Родерик Нэш и идея дикой природы 6 страница

По крайней мере, один из первых посетителей Йосемита признал, что Йосемит может быть моделью для национальной системы защиты природы. Самуэль Баулс, издатель, побывал в 1865 г. в долине и выразил надежду, что парк станет примером подобных действий во многих других пейзажных местах. Ниагарский водопад представлялся ему первым кандидатом. Но затем он все-таки стал указывать на необходимость защиты от "уничтожения цивилизацией 50 квадратных миль Нью-Йоркской области Адирондаков, и подобной территории озера и леса Мэна". Идея спасения дикой природы обретала силу.

Глава VІІ
Дикая природа под охраной

Тем самым Йеллоустоунский регион считается охраняемым, его
территорию нельзя заселять, занимать или продавать... и она
отделяется в общественный парк или место, которым может наслаждаться
народ. Секретарем Внутренних дел предусматривается принятие
мер по сбережению лесов, минералов, природных диковинок или
чудес в пределах данного парка в их природном состоянии.
Общий статус США, 1872

Первый в мире пример крупномасшабного сбережения дикой природы в общественных интересах имел место 1 марта 1872 г., когда президент Уиллис С. Грант подписал акт о создании в северо-западном Вайоминге на территории в 2 млн. акров Йеллоустоунского национального парка. 13 лет спустя штат Нью-Йорк создал на территории в 715 тыс. акров лесной заказник в Адирондаке с оговоркой, что "он будет сохраняться как дикие лесные земли". Эти крупнейшие события в ранней истории американского природоохранного движения воплотили собою идеи Кэтлин, Торо, Хаммонда и Марша. И все же, ни в одном из этих случаев создатели парков не учитывали эстетические, духовные или культурные ценности природы, которые вобщем то и стимулировали восхищение первых поклонников природы. Создатели Йеллоустоуна не интересовались природой, они действовали так, чтобы предотвратить покупку и эксплуатацию частными лицами гейзеров, источников, водопадов и т.д. Решающий аргумент в Нью-Йорке касался необходимости защиты лесов с целью достаточного водоснабжения. В обоих этих местах природа становилась охраняемой не ради нее самой. Лишь позднее некоторые люди начали понимать, что одним из наиболее значительных результатов создания первого национального парка и первого парка штата было сбережение дикой природы.

Мало кто из белых людей посещал Йелоустоунский регион в течение первых шести десятилетий XIX в., но своими рассказами трапперы и золотоискатели возбудили интерес некоторых жителей территорий Монтаны. Страх перед индейцами останавливал какое-то время экспедиторов, но летом 1869 г. Дэвид Фолсом, Чарлз Кук и Уильям Петерсон исследовали эту легендарную территорию. Их повествование о водопадах и каньонах вдоль реки Йеллоустоун и зрелищных гейзерах стали причиной отправления в те места главной экспедиции следующим летом. Из участников этой экспедиции Натаниэль Лангфорд и Корнелиус Хедж позже стали одними из "застрельщиков" создания Йеллоустоунского национального парка. Оба они были жителями восточных штатов, перехавшими в Монтану в начале 1860-х гг., где они смогли занять довольно значительные политические посты. Лангфорд получил назначение в качестве губернатора территорий, но разногласия между Сенатом и президентом Эндрю Джонсоном помешали фактическому принятию им этой должности. Хедж же получил дипломы в Йеле (1853) и Гарвардской школе права. Он служил прокурором округа в Монтане и председательствовал в Историческом обществе штата.

В августе 1870 г. Лангфорд и Хедж присоединились к экспедиции из 19 человек под началом Генри Д. Вашбурна и Густавуса Доана. Больше месяца группа бродила по диким местам, удивляясь тому, что было окрещено "диковинками" и "чудесами" - гейзерам, горячим источникам и каньонам. 19 сентября, когда они собирались домой, у вечернего костра разгорелась дискуссия о будущем Йеллоустоуна. Большинство участников сказало, что они хотят представить заявки на землю вокруг гейзеров и водопадов в надежде на то, что они станут объектом внимания туристов. Но Хедж со всеми не согласился. Лангфорд рассказывает, что Хедж сказал, что вместо дележа Йеллоустоуна его нужно сделать великим Национальным парком. После этого Лангфорд большую часть ночи не спал, обдумывая эту идею. Он почувствовал, что это может быть возможным, если удасться убедить Конгресс в уникальности Йеллоустоуна. "Парк", который представляли себе Хедж и Лангфорд, состоял из нескольких акров вокруг каждого из гейзеров и вдоль края каньонов. Таким образом, можно было обезопасить право общественности на осмотр этих достопримечательностей и спасти пейзажи от исчезновения. Сбережение дикой природы в планах 1870 г. не предусматривалось.

Следующей зимой Лангфорд несколько раз выступал с лекциями на востоке с целью возбудить интерес к предложению по созданию парка. Кроме того, он опубликовал две статьи об Йеллоустоуне, сопровождавшиеся гравированными иллюстрациями каньонов и гейзеров. Общественность оказалась заинтересованной, но некоторые вещи из рассказанного Лангфордом считались неправдоподобными. Одним из тех, кто был на лекции Лангфорда и мог удостоверить правдивость рассказанного, был Фердинанд Вандивер Хейден, директор Геологического и Графического отделов Территорий. Хейден проводил ежегодные научные экспедиции на Западе и решил включить Йеллоустоун в свой поход за 1871 г. Он уговорил Томаса Морана, пейзажного художника, и Уильяма Генри Джексона, одного из первых фотографов природных сцен, сопровождать его и собирать пейзажный материал.

Экспедиция Хейдена вызвала значительный интерес на Востоке. В передовице "Нью-Йорк Таймс" за 18 сентября 1871 г. смутно высказывалось понимание природных достоинств Йеллоустоуна. "Есть что-то романтическое в том, что несмотря на безустанную деятельность наших людей, и почти фантастическую скорость прироста населения, обширные участки национальных областей остаются все же неисследованными". Но более типичным для общего настроя были описания вроде тех, что появились в тех же "Таймс", где говорилось о том, что "новая чудесная земля" является местом, чья привлекательность ограничивается такими необычными природными феноменами, как гейзеры.

Фирма "Джей Кук и Кампания", железнодорожные финансисты из Монтаны также проявили интерес к Йеллоустоунскому парку. В октябре представитель фирмы "Кук" предложил Хейдену возглавить компанию по организации "в бассейне Большого Гейзера общественного парка на все времена - подобно тому, как было организовано сбережение намного менее чудесной Йосемитской долины и больших деревьев". Железнодорожные кампании надеялись, что Йеллоустоун станет популярной туристической меккой вроде Ниагары, принеся тем самым прибыль единственной транспортной линии, обслуживающей объект. О дикой природе заботы они не проявляли.

Предложение возглавить зарождающееся парковое движение Хейдену, жаждавшему общественного внимания, пришлось по душе. Вместе с Натаниэлем П. Лангфордом (энтузиазм и инициалы которого заслужили ему прозвище "Национальный парк") и депутатом Конгресса от Монтаны Уильямом Х. Клагеттом, он начал кампанию по организации парка. Среди аргументов, представленных перед Конгрессом сторонниками парка, сбережение дикой природы не фигурировало. Они утверждали, что бизнесмены, якобы, готовы перебраться в Йеллоустоун, поставив под угрозу то, что Хейден называл "прекрасными декорациями". Когда встал вопрос о границах парка, законодатели вновь обратились к Хейдену, как к человеку, лучше всех знакомому с регионом. Когда он предложил включить в парк свыше трех тысяч миль, то объяснил это не необходимостью сбережения дикой природы, а ощущением того, что поблизости, повидимому, должны находиться другие, еще не открытые "украшения".

18 декабря 1871 г. Конгресс начал рассматривать проект закона о парке. Возникшие в связи с этим краткие дебаты касались необходимости защиты "замечательных диковинок" и "редких чудес" от "часных" посягательств. Сторонники билля уверяли, что местность Йеллоустоуна находится на возвышении и там слишком холодно, чтобы можно было заниматься сельским хозйством, поэтому ее "сбережение" не причинит ущерба материальным потребностям народа. Защитники парка указывали не на его "позитивную" дикую природу, а на его ненужность для цивилизации. Перед проведением голосования законодатели получили копии статей Лангфорда и фотографии Уильяма Х. Джексона. Так как ни в этих документах, ни в дебатах Конгресса, ни в тексте самого билля не упоминается о дикой природе, то понятно, что 1 марта 1872 г., когда президент Грант подписал закон о создании "общественного парка или места для приятного времяпрепровождения", никакого "сознательного" сбережения дикой природы заповеданием не предполагалось. И все же условие о том, что "вся древесина, минеральные залежи, природные диковинки или чудеса" в пределах парка должны сохраняться "в их природном состоянии", позволило некоторым наблюдателям впоследствии отметить, что целью этого парка было именно сбережение дикой природы. В создании первого парка общественность также не увидела действий по сбережению природы. Йеллоустоун превозносили как "музей" и "чудесную долину", место, где люди смогут увидеть "причуды и феномены природы" и другие "природные диковинки". А в одной монтанской газете даже высказалось сожаление по поводу создания парка, так как эта местность из-за этого останется дикой и неразвитой. Мало кто как Хейден считал, что этот акт является "данью наших законодателей науке", а в "Американском натуралисте" говорилось, что ценность парка заключается в обеспечении бизона средой, где его можно уберечь от вымирания. Другие указывали на то, что леса парка расположены на месте водораздела Миссури и Снейк и служат для регулирования их течения.

Постепенно Конгресс понял, что Йеллоустоунский парк был не просто собранием природных диковинок, а фактически заповедником дикой природы. И все же равнодушие и враждебность по отношению к нему не исчезли. Например, в 1883 г. сенатор Джон Ингаллс от Канзаса утверждал, что Йеллоустоун является дорогой "неуместностью". Выступая против его расширения, он заявил о том, что правительство не должно заниматься "шоубизнесом". "Правительству следует сделать с Йеллоустоуном то же, что оно сделало после изучения других общественных земель, т.е. продать" - сказал Ингаллс. Ответить ему поднялся Джордж Г. Вэст от Миссури. Называя парк "горной дикой природой", он стал отстаивать ее в романтическом духе, утверждая его эстетическую значимость, способную противостоять материалистической тенденции Америки. После затрагивания этого больного места национального сознания, Вэст сказал, что стране, население которой должно вот-вот превысить 150 млн., Йеллоустоун нужен, как "кислород для национальных легких". Ингаллс не смог на это ничего возразить, и Сенат одобрил ассигнования парку на сумму 40 тыс. долларов. В середине 1880-х гг. дебаты в Конгрессе, касающиеся Йеллоустоуна, фукусировались на попытках железнодорожных кампаний помочь разработчикам месторождений созданием пути через земли парка. Конгрессмен Льюис Пэйсон, одобрявший планы железнодорожных кампаний, утверждал 11 декабря 1886 г., что гейзерам и источникам ничего плохого от этого не будет. Главным, по его мнению, был вопрос о том, "получит ли шахта доход, который будет исчисляться миллионами долларов при выходе на мировой рынок". Перед Конгрессом поднялся представитель железнодорожной кампании и выразил свое удивление по поводу того, что кто-то вообще высказывает сомнение в освященных американских ценностях. "Права и привилегии граждан, огромный объем собственности и требования торговли забыты в угоду нескольким спортсменам, желающим лишь защиты буффало". Прежде дикая природа перед лицом такой аргументации отступала.

На это ответил Самюэль С. Кокс от Нью-Йорка. "Эти намерения, - заявил он, - вызваны алчностью корпораций и эгоизмом, нацеленным против национальной гордости и красоты". Кокс считал, что утилитарными соображениями при оценивании Йеллоустоуна руководствоваться не следует. Подобно трансценденталистам и Фредерику Ольмстеду, он считал, что поддерживая парк, люди способствуют целостности всего, что "улучшает и возвышает природу человека путем созерцания дикой природы". "Потомки также имеют права на "чудесные пейзажи парка" - заключил он. При этих словах зал взорвался аплодисментами.

После этого конгрессмен Пэйсон опять стал заверять Конгресс в том, что за исключением Горячих источников Маммота, находящихся в четырех милях от предлагаемого железнодорожного пути, "нет никакого интересного объекта в пределах 40 миль". Подобно большинству первых комментаторов, Пэйсон считал, что главной функцией парков является сбережение диковинок. "Я не могу понять, - признавался он, - каким образом можно отдавать предпочтение сохранению нескольких буффало развитию добывающей промышленности, способной принести миллион долларов".

Но тут хорошую службу Йеллоустоуну сослужил конгрессмен Уильям Мак Аду от Нью-Джерси. Отвечая Пэйсону, он указал на то, что парк также сохранит и дикую природу, которую уничтожит дорога, даже если она и не погубит источники. Он добавил, что парк создан для тех людей, которые хотят встретить "на великом Западе вдохновляющие виды и загадки природы, возвышающие человека и делающие его ближе к всезнанию", и что его "следует оберегать на этой и никакой другой основе". Мак Аду также высказался в пользу идеи сохранения: "Величие этой территории состоит в ее возвышенном уединении. Цивилизация настолько распространилась, что человек может увидеть природу в ее величии и первозданной славе, если так можно сказать, лишь в таких, все еще девственных регионах". В заключении он прибег к излюбленному приему предыдущих сторонников дикой природы, умоляя своих коллег "бессердечности богатства и алчности капитала предпочесть прекрасное и возвышенное".

Последовало голосование, в результате которого просьба железнодорожных кампаний была отклонена 107 голосами против 65. Никогда до того ценности дикой природы не оказывались в такой прямой конфронтации с цивилизацией.

Экспансия в сторону Запада оставила незатронутой большой остров лесистой, горной местности на севере штата Нью-Йорк. К 1880 г. в США об Адирондакской стране было написано больше, чем о каком либо другом регионе Америки. Чарльз Фенно Хофман, Джоэль Т. Хэдли и Самуэль Х. Хэммонд были первыми среди тех, кто описывал удовольствие от присутствия в этой местности. По мере роста населения Востока и городского населения вообще, Адирондак становился объектом все большего внимания. Горная страна считалась "очарованным островом", где люди в поисках здоровья и освежения могут обрести отдых от "делового мира, от его шума и суеты, его забот и волнений". Особенно плодотворным для рекламы этого региона была работа Уильяма Х.Х. Мюррэя "Приключения в дикой среде, или лагерная жизнь в Адирондаке" (1869). Мюррэй в своей книге описывал не только охоту и рыбалку в этом регионе, благодаря чему следующим летом туда ринулись сотни нетерпеливых спортсменов, но и попытался объяснить, почему так хочется бывать на лоне дикой природы. Для священослужителей, подобных ему, заявил Мюррэй, "дикая природа является тем местом, где могут прекрасно отдохнуть измученные умы". Побывав среди божьих творений на лоне природы, священник возвращается "смуглый и поджарый, как индеец, с гибкими движениями, с огнем в глазах, глубиной и ясностью в его окрепшем голосе, - как здесь не начать проповедовать!"

Популярность Адирондаков стала причиной исчезновения их диких свойств. Один анонимный автор, описывая очарование региона, с печалью заключает, что через несколько лет железная дорога свяжет своей железной сетью свободный лес, озера лишатся своей уединенности, олени переберутся в более безопасное место, и люди с топором и лопатой будут совершать революцию". После этого возникла идея заказника. В 1857 г. с предложением оградить стомильной границей дикую местность выступил Самюэль Х. Хэммонд, два года спустя другие энтузиасты призвали к созданию законов, защищающих "нашу северную дикую природу". Результатом этого должно было стать создание "обширного и благородного заказника", где спокойно должны размножаться птицы и рыбы, и где "визжащий локомотив не сможет потревожить животных и водных духов". В 1864 г. нью-йоркская "Таймс" поддержала идею приобретения штатом этой земли еще до того, как она оказалась бы "разграбленной". Мельницы и литейные печи могут работать в любых местах, вовсе не заповедных, тем самым, отмечает "Таймс", обеспечивая гармонию, "которая должна всегда существовать между пользой и удовольствием".

Судя по этой передовице в "Таймс", даже те, кто благосклонно относился в сбережению природы, не противопоставлял себя прогрессу и промышленности, аргумент, обеспечивший защиту Адирондакам, в то же самое время поддерживал и цивилизацию. Этот прием появляется и в первом докладе Комитета нью-йоркского парка, созданного в 1872 г. с целью исследовать возможность установления в Адирондаке заповедной территории. "Мы не хотим создания дорого парка, исключительно с целью отдыха, - говорили участники комитета, - осуждая подобные идеи, мы рекомендуем просто сбережение строевого леса, как меру политической экономии". Благодаря дикой природе обеспечивалось регулярное водоснабжение нью-йоркских рек и каналов. "Без постоянного обеспечения водой из этих диких рек, - говорилось в докладе, - наши каналы высохнут и большая часть зерна и других продуктов западных регионов штата не сможет быть доставлена дешевым речным путем на рынки долины реки Гудзон". Так оказались сплетенными охрана природы и коммерческое процветание.

В 1873 г. новый журнал для спортсменов "Лес и река" заявил, что аргумент "водораздела" был решающим фактором при учреждении Адирондакского заказника. Чтобы заставить прислушаться к идее заказника, законодателей штата следовало убедить взглянуть на сохранение Адирондака с точки зрения эго-интереса. Как бы сильно не желали спортсмены и романтики сохранить дикую природу ради неутилитарных целей, они понимали, что их аргументации на этой основе будет недостаточно. Вследствие этого, они единодушно высказались в поддержку фактора водораздела. К 1880 гг. явление уменьшения водного уровня в Эри-канале и реке Гудзон стало предметом всеобщей тревоги. В связи с этим, осенью 1883 г. началась интенсивная кампания, например в одной газете говорилось, что природу к северу следует сберечь, "так как там содержатся верховья благородных рек, способствующих нашему физическому процветанию". Другие газеты присоединились к кампании, и охрана природы стала главной местной темой. Жители Нью-Йорка, которые прежде были равнодушны к дикой природе, внезапно возмутились действиями лесопромышленных кампаний, которые, якобы, уничтожали адирондакские леса. Предсказывали, что без защиты лесов в первую очередь пострадает городское водоснабжение и периодические засухи сделают водные пути штата бесполезными. Кроме того, без них низменность может стать жертвой катастрофических наводнений. Все это не может сказаться на коммерции. Как было сказано в газетах, уничтожение диких лесов в Адирондаке равносильно "забиванию курицы, несущей золотые яйца".

Нью-Йоркская Торговая палата, возглавляемая Моррисом К. Джезупом, присоединилась к кампании за сохранение дикой природы и задействовала политически важный деловой мир города Нью-Йорк. Джезуп утверждал перед законодателями, что спасти леса необходимо в силу того, что "их уничтожение серьезно повредит внутренней коммерции штата". Более того, торговцы считали, что если засуха уничтожит путь Эри - Гудзон, по которому доставляются товары, то железные дороги получат монополию и смогут поднять по желанию цены. Такая защита Адирондака не подразумевала любви к дикой природе. Под давлением деловых кругов 15 мая 1885 г. губернатор Дэвид Б. Хилл одобрил билль, устанавливающий "Лесной заказник" на территории в 715000 акров, который должен был всегда оставаться "дикой лесной территорией". Целью закона было сохранение природы, но делалось это в интересах коммерции.

Несмотря на всю свою важность, аргумент водораздела не учитывал другие ценности дикой местности, которые, как многим казалось, обладали не меньшей значимостью. Один человек, считавший что Адирондак должен быть не заказником штата, а национальным парком, говорил, что дикая природа "более важна, чем промышленность и коммерция". А другой человек, живший подле будущего заказника, заявил: "Это наиболее девственное и красивое место во всей природе, и его красоты должно быть достаточно для его спасения". "Но, - добавлял он, - это на наших законодателей не повлияет". И все же вопреки этому прогнозу, нью-йоркские законодатели стали все больше обращать интерес на неутилитарные ценности природы. В 1891 г. Нью-Йоркский Лесной комитет внес предложение о том, чтобы штат рассмотрел вопрос о переформировании лесного заказника в парк. Помимо прочего, члены комитета, разумеется, указывали на аргумент лесного водораздела, но они также отмечали то, что парк будет тем местом, где "смогут отдыхать и восстанавливать свои силы нервные и уставшие от работы люди". Год спустя законодатели штата учредили парк штата, охватывающий территорию свыше 3 млн. акров. Формулировка свидетельствовала о перемене в мотивации: Адирондакский парк предназначался для "свободного пользования всеми людьми с целью оздоровления и отдыха", а также был необходим "для сбережения верховьев главных рек штата, и в качестве будущего поставщика древесины". Аргумент отдыха в деле сбережения дикой природы наконец обрел законное признание наравне с более практическими аргументами.

Многие нью-йоркцы были неудовлетворены полученной Адирондаками защиты в рамках паркового закона и хотели видеть принцип сбережения дикой природы, вписанным в Конституцию штата. Шанс представился в 1894 г. на конституционном собрании. Коммерческие круги города Нью-Йорк, которые продолжали оставаться главной политической поддержкой сторонников природы, послали Давида МакКлура, нью-йоркского поверенного, на собрание в качестве их личного представителя по адирондакскому вопросу. МакКлур возглавлял комитет, отвечающий за статью 7, секцию 7, обеспечивающую постоянную защиту Адирондакской дикой природы. 8 сентября он поднялся, чтобы защитить свою позицию. Он повторил все прежние аргументы о важности Адирондаков относительно способности рек быть торговыми путями, их снабжении питьевой водой и водой для тушения пожаров в крупных городах. Но он также обратил всеобщее внимание на "более высшее применение великой природы". Фактически МакКлур объявил, что "главной причиной" сбережения дикой природы является необходимость сделать "место отдыха, где люди смогут восстанавливать силы после изнурения и напряжения повседневной жизни в городах. Здесь люди могут найти некоторое утешение в общении с этим великим Отцом всех. Для мужчины и женщины, уставших и желающих мира и спокойствия, эти леса являются бесценными".

МакКлура поддержали, и статья 7, секция 7 на собрании 1894 г. стала объектом всеобщего соглашения. Когда в ноябре ее одобрили избиратери Нью-Йорка, ценностям дикой природы было оказано первоочередное внимание на территории размером в Коннектикут. Несомненно, аргумент водораздела был главным в арсенале природозащитников, но к 1890-м гг. приверженцы адирондакской природы, подобно приверженцам Йеллоустоуна, начали обращаться к неутилитарным аргументам. Доводы в пользу защиты природы постепенно стали выражать идеологию высокого оценивания.

Глава VIII
Джон Мюир: публицист

Вы знаете, что я опоздал с работой
по исследованию нашей грандиозной
дикой природы и с призывом присоединиться
и наслаждаться каждому ее дарами.
Джон Мюир, 1895

Несмотря на создание Йеллоустонского национального парка и Андирондакского лесного заказника, ознаменовавших ослабление традиционных американских негативных представлений о незаселенных местностях, в каждом из случаев сохранение дикой природы было почти случайным делом и, несомненно, не было результатом национального движения. Природа, нуждающаяся в защитнике, называющим себя "поэтом, геологом, ботаником, орнитологом, натуралистом и т.д.", нашла его в лице Джона Мюира. Начиная с 1870 г., Мюир превратил исследование природы и превозношение ее ценностей в смысл жизни. Многие его идеи просто подражали мыслям ранних деистов и романтиков, особенно Торо, но Мюир увязывал их с любовью и энтузиазмом, приделяя им широкое внимание. Книги Мюира были незначительными бестселлерами, но национальная передовая периодика жадно печатала его эссе. Лучшие университеты старались уговорить его к поступлению на их факультеты и, не добившись успеха, договаривались о присвоении почетной степени. Как глашатай дикой американской природы, Мюир не имел равных. К часу своей смерти в 1914 г., он заработал репутацию "наиболее величественного энтузиаста дикой природы в Штатах, наиболее увлеченного пророка нашего естественного Евангелия".

"Когда я был мальчиком и жил в Шотландии, - вспоминал Мюир, - я любил все дикое, и на протяжении всей жизни моя любовь к дикой природе все возрастает и возрастает". Тем не менее, на этом пути ему пришлось преодолевать значительные препятствия. Одним из них был отец с его кальвинистской концепцией христианства, не терпящей религии природы. Отец обуславливал, что святое письмо было единственным источником божеской правды и заставлял молодого Джона принять полностью Новый Завет и большую часть Старого. Дети Мюира были также обучены этике тяжелого труда. "Только лодыри или грешники обращались с природой без топора и плуга", - так считал отец Мюира.

В 1849 г., когда Джону было одиннадцать, его семья уехала из Шотландии и обосновалась на ферме на границе центрального Висконсина. Индейцы остались в этой местности и завоевание леса было экономически необходимым. Изнурительный каждодневный труд был достаточной причиной, чтобы ненавидеть природу, но Мюир не был типичным поселенцем. Возбуждение от пребывания в "славной пустоши Висконсина", как он позже ее назовет, не ослабевало в нем никогда. И вместо восхваления цивилизовации, Мюир высказывал неудовольствие ее безжалостным, репрессивным и утилитарным тенденциям. В отличие от цивилизации, дикая природа явилась освобождающей, способствующей счастью человека.

Джон Мюир покинул отцовскую ферму в Висконсине. Его способности, как изобретателя, дали дорогу на юг, к Медисону. На государственной сельскохозяйственной ярмарке в 1860 г. механические приспособления Мюира были удостоены чести называться работами гения. Сразу открылись возможности для заработка, но Мюир увлекся миром идей, промелькнувшим перед ним в университете Висконсина. Тут он нашел ученых и теологов, которые поддержали его резкий отход от отцовских взглядов на природу и религию. В геологическом классе профессора Эзры Слокума Карра Мюир учился смотреть на мир с новым сознанием порядка и формы. Трансцендентализм снял последние сомнения Мюира относительно конфликта между религией и изучением природы. В начале 1866 г. он триумфально писал Жанне Карр, что Библия и Природа были "двумя прекрасно гармонирующими книгами". Далее он продолжал: "Я признаю, что ощущаю более сильное наслаждение, читая божью доброту и силу в реальных вещах, а не в Библии".

Два года, проведенные Мюиром в Медисоне, были недостаточны для ученой степени, но он ушел оттуда с мыслью: "Я оставил один университет ради другого - университет Висконсина ради университета дикой природы". Все-таки этого потребовал некий перелом в убеждениях, заставивший понять, что его правда скорее зовет в леса и горы, нежели в мастерские, где талант изобретателя мог принести ему удачу.

Аппетит Мюира к познанию дикой природы не знал границ. Только серьезный приступ малярии заставил его отказаться от планов подняться к истокам Амазонки. Вместо этого, он поплыл к северной Калифорнии. Прибыв в Сан-Франциско в марте 1868 г., Мюир в первую очередь исследовал пригородные леса. На вопрос о специально предназначенном для него месте, ответил просто: "Любое место, если оно дикое". Дорога вела его через залив, в долину Сан Хоакин и, наконец, в Сьерру. Там она закончилась среди гор, удовлетворивших энтузиазм Мюира, развивших его философию природы и вдохновивших его на наиболее сильные, яркие записи.

Трансцендентализм всегда был для Мюира сущностью философии толкования значимости природы. Персональная дружба с Эмерсоном и восхищение Торо способствовали уходу с головой в работу на протяжении его первых долгих зим в долине Йосемит. Когда поход по горам начался снова, вместе с грузом был взят истрепанный томик эссе Эмерсона, сильно испещренный заметками Мюира. Понятно, что большинство идей Мюира являлись вариациями основной темы трансцендентализма: объекты природы были "земными проявлениями" Господа. С одной стороны он описывал природу, как "окно, открытое в небеса, зеркало, отражающее создателя". Листья же, скалы и водные глади становились "искрами божественной души". Это означало, что дикая природа обеспечивала наилучшую проводимость божественности, потому что она была в наименьшей мере связана с неестественными сооружениями человека. С другой стороны, Мюир отмечал, что тогда как божья слава описана во всех его работах, в глуши эти божьи послания были наиболее видны. Согласно такому образу мыслей первобытные леса становились "храмами", а деревья - "псалмы поющими". Пустоши Сьерры вызывали вообще ликование Мюира: "Все тут кажется равно божественному - одному мягкому, чистому, непорочному сиянию небесной любви".

Дата добавления: 2015-06-27