Н. А. Красавский 30 страница

Метафора как художественно-эстетическое средство языка несёт в себе чрезвычайно большой прагматический потенциал, заложенный в её природе: она самым неожиданным образом обнажает неизвестные нам ранее отношения между предметами мира. Метафорические описания номинируют «увиденные» человеком новые смыслы.

Ассоциативность нашего языкомышления ведёт к установлению формальных и функциональных сходств, связывающих предметы мира, к выявлению новых связей между ними. Обнаружение подобного рода ассоциативных отношений всегда культурно обусловлено: в этносе в разное время его существования легко обнаруживаются предпочтения в выборе объектов метафоры. Ими оказываются наиболее психологически, в целом культурно релевантные феномены с точки зрения того/иного человеческого сообщества на конкретном историческом временном промежутке его развития. Отсюда совершенно очевидна важность лингвокультурологического анализа косвенных номинаций (в особенности метафорических) для изучения прежде всего духовной жизни того/иного этноса, социума и/или микросоциума. Серьёзные, базирующиеся на соответствующих исследовательских методиках лингвокультурологические штудии метафоры – одно из надёжных средств выявления системы приоритетных ценностей как в синхронии, так и в диахронии человеческой культуры.

Эти соображения приводят к осознанию необходимости лингвокультурологического анализа метафорических описаний эмоций в немецком и русском языках в сопоставительном аспекте.

В предыдущем параграфе мы назвали формальные модели, фиксирующие синтагматические связи слов, обозначающих ЭК в немецком и русском языках. В основу этих моделей положены структурные критерии. Выше мы отмечали, что содержание предложенных синтаксических моделей формируют, главным образом, метафорические использования номинантов эмоций. Это замечание в особенности касается так называемых активных моделей. Именно в них в силу специфики психологии человеческого восприятия метафоры, как правило, кажутся пользователям языка более действенными, в особенности, если речь идёт об удачных непрямых номинациях, тонко чувствующих едва уловимые связи между предметами мира. Разумеется, что часть из них со временем теряет свою фасцинирующую, волшебную силу. Психологический процесс стирания метафоры находится в зависимости от множества лингвокультурных факторов, напр., частотности её эксплуатации в речевом употреблении, культурной значимости метафоризуемого фрагмента мира и т.п.

Эффективность использования метафоры в определённой степени детерминируется также и сугубо лингвистическим фактором, в частности, её структурой. Значимым, по нашему мнению, может быть такой смысловой компонент метафоры, как динамизм. Особая роль при этом принадлежит, следовательно, самой динамичной части речи – глаголу. Глагольные метафоры являются, в соответствии с результатами наших наблюдений, самым распространённым структурным типом (классом) метафоры.

Структурная классификация метафор, одним из критериев которой может быть частеречная принадлежность формирующих их слов, включает в себя, помимо глагольных, также её субстантивные и адъективные типы (см. подробнее: Москвин 1997, с. 35–37). Субстантивные метафоры могут классифицироваться на собственно субстантивные и генитивные.

Указанный выше высокочастотный индекс употребления глагольной метафоры как на словосочетательном уровне, так, естественно, и на уровне предложения объясняется, как мы отмечали, высоким динамизмом данной части речи. Любопытны рассуждения в этой связи Дж. Лайонза, сопоставившего разные части речи на предмет их «активности» и «пассивности». Он, в частности, пишет: «Быть статичным нормально для класса прилагательных, но необычно для глаголов; быть активным нормально для глаголов, но необычно для прилагательных» (Лайонз 1978, с. 224. – Курсив наш. – Н.К.).

Интранзитивные глаголы, метафоризующие номинанты эмоций в обоих языках, входят, согласно предложенной нами структурной (формальной) классификации соответствующих словосочетаний, в активные модели: «Das Grauen packte Gerda» [B. Voelkner], «Die Schwermut hat hindurchgeweht» [C. Brentano], «И подлинно во мне печаль поёт» [О. Мандельштам], «Свернулась на сердце жалость...» [М. Шолохов] и мн. др.

В некоторых случаях, формально не столь очевидно, метафоризуются номинанты эмоций транзитивными глаголами – «Welches Grauen ich vor diesem Leben empfinde...» [L. Tieck], «Sie litt Angst» [R. Musil], *«Ну, и набрался я страху!» [А. Толстой], «Только б радость перенесть!» [А. Блок] и т.п. Примечательно, что в эмоциогенных текстах номинанты эмоций иногда могут выступать в одном и том же предложении и как субъекты, и как объекты действия, напр., «Die Angst steigerte die Freude» [F. Weiskopf], ужас только усилил радость и т.п.

Адъективные метафоры, выраженные именами прилагательными (несмотря на их известную статичность) и выступающие в атрибутивной функции (со стилистической точки зрения как эпитеты), также достаточно распространены в немецких и русских словосочетаниях, одним из компонентов которых является номинант эмоции. Этот факт мы объясняем характеризующими, нередко оценочно квалифицирующими предмет свойствами данной части речи. Приведём некоторые примеры: «tiefe Angst» [C. Brentano], «schwerer Kummer» [H. Fallada], «ploetzliche Melancholie» [G. Trottmann] и т.п.; «роковая отрада» [А. Блок], «злобная радость», «одинокая печаль» [М. Лермонтов], «холодное бешенство» [М. Шолохов], «брезгливая грусть» [М. Цветаева] и др.

При выявлении продуктивности субстантивной метафоры, структурными компонентами которой являются, как правило, два имени существительных, было обнаружено, что данный её тип наименее распространён в проанализированных русско язычных художественных (поэтических и прозаических) текстах. Количество зафиксированных субстантивных метафор не представляет собой релевантной величины: *«прилив страха», *«отлив ужаса» [А. Белый], *«кипарис печали», *«облако печали» [К. Батюшков], «запасы радости» [Д. Гранин], «слёзы ярости» [М. Шолохов], «змея печали» [К. Бальмонт], «город гнева и печали» [А. Ахматова], *«складки грусти» [А. Солженицын]. В немецком языке индекс данного типа метафоры выше: «Spuren eines tiefen Grames» [L. Tieck], «Schatten der Schwermut», «mit einem Schauer von Lust und Ekel» [F. Weiskopf], «ein Schauer des Entzueckens» [St. Zweig], «der Traenenkelch der Wehmut», «unterm Dunkel deines Zornes», «Hoellenflammen tiefen Zornes», «ein Strahl geheimer Wonne», «in der Reue frommer Lust» [C. Brentano], «eine Spur der Wehmut», «ein Laecheln der Freude», «keine Spur von Genuss» [R. M. Rilke], «die letzte Spur jenes Glueckes der Trauer», «der Krampf des Schreckens» [H. Boell], «ein Gefuehl tiefer Trauer» [H. Fallada], «eine neue Welle der Angst», «eine Wolke von Traurigkeit» [R. Musil], «eine allmaehliche Steigerung der Angst» [F. Duerrenmatt], «eine Woge von Freude» [M. Bruns].

Приведённые здесь иллюстрации использования номинантов эмоций в качестве субстантивной метафоры позволяют заметить факт преимущественного преобладания её генитивного типа в немецком языке. В русском же языке субстантивная метафора только им и представлена. Данный лингвистический факт равно как и некоторые другие наблюдения, ранее нами установленные при рассмотрении метафоризации номинантов эмоций со структурных позиций, мы попытаемся объяснить несколько позже – при её семантической характеристике.

В.П. Москвин предлагает выделять следующие семантические типы метафоры: а) (по вспомогательному субъекту сравнения) 1. антропоморфную, 2. зооморфную, 3. «машинную», 4. флористическую, 5. пространственную; б) (по основному субъекту сравнения), в частности, 1. цветовую, 2. количественную (Москвин 1997, с. 21–25). Придерживаясь в целом этой классификации, мы предполагаем «примерить» её на метафорические описания эмоций в немецком и русском языках.

Семантический анализ данных дескрипций обнаруживает максимально высокую степень распространенности антропоморфной метафоры в обоих языках. В её основе лежат, по мнению Н.Д. Арутюновой, такие явления, как персонификация, олицетворение (Арутюнова 1976, с. 95). Значительная продуктивности этого типа метафоры связана с антропоморфным характером человеческого познания. Немецкий культуролог К. Байер справедливо замечает: «Теоретические сложности (erkenntnistheoretische Schwierigkeit) познания мира возникают потому, что всякое человеческое познание антропоморфно (anthropomoph), это значит, что оно несёт на себе следы структуры наших мыслей и работы нашего мозга, определяется ими» (Bayer 1994, S. 14. – Перевод наш. – Н.К.).

Антропоморфные метафоры обладают разными структурами. Их компонентами являются различные знаменательные части речи. К самым распространённым относятся метафоры, структуру которых формируют номинанты эмоций и глаголы. Обозначения эмоций при этом выступают, пользуясь терминологией В.П. Москвина, в функции слова-параметра (или агента, термина сравнения), а глагольные лексемы, соответственно, в функции аргумента (Москвин 1996, с. 104–105). Иначе говоря, номинант эмоции – это метафоризуемый компонент, а глагол – метафоризующий. В данном случае актуальна синтаксическая формула N(E)1+V («Eine Wut treibt sie...» [H. Fallada], «Страх и стыд вошли и в кровь, и в плоть» [Б. Слуцкий] и т.п.).

Считаем небезынтересной дать семантическую характеристику указанных словосочетаний, которая поможет нам в дальнейшем при культурологическом описании ЭК.

Если рассматривать словосочетания N(E)1+V., в которых номинанты эмоций выполняют функцию субъекта действия, то можно выделить на основе анализа глагольной семантики следующие классы антропоморфной метафоры:

1. motusverbum (глаголы движения) – «Die Angst hatte ihn gefasst» [D. Noll]; «Страх сковал его» [Д. Гранин];

2. emotioverbum (глаголы эмоций) – «Er war trunken von Wonne» [L. Tieck]; «Печали услаждаются вином» [В. Муковский];

3. localverbum (глаголы места) – «In den Augen war Angst» [H. Boell]; «Das Entsetzen war in den weitaufgerissenen Augen» [F. Duerrenmatt]; *«Злая печаль поселилась во мне» [Н. Никитин];

4. dicendiverbum (глаголы говорения) – «Und dennoch fluesterte in ihm eine Trauer» [H. Mann]; «Die Furcht von Tausenden schreit nach ihnen...» [R.M. Rilke]; «И подлинно во мне печаль поёт» [О. Мандельштам];

5. morbusverbum (глаголы, выражающие понятие болезни) – «... Entsetzen, das mich bis ins Herz hinein laehmte» [R. M. Rilke].

Данная семантическая классификация антропоморфной глагольной метафоры соотносится с так называемыми активными моделями словосочетаний. В одном из её классов (motusverbum) можно в свою очередь выделить субклассы.

В немецком языке к их числу в классе motusverbum относятся глаголы со значениями: а) перемещения человека в пространстве – «Eine Wut treibt sie» [H. Fallada], б) уменьшения – «So wuerde die Furcht diese abgeschmackte Sitte bald vermindern» [L. Tieck], в) увеличения – «Meine Angst steigerte sich» [R. M. Rilke], г) интенсивности – «Da brach ein wilder Zorn aus den zitternden Worten...» [R. M. Rilke], д) начала действия – «Ich fuehlte, dass ein wenig Angst in mir anfing» [R. M. Rilke], е) окончания действия – «Und es ging sein Zorn verloren» [C. Brentano].

В русском языке в motusverbum мы выделяем следующие семантические субклассы: а) глаголы со значением удаления – «Утек страх» [Д. Гранин], б) глаголы со значением исчезновения – «Страшный гнев вдруг бесследно исчез» [М. Шолохов], в) глаголы со значением начала действия – «Страх начинается издали...» [П. Проскурин], г) глаголы со значением окончания действия – «...Страхи кончились» [П. Проскурин], д) глаголы со значением расширения, увеличения физического тела – «Радость распирала грудь Хопрова» [М. Шолохов], е) глаголы со значением приостановления, замедления совершения физических действий человека – «Страх сковал его» [Д. Гранин].

Как можно видеть, классы антропоморфной метафоры в немецком и русском языке совпадают. В основном совпадающими можно считать также и выделяемые на основе семантического анализа глаголов субклассы класса motusverbum.

Далее рассмотрим сочетания глаголов и номинантов эмоций, которые в них выступают в функции не субъекта (преимущественно объекта действия). В так называемых пассивных синтаксических моделях можно выделить следующие классы антропоморфной метафоры:

1. motusverbum – «Sie schleppten die Angst hinter sich wie einen schweren Schatten» [H. Boell]; «Die Massen beugen sich unter den Schrecken» [H. Mann]; *«Я потащу с собой всюду свою тоску...» [Ю. Нагибин], «Я печаль... в сердце медленно несу» [О. Мандельштам];

2. emotioverbum – «Weil das Herz in Aengsten bricht» [C. Brentano]; «Lasse seinen Zorn sich stillen» [C. Brentano]; «Er war ausser sich vor Wut» [R.M. Rilke];«Юрий Андреевич обезумел от радости» [Б. Пастернак], «Прогневался гневом...» [М. Лермонтов]; «И благодарные сердца томились тайною тоской» [М. Лермонтов];

3. dicendiverbum – «Die Dichterin schrie so laut vor Entsetzen auf...» [L. Tieck], «Armer Irrer! – zischt vor Aerger und Wut weiss gewordener glatzkoepfiger Kommissar» [W. Bredel];

4. mentalverbum (глаголы, связанные с понятием размышления, познания) – «Sie konnte mir diese ploetzliche Melancholie nicht deuten» [G. Trottmann]; «Der junge Mann verstand nicht die weisse Angst auf dem Gesicht der Frau» [H. Fallada]; *«Познай же грусть и слёзы» [А. Пушкин];

5. morbusverbum (глаголы, связанные с понятием болезни) – *»Болеть тоской» [В. Вересаев];

6. possideoverbum (глаголы обладания) – «Sie hat wirklich ihren schweren Kummer» [H. Fallada].

Среди пассивных моделей мы выделяем в немецком языке в классе motusverbum глаголы со значениями:

а) преодоления переживания – «Jede Angst ueberwinden» [M. Frisch], «Ich konnte der Lust nicht wiederstehen» [L. Tieck]; б) достижения переживания – «Die Lust erreichen» [C. Brentano], в) активного принудительного действия – «Pagel bezwingt den aufsteigenden Zorn» [H. Fallada], г) результативности – «Seine Erziehung erzeugt ihm die Truebsal» [L. Tieck], д) исчезновения – «Ich warf... Ekel, Furcht und Trostlosigkeit von mir ab» [H. Boell], е) физического проявления переживания (соматические глаголы) – «Er zitterte vor sinnloser Wut am ganzen Leibe» [H. Fallada].

В русском языке в классе motusverbum обнаружены глаголы со значениями:

а) пассивного созерцания действительности – «Ксеня сидела со страхом...» [А. Платонов], б) активного принудительного действия – «Самое трудное, наверное, – научиться подавлять в себе страх» [П. Проскурин], в) исчезновения, избавления – *«Весь гнев с души красавец мой согнал...» [Н. Некрасов], г) физического проявления переживания – «Он весь дрожал в гневе и бешенстве...» [В. Быков]; д) масштабности действия – *«Облако печали покрыло очи их...» [К. Батюшков], е) результативности – «Её слова привели его в бешенство» [В. Быков].

В других классах антропоморфной глагольной метафоры (mentalverbum, emotioverbum, dicendiverbum) выделение субклассов затруднительно ввиду их незначительной продуктивности и однотипности в обоих языках.

Антропоморфная метафора может быть также и субстантивной (в нашем случае, как ранее отмечалось, выраженной преимущественно генитивной синтаксической конструкцией). В немецком языке количество её употреблений ограничено – Spuren eines tiefen Grames [L. Tieck], eine Spur der Wehmut, ein Laecheln der Freude, keine Spur von Genuss [R.M. Rilke], die letzte Spur jenes Glueckes der Trauer, in der Reue frommer Lust [C. Brentano], ein Gefuehl tiefer Trauer [H. Fallada], eine allmaehliche Steigerung der Angst [F. Duerrenmatt]. В русском языке нами установлен всего лишь один случай генитивной антропоморфной метафоры – «слёзы ярости» [М. Шолохов]. Данные количественные различия в употреблении генитивной метафоры в немецком и русском языках объясняются известной субстантивностью первого из них. Факт непродуктивности антропоморфной субстантивной метафоры в обоих языках имеет «частеречное» объяснение: имена существительные значительно уступают глаголам в возможностях отражения динамизма эмоций.

Адъективная антропоморфная метафора по сравнению с субстантивной более распространена как в немецком, так и в русском языках. Номинанты эмоций употребляются с грамматически зависимыми от них адъективами в равной степени как в активных, так и в пассивных моделях, фиксирующих синтагматические свойства соответствующих лексем. В высказываниях (предложениях) они выполняют функцию атрибута и нередко являются яркими эпитетами, способными оценочно квалифицировать предмет речи, т.е. фрагмент действительности. Оценивающими, по нашим данным, оказываются значительно чаще не антропоморфные, а так называемые натуральные (или в иной терминологии натурморфные) метафоры, т.е. метафоры, основанные на установлении нашим сознанием определённой связи между эмоцией и фактами овеществлённой культуры (напр., schwerer Kummer, tiefe Angst, золотая радость, холодное бешенство). Следует здесь же указать на объективную сложность чёткого разграничения антропоморфной и натуральной (натурморфной) метафоры.

Семантический анализ адъективных словосочетаний, известных читателю из предыдущего параграфа в формульной записи Ad.1+N(E)1; Ad.2=N(E)2, позволяет установить следующие их смысловые классы:

«неконтролируемость переживаемой эмоции» – «eine unbezaehmbare Schwermut» [A. Seghers], «ein wilder Zorn» [R.M. Rilke], «ein wild Entzuecken» [C. Brentano], «mit wildem Grimme» [C. Brentano];

а)«эмоционально выраженная (т.е. через сами номинанты эмоций) оценочность переживания» – «boeser Zorn» [C. Brentano], «eine rasende Wut» [H. Fallada], «eine schreckliche Angst» [L. Tieck], «eine furchtbare Angst», «grauenvolle Angst» [H. Boell], «grimmer Zorn» [C. Brentano], «entsetzliche Furcht», «schreckliche Angst» [B. Kellermann], «freudiger Schrecken» [St. Zweig], «aengstliche Freude» [Th. Mann], «eine grimmige Freude» [H. Fallada], «die glueckseligste Freude» [L. Tieck], «schreckliche Angst» [H. Boell], «entsetzliche Furcht» [B. Kellermann], «furchterlicher Zorn» [R.M. Rilke], «in furchterlicher Angst» [R. Musil], «mit bekuemmertem Zorn» [L. Tieck]; б) «эмоционально выраженная (т.е. не через номинации эмоций) оценочность переживания» – «sinnloser Zorn» [H. Fallada], «sinnlose Wut» [H. Fallada], «blinde Furcht», «blinde Angst» [L. Tieck], «blinde Wut» [C. Brentano];

«градация эмоций»: (интенсивность) «tiefe Schwermut» [H. Boell], «tiefer Zorn» [C. Brentano], «eine tiefe Freude» [H. Fallada], «ein heftiger Schreck» [B. Kellermann], «panische Angst» [H. Fallada], «panisches Entsetzen» [P. Evertier]; (деинтенсивность) «kleiner Schreck» [L. Tieck], «in stiller Wonne» [C. Brentano], «ein leises Grauen» [H. Fallada], «der leichte Genuss» [R.M. Rilke], «mit gemildertem Grausen» [J. Federspiel];

«глубина переживания эмоции» – «eine grosse Wut» [P. Bichsel], «sein groesstes Entsetzen» [R.M. Rilke], «eine maechtige Freude» [B. Kellermann];

«продолжительность переживания эмоции» – «ewige Wonne» [C. Brentano], «die grenzenlose Traurigkeit» [H. Fallada];

«внутренний характер протекания эмоции» – «innere Angst» [C. Brentano], «in einsamer Angst» [R. Musil];

«внешнее проявление эмоций» – «angreifender Zorn» [St. Zweig];

«внезапность появления эмоции» – «ploetzliche Melancholie» [G. Trottmann].

В русском языке антропоморфную адъективную метафору можно классифицировать на следующие принципиально во многом повторяющие выделенные выше семантические субклассы:

«неконтролируемость переживаемой эмоции» – «безотчётный страх» [А. Белый];

«неизбежность переживания эмоции» – «роковая отрада» [А. Блок];

а)«эмоционально выраженная (через сами номинанты эмоций) оценочность переживания» – «злобная радость» [М. Лермонтов], «страшный гнев» [М. Шолохов], «брезгливая грусть» [М. Цветаева], *«злая печаль» [Н. Никитин], б) «эмоционально выраженная (т.е. не через номинации эмоций) оценочность переживания» – «нежная грусть» [А. Блок];

«внутренний характер протекания эмоции» – «одинокая скорбь», «одинокая печаль» [М. Лермонтов];

«интенсивность переживания эмоции» – «возрастающая тоска» [Д. Гранин];

«глубина переживания эмоции» – «тяжкий страх» [П. Проскурин];

«скрытость эмоции» – «тайная грусть» [А. Блок], «тайная тоска» [М. Лермонтов], «тайная тоска» [М. Цветаева].

Некоторое установленное количественное преимущество смысловых классов в немецком языке в адъективной антропоморфной метафоре, по всей видимости, предварительно можно объяснить меньшей выборкой примеров в русском языке. Тем интереснее, возможно, будет количественное (и, естественно, также качественное) сопоставление смысловых классов в других типах метафоры – натурморфной, зооморфной, флористической, выделяемых по вспомогательному субъекту сравнения, а также в метафорах, вычленяемых соответственно по основному субъекту сравнения – цветовой, вкусовой, температурной, синтетической. На основании филологического анализа косвенных номинаций ЭК мы надеемся провести такую методически сложную исследовательскую процедуру, как культурологическое объяснение установленных лингвистических фактов в немецком и русском языках.

Зооморфная метафора является достаточно продуктивным средством непрямой номинации во многих языках (см., напр., Маслова 1997). Это утверждение относится в первую очередь к языкам, обслуживающим человеческие сообщества, для которых мир фауны релевантен в силу географических, социально-исторических, хозяйственно-экономических причин. Носителям европейских языков, в особенности в прошлом, хорошо известны многочисленные устойчивые высказывания (пословицы, поговорки, афоризмы, фразеологизмы-компаративизмы и т.д.), структурными компонентами которых являются зоонимы. Данное обстоятельство, свидетельствующее о их высокой номинативной плотности, следует рассматривать как социально-психологическую релевантность конкретного феномена мира – мира животных.

Провести демаркационную линию между зооморфной и антропоморфной метафорами объективно достаточно сложно, поскольку множество предикатов в действительности оказываются актуальными и в отношении обозначения актов человеческого поведения, и в отношении наименования поведенческих реакций животных (напр., глаголы со значениями «пространственное удаление» – verschwinden, weggehen, исчезнуть; «поглощение пищи и жидкости» – nagen, austrinken, грызть, выпить; «физических агрессивных действий» – angreifender Zorn, терзать и т.п.). Это обстоятельство при анализе некоторых примеров метафорического употребления номинантов эмоций нами в работе учитывается и в необходимых случаях специально комментируется.

Зооморфная метафора в немецком языке со структурной точки зрения наиболее частотно представлена её глагольной разновидностью. Такие глаголы, как nagen, fressen, zischen, hinschleichen применяются, согласно специальным словарным пометам (DW 1992), для обозначения действий, поведенческих реакций животных. Приведём примеры: «Und peinigend nagt an ihm die Angst» [H. Fallada]; «Und immer tiefer frass sich das Entsetzen neben meiner Krankheit in mir fest» [H. Boell]; «Armer Irrer, – zischt vor Aerger und Wut weiss gewordene glatzkoepfige Kommissar» [W. Bredel]; «Wenn der Mitternacht heiliges Grauen bang durch die dunklen Waelder hinschleicht» [C. Brentano].

В русском языке употребление зооморфной метафоры проиллюстрируем следующими наиболее яркими примерами: *«Ни змия Вас не ужалит, ни печаль...» [В. Ходасевич], «Свернулась на сердце жалость...» [М. Шолохов], «Убить змею печали...» [К. Бальмонт], «И грусть на дне старинной раны зашевилилася, как змей» [М. Лермонтов].

Эмоции в подобных контекстах уподобляются действиям животных, создающих в художественном тексте определённые образы, экспрессию в целом.

В ряде случаев действительно трудно разграничить зооморфную и антропоморфную метафоры, поскольку глаголы, метафоризующие эмоции, активно применяются при номинации как действий человека, так и реакций животных. Иначе говоря, они актуальны для обозначения реальных «поступков» любых живых существ в целом. Приведём наиболее типичные примеры в обоих языках: «Warum muss in diesem tiefen Gefuehl die Angst verborgen sitzen...» [F. Weiskopf]; «Kalter Schreck sass ihr in allen Gliedern» [B. Voelkner], «Er erstickte fast vor sinnlosem Zorn» [H. Fallada], «Eine rasende Wut gegen den Bengel Rader fasst sie...» [H. Fallada]; «Dann kam ein wilder Zorn ueber ihn» [H. Fallada]; «А тоска мою выпила кровь» [А. Ахматова], «И подлинно во мне печаль поёт» [О. Мандельштам] и др.

Глаголами sitzen, ersticken, fassen, пить, петь номинируются изначально определённые реальные физические и физиологические фрагменты мира. Перенос же их наименований на объекты мира психического обусловлен, как можно предположить, недостаточным инвентарём специальных образных обозначений для культурных фактов. Последние обозначаются уже существующей предметной лексикой. Её предметность «размывается» «говорящей языковой личностью» в силу обнаруживаемых ассоциаций между фрагментами разных миров. Известно, что образность может создаваться в речи, в том числе, и благодаря различным нарушениям норм употребления слов. При этом актуализируется их ассоциативный потенциал. Ассоциативность вербального знака позволяет «сцеплять», казалось бы, дистанцированные друг от друга в семиотическом пространстве на лингвокогнитивной карте смыслы. В этом состоит сущность непрямых номинаций, применяемых в особенности в отношении обозначения предметов психической (эмоциональной) действительности.

С точки зрения своей структуры зооморфная метафора не всегда выражена глаголом. Иногда она может эксплицироваться через субстантивы (ср.: «змея печали» [К. Бальмонт], через адъективы («eine viehische Angst» [W. Vogt], причастия «suchende Angst» [R.M. Rilke], «durchdringende Trauer» [H. Fallada], «zaehneklappernde Angst»[H. Fallada]).

Более активное употребление в экспрессивной немецкой и русской речи глагольного типа зооморфной метафоры мы видим в динамизме данной части речи. При этом следует заметить, что достаточно часто имеет место применение в одном и том же высказывании её разных структурных типов.

Зооморфной метафоре максимально близка по своей сущности метафора флористическая. Последняя, однако, судя по полученным данным, не продуктивна в исследуемом здесь материале. Обнаружен всего лишь один пример её использования в русском языке («Презренье созревает гневом...» [А. Блок]); в немецком же языке факта использования флористической метафоры не установлено. Можно предположить, что данный лингвистический факт объясняется прежде всего более заметной для человеческого языкового сознания активностью живых существ, действия которых нередко аналогичны поступкам человеческим, т.е. они зооцентричны, и, следовательно, если так можно сказать, более антропоцентричны.

В этой связи можно привести убедительно звучащее мнение английского антрополога, этнографа А. Радклиф-Брауна, на большом эмпирическом материале исследовавшего примитивные культуры и сделавшего важные выводы о тотемизме и мифах, рождённых в нашей цивилизации: «В примитивных обществах любые предметы, оказывающие важное влияние на социальную жизнь, неизбежно становятся объектами ритуальных обрядов (негативных или позитивных), и функция таких ритуалов заключается в том, чтобы выражать, а тем самым закреплять и увековечивать признание социальной ценности тех объектов, к которым они обращены. Следовательно, в обществе, выживание которого полностью или в значительной степени зависит от охоты и собирательства, различные виды животных и растений, в особенности те из них, которые употребляются в пищу, становятся объектом ритуальных обрядов» (Радклиф-Браун 1997, с. 617. – Курсив наш. – Н.К.).

Наблюдения над сочетательными способностями номинантов эмоций в немецком и русском языках иллюстрируют чрезвычайно продуктивное использование в качестве объекта сравнения во вторичных номинациях предметов физического мира. Здесь речь идёт об «овеществлении» значений словосочетаний, фиксирующих на вербальном уровне уподобление эмоций конкретно существующим реалиям физического мира. Эти реалии, обладающие самыми разнообразными физическими свойствами, способны активно действовать на психологию человеческого восприятия в силу их утилитарной значимости для Homo sapiens. Продуктивность косвенных наименований эмоциональных фрагментов мира, в основу которых кладётся животворящий предметный, т.е. аудитивно, визуально, тактильно ощущаемый (в целом перцептивный) образ, обосновывает необходимость выделения в существующих семантических классификациях метафоры её автономного типа – натуральной или натурморфной метафоры (от латинских слов natura – «природа» и morphe – «форма»). Под ней понимается перенос наименований реально существующих предметов на культурные психические факты внутреннего мира человека. Данный языковой перенос осуществляется благодаря обнаруженным, тонко схваченным человеческим сознанием формальных и функциональных связей между фрагментами разных (физического и психического) миров. В основе этих связей всегда лежит ассоциация. Реально воспринимаемый человеком физический предмет вызывает определённые ассоциации, что и позволяет соответствующим образом аранжировать, организовывать на пропозициональном уровне языка сами смыслы – результат нашей лингвокогнитивной деятельности.

Натурморфная метафора имеет разную структурную (частеречную) оформленность. Её компонентами могут быть такие знаменательные части речи, как глаголы, адъективы и субстантивы. Традиционно начнём анализ натурморфной метафоры с её глагольного типа.

Дата добавления: 2015-07-02