Родерик Нэш и идея дикой природы 7 страница

Природа, будьте уверены, сияет для тех, кто воспринимает ее в высшем, духовном плане. Описывая процесс проникновения, Мюир составлял свою риторику прямо из Эмерсона и его "Природы". "Ты окунаешься в эти духовные лучи, они огибают тебя кругом, как тепло костра. Постепенно ты теряешь сознание своей отдельной сущности: ты смешиваешься с пейзажем и становишься частью и участником природы". Он верил, что в этом состоянии внутренняя гармония жизни, фундаментальная правда существования "проявят себя в отчетливом облегчении". "Самый прямой путь во Вселенную лежит через лесную пустошь" - писал Мюир.

Энтузиазм Мюира к дикой природе был редко сдержанным. "Меня часто спрашивают, - писал он в дневнике на Аляске в 1890 г., - не одинок ли я в своих уединенных походах. Мне кажется очевидным, что невозможно быть одиноким там, где все свободно и прекрасно, наполнено Богом, искать ответ на такой вопрос кажется глупостью". Где-то еще он насмешливо замечал: "Отчуждение и паталогический страх, как только некто находит себя в природе, несмотря на ее доброту и свободу, похожи на страх очень больного ребенка перед своей матерью". Насколько Мюир восхищался философией Торо, настолько не мог сдержать усмешку при виде людей, которые "видят леса в фруктовых садах".

Интеллектуальный долг Мюира перед Торо и примитивизмом проходит через все его сочинения. В 1874 г., в начале своей литературной карьеры, он отмечал большую разницу между домашними овцами и теми, что вольно живут в горах. Мюир утверждал, что первые были робкие, грязные и "наполовину живые", в то время как овцы из Сьерры были дерзки, элегантны и дышали жизнью. Мюир вернулся к этой теме в следующем году, в этот раз с поисками схожести домашней и дикой шерсти, как метафорического приема. Отвечая тем, кто не видел в диком равенство с цивилизованным продуктом, Мюир представил доказательство того, что шерсть горных овец была наилучшего качества для коммерческого использования. "Хорошо сделанная природой, дикая шерсть лучше, чем шерсть домашней овцы, - воскликнул он. С этой точки зрения Мюир поспешил сделать вывод: все свободное лучше одомашненного. После ссылки на дикие и культивированные сорта яблок, которую Торо использовал, как "метафору в дискуссиях", Мюир заявил, что "небольшая чистая дикая жизнь есть той самой необходимостью для людей и овец вместе взятых".

Идеи Мюира развивались в результате наблюдений за удушающим эффектом "злобных пут цивилизации" над человеческой духовностью. "Цивилизованные люди мучают свои души, как китайцы-язычники свои ноги" - писал он в 1871 г. Мюир верил, что столетия цивилизации внесут в жизнь современного человека тоску по приключениям, свободе и контактам с природой, городской жизнью которую не удовлетворить. Распознав в себе "постоянную склонность к возвращению в первозданную глушь", Мюир обобщил ее для человечества: "Направляясь в лес, мы идем в дом, и, как я предполагаю, мы происходим оттуда". Следовательно, "в каждом существует любовь дикой природы, и эта античная матерь-любовь так или иначе проявляет себя, и несмотря ни на что, окружает заботой и опекой". Отрицание этой любви и укрощение желаний ведет к напряжению и отчаянию, периодически же предаваясь ей на природе - значит оживать ментально и физически.

По утверждениям Мюира, дикие местности наделены мистическими способностями к вдохновению и оживлению. Он советовал: "Поднимайтесь в горы за добрыми вестями". Спокойствие природы влияет на вас так же, как солнечные лучи на деревья. "Ветры несут вам свою свежесть, а штормы - энергию, а ее забота тем временем накрывает вас, как осенняя листва". Дикая природа - врачеватель жизни. К тому же, наследуя Торо, Мюир утверждал, что великая поэзия и философия зависят от связи с горами и лесами. По этим причинам он заключает, наследуя Торо: "В божьей дикой жизни заключена надежда всего мира - великая, живая, безвредная, неискупленная дикая природа". Для Мюира дикая жизнь также, как и среда обитания большинства видов, существовала в спокойной гармонии. Он считал, что цивилизация исказила смысл отношений человека с остальными видами жизни. Современный человек спрашивает: "Для чего нужны гремучие змеи?" в том смысле, что оправданием их существования может служить польза человеческому бытию. Для Мюира же "змеи хороши сами по себе". Он заявил также: "Вселенная была бы неполной без человека, но также она неполна без мельчайших микроскопических созданий, что обитают вне наших самодовольных глаз и знаний".

Джон Мюир посвятил свою жизнь миссии просвещения земляков о преимуществах дикой природы. Действительно, он представлял себя подобным Иоану Крестителю, пытаясь вовлечь "заключенных грешников цивилизации" в "прекрасный мир Гор господних". "Я живу только для того, чтобы открыть глаза людям на очарование дикой природы" - писал Мюир в 1874 г. Большинство его дальнейших записей объединяет одно: похороненные в городах американцы лишились радости, вернуть которую смогло бы возвращение к "свободе и славе божьей природы". Расцвет Джона Мюира совпал с появлением интереса нации к сохранению дикой природы. На первый взгляд проблема казалась простой: "Эксплуататоры" природных ресурсов контролировались теми, кто устанавливал им "защиту". Первоначально беспокойство о быстром истощении сырьевых материалов, особенно лесов, охватывало достаточно широкий спектр точек зрения. Общественный враг объединил ранних хранителей природы. Но они быстро осознали, что широкие различия имеют место и в их собственном движении. Люди, казавшиеся единомышленниками, стали оппонентами. Раскол прошел между теми, кто определял сохранение, как разумное использование и плановое развитие природных ресурсов, и теми, кто называя себя хранителями природы, отклоняли утилитаризм и выступали в защиту природы без вмешательства человека.

Вначале Дж. Мюир и его последователи старались держаться в одном лагере. Теоретически это было возможно. Но ответственность за принятие решений относительно специфики диких земель наращивала противоречия. После периода нерешительности и замешательства Мюир примкнул к сторонникам полного сохранения природы, тогда как остальные, следуя за Гиффордом Пинчотом и профессиональными лесоразработчиками, примкнули к школе "благоразумного использования". В конечном счете конфликт в американском движении за сохранение природы, все еще широко распространенный сегодня, имел большое значение для природоохранного движения.

Ферма Мюира в Висконсине имела сорок акров болота, прилегающего к озеру Фонтейн. В молодости Дж. Мюир считал его проявлением "чистой дикой жизни" в окружающем пейзаже. В середине 1860 г., покинув отчий дом, ему представилась возможность увидеть то, что если не сохранить болото, то оно очень скоро превратится в затоптанный скотный двор. Мюир сразу же попытался купить землю у своего шурина, чтобы оставить ее в первозданном виде, но получил резкий отказ, как сентиментальный глупец. Тем не менее, его интерес к сбережению по частям американской природы продолжал расти.

На протяжении первого года в Калифорнии Мюир с сожалением отмечал, как овцы (он их называл "саранчой на копытах") продвигались вглубь Сьерры. "С продвижением овец, - заявлял он, - цветы, зелень, трава, почва, изобилие и поэзия исчезают". В это же время Мюир также столкнулся с идеями Генри Джорджа о вреде частного владения землей. Снаряженный страстью к дикой природе и понятиями общественного владения, Мюир начал писать и читать лекции в пользу сохранения природы посредством государственных акций. "Первый храм господний: как нам сохранить наши леса?" - вопрошал он 5 февраля 1876 г. в "Рекорд Юнион", предполагая, что ответ лежит в государственном контроле. Пятью годами позже Мюир попытался убедить Конгресс в потребности создания национального парка, подобного Йеллоустоунскому на Кингс Ривер в южной Сьерре, но закон, набросок которого он передал, был завален в Сенатском комитете общественных земель. Гора Шаста в Сев. Калифорнии также привлекла его внимание. В 1888 г. Мюир настаивал на том, чтобы эту "свежую, нетронутую пустошь" охранять как национальный парк.

В июне 1889 г. Роберт Андервуд, редактор передового литературного ежемесячника "Столетие" прибыл в Сан-Франциско в поисках материала для печати. Он встретился с Мюиром, уже хорошо известным писателем, и они спланировали путешествие пустошами долины Йосемит. Однажды вечером у костра Джонсон спросил, когда же начнутся прекрасные долины и горы, покрытые дикими цветами, как он предполагал. Мюир уныло ответил, что выпас скота уничтожил эту красоту по всей Сьерре, что побудило его компаньона заметить: "очевидно вполне, что нужно создавать национальный парк Йосемит вокруг долины, по плану Йеллоустоуна". Мюир искренне согласился и принял в конечном итоге обязательство написать две статьи для "Столетия", как части плана провозглашения Йосемита национальным парком.

Статьи Мюира, дополненные искусно сделанными иллюстрациями, увидели свет осенью 1890 г. Он надеялся на более, чем миллионную аудиторию, но более реальная цифра была около 200000 копий в каждом выпуске "Столетия", находящегося в обращении. Во всяком случае это была наибольшая огласка для идеи сохранения природы, известная до сих пор. Большая часть двух эссе была наглядной и, в отличие от оригинальных работ приверженцев Йеллоустонского парка и Андирондакского заказника, Мюир дал четко понять в них, что природа должна быть объектом защиты. Он заявлял, что Сьерра вокруг долины Йосемит будет "знаком благородства любителей чистой и единственной природы". Приближаясь к идеям Джорджа Перкинса Марша, Мюир подчеркивал особое значение сохранения почвы Сьерры и лесов, как водораздела. Его последнее предложение не оставило сомнений, что первостепенным делом для него было предотвращение "разрушения прелести дикой природы". Как только Мюир написал свои статьи, Роберт Андервуд лобировал вопрос парка Йосемит перед Палатой Представителей в Комитете общественных земель. Он также выступал с редакционными статьями в "Столетии" о сохранении "красоты природы в широчайшем аспекте". Возможно и то, что Мюира и его друзей поддержала могущественная железнодорожная кампания "Саутери Пасифик", которая рассматривала Йосемит, как источник доходов от туризма. 30 сентября 1890 г. закон о парке вместе с коментариями Мюира был принят обеими палатами Конгресса после небольшого обсуждения. На следующий день подпись Бенджамина Гаррисона дала нации первый закон, сознательно разработанный в защиту дикой природы. Акт Йосемита ознаменовал собой большой триумф, но Мюир знал по опыту, что без жесткого контроля даже защита закона не убережет природу от утилитарных инстинктов. В результате он приветствовал в 1891 г. идею своего коллеги Джонсона о создании "Ассоциации защиты Йосемита и Йеллоустуона". В то же время, группа профессоров Калифорнийского университета, Беркли и Стенфорда обсуждали планы организации альпийского клуба. Мюир тотчас же присоединился к ним и занял лидирующее положение в планировании организации, которая имела бы "возможность сделать что-либо для природы и утешить горы". 4 июня 1892 г. в офисах Сан-Франциско адвокат Уоррен Олни и еще двадцать семь человек учредили Сьерра-Клуб, посвятив его "исследованию, наслаждению, предоставлению доступа в район гор на тихоокеанском побережье". Они также предложили "заручиться поддержкой общества и правительства в защите лесов и других объектов Сьерры и гор Невады". Мюир был единогласно выбран президентом (будучи им 22 года, вплоть до смерти) и Сьерра-Клуб в скором времени стал меккой для всех интересующихся природой и ее сохранением.

Несмотря на то, что в начале 1890 г. парк Йосемит и Сьерра-Клуб занимали большую часть его внимания, Мюир продолжал интересоваться федеральной программой защиты лесов. В это время Президент США был одержим созданием "лесных заказников" (позже переименованных в национальные леса) на землях, изъятых из обращения, и Бенджамин Франклин вскоре объявил пятнадцать заказников общей площадью более 13000000 акров.

Однако новые лесные заказники были защищены только на бумаге. На деле эксплуатация даже не была остановлена. Также защитников дезориентировала недостаточность четких определений о целях заказников. Мюир соглашался только на защиту лесов в их первозданном состоянии. Бернард Е. Ферноу из федерального отдела лесничеств и молодой выпускник Йеля Гиффорд Пинчот руководствовались другими идеями. Пинчот в конечном счете стал главным представителем позиций лесников. Он прошел учебную подготовку в Европе, где древесные массивы управлялись как сельхозкультура с непрерывной максимальной производительностью. Возвратившись в 1890 г., Пинчот пытался возбудить интерес к применению этих лесных принципов на американских просторах. Он обращал внимание на то, что если лесозаготовитель заинтересован только выжать из леса все до последнего пенни без внимания на последствия, то лесовод управляет лесом по-научному, так, чтобы получить постоянный и нескончаемый запас ценных продуктов. Теоретически это был неотразимый аргумент - нация могла бы иметь и использовать леса одновременно. Вначале с этим согласился и Джон Мюир. Лесничество казалось существенным улучшением нерегулируемой лесоразработки, но он не сразу разглядел несовместимость ее с сохранением природы. В 1895 г. он вместе с Пинчотом, Ферноу и др. созвали симпозиум по управлению лесами под эгидой "Столетия". Мюир заявил: "Леса должны быть и будут не только сохранены, но использованы и..., как вечные источники... будут приносить урожай древесины, в то же время все их духовные и эстетические стороны останутся нетронутыми". Это предположение тем не менее оказалось недолговечным. В 1896 г. цепочка событий пробудила у Мюира антипатию к лесничеству и расколола ряды природоохранителей.

Статья, написанная Мюиром поздней весной 1897 г., яростно атаковала оппонентов лесных заказников. В то же время она показала противоречивость Мюира, продолжающуюся в вопросе "лесничество или заказники". Он начал с резкой критики первопроходцев, которые находили в лесах "радость дикой жизни" и рассматривали "божьи деревья, как сорт больших вредных сорняков" и вступили в "бесконечную войну с лесами". Но этим Мюир не старался остановить прогресс. "Дикие деревья, - отмечал он, - найдут место в садах и полях". Подобные противоречия имеют место в его дискуссиях о защите лесов. С одной стороны, он ратовал за кампанию сохранения лесов, как полную и безоговорочную. В то же время, он также защищал точку зрения лесничеств о непрерывной производительности, полностью разделяя идеи Пинчота и его идеи "целесообразности хозяйствования". Переняв опыт Европы, как модель для Америки, Мюир заявлял, что "оптимальное состояние преобладает, когда государственные лесные массивы не остаются без употребления, но дают столько древесины, сколько возможно без уничтожения их". В завершение Мюир добавил, что выборочная вырубка зрелых деревьев обеспечит лесам состояние "неиссякаемого фонтана изобилия и красоты".

Ахиллесовой пятой этой попытки компромисса был факт того, что даже благоразумнейшие методы лесозаготовки и расчистки обязательно влекут за собой гибель деревьев. Существование дикой природы просто несовместимо с продуктивным лесным хозяйством. Готовность Мюира пропускать мимо эти противоречия, идя рука об руку с Пинчотом, положили начало факту широкой оппозиции к другим формам защиты лесов, временно объединивших всех последователей принципов сохранения. Расколу не смогло противостоять даже эссе Мюира, опубликованное в августе в ежемесячнике "Атлантик". 4 июня 1897 г. Конгресс рассмотрел Акт хозяйствования лесами, который не оставил сомнения, что дикая природа не будет заповедной. В соответствии с требованиями лесничеств и западных законодателей, Акт провозгласил основной целью заказников "снабжение древесиной и удовлетворение потребностей в ней народа США". Он также открыл леса для разработок руды и выпаса скота. Мюир больше не питал надежд, что эти леса останутся дикими.

Решающим ударом по доверию Мюира к лесничествам стала встреча с Пинчотом летом 1897 г. в Сиэтле. Пинчот, активный носитель идеи благоразумного использования ресурсов, опубликовал сообщение в газетах Сиэтла, санкционирующее выпас овец в лесных заказниках. Для Мюира этот компромисс с "копытной саранчой" был неприемлем. Столкнувшись с Пинчотом в холле гостинницы, он потребовал объяснений. Мюир бросил: "Что ж, я не хочу больше иметь дела с вами. Прошлым летом в Каскадах вы собственноручно констатировали, что овцы наносят много вреда". Эта личная размолвка символизировала конфликт понятий, разрушивший движение природоохранителей.

Новый подход Мюира появился в январе 1898 г. в его втором эссе в ежемесячнике "Атлантик". Это был резкий контраст к предыдущей статье в августе, полное отсутствие упоминаний о лесничествах и использовании леса. Вместо этого Мюир описывает заказники, как "нетронутые леса", искусно разработанные "божьими благодеяниями". Полностью освободившись от поддержки школы Пинчота, он прилагал усилия, чтобы убедить читателей в важности дикой природы и необходимости ее сохранения. Поэтому он использует каждый удобный случай для содействия и поддержки национальных парков. С этой целью он отложил мировое турне 1903 г. вместе с Чарлзом Сарджентом, в надежде "сделать что-нибудь для лесов, разговаривая свободно вокруг костра с Теодором Рузвельтом". Президент лично предлагал Мюиру составить кампанию в Йосемите, включавшей в себя ночевки на снегу, по возвращению из которого он громко сказал: "Это был грандиознейший день моей жизни". "Мистер Президент, - спросил Мюир однажды, - если Вы собираетесь быть выше ребячества, т.е. убийства животных, не считаете ли нужным бросить это дело совсем?" Застигнутый врасплох Президент ответил: "Мюир, я думаю, Вы правы". Одним из результатов похода в Сьерру было согласие Президента на предложение Мюира о том, что Калифорния отказывается от Йосемитской долины в пользу включения ее правительством в соседний национальный парк. Конгресс зафиксировал этот акт в 1906 г., а двумя годами позже усилия Мюира закончились тем, что еще один объект - Гранд Каньон стал национальным памятником.

После 1905 г. крестовый поход за природу вызвал действия противоположного характера. Пинчот, как шеф службы лесов США и опекун лесных заказников, стал более активным. Очень эффективный пропагандист в своей отрасли, Пинчот и его коллеги быстро достигли успеха в замене термина "охрана" термином "благоразумное использование". Расстроенные защитники природы не имели другого выбора, как назвать Пинчота "деконсерватором". Драматическая конференция по сохранению природных ресурсов, состоявшаяся в Белом Доме в 1908 г., отдала первенство утилитаризму и разумному использованию. Как главный организатор конференции, Пинчот не внес Мюира, Джонсона и других важных представителей в заявочный список. Но он не мог подавить в корне популярный энтузиазм к дикой природе, что в начале 20-го века достиг величия национального культа. "Людям нужна дикая природа не как источник древесины и ирригации, а как источник жизни" - сказал Мюир. Он побудил людей гордиться этим феноменом, ибо посвятил этому свою жизнь.

Глава IX
Олдо Леопольд: пророк

Способность понять культурную ценность дикой природы
сводится в итоге к вопросу об интеллектуальной скромности.
Лишь ученый понимает, почему дикая природа определяет
и осмысливает человеческое бытие.
Олдо Леопольд, 1949

В 1854 г. Генри Дэвид Торо говорил об изменениях, которые иногда имеют место в отношении человека к природе. Молодой человек, обычно видящий в лесах лишь источник охотничьих трофеев, "вдруг, как бы в результате пробивания в нем лучших ростков, начинает видеть то, что ему действительно нужно, возможно глазами поэта или натуралиста, и отставляет в сторону ружье или удочку"; Олдо Леопольд почти в точности отвечает этой характеристике, за тем исключением, что на мир он стал смотреть глазами не поэта, а эколога. В рамках экологии он создал философию значимости дикой природы, сравнимую с тонкостью и воздействием философии самого Торо. Леопольд провел успешную кампанию за создание политики охраны дикой природы в ситеме национальных лесов. Несколько лет спустя, его возрастающее понимание взаимоотношений организмов с их средой обитания, заставило его увидеть то, что защита дикой местности является как делом научной необходимости, так и этики. Этот синтез логики ученого с этической и эстетической чувственностью романтика явился эффективным оружием в деле защиты дикой природы. Несмотря на то, что леопольдовские концепции "экологической совести" и "этики земли" и остались идеалами, природоохранники признали в них пути к новым отношениям между человеком и землей, а также к новому видению природы.

Свое знакомство с природой Леопольд начал среди утесов и низин Миссисиппи. Его родители, оба спортсмена-энтузиаста, жившие в Бэрмингтоне, Айова, поощряли интерес сына к птицам. Свои орнитологические занятия Ольдо продолжил в студенческие годы в Лоуренсвильской школе в Нью-Джерси и в Йеле. Завершив его в 1908 г., он, подобно Гиффорду Пинчоту, решил не отказываться от своего влечения к природе, выбрав карьеру лесничего. Йельская лесная школа, открытая благодаря филантропии семьи Пинчот в 1900 г., была ведущим центром и поставляла большинство персонала для Лесной службы США. В 1909 г. Леопольд получил диплом, дававший ему звание "лесного помощника" на Юго-Западе. В то время Аризона и Нью-Мексико были еще "неосвоенными", и молодость Леопольда была проведена в дикой природной местности. Озабоченность вопросами защиты диких животных привела Леопольда к пониманию и оцениванию дикой природы. Он смог оценить, насколько быстро сокращались запасы зверя, рыбы и птицы. Как спортсмена, его очень волновала подобная ситуация, но в 1913 г. чуть не оказавшийся смертельным приступ болезни вывел его из строя более чем на год. Вернувшись к активной работе, он начал организовывать местных охотников и рыбаков в ассоциации по защите животных. Одна из таких групп выпускала газету, в которой Леопольд в 1915 г. писал: "Целью этой газеты является помощь защите природных объектов и существ,... распространение семян мудрости и понимания среди людей с тем, чтобы каждый гражданин мог научиться считать жизнь безвредного дикого существа залогом блага человека и бороться со злом, за которое он несет личную ответственность". Эти идеи были "семенами" поздней философии Леопольда.

Лесник Артур Ринглэнд оценил энтузиазм своего помощника и его способности, назначив его ответственным по вопросам дичи, рыб и туризма. Леопольд с рвением взялся за работу, и вскоре его коллеги-подчиненные также усердно стали проводить в жизнь идеи, имеющие отношение к животным, равно как уничтожая хищников, так и защищая местную живность. Он написал карманную книгу по животным района и вынашивал идею об оставлении Лесной службы с тем, чтобы возглавить Депортамент животных штата Нью-Мексико. Но Леопольд не оставил свою работу и в 1916 г. отклонил лестное предложение работы в отделе общественных отношений в Вашингтонском оффисе Лесной службы на том основании, что "из-за болезни он не знает, сколько ему осталось жить - 20 дней или 20 лет", и что он хочет сделать что-то определенное для защиты диких животных Юго-Запада. В том же году появилась первая из его статей об управлении дикими животными. Вскоре старания Леопольда привлекли внимание всей страны: от Фонда Защиты диких животных он получил медаль отличия, и сам Теодор Рузвельт говорил, что его работа должна быть примером для всей страны.

В начале 1918 г. движение за охрану животных в Аризоне и Нью-Мексико была на подъеме, но главные чиновники Лесной службы не разделяли энтузиазма Леопольда. 3 января он неохотно перешел на работу секретаря Албукеркской коммерческой палаты, не скрывая, впрочем, своего намерения присоединиться к службе, "как только эта организация будет готова продолжить работу по управлению животными национальных лесов". Долго ему этого ждать не пришлось. Новые идеи о нематериальных ценностях национальных лесов начали бросать вызов традиционным утилитарным целям лесников. Кроме того, Служба национальных парков, которую с момента ее основания в 1916 г. возглавил энергичный Стефан Т. Матер, стала привлекать внимание общественности к паркам, как к мекке туристов. Не желая видеть, как новичок крадет у нее внимание общественности, а возможно и некоторые из ее земель, Лесная служба ответила беспрецедентной рекламой пейзажей и отдыха на лоне природы, как главных "продуктов" национальных лесов. Таким образом Служба надеялась привлечь поддержку растущего числа американцев, заинтересованных дикой природой. В 1917 г. Служба дала задание ландшафтному архитектору Франку А. Вогу провести изучение туристического потенциала земель, находящихся в ее ведении. Вог пришел к выводу, что "соблазнительная дикая природа" и "благородная красота" лесов обладает "прямой человеческой ценностью" и рекомендовал, чтобы обзору местности и походам по ней придавали не меньшее внимание, чем экономическим критериям в определении пользы лесов.

Чувствуя благоприятные веяния из Вашингтона, Леопольд летом 1919 г. вернулся в Лесную службу. Его интерес к охране животных по прежнему имел место, но постепенно он стал признавать, что притягательность охоты и рыбной ловли являются частью большой проблемы сохранения всей дикой природы, где имеется подобная деятельность. Вместе в Уордом Шепардом, Фредериком Уинном и другими коллегами с Юго-Запада Леопольд уже обсуждал возможность сохранения части национальных лесов в диком состоянии. В конце 1919 г. он отправился в Денвер на совещание с персоналом Лесной службы. 6 декабря Артур Кархарт, ландшафтный архитектор, служащий в качестве "инженера по оздоровлению и туризму", рассказал Леопольду о своих идеях, появившихся у него прошлым летом во время командировки на озеро Трапперов. Отрядили его с целью определения дизайна расположения домов для отдыхающих вокруг озера, но после изучения места он решил, что лучше будет, если в нем ничего не менять. Тем же летом он обследовал также и регион Куэтико-Съюперио между Миннесотой и Онтарио и признал его эстетический потенциал. В результате этих путешествий Кархарт рекомендовал, чтобы такие места в национальных лесах стали объектами защиты именно благодаря эстетической ценности дикой природы. Это было очень смелое предложение со стороны молодого сотрудника традиционно утилитарной Лесной службы США, но Кархарт нашел в Леопольде сильного сторонника. Встретившись, они долго обсуждали проблему сопротивления промышленному развитию во имя сценических и эстетических ценностей дикой природы.

Ободренный тем, что он обрел родственную душу, Леопольд вернулся домой полный решимости "пробивать" свои планы по сбережению именно дикой природы. Но первыми применили этот подход в национальных лесах все-таки Кархарт и лесничий Карл Стал: в 1920 г. озеро Трапперов получило определение места, которое следует оставить в первозданном виде. Однако, концепция Леопольда подразумевала значительно большую область, чем одно озеро или долина. В 1921 г. он написал статью для "Лесного журнала" с целью придания "вопросу сбережения дикой природы определенной формы". Леопольд определял дикую природу как "непрерывная территория, сохраненная в натуральном состоянии, где можно охотиться и рыбачить, достаточно большая, чтобы для прохода по ней понадобилось две недели, и где нет дорог, искусственных сооружений и других творений человека". Соглашаясь с тем, что большинство людей, возможно, одобряет механизированный доступ к местам отдыха, он в то же время утверждал, что нужно считаться и с тем меньшинством, которое хочет прочувствовать примитивные условия перемещений и жизни в дикой местности. Дикая местность положительно влияет на их самочувствие, но возможность найти ее тает с каждым днем. В заключение Леопольд предложил сделать национальный лес Джила в Нью-Мексико охраняемой территорией дикой природы. Эта статья явилась стимулом к конкретным действиям. В 1922 г. Франк Пулер, лесничий, способствовал тому, что Леопольд лично провел инспекцию Джилы. Фредерик Уинн, непостредственно отвечавший за этот лес, сотрудничал с Леопольдом в вырабатывании политики сбережения дикой природы. Местные спортивные ассоциации поддержали это предложение, и 3 июня 1924 г. Пулер определил 574000 акров как территорию дикой природы, предназначенную главным образом для туристического отдыха.

До сих пор в своей кампании за новое отношение к дикой природе в Лесной службе Леопольд оперировал лишь смутными принципами. Однако, когда летом 1924 г. он вступил в должность помощника директора лаборатории продуктов Лесной службы в Медисоне (Висконсин), у него появилось больше возможности размышлять над значением сбережения дикими многих районов Юго-Запада. С этого и началась его пожизненная увлеченность значением дикой природы. Леопольд почувствовал связь между сбережением дикой природы и качеством американской жизни. Он не хотел отрицать достижения цивилизации, но считал, что они могут "зайти слишком далеко", "если сокращение дикой природы и не представляет из себя очень страшной вещи, то ее уничтожение является действительно очень плохой вещью". Как и Торо, решение он видел в гармонии между двумя этими "величинами". Подыскивая подходящую метафору, Леопольд заявил: "Если бы в городе имелось шесть пустующих участков, где могли бы играть в мяч дети, то строительство домов на первом из этих участков, на втором, на третьем, четвертом и даже на пятом может считаться "прогрессивным развитием", но если мы построим дома еще и на последнем, шестом участке, то мы тем самым забудем, для чего дома вообще существуют. Дома на этом 6-ом участке будут свидетельствовать не о прогрессе, а о глупости". Он понимал, что это будет трудно довести до сознания людей, "привыкших к обилию дикой природы и не понимающих, чем чревато исчезновение таких мест". Американской меркой прогресса было "завоевание дикой природы и ее экономическое использование". "Символом нашего прогресса является пень". Нужен был новый критерий, способный переопределить прогрессивную цивилизацию, как ту, которая ценит и бережет свою оставшуюся дикую природу.

Дата добавления: 2015-06-27