Любовь Анатольевна Бескова, Елена Андреевна Удалова 4 страница

[566] Mark Weber. «Simon Wiesenthal: Bogus Nazi Hunter», Journal of Historical Review, Nr. 4, Winter 1989/1990, S. 445, 446.

[567] Germar Rudolf. Vorlesungen uber den Holocaust, S. 486 ff.

[568] Staatsanwaltschaft beim Landesgericht Frankfurt, Strafsache beim Schwurgericht Frankfurt gegen Baer und andere wegen Mordes, A2Js 444/59, Band 1, S. 132.

[569] Ibidem, Band 3, S. 437.

[570] Ibidem, Band 7, S. 1007 ff.

[571] Claus Jordan. «The German Justice System. A Case Study», in Germar Rudolf (Hg.), Dissecting the Holocaust.

[572] Wilhelm Staglich. Die westdeutsche Justiz und die sogenannten NS-Gewaltverbrechen, Kritik-Verlag, 1977.

[573] См. Jurgen Graf. Riese auf tцnernen Fussen. Raul Hilberg und sein Standardwerk ьber den «Holocaust».

[574] Adalbert Ruckerl. S. 7 ff.

[575] Pierre Guillaume. «Les bonnes intentions dont l’enfer est pave», Annales d’Histoires Rйvisionnistes, 5/1988, S. 189 ff.

[576] Gitta Sereny. «The men who whitewash Hitler», New Statesman, 2. November 1979.

[577] 1Arthur Butz.«Geschichtlicher Hintergrund und Perspektive in der ‘Holocaust’-Kontroverse, Vierteljahreshefte fur freie Geschichtsforschung, 4/1999.

[578] Bruno Baum. Widerstand in Auschwitz, Ostberlin 1949.

[579] Benedikt Kautsky. Teufel und Verdammte, Buchergilde Gutenberg, Zurich 1946, S. 182 ff.

[580] Paul Rassinier. Le Mensonge d’Ulysse, La Vielle Taupe, Paris 1979, S. 26.

[581] Протокол первого процесса Цюнделя, с. 320 и далее.

[582] Soviet Government Statements on Nazi Atrocities, Hutchinson & Co., London/New York 1946, S. 57, 58.

[583] Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers, US Printing Office, Washington 1963, Band I, S. 416 ff.

[584] Eugene Kulischer. The Displacement of Population in Europe, International Labor Office, Montreal 1943.

[585] Ibidem. S. 107 ff.

[586] Joseph Bellinger. Himmlers Tod — Freitod oder Mord? Die letzten Tage des Reichsfuhrers-SS, Arndt Verlag, 2005.

[587] Norbert Masur. En jude talar med Himmler, Albert Bonniers forlag, Stockholm 1945. — Jurgen Graf, «Ein Jude spricht mit Himmler. Heinrich Himmlers nachtliches Gesprach mit Norbert Masur im April 1945», Vierteljahreshefte fur freie Geschichtsforschung 3/2006.

[588] David Duke. Jewish Supremacism, Free Speech Press, Mondeville 2003, S. 264.

[589] Walter Laqueur. The Terrible Secret, Weidenfeld and Nicolson, London 1980.

[590] Arthur Butz. «Geschichtlicher Hintergrund und Perspektive in der ‚Holocaust’-Kontroverse», Viertejahreshefte fur freie Geschichtsforschung 4/1999.

[591] David Wyman. The abandonment of the Jews, Pantheon Books, New York 1984.

[592] Robert Faurisson, Einleitung zu Germar Rudolf (Hg.). Dissecting the Holocaust, S. 7.

[593] Robert Faurisson. Le revisionnisme de Pie XII, Graphos, Genua 2002.

[594] Ibidem. S. 69.

[595] Raul Hilberg, Die Vernichtung der europaischen Juden, S. 859 ff.

[596] Ibidem. S. 888.

[597] Ibidem. S. 889.

[598] Ibidem.

[599] Danuta Drywa «Ruch transportow miedzy Stutthof a innymi obozami», Zeszyty Muzeum Stutthof, Nr. 9/1990, S. 17.

[600] Jurgen Graf und Carlo Mattogno. Das Konzentrationslager Stutthof und seine Funktion in der nationalsozialistischen Judenpolitik, Castle Hill Publishers, Hastings 1999, S. 107-114.

[601] Nation Review, 21. Mai 1979.

[602] Moshe Shonfeld. The Holocaust Victims Accuse: Documents and Testimonies on Jewish War Criminals, Neturei Karta of USA, Brooklyn 1979, S. 62.

[603] Israel Shahak. Le racisme de l’Etat d’Israёl, Paris 1975, S. 152.

[604] Sergio Romano. «La storiografia antirevisionista: Colpe e misfatti», in: Nuova Storia Contemporanea, Juli/August 2001, S. 9.

[605] Erich Priebke und Paolo Giachini. Vae victis, S. 969.

[606] Israel Shamir. Carri armati e ulivi della Palestina, Pistoia 2002, S. 135 ff.

[607] Paul Findley. Die Israel-Lobby, Grabert Verlag, Tubingen 1992, S. 158.

[608] Der Spiegel. 18/1992.

[609] Nahum Goldmann. S. 171.

[610] Etta Z. Black. Ethnic linkage and foreign policy, New York 1983, S. 81.

[611] Michael C. Piper. The High Priests of War, American Free Press, Washington 2003.

[612] www.gush-shalom.org/archives/article242.html

[613] N.E. Tutorow. War Crimes, War Criminals and War Crime Trials, Greenwood Press, New York 1986, S. 8.

[614] Caspar Schrenk-Notzing. Charakterwasche: Die Politik der amerikanischen Umerziehung in Deutschland, Ullstein, Frankfurt/Berlin 1993, S. 139.

[615] Patrick Bahners. «Objektive Selbstzerstorung», Frankfurter Allgemeine Zeitung, 15. August 1994.

[616] Elie Wiesel. Legends of our time, Shocken Books New York 1968, S. 142.

[617] Marin Preda. Delirul, Editura Cartea Romanesca, Bukarest 1975, S. 311.

[618] Jewish Chronicle, London, 10. Juli 1998.

[619] David Duke. S. 318.

[620] Ibidem. S. 323.

[621] Kevin MacDonald. A people that shall dwell apart, Praeger, Westport (Connecticut) 1996.

[622] Abenteuer Schweiz, 1991, S. 330.

[623] Richard Coudenhove-Kalergi. Praktischer Idealismus, Paneuropa-Verlag, Wien/Leipzig 1925, S. 22/23, 35.

[624] Toronto Star, 26. November 1991, S. A 17.

[625] На самом деле всё гораздо проще. Дело здесь не в натуре, а в том, что евреи — тоже всего лишь инструмент в других руках. Подробности см. в книге Н. Левашова «Россия в кривых зеркалах». — Д.Б.

[626] Grabert, Wigbert. Geschichtsdetrachtung als wagnis, Tubingen 1984.

[627] Pierre Vidal-Naquet. Un Eichmann de papier, Editions de la Decouverte, Paris 1980.

[628] Robert Faurisson. Reponse а Pierre Vidal-Naquet, La Vieille Taupe, Paris 1982.

[629] Georges Wellers. Les chambres a gaz ont existe, Collections Temoins, Paris 1981.

[630] Le Nouvel Observateur, Paris, 6. Oktober 1978.

[631] Tomasz Gabis. «Die Holocaust-Religion», Vierteljahreshefte fur freie Geschichtsforschung 4/1999.

[632] Roger Garaudy. Les mythes fondateurs de la politique israelienne, La Vieille Taupe, Paris 1995. Напечатана на русском языке в журналах «Атака» и «Наш современник».

[633] Peter Novick. The Holocaust in American Life, 1999, S. 211, 212.

[634] Elie Wiesel. Tous les fleuves vont a la mer, Editions du Seuil, Paris 1994, S. 97.

[635] Le Monde, 3. Marz 1994.

[636] Les Temps Modernes, Dezember 1993, S. 132/133.

[637] Tomasz Gabis.

[638] Ibidem.

[639] Ibidem.

[640] Ibidem.

[641] Pro Fide Catholica. Die Verfinsterung der Katholischen Kirche, Durach 2004.

[642] Gazeta Wyborcza, 16. Juli 1996.

[643] Alexander Donat. The death camp Treblinka, S. 44.

[644] Claude Lanzmann. Shoa, dtv, 1988, S. 153 ff.

[645] Bradley Smith. «Abraham Bomba, The Barber of Treblinka», The Revisionist, 1/2003, S. 170 ff.

[646] Thierry Meyssan. Der inszenierte Terrorismus, editio de facto, Kassel 2002. На русском языке книга называется «11 сентября 2001 года — чудовищная махинация», кроме того, есть масса статей в разделе «11 сентября 2001 года». — Д.Б.

[647] Gerhoch Reisegger. Wir werden schamlos irregefuhrt, Hohenrain-Verlag, Tubingen 2003. — Gerhoch Reisegger: 11. September: Die Bildbeweise, Hohenrain-Verlag, Tubingen 2004.

[648] David Irving. Hitlers Krieg, F.A. Herbig, 1986, S. 14.

[649] Prozess Irving gegen Lipstadt, Paragraph 13.71.

[650] Yann Moncomble. Les professionels de l’antiracisme, Paris 1987, S. 96.

[651] Verite et Justice. Le proces Amaudruz — Une parodie de Justice, Vevey 2001.

[652] Carlo Alberto Agnoli. Der europaische Haftbefehl — Kurzester Weg in die Tyrannei, Verlag Anton A. Schmid, Durach 2004.

[653] Sigmund P. Max. «Volksverhetzung — Leugnung des Holocaust durch Verteidigerhandeln», Juristische Schulung, 11/2002, S. 1127 ff.

[654] Germar Rudolf. Vorlesungen uber den Holocaust, S. 524, 525.

[655] Zum zweiten Zundel-Prozess siehe Barbara Kulaszka. Did six million really die?, Samisdat Publishers, Toronto 1992.

[656] Klaus-Rainer Rohl. Tabus — Ungefragte Antworten, Herbig/Universitas, Munchen 2004, S. 232 ff.

[657] Rolf-Josef Eibicht. Hellmut Diwald. Sein Vermachtnis fur Deutschland. Sein Mut zur Geschichte, Hohenrain, Tubingen 1994, S. 140.

[658] Это ещё очень сильно смахивает на манипуляцию сознанием. Об этом см. статью «Новый Мировой Порядок». — Д.Б.

[659] Robert Faurisson. Le revisionnisme de Pie XII, S. 65, 66.

Кажется, с финальной частью композиции под названием «Жизнь Пушкина» все более или менее ясно. Кульминацией и развязкой здесь являются дуэль на Черной речке и смерть поэта. Но где завязка этих событий? Нам сразу же подскажут: прибытие Дантеса в Петербург на пароходе «Николай I», на котором впоследствии случится пожар, заставивший сильно растеряться Ивана Сергеевича Тургенева. («Странные сближения» судьбы или ее метка.)
Но у меня создается впечатление, что это все-таки не завязка, потому что рождает множество вопросов: отчего Пушкин так болезненно прореагировал на привычный ему флирт какого-то смазливого юнца? Ведь измены не было. Не было и серьезных поводов к ней. В самом начале супружеской жизни Пушкин категорически запретил Наталье Николаевне оставаться с мужчинами наедине даже в том случае, если муж сидит рядом в кабинете. Почти па всех балах, где блистала Гончарова, Александр Сергеевич бывал лично. Пушкинисты объясняют болезненность его реакции на вздор со стороны Дантеса совокупностью обстоятельств: безденежьем, тяготами света, унизительным камер-юнкерством, африканской кровью и т.д.
Если это и была завязка выстрелов на Черной речке, то писалась она создателем мыльных опер. Нет, здесь нужно идти дальше, например, найти ряд психологических обстоятельств, заставивших Пушкина принять шута горохового всерьез.
Где их искать? Может быть, в молодых годах поэта, когда он впервые появился в Петербурге после Лицея, этак, конец 10-х - начало 20-х годов. Там есть прелюбопытнейшая история, тянущая на завязку никак не меньше, чем Дантес на пароходе «Николай I»....

«Известность Пушкина и литературная, и личная с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала о нем анекдоты. Все это, как водится, было частью справедливо, частью вымышлено. Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление. В это время находилась в Петербурге старая немка, по фамилии Кирхгоф.
В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Госпожа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он - человек замечательный; рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ем у между прочим: «Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами». О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письмо с деньгами получить ему было неоткуда; деньги он мог иметь только от отца, но, живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился с генералом Орловым. Они разговорились. Орлов коснулся службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами: оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправился за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то карточный долг еще школьной их шалости. Госпожа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на юг и на север, рассказала разные обстоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предсказала его женитьбу и наконец преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого, белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постоянным исполнением этих предсказаний и часто об этом рассказывал».

Л.С. Пушкин (брат поэта.)*

* Здесь и далее я цитирую по доступным мне историческим источникам, а также испюльзую антологию В.Вересаева «Пушкин в жизни».

Итак, странная немка по фамилии Церковный Двор нагадала молодому человеку вещи, которые исполнялись всю жизнь.
А что скажут на это другие свидетели?

«В Петербург раз приехала гадательница Кирхгоф. Никита и Александр Всеволодские и Мансуров Павел, актер Сосницкий и Пушкин отправились к ней (она жила около Морской). Сперва она раскладывала карты на Всеволодского и Сосницкого. После них Пушкин попросил ее загадать и про него. Разложив карты, она с некоторым изумлением сказала: «О, это голова важная! Вы человек не простой!» Т.е. сказала в этом смысле, потому что, вероятно, не знала по-русски. Слова ее поразили Всеволодского и Сосницкого, ибо, действительно, были справедливы. Она, между прочим, предвещала ему, что он умрет или от белой лошади, или от белой головы (Weisskopf)».

писатель П.И.Бартенев

И еще одно свидетельство о том же, самое, быть может, важное.

«В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным я часто слышал от него самого об этом происшествии, он любил рассказывать его в ответ на шутки, возбуждаемые его верою в разные приметы. Сверх того, он в моем присутствии не раз рассказывал об этом именно при тех лицах, которые были у гадальщицы при самом гадании, причем ссылался на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже рассказов считаю нужным присоединить все то, о чем п о м н ю п о л о ж и т е л ь н о. Предсказание было о том, в о - п е р в ы х, что он скоро получит деньги; в о - в т о р ы х, что ему будет сделано неожиданное предложение; в - т р е т ь и х, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в - ч е т в е р т ы х, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой головы или белого человека (weisser Ross,cweisser Kopf, weisser Mensch), которых и должен он опасаться. Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашел совершенно неожиданно письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был Корсаков, вскоре потом умерший в Италии. Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича; не менее странно было для него и то, что несколько дней спустя, в театре, его подозвал к себе А.Ф.Орлов и стал отговаривать его от поступления в гусары, а предлагал служить в конной гвардии... Вскоре после этого Пушкин был отправлен на юг, а оттуда, через четыре года, в псковскую деревню, что и было в т о р и ч н о ю ссылкою. Как же ему, человеку крайне впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца предсказания, которое дотоле исполнялось с такой буквальной точностью??? Прибавлю следующее: я как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что он не принадлежал ни к какому другому тайному обществу. «Это все-таки следствие предсказания о белой голове, - отвечал мне Пушкин. - Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные общества, даже и самое масонство получили от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним? Weisserkopf, Weisserhaupt - одно и то же».

С.А. Соболевский

Прервем наши цитаты и извинимся за их продолжительность - без них, увы, никак нельзя. В этой истории поражает не столько само исполнение гадания, сколько то значение, которое придавал ему Пушкин. Всю свою жизнь он старался угадать эту белую голову, иногда путая ее с белой лошадью, рассказывал друзьям, что каждый раз, когда он садится в седло, то навсегда прощается с жизнью. Он даже дошел до того, что спутал белую голову с белым начальником - Weisserhaupt, то есть возможным главой масонства, и от этого с масонством завязал. Самым крупным «белым начальником» того времени был, безусловно, император Александр I, светловолосый и плешивый. Пушкин, как известно из эпиграмм и из десятой песни «Онегина», особенно этого царя не жаловал. Но Александр скончался (подругой версии - таинственно исчез) в конце 25-го года. Думал ли тогда Пушкин, что вместе с исчезновением «белого начальника» исчезает предсказанная гадалкой опасность его жизни? Об этом мы, конечно, не узнаем никогда...
Обращает также внимание вариантность жизни Пушкина, отмеченная в гадании: если жизнь не прервется в 37 лет, то Александр Сергеевич будет жить долго. Запомним это.
После приведенных цитат вопрос, родившийся ранее, отчего поэт не узнал в Дантесе «белую голову» и довел конфликт до кровавого конца, становится и вовсе неразрешимым. Однако кое-что мы все-таки сказать можем. Одной из причин «неузнаваемости Дантеса» был характер жизни, которую вел молодой поэт в Петербурге. Вот свидетельство недоброжелателя Пушкина графа Корфа:

«В свете Пушкин предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий. Должно дивиться, как и здоровье, и талант его выдержали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались и частые гнусные болезни, низводившие его не раз на край могилы. Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы. У него господствовали только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обоих он - ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств, и он полагал даже какое-то хвастовство в отъявленном цинизме по этой части: злые насмешки - часто в самых отвратительных картинах - над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над родственными привязанностями, над всеми отношениями - общественными и семейными - это было ему нипочем, и я не сомневаюсь, что для едкого словца он иногда говорил даже более и хуже, нежели в самом деле думал и чувствовал... Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата».

Граф М.А. Корф

Но это говорит недоброжелатель, что ему верить? За эти строки граф был подвергнут остракизму нашим литературоведением и выброшен на помойку истории.
Тогда послушаем, что говорят о том же друзья поэта. Говорят вообще об образе жизни тогдашней «золотой молодежи».

«После смерти отца молодой Нащокин, избалованный богатой матерью, предался свободной и совершенно независимой жизни, так что, живя на всем готовом в доме родительницы, он нанимал бельэтаж какого-то большого дома на Фонтанке для себя, а вернее, для друзей. Сюда он приезжал ночевать с ночных игр и кутежей, сюда же каждый из знакомых его мог явиться на ночлег не только один или сам-друг, но мог приводить и приятелей (не знакомых Нащокину), и одиноких, и попарно. Многочисленная прислуга под управлением карлика Карлы-головастика обязана была для всех раcкладывать на полу матрацы, со всеми принадлежностями приличных постелей: парных - в маленьких кабинетах, а холостякам в больших комнатах, вповалку.
Сам хозяин, явясь позднее всех, спросит только, много ли ночлежников, потом тихо пробирается в свой рабочий кабинет. Но зато утром все обязаны явиться к кофе и чаю: тут происходят новые знакомства и интересные эпизоды... Случалось, что в торжественные дни рождения Нащокина гвардейская молодежь с красотками, после великолепного завтрака и множества опорожненных бутылок, сажали в четырехместную карету, запряженную четверкой лошадей, нащокинского Карлу-головастика с кучей разряженных девиц, а сами, сняв мундиры, в одних рейтузах и рубашках, засев на место кучера и форейтора и став на запятки вместо лакеев, летели во всю конскую прыть по Невскому проспекту, по Морской и по всем лучшим улицам. А раз, по инициативе Пушкина, тоже в день рождения Нащокина, приглашают друзья его самого в собственный его приют, где при входе приготовили ему сюрприз, до того циничный, что невозможно описать».

Н.И. Куликов со слов П.Б. Нащокина

О характере этого сюрприза историки спорят до сих пор.
Привлечем еще одного свидетеля, наиболее почтенного. Это Екатерина Карамзина, супруга историка и поэта:

«Пушкин всякий день имеет дуэли; благодаря Богу, они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимыми».

О чем идет речь в этих отрывках и как нам их оценить? Мнение Корфа комментировать не хочется. Могу лишь заметить, что речь в нем идет, по-видимому, не о «грязном разврате», а, выражаясь языком Лермонтова, «разврате ребяческом». Рассказ о днях и ночах Нащокина подтверждает это. Вообще, с чего мы решили, что шалости панков, гранджеров и К° явление нового времени? Карла-головастик и голые юнцы на карете, конечно же, перекрывают забавы нашего времени с головой. Особенно интересно мнение Карамзиной: каждый Божий день дуэли и все оканчиваются ничем. Наверное, с этого дуэльного времени Пушкин и завел обычай ходить с неподьемной и неудобной металлической палкой. Он подбрасывал ее вверх и ловил. На вопрос приятеля, зачем он это делает, Пушкин отвечал, что тренирует руку, чтоб она не дрожала во время дуэлей.
В отрывках, приведенных выше, речь прежде всего идет об игре. В частности, о странной кровавой игре под названием «дуэль». Подобная игра являлась нормой того времени, почти такой, как удовлетворение сексуальных желаний. Одним лишь понятием «дворянской чести» эту игру не объяснишь. И вообще, если дуэль есть норма, то вполне вероятно пропустить и «белую голову», стоящую по другую сторону барьера.
Или скажем иначе: игра, если ею злоупотреблять, станет в один прекрасный день очень «серьезной», и карманный ножичек, который неразумный ребенок бросает в дуб, может отскочить от коры и поразить бросающего в самое сердце. Пушкин не был ребенком, стреляясь с Дантесом. Как и его вызов не был игрой. Но ветер, поднятый игровыми «ненастоящими» дуэлями его юности, привел, как мне представляется, к буре, к единственной серьезной дуэли на Черной речке, которую поэт проиграл.
Шутливые выстрелы юности оборачиваются через семнадцать лет настоящей кровью. Игровые картели «завязывают» нечто такое, что развязать можно исключительно собственной жизнью.

Есть в них, этих безумных картелях, еще и идеологический момент. О нем почти исчерпывающе написал Лотман. Мне же интересно поразмышлять об одном психологическом казусе, из которого, на мой взгляд, вышла вся русская литература, вышла норма бытия образованного слоя людей, который впоследствии получил имя «интеллигенция».
Я хочу сослаться на один удивительный документ - неотправленное письмо Александру I, возможному кандидату в «белые головы», которое поэт написал в мае-июне 1825 года. В письме Пушкин с удивительной прямотой объясняет характер своего поведения в великосветском Петербурге. Заметим, что жизни белой царской голове оставалось полгода, и если даже Александр I не умер в Таганроге от неизвестной болезни, а ушел странствовать по Руси, то все равно перестал существовать в качестве императора. Да и в качестве возможного противника по ту сторону барьера. Итак, предоставим слово самому Александру Сергеевичу:

«Мне было 20 лет в 1820 г. Необдуманные отзывы, сатирические стихи... Разнесся слух, будто я был отвезен в тайную канцелярию и высечен. До меня до последнего дошел этот слух, который стал общим. Я увидел себя опозоренным перед светом. На меня нашло отчаяние, я метался в стороны, мне было 20 лет. Я раздумывал, не следует ли мне прибегнуть к самоубийству или умертвить (ваше величество). В первом случае я только бы подтвердил разнесшуюся молву, которая меня бесчестила; во втором - я бы не мстил за себя, потому что прямой обиды не было, а совершил бы только преступление и пожертвовал бы общественному мнению, которое презирал, человеком, внушавшим мне уважение против моей воли. Таковы были мои размышления. Я сообщил их другу, который был совершенно моего мнения. Он мне советовал попытаться оправдаться перед властью, я чувствовал бесполезность этого. Я решил высказывать столько негодования и наглости в своих речах и своих сочинениях, чтобы наконец власть вынуждена была обращаться со мною, как с преступником. Я жаждал Сибири или крепости, как восстановления чести".

Что-то удивительно знакомое слышится в этих речах. Что-то поразительно узнаваемое таится в выведенной формуле: человек, чтобы спасти свою честь, должен стать преступником. Ба! Да ведь перед нами Достоевский, его герой, его тема... Например, Раскольников, убивающий старуху-процентщицу в доказательство своих прав. Смердяков, пристукивающий отца из-за того бесправия и грязи, в которых он находится. Ведь это все о чести. Или о том, как понимает честь русский человек.
Пушкин, конечно же, не Смердяков и не Раскольников. Но настроение это, изложенное в неотправленном письме, отзовется потом и в знаменитой угрозе «горделивому истукану»: «Ужо тебе!..», и в самочувствии народовольцев, особенно, в их действиях, и во многом другом... Достоевский, по-видимому, не знал об неотправленном письме. Но его настроение гениально почувствовал, «схватил», как верткого зверька. Были эти настроения и внутри самого Федора Михайловича. Да и внутри любого русского человека.
Преступление восстанавливает честь преступника... Мы до сих пор не можем развязать этого узелка, размотать сию ниточку.

Другая важная завязка, приведшая к известным событиям в конце жизни, - характер любовных отношений молодого Пушкина. Например, во время его первой ссылки на Юг, в частности в Кишинев.

«В своих любовных похождениях Пушкин не стеснялся и одновременно ухаживал за несколькими барышнями и дамами. Однажды он назначает в одном загородном саду свидание молодой даме из тамошней аристократической семьи. Они сошлись на месте свидания. Вдруг соседние кусты раздвигаются, и оттуда выскакивает смуглая цыганка с растрепанными волосами, набрасывается на даму, сваливает ее наземь и давай колотить. Пушкин бросился разнимать их, но усилия оказались тщетными. Он выхватывает из виноградника жердь и начинает колотить цыганку. Она оставила свою жертву и бросилась было на Пушкина, но, опомнившись, отшатнулась и важною поступью ушла прочь. Благодаря посторонним людям, подоспевшим к этой истории, весть о ней быстро разнеслась по городу Пушкин целые две недели после этого не показывался в городе и заперся дома. Дама сильно заболела, и ее увезли за границу.
Любимым занятием Пушкина была верховая езда; бывали дни, когда он почти не слезал с лошади... Проезжая однажды по одной из многолюднейших улиц (Харлампиевской), Пушкин увидел у одного окна хорошенькую головку, дал лошади шпоры и въехал на самое крыльцо. Девушка, испугавшись, упала в обморок, а родители ее пожаловались Инзову. Последний за это оставил Пушкина на два дня без сапог. Затем Пушкин в эту же часть города очень часто появлялся в самых разнообразных и оригинальных костюмах. То, бывало, появляется он в костюме турка - в широчайших шароварах, в сандалиях и феской на голове, важно покуривая трубку, то появится греком, евреем, цыганом и т. п. Разгуливая по городу в праздничные дни, он натыкался на мол-дованские хороводы и присоединялся к ним, не стесняясь присутствующими, которые, бывало, нарочно приходили «смотреть Пушкина». По окончании плясок он из общества молдован сразу переходил в общество «смотревших» его лиц образованного класса, которым и принимался с восторгом рассказывать, как весело и приятно отплясывать «джок» под звук молдавской «кобзы».

Со слов кишиневских старожилов

Из этого текста мы видим, что гротески и «апокрифы» Даниила Хармса имеют под собой хорошо известную основу. Хармс в своей «пушкиниаде», в общем-то, был плагиатором-фольклористом, опиравшимся на традицию, идущую из первой трети XIX века.
Но если считать приведенное мнение «старожилов» фольклором и вымыслом, то все же следует заметить, что вымысел этот имел под собою некоторые основания. Как признавался поэт в одном из писем, Н.Н. Гончарова была его 113-й страстью. Это не считая, по-видимому, случайных и публичных женщин.
Из-за очередной страсти, на этот раз к супруге своего покровителя генерал-губернатора Новороссийского и Бессарабского графа Воронцова, Пушкин лишается его расположения и выгоняется из Одессы вон. Многие современники считали причиной этого исключительно «холодный цинизм» графа-англомана. Чтобы согласиться (или не согласиться) с этим, давайте послушаем мнение самого Воронцова.

«С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем, я отправлю его отсюда и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу; я вполне уверен, что он ведет себя много лучше и в разговорах своих гораздо сдержаннее, чем раньше, когда находился при добром генерале Инзове, который забавлялся спорами с ним, пытаясь исправить его путем логических рассуждений, а затем дозволял ему жить одному в Одессе, между тем как сам оставался жить в Кишиневе. По всему, что я знаю на его счет и через Гурьева, и через Казначеева, и через полицию, он теперь очень благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его и лично был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта, - нельзя быть истинным поэтом, не работая постоянно для расширения своих познаний, а их у него недостаточно».

Гр. М.С. Воронцов - П.Д. Киселеву 6 марта 1824 года

Согласимся, что отзыв, в целом, корректный. А вот для сравнения известный отзыв самого Александра Сергеевича на своего начальника:

Дата добавления: 2015-06-30