миф, легитимирующий право данной группы на территорию, раз­витие своей культуры и политическое оформление вплоть до требования полного суверенитета.

Переход от традиционного к постиндустриальному обществу — глобаль­ный процесс, который неизбежно затрагивает абсолютно все сферы обще­ственного сознания. В связи с несоизмеримостью всех базовых характери­стик этих этапов в эволюции общества они коренным образом отличаются во всех аспектах социальной жизни. А так как массовое сознание неизмен­но имеет дело с отношением масс ко всем значимым сферам деятельности, то переворот в нем тоже неизбежен. Многое из современной действитель­ности доказывает, что переход этот оказался весьма затруднительным, кри­зисным, возможно, он еще до конца не оформился. В массовом сознании намечается кризис, раскол, так как его традиционные концептуальные ос­новы находят качественно новое выражение.

В постиндустриальном массовом сознании существует всеобщая установка на будущее, на необходимость преодоления всех ненужных и тормозящих пре­пон прошлого. Наследие с глубоким уважением и признательностью «сдается в архив». Все это коренным образом влияет на чувственную восприимчивость и менталитет людей. К рутинному, привычному, неоригинальному возникает физическая неприязнь, так как выживание и успех в современном мире в мас­совом сознании непременно ассоциируются с вечным приспособлением и способностью к постоянной внутренней мобильности. Каждый отдельный индивид в процессе социализации должен ориентироваться на целесообраз­ность каждого жизненного события по отношению к будущей карьере. Пра­вительство всю свою деятельность должно связывать с планированием, если хочет сохранить популярность. Предприятие, дабы остаться на плаву, ищет проекты реконструкции в соответствии с вечно меняющимся лицом рыночной реальности. Более или менее целостная система знаний и ценностей, состав­ляющая не только мировоззрение и основу, но и саму структуру любой лично­сти, в постиндустриальном обществе заменяется набором переменчивых и неустойчивых установок, на которые постоянно воздействуют массмедиа³⁹.

³⁸ Шнирельман В.А. Постмодернизм и исторические мифы в современной России // Вестн. Омского
ун-та. 1998. № 1.

³⁹ Моисеев Н.Н. Универсум. Информация. Общество. М.: Устойчивый мир, 2001.

В рамках социального и технического прогресса идет необратимый про­цесс не просто веберовского «расколдовывания мира», а уже повального «онаучивания» всех сфер жизни и бытия. По своей сути наука не может не действовать деструктивно на консервативное мировоззрение, на его унитар­ную систему неделимых и негибких ценностей. Суть рационального науч­ного познания — именно в анализе, разложении на элементы, оно, в отли­чие от консервативного конкретного познания, стремится абстрагировать. Прикладная наука и техника — проектные, утопические способы деятель­ности. Они абсолютно антитрадиционны и вполне соответствуют процеду­рам и принципам прогрессистского стиля мышления и действий. Но дале­ко не всегда столь тотальное онаучивание приводит к однозначным резуль­татам, соответствующим ожиданиям его сторонников. Так, невероятное

усложнение технологических, соци­альных и экономических систем в процессе их постоянного частичного усовершенствования, надстраивания и достраивания постепенно приводит к тому, что они становятся непостижи­мыми и неконтролируемыми со сто­роны самих их создателей и обретают собственные, незапланированные и неконтролируемые человеком спосо­бы деятельности⁴⁰. А последнее озна­чает ни больше ни меньше, как обре­тение этими сложными системами автономной, органической или квази­органической жизни. Кроме того, можно сказать, что в отношении мас­сового сознания к научным изобрете­ ниям и техническим устройствам в постиндустриальном обществе воз­рождаются магические черты архаического периода. В современном техни­ческом артефакте индивид не обнаруживает ни эмпирически, ни теорети­чески реальной схемы тяг и рычагов, приводящих механизм в действие. Вряд ли заурядный или даже искушенный пользователь четко осознает, что зас­тавляет при нажатии клавиши появиться на мониторе персонального ком­пьютера то или иное изображение, хотя трудно найти в постиндустриаль­ной стране человека, не знакомого с данной машиной⁴¹.

Другой заметный фактор современного массового сознания — глобали­зация. За счет неизбежного абстрагирования и отстранения от нацио­нальных особенностей, традиций и исторического наследия идет распрос­транение и порой насильственное насаждение гомогенных культурных об­разцов. За счет этого претерпевают коренные изменения системы экономики и социального управления при попытке создания единой гло­бальной системы. Но традиционное в процессе глобализации не отмирает, а наполняется новой жизнью и в смеси с локальными архаическими пере­смешанное общество: Российский вариант/ Отв. ред. Л.В. Никифоров. М.: Наука, 1999. Моисеев Н.Н. Универсум. Информация. Общество. М.: Устойчивый мир, 2001.

житками, приобретая уже не органически целостные, а непредсказуемые, утрированные, уродливые структурные формы. Кризис перехода из тради­ционного общества проявляется в зависшем состоянии отдельных культур, где концептуальные механизмы эволюции массового сознания не соответ­ствуют возможностям физического прогресса, когда на смену старому функ­циональному ценностному порядку не приходит новый, столь же органич­ный и устойчивый, а живут лишь их причудливые промежуточные комби­нации.

Психологической, а можно сказать, и идеологической чертой современ­ной эпохи является сжатие или, возможно, просто исчезновение в созна­нии людей пространства как физической реальности. Наличие сверхскоро­стного транспорта и средств передачи информации мгновенного дальнодей­ствия, а также повсеместное внедрение идентичных культурных образцов делает пространство абсолютно иррелевантным. Оно теряет оригинальную специфическую связь с населяющими его людьми, традиционность. В по­стиндустриальном обществе оно не субстанциально, а в чистом виде функ­ционально: оно исполняет хозяйственную и рекреационную роли.

Переход к постиндустриальному обществу оказался отмечен реакцией на господствовавшие многие десятилетия идеологии, в том числе и на на­саждения витальности, как основополагающего культурного ориентира. На подступах к постмодерну появилось неисчислимое количество субкуль­турных и социальных движений, начиная «зелеными», выступавшими против витальности эры промышленности, отличающейся повсеместным насилием над природой, кончая хиппи, стремившимися минимизировать любую форму активности, и наркоманами, демонстрирующими наруше­ния психической деятельности и физиологически обусловленное сниже­ние уровня внимания к жизни. Любая деятельность по изменению окру­жающей реальности стала восприниматься как обратимая и отчужденная от самих объектов, на которые она направлена. В начале 90-х гг. в СМИ, на митингах, в бытовых беседах велись бурные дискуссии о гибели куль­туры в России и на территории СНГ. Традиционные формы культурной жизни распадались, рушились в буквальном смысле. Теряли техническую оснащенность и подвергались хищениям музеи и библиотеки. Однако в то же время небывало увеличилась интенсивность культурной жизни. С не­обыкновенной скоростью появлялось и росло невероятное количество рок-, поп- и фольк-групп, политических движений разнообразного тол­ка, телепередач и организаций. «Гибель культуры» повлекла за собой рас­пад привычного образа жизни, массовую дезориентацию, утрату иденти­фикации на уровне отдельных индивидов, групп, общества в целом, а так­же нервный и хаотический, сверхактивный поиск новых культурных моделей, способных восстановить мир как целое и упорядоченное. Распа­дались традиционные социокультурные и социоструктурные и админис­тративные системы, и вместе с последними уходили безвозвратно в про­шлое десятилетиями складывавшиеся верования, идеологии, образы мира, жизненные стили и формы, трансформировались иерархии престижа, формировались и набирали силу новые политические и идеологические элиты, менялась природа социокультурных идентификаций. Однако даже в этом хаосе была своя общая вполне логическая и согласованная схема, системность. Специфической особенностью советского времени был стро-

го определенный порядок реализации массовых культурных явлений в пространстве и времени согласно предписаниям и требованиям домини­рующего, насаждаемого мировоззрения.

Изначальная диалектическая предрасположенность, свойственная мар­ксистскому учению, в советском толковании преобразовывалась в весьма вульгарную, но действенную способность поворачивать даже противоречи­вые и взаимоисключающие факты в свою пользу. Советский марксизм был в своем роде «репрезентативной культурой», нормальной повседневной картиной мира, определяющей все материальные и нематериальные сфе­ры деятельности масс. Именно поэтому крушение советских режима и иде­ологии вместе с их институциональной основой оказалось столь болезнен­ным именно для России. Имела место деидентификация массового созна­ния. Во-первых, из-за утраты «биографии» (при любом отношении к единой партии существование последней было крайне важным, так как позволяло сохранять единство и преемственность в биографическом развитии обще­ства и индивидов, его составляющих), во-вторых, из-за исчезновения буду­щего в смысле уничтожения содержа­щейся в культуре и зафиксированной в соответствующих институтах объек-тивной основы его коллективного планирования. Восстановление же идентификации путем быстрого при­общения к одной из уже существую­щих форм или моделей было весьма затруднительным, если не сказать — невозможным. Культура советского времени была тотальной и моностили­стической, и ее нормы и вмешатель­ ства затрагивали все значимые сферы общественной жизни и массового со­знания. К тому же, она не была обделена механизмами достаточно тонкими, чтобы опознавать в зародышевом состоянии и элиминировать все минималь­но, актуально или потенциально опасные чужеродные культурные элемен­ты. Российское общество в начале 90-х гг. оказалось перед выбором перехода от моностилистичекой культуры, основополагающими категориями которой являются иерархичность, канонизация форм, упорядоченность регулирова­ния культурной деятельности, тотализация, исключение всех элементов чуж­дого происхождения, когерентность, максимально возможное упрощение, официальность, позитивность и телеология, к культуре по определению, полистилистической. Последняя же ориентируется на деканонизацию, дето-тализацию, хаотичность и терпимость и неизменно предполагает диверсифи­кацию (структурное усложнение), эзотеричность и негативность, а также не требует никакой цельной культурной эволюции.

Многие культурные элементы были позаимствованы, а в некоторых случаях — просто экстраполированы со всеми вытекающими отсюда по­следствиями, исходя из традиций западного индустриального и постин­дустриального мира. Здесь можно перечислить и все молодежные культур­ные объединения, например панки, хиппи, рокеры и т.п., разнообразные

политические и экономические стереотипы и идеологии, от социал-де­мократии до партий «зеленых» и «сексуальных меньшинств», и религиоз­ные фундаменталистские или более умеренные организации и культы, и далеко не во всех случаях это можно рассматривать как удачное и гармо­ничное насаждение эстетических и художественных образцов и штампов во всех областях искусства — от популярной музыки до литературы. Так­же в не всегда логичном и приемлемом обличий явились возрожденные традиции досоветского времени: православие теперь уже нередко стремит­ся принять форму диктата, а о количестве националистических экстреми­стских партий и организаций уже и говорить не приходится.

Важной особенностью нового массового сознания стала специфика пе­реживания времени. Уже в традиционном мире возникло так называемое «стандартное время», зародившееся на пересечении субъективных (лично­стных) и объективных (сезонно-природных) ритмов жизни, хотя оно и про­должало оставаться неотделимым от конкретных вещей, бытовых событий и социальной регуляции. И несмотря ни на какую субъективность, абсолют­но все моменты времени отличались своей качественной определенностью. В современном мире возник новый способ восприятия времени — реаль­ное время, релятивизирующее все прочие членения времени. Реальное вре­мя обозначает всего лишь момент синхронизации передатчика и реципи­ента, не предполагает совершено никакого соотнесения отдельно взятых мо­ментов с более обширными временными или смысловыми целостностями и означает, что на коммуникацию или передачу информации не влияют ни в коей степени ни объективные, ни субъективные, ни стандартизованные факторы. В нем событие отождествляется с информацией и существует од­новременно с ней, а это значит, что любое событие начинает происходить везде одновременно. Реальное время является лишь категорией и на деле представляется ирреальным. Но в то же время именно на нем основывает­ся функционирование важнейших современных технологий, в том числе политических и финансовых⁴².

Массмедиа способствуют тому, что реальное время распространяется на людей, их переживание исторического времени и осуществление собствен­ных планов и проектов. Космические технологии позволяют любому собы­тию происходить почти синхронно (они все еще вынуждены хоть как-то приспосабливаться к природным и трудовым потребностям человека) в Нью-Йорке и Токио. Благодаря СМИ происходят выпадение получателей информации из рамок нормальной повседневности и переход оных в вир­туальную информационную реальность, а логика и история обессмыслива­ются и парализуют человеческую активность. Таким образом, время из кон­кретной предметно-содержащей стихии в массовом сознании медленно, но верно превращается в несущественное, нулевое измерение.

Изменились в массовом сознании и отношение к жизни, установка на ее несомненность. В традиционном обществе был намек на сомнение в под­линности окружающего мира. Средневековый человек воспринимал окру­жающую действительность в условном залоге, для него существовал другой, возможно, еще более реальный, чем его собственный, потусторонний мир. Его быт был наказанием за яблоко, запретный плод. Согласно христианс-

⁴² Мелюхин И.С. Информационное общество: истоки, проблемы, тенденции. М.: МГУ, 2001.

кой идеологии, господствовавшей в сознании европейца вплоть до преды­дущего столетия, мир мог вполне оставаться совершенно иным по своему устройству, если бы не этот первородный грех, обрекший его на тяжкий труд. Его мир был всего лишь одним из возможных.

В эпоху модерна, во времена уже назревавшего кризиса все усилия на­уки и познавательной деятельности были направлены на то, чтобы исклю­чить все возможные сомнения в единичности и безотносительной реально­сти существования именно того мира, который дан нам в ощущениях.

В переходе к постиндустриальному обществу наметился кризисный син­тез предыдущего и качественно нового. Постмодерное массовое сознание признает множественность миров, среди которых Божий — лишь один из

нескольких. То, что для одного инди­вида актуально, может быть гипоте­тичным для другого. Налаживаются даже средства «трансмундиальной» мобильности, во многом имитирую­щие церковь, но обретшие полностью светское обличив. Признается, а не требуется, тогда как массовое созна­ние не готово полноценно и гармо­нично вынести ношу свободы выбора, существование множества миров.

Изменилось соотношение личнос­ти и общества. В далеком традицион­ном прошлом вовлеченность людей в совершаемые ими поступки и неиз­бежные события, как правило, была намного большей, чем в современную эпоху. Предметность воспринималась остро и ярко, с крайней отчетливос­тью эмоционально-волевых и деятельностиых проявлений.

В эпоху модерна образовалась сильная отчужденность субъекта. В это время возникла ущербная, неполноценная личность, манкирующая многи­ми качествами. В постмодерне же такая проблема психологической отчуж­денности исчезла, так как в идеале стерлась противоположность субъекта и объекта. Но вышеуказанный процесс не просто возвратил индивида к са­мому себе, он довел наметившуюся реакцию до логического завершения. Человек начал растворяться в своей деятельности, в собственной жизни. В постиндустриальной действительности очень многие факты свидетель­ствуют о катастрофическом снижении личностной определенности инди­видуума. С переходом в постиндустриальное общество коренные измене­ния претерпевают все сферы массового сознания, которое тем не менее не в силах угнаться за социальными и техническими переменами, в связи с чем в нем образуется культурный разрыв, потеря традиционной идентификации. Стандартизация заменяется многообразием, плюрализмом, рамки стандар­тов все больше сокращаются в пользу диверсификации и децентрализации структурных и межличностных связей⁴³.

В нашей стране массовое сознание было совершенно не готово к куль­турному взрыву, довольно стремительно и неожиданно обрушившемуся на головы людей, выросших и воспитанных в инкубаторе советской пропаган-

Ерасов Б.С. Социальная культурология: Учеб. для студентов вузов. М.: Аспект Пресс, 2000.

ды. Культурные элементы, пребывавшие в некотором состоянии анабиоза, не заставили себя долго ждать, с Запада подобные «новинки» посыпались словно из рога изобилия с невиданной интенсивностью и быстротой. Все, что только могло и не могло прижиться, препарировалось массовому созна­нию через рупор массовой культуры. К 1991 г. у нас появились все вообра­зимые политические партии; к 1993 г. — все возможные телевизионные пе­редачи и печатные издания; к 1995 г. — салоны, специализирующиеся на всех типах магических услуг от приворота до наведения порчи методом вуду; к 1997 г. сексуальная тема в стране, где секса прежде вовсе не существовало, заняла 90% вечернего эфирного времени и 100% неполитической прессы; к 1999 г. в серийном производстве оформилось беспрецедентное количество музыкальных групп и исполнителей, вечно имитирующих европейский и американский стандарт, к 2001 г. мы более или менее влились в колею ми­ровой моды⁴⁴.

Ослабление классовых связей и возникновение и утверждение стратифика­ционного деления по уровню дохода привели к оформлению гораздо более партикулярных и изменчивых форм идентификации. Последние нередко ока­зываются пережиточными, наделенными кризисными свойствами. Здесь воз­никают идентификации по конфессиональному, территориальному, этничес-

Массовое сознание, потеряв ориентиры, пытается обрести новые точки опоры

кому признакам, очень часто имеют место объединение и изоляция от социо­культурной среды по общим интересам. Традиционные индивидуалистические ценности вроде свободного предпринимательства, свободной конкуренции, ориентации на прибыль, а не на социальную ответственность оказались неадек­ватными высокотехнологическому и информационному по сути постиндуст­риальному развитию. Изменение характера производства и соответствующее ему повышение общего уровня образованности стимулируют возникновение установки на новое качество жизни, очень резкий рост духовных потребнос­тей, необходимость самореализации. В массовом сознании окончательно ут-

⁴⁴ Мелюхин И.С. Информационное общество: истоки, проблемы, тенденции. М.: МГУ, 2001.

вердилась ориентация на квалифицированность труда, на необходимость на­копления интеллектуального капитала для выживания в постиндустриальной реальности. Изменилось и само ощущение сущности деятельности. В тради­ционном обществе под деятельностью, направленной на внешний мир, всегда понималась трудовая физическая повседневность, являвшаяся в обличье уси­лий, связанных с материальным или интеллектуальным производством. Это были охота, собирательство, ремесленничество либо научная или гуманитар­ная деятельность.

В современную эпоху деятельность индивидов ориентирована не на из­менение физического мира посредством физических актов и манипуляций, а, скорее, на изменение состояния знания посредством символов и знаков. В массовом сознании все большую значимость и злободневность обретает именно деятельность виртуальная, не только состоящая в оперировании знаками и условными ценностями, но и направленная на воздействие имен­но на знаки и символические величины. Само производство теперь состо­ит в основном в проектировании моделей продукта и технических устройств для их воплощения в осязаемую и годную к потреблению материю. Чело­век все больше и радикальней отстраняется и освобождается от физических актов. Предметы материальной жизни в процессе их десубстанциализации, подобно предположенному в свое время эфиру, трансформируются и обре­тают схематизированную абстрагированную форму физических гипотез, призванных объяснить взаимодействие между отдельными отдаленными объектами, находящимися во взаимосвязи. Таким образом, много значи­тельных событий современности происходит на виртуальном плане, в то время как физическому отводится второстепенное место. Тем не менее это не мешает им самым коренным образом влиять на судьбы миллионов. До­статочно вспомнить финансовую деятельность и валютный рынок или меж­дународную политику⁴⁵.

В постиндустриальном обществе огромное значение приобретает новый производственный сектор — производство человека. Формирование чело­века — носителя постиндустриального сознания требует огромных затрат на воспитание, образование, новые прогрессивные типы социализации. Это означает, что культура в ее новом обличий становится самым ведущим сек­тором экономики. В новых условиях все большее значение приобретает вложение средств в «человеческий капитал». Иногда предпринимательство, например, становится не столько средством достижения благополучия, сколько путем самореализации.

В плане политики вглубь идет процесс дифференциализации, чтобы не отставать от прогресса большинству политических систем приходится об­наруживать гибкость, а принцип демократии как выразитель мнения абсо­лютного большинства замещается учетом интересов меньшинств. Более того, все в большей степени массы включаются прямо или косвенно в по­литическую деятельность, не только задавая ее направленность, но изыс­кивая механизмы все более действенного давления на власть, которые, хоть и не принимая революционных насильственных мер, не оставляют власти выбора.

Дата добавления: 2015-06-04