ДИКАЯ ПЕСНЯ 11 страница. - Хорошо, Иван! – проскрипел он уже благодушно

- Хорошо, Иван! – проскрипел он уже благодушно. – Армянский коньячок от Анастаса Ивановича… Согревает… Совсем как когда – то в Баку… - разоткровенничался он и стал расстегнул полы дорогущей шубы. – Помню… Помню Баку… Революция… Молодые мы были, горячие… А какие песни были… А какие ночи… А какие женщины… - стал причмокивать Лаврентий языком. – Тебе, Иван, и не понять… Нет, не понять… А там, горы, вино… Сухуми… Кавказ… О нем еще Ваш Мишка Лермонтов писал… Вот ты, балда и сволочь этакая, читал ты Мишку Лермонтова, или нет?! – вдруг снова ткнул пальцем в спину своего водителя Лаврентий Павлович.

- А как – же! – радостно откликнулся шофер: - Я, как и весь советский народ глубоко любим и чтим жизнь и творчество величайшего русского поэта и прозаика Михаила Юрьевича Лермонтова! – принялся рапортовать он снова повернувшись на полоборота.

- За дорогой смотри, сукин сын! – грозно крикнул ему Лаврентий Берия: - “Карточку” поганую обороти! А не то как врежемся!.. А после быстро отойдя от приступа гнева снова продолжал, как ни в чем не бывало свой лисий, хитроватый разговор: - И чего – же ты читал, свинья рязанская, скотина и дубина стоеросовая! Отвечай!

- Я… Это… - замялся водитель: - “Мцыри” там разные, “Маскарад” – же опять таки… Да еще это – “Герой нашего времени”…

- Хорошая книжечка эта? – лукаво спросил его Берия.

- Которая… “эта”? – замялся шофер и липкий и холодный пот вдруг выступил у него на спине.

- “Которая”, сволочь!.. – резко оборвал его товарищ Берия: - Ну, “герой” вот этот, вот кто! – заорал он вдруг довольно грозно, а потом спросил: - И про что она написана?

- Там, товарищ Берия, бездарнейший царский режим Александра Палкина покоряет гордые кавказские народы. Осуществляет, так сказать, политику захвата и агрессии. Ну, совсем как янки сегодня в Корее – затарахтел шофер “Иван”, растянув глупейшую, широкую, как лунь, расплывшуюся рожу. – Там еще офицерик есть один. Царский офицерик, ясен пень. Так все ему ни этак и не так. Все ему не нравится. И вообще, и даже с бабами… Печорин – вот фамилия его. Так он и есть этот самый “герой”… А в конце той книжечки его убили на дуэли… - подхихикнул он: - Была у дворян, у хлюпиков таких нелепейшая мода – ну, чуть чего, то сразу бить без лишних слов перчаткой в морду и стреляться. Честь… - скривил в усмешке рот “Иван”: - Дурачки они все были, эти самые вот “благородные”! Не зря таких вот хлюпиков народ в семнадцатом году попер! – загундел он уже, как по – писанному: - Говорят, когда сам царь прочитал про такого “героя” он долго ругался, плевался и даже приказал отправить сочинителя в кандалах в далекую Сибирь. Но потом – передумал. Слабак он был, вот этот самый царь! Да и Печорин – то его не лучше. Тот вообще дурачок! И класс его был обреченный! Не видели они там ровным счетом ничего, как учит нас товарищ Ленин и пишет сам товарищ Сталин в “Кратком курсе истории ВКП(б)”…

- Да, дурак тот офицерик был… - криво усмехнувшись сказал Лаврентий Павлович. – У нас – бы офицерика такого сразу – бы в СМЕРШ потащили – бы, к Льву Захаровичу на свидание… Потащили – бы его, Печорина – то этого? – спросил лукаво Берия.

- Потащили – бы, сукина сына! – охотно и с дурацкими смешочками откликнулся Иван.

- А я еще и другое слышал… - залукавил снова Берия: - Что то – ли критик Добролюбов, то – ли критик Писарев назвали этого вот самого “героя” вдруг “лишним человеком”… Лишний… - произнес задумчиво Лаврентий: - Вот у нас таких теперь уж нет. Все при деле у нас. Не для того мы революцию делали, Ваня, чтобы “лишние” водились на Руси… Мы такого “лишнего” – раз – два… и в исправительно – трудовой лагерек, на “великие стройки”, на какую – нибудь там Куйбышевскую ГЭС или на Волго – Донской канал живенько определим. Определим и он у нас уже не лишний. Но ненадолго, ох, как ненадолго… - захихикал Берия, над которым благодушные коньячные пары уже немного взяли власть. – Да, царь… Дурак и скотина тот царь… Не умели царствовать Романовы, вот и царство все просрали…И кому просрали? Ты скажи, кому…? – снова принялся нетрезвый Лаврентий тыкать водителя в спину.

- Знамо кому… - бодренько откликнулся шофер: - Народу, и большевикам – борцам за счастье всего трудящегося человечества и пламенных борцах за мир, демократию и это… - замялся он совсем немного, но продолжил бодренько: - За социальный прогресс! Вот еще за что, товарищ дорогой Лаврентий Павлович!

Берия лукаво усмехнулся и поправил на носу пенсне. Похоже, что ежевечерняя игра сегодня доставляла ему удовольствие.

- Хорошо… - выдавил он из большого, губастого рта: - А теперь, Иван – дурак, отвечай, подлец ты этакий, кто сегодня герой нашего времени? Говори поскорее мне, сука ты такая, коза неподоенная!

- И это ясно… - бодро – весело откликнулся Иван, да так, словно не слыхал того потока брани, которым только – что наградил его суровый пассажир: - Это весь наш советский народ, это русский народ – народ – богатырь, спасший мир от “коричневой чумы”, за здоровье которого пил в Кремле товарищ Сталин! И сам товарищ Сталин – в первую очередь – этот герой! Герой – генералиссимус СССР, приведший весь народ к победе над разными там гитлеровскими ордами придурковатого Адольфа и японскими самураями, которые теперь долго будут помнить наш урок! “Герой” – это все члены Политбюро ЦК КПСС! И сам товарищ заместитель Предсовмина Союза ССР Берия Лаврентий Павлович! И все руководители стран народной демократии. Товарищ Ульбрихт, или там… товарищ Ракоши, к примеру… Уж больно их много героев – то этих. Хрен всех и упомнишь, дорогой Лаврентий Павлович… - затараторил парень.

- Не извиняйся! – рявкнул Берия: - Никогда не извиняйся! Если Родина прикажет быть героем – героем у нас становится прямо любой! Любой балда! Любая падла!.. И даже та, что в Мерхеули без порток и без рубахи бегала… - заворчал он вдруг, как старая собака. Потом он погрустнел, повесил голову. Снова налил коньяка и поднес ко тру. Влил. Взял с маленького блюдечка нарезанный лимончик и закинул ломтик в хищный рот. Прожевал и проглотил. Потом достал из бара зубочистку и цыкая стал ковырять в нечистых, щелястых и кривых зубах…

Машина черной, хищной птицей летела по улице Горького и липкий снег злобно лупил в ветровое стекло. На светофоре машина вдруг встала.

- Почему стоим! Чего ждем, свинья! – стал снова тыкать пальцем в спину пьяненький уже Лаврентий Павлович.

- Красный свет, товарищ Берия! Пропускаем, наверное, Кого – То там… – ласково ответствовал ему шофер.

- Да… Вот ведь чертовня какая… - скрипнул Лаврентий Павлович зубами: - А где мы едем – то… А вот, Газетный переулок, Центральный телеграф архитектора Рерберга, домина с глобусом СССР над входом в башню… - стал выглядывать из – за стекла свет Божий заместитель Предсовмина Союза ССР…

На перекрестке стояла хорошенькая девушка в короткой, котиковой шубке и больших очках. На кудрявой головке красотки лукаво сидел синенький, простой и незатейливый беретик.

- Эй, Ваня… - снова тыкнул Лаврентий шофера: - Видишь девушку? Ай, ай, аи! Хороша!.. Персик – виноград!.. Слушай, выйди, дорогой, поговори с девчонкой! А я тебе потом премию в квартал… или там, тринадцатую выпишу за хорошую работу. Не обижу я тебя, право слово… - засипел полупьяно и заерзал на мягких подушках Лаврентий.

- Будет сделано… - браво козырныл шофер и через секунду бодро и поджаро выскочил из черного авто. Громко хлопнула тяжеленькая дверка.

* * *

Через минутку задняя дверца авто отворилась и шикарная, черноволосая, кудрявая девица влезла в салон огромного, черного, как воронье крыло и грозного и стремительного, как смерть, ЗИС-110 и расстегнув на ходу свою шубку уселась подле грузного товарища в пенсне.

- Знаешь, кто я? – начал он с лукавою улыбкою свое знакомство: - Я – Садко! Богатый гость с Кавказа! Сухуми, Тифлис и Баку, и озеро Рица в Абхазии… Там дача у меня, как раз… Слышала – ли ты такие дивные места? – спросил девицу Берия. – Да, к черту старую жену и детей – уродов… - обрадовались мысли - змейки, растревоженным, черненьким клубком в плешивой, старой голове Лаврентия. – Ты устал… Отдохни, отдохни, дорогой… - беспокойно егозили они радостно под лысоватым черепом заместителя Предсовмина Союза ССР.

- Слышала… - просюсюкала девица густо размалеванным, вишневым, наглым и бесстыдным ртом с плотоядными, широкими губами и растянула его в широченной улыбке, обнажив коралл белоснежных зубов. Потом девица подняла на Берия наведенные густо глаза с какими – то уже абсолютно немыслимыми фиолетово – коричневатыми тенями и лукаво похлопала длиннейшими, чернейшими ресницами глупых, серых глаз. Потом резко сорвала с хорошенькой головки свой нелепейший берет и встряхнула гривою шикарнейших, густых и хорошо завитых чернейших волос. Повела плечом и в тот – же миг под бесстыднейшим и широченным декольте заходила, задышала и заволновалась, как кузнечные меха, полная, женская грудь… Берия взглянул на пассажирку … и слегка потупился… Он почувствовал сейчас… что в его душе что – то вдруг зашевелилось… Впрочем, не в одной душе…

- Как тебя зовут, красавица? – спросил Лаврентий Павлович слегка странно ошалев: - Меня, Лаврентий Павлович… Но для тебя я просто так – Лаврентий… Или Лаврик, как звали меня когда – то в нашем селе Мерхеули, что под городом Сухуми, в Грузии… Да, что – то я сейчас как сам не свой… - забубнил и закрутился вдруг ужом перед девчонкой Берия.

- Эй, любезный, Ваня, поезжай, милейший друг… Да поезжай скорее к нам, милок, в Замоскворечье… - вдруг неожиданно ласково проговорил, верней пропел Лаврентий Павлович и ласково похлопал водителя ладонью по плечу. Машина взвизгнула и понеслась вперед…

* * *

Древняя машина неслась все в перед. Резко свернули на Моховую. Вот промелькнули и старый МГУ, прорябил на стеклами авто бело – охристый Манеж и пронеслась громада “Ленинки”, … вот уже и Дом Пашкова. Конец Моховой… Завернули с Боровицкой в строну. И понеслись по Большому Каменному мосту через Москву - реку. Только столбики - решетки засверкали. Прямо и прямо… Потом и по второму – Каменному через Водоотводный канал. И потекли на Большую Полянку…

Микрокамеры, умело вшитые в броши и пуговицы платья прелестницы послушно передавали картинку на орбиту планеты Земля. А микро - микрофоны, спрятанные в жесткие чашечки старинного бюстгальтера улавливали каждый шорох. Духи психотропно – наркотического, продукт трудов бригады опытнейших химиков на Станции, пары которых, если их вдыхать в больших количествах без применения соответствующего им антидота, приводят к повышенной внушаемости и потере воли, благости и заторможенности человека безотказно работали… Старинный лакированный, страшненький гроб ЗИС – 110 стремительно летел вперед и вся Специальная Бригада Оперативного Контроля состоящая из операторов собралась у индивидуальных мониторов и сгрудилась толпенкой из историков и аналитиков у огромной жидко - кристаллической панели, следя за началом операции “Папа”.

* * *

- Вас как зовут, красотка? – ласково - учтиво спросил Лаврентий Павлович подсевшую к нему в авто девицу и неожиданно сам для себя потупил очи долу и зарделся… - Бывает – же такое… Совсем в Совмине закрутился… - Только – что начали пятьдесят третий, а проклятый “Ус”, этот самый вот “Батумский Гуталинщик” (как звал “за глаза” своего “великого Хозяина” – Сосо Джугашвили Лаврентий Павлович) требует сверстки всех планов на пятьдесят четвертый год… - Не к добру все это… Ой, как не к добру… Похоже, снова старый боров стал копать. Ну, как тогда перед войной. Еще при “Кольке”. При “Еже” тщедушном этом. При “речнике” кровавом… - думал Берия и мысли его лезли одна на другую и путались между собой, как клубок в гнезде вертлявых и мелких, болотных гадюк.

- Не к добру… - подумал снова Берия и улыбнулся девушке. Потом взял плоскую бутылочку, налил стаканчик до краев и протянул его девице. Девица толстенькими, беленькими, мягонькими и слишком хорошо наманикюренными пальчиками приняла от Берия стакан, поднесла его к бесстыднейше раскрашенному рту и заглотнула залпом жидкость.

- Ай, ай, ай! Неправильно! Неправильно ты пьешь коньяк армянский, дорогая девушка!.. – засмеялся Берия. – Учись, как надо! – налил себе Лаврентий Павлович стакан и малыми глоточками принялся пить светло – коричневую, душистую влагу, закусывая каждый небольшой глоточек янтарным ломтиком лимона… - Не к добру… - вертелось вдруг заевшей на одной дорожке черной, патефонною пластинкой в голове Лаврентия. – После Девятнадцатого съезда в пятьдесят втором все стало не к добру. Грядет большая – большая война. На этот раз с Америкой… А перед войной будет снова чистка “наверху”. Это стало ясно всем уже и после “ленинградского дела”. После этой всей “петрушки” с Родионовым и Вознесенским, и выдуманной МГБ якобы “самостоятельностью РФ”, которую они тогда и там желали… Бред, конечно, но… ведь в каждой шутке бывает доля… шутки. Так говорят собаки – англичане…

- Марыся! – смело и наивно подняла глаза на Берия девица и лукаво скривила свой прелестный ротик. – Хороший ротик… сладкий… - пронеслось вдруг в его голове, а потом неожиданно сильно словно – бы безжалостным, железным, тяжким обручем сдавило голову. И в тот – же миг снова ожили в своем гнезде и заворочались мысли – гадюки. – Эх, покончить – бы со всем да с этим разом… Война - … на! Придумал, старый бес опять на нашу задницу! Войну ему, чертяке, подавай!.. Войну! И непременно чтобы с атомными бомбами! Чтобы не хуже, чем тогда, на Хиросимою и Нагасаки!.. Говорит тогда мне в Кунцево: - Ты что – же полагаешь, что американцы с нами воевать готовы? Нет! Во – первых… - говорит товарищ Сталин - Американец – шкурник! А во – вторых, англичанин – лавочник! Ну а в – третьих, француз – он - блядун! И итальянец – пьяница! А норвежцев и бельгийцев, а еще голландцев и там разных нидерландцев (Сталину боялись рассказать, что это – жители одной страны. Вот эти пресловутые “голландцы” - “нидерландцы”. Вот он и не знал…), и примкнувших к ним датчан и битых немцев западных мы просто так, своими - же руками передавим! Бросим только несколько, вот, бомбочек мы атомных на Вашингтон и на Нью – Йорк, и сразу наше дрессированное “мирное движение” побежит, как миленькое с нарисованными, белыми голубками и бумажными цветами по улицам Парижа и Рима, проклиная “империализм” и прося “начать переговоры о мире” с товарищем Сталиным… То да се, да трали – вали… А там у них и выборы… Далее все мирно и законно. Приходят к власти активисты “борьбы за мир” – беспартийные и “розовые” и совсем немножко коммунистов. Потом мы их всех сменим… Заменим твердокаменной когортой из своих людей. А пока и они подойдут… Потом… Потом… - сладко пыхал трубочкой товарищ Сталин, топча свои старые, кривые ноги в сапожках из горной козы на кремлевском наборном паркете: - Потом парламенты тех стран просят правительство Союза ССР защитить свои народы от посягательств от сил международного империализма и реакции и ввести советские войска с предоставлением им баз. Ну как сейчас у нас и есть в Финляндии и Австрии… Потом… - глубокомысленно сказал Сосо: - Вдруг станут неожиданно и много “пропадать” солдаты нашей Родины в тех странах. Их могут даже и найти. Расчлененных, на колах и с перерезанными горлами… Мы заявляем протест правительству тех стран и требуем всяческого рода объяснений… Но они лишь молчат и отнекиваются… Тогда мы требуем удалить из правительств этих стан всех “правых - реакционеров”. Чаще всего таковыми бывают представители генералитета и старшего офицерского состава. Провести “чистку” в министерствах и в полиции, в авиации, на флоте и в армии. И так… - довольно пропыхтел Сосо: - Наши враги уже больше не у власти. Они отстранены от всяких властных рычагов. Отныне им остается лишь ожидать в великом страхе гибели. И молиться Богу… - хмыкнул он в усы и пыхнул трубочкой: - Но это все зря. Мы, марксисты - ленинцы, хорошо усвоили, что никакого Бога просто нет… И так, дальше, чтобы “окончательно очистить аппарат страны от сил реакции” в стране грядут новые выборы. Тут на смену “розовым” и беспартийным приходят уже настоящие и наши – твердокаменные “красные”. И объявляют большинством голосов прежний строй низложенным! Объявляют о строительстве социализма и так далее… К тому – же, опыт есть. Прибалтика… И вообще вся Восточная Европа…

- Фантазер! Безмозглый старикашка! – заругались мысли в голове Лаврентия: - Дурак Сосо не понимает, что такое сражаться с Америкой! Да будь у США уже хоть двадцать мощных чудо – бомб, да нанеси они удар по двадцати … сорока промышленным центрам Союза ССР одновременно, и мы – раздавлены! Нас больше нет и никогда не будет…

- А тут еще эти врачи… Твои врачи – то, бывшие. Из твоих лабораторий с ядами, вот тут – же недалече, в самом центре. Там над ними всеми такой – то там поляк еще заведует?.. Или, может, и еврей?.. Впрочем, мне - то все равно… Это и Иосифа там все какие – то странные комплексы. Из – за Израиля, нааерное, вроде… Да, вот этот самый … Как - же там его??.. Забываю!.. Забываю!! – с ужасом подумал Берия: - Все и все забываю!.. Совсем Лаврентий старый стал… - пронеслась в его мозгу ужасненькая мысль холодненькой, противной, шустрой, страшной змейкой, но уже через секунду на ее законнейшее место тут – же заползла другая и выгнала первую прочь: - Да, вот этот Комаровский… Или все - же Броневицкий? Или кто другой? Ну, хоть убей – уже не помню!.. Много, много было их… Этот вот из Львова, вроде? Да, Точно - доктор Комаровский! … Или все – же нет?.. Или как там его зовут, собаку!? – разозлился Берия. - Раньше был такой вот “гусь” у Блюмкина, у Яши, такой хороший доктор. И тоже – Комаровский??.. Еще и с ГПУ. C Ягоды Генриха… Наш советский “доктор Менгеле”. Заключенных ядами там разными колол. Да и газы разные испытывал на людях. Зорин, зоман, иприт, еще на базе “Томка” вместе с теми немцами, еще при ихнем Веймаре… Одним - то словом - жуть… - передернул Берия плечами от страшенных мыслей. – Прочь! Пойдите прочь, проклятые!.. – просил, почти уже молил их Берия, но они все не унимались и продолжали вновь шептать ему на ухо, и все такое странное и сокровенное, ужасное, и страшное, и злое: - Сейчас пока ты – маршал Берия – всего – то какой – то там зачуханнейший заместитель Предсовмина, они копают прямо под тебя. Под тебя и под твоих друзей… Этот вертлявый Никита Хрущев и его дружок генерал Серов. А с ними – Маленков и даже Микоян… Тоже ведь теперь – то и они боятся… Зондируют все МГБ. Пока еще зондировать не поздно. И подбивают клинья и под Меркулова, и под Кобулова. Под моих дорогих человечков… Под “Кобульчика”, боровы, лезут. Перетянут “Кобульчика”, и тебе, батоно, тогда хана… - вот так шептали в уши, залезая в мозг и будоража сердце противные, гадкие мысли Лаврентия.

- Хорошее имя! И девушка хорошая! – сказал ей Берия: - Ай да, поехали ко – мне на хату! – предложил ей осмелевший заместитель Предсовмина.

- А поехали, дяденька! – согласилась глупая девица. Лукаво сверкнула глазами и зазывно кинула одну ножку на другую, обнажив на тыловой, нежнейшей стороне бедра и голени ровный шовчик заграничных “империалистических” капроновых чулок.

К голове Лаврентия прихлынула вдруг душная, горячая волна. И волосатая рука Лаврентия с коротенькими, толстенькими пальцами вдруг стремительно шмыгнула вниз…

- Дядя, Вы чего такое делаете?.. Что удумали такое Вы…? – заверещала вдруг девица, но товарищ Берия Лаврентий Павлович… он был … неумолим… и даже твердокаменн, как и подобает настоящим коммунистам.

Мокрый снег хлестал большими хлопьями в ветровое стекло и проворные “дворники” ловко и быстро сгребали его. Шофер Иван смотрел вперед. И черная машина рассекая сыроватый, слякотный, московский вечер все летела и летела, и летела вперед и вперед.

* * *

- Снег идет, снег идет,

Белой звездочкой в буране,

Тянутся цветы герани

За оконный переплет.

Снег идет и все в смятенье,

Все пускается в полет,

Черной лестницы ступени,

Перекрестка поворот… -

- Какие прекрасные стихи… - задумчиво сказал товарищ заместитель Предсовмина Союза ССР Берия Лаврентий Павлович, вглядываясь в ночную темноту и безумное кружение в неверном, бледном свете фонаря мокрых, белых и пушистых снежных хлопьев. – А ты знаешь, кто их писал, Марыська? – спросил Лаврентий Павлович девку, уже запахнувшую на полненькой, сиськастой грудке пестрый, хозяйский халатик и приводящую теперь перед огромной зеркалом шикарной, мрачной и холодной спальни свои свалявшиеся за ночь волосы в какой – то хоть порядок.

- Конечно знаю. – охотно кинула ему она хитейший и лукавейший смешок – Написал их великой грузинский поэт Бараташвили Николоз Мелитонович, а перевел на русский язык стихи эти великий поэт Пастернак Борис Леонидович…

- Ай, ай, ай! И откуда ты взялась, такая умная?! – отвернулся резко Берия от темного окна, улыбнулся широко и немного хищно, показав девчонке ряд золотистых – золотых зубов и довольно щелкнул сам себя широкими помочами. Подошел совсем неслышно, осторожно и легко ступая мягоникими туфлями отличного, цветастого сафьяна, как огромный и самодовольнейший собою черный кот переступал – бы осторожно мягонькими лапами, подкрался сзади к девке по цветастому, персидскому ковру (военному подарку англичан еще за Тегеранскую), обхватил ее сзади своими короткими, но здоровыми ручищами с толстыми, жирными пальцами. Резко развернул к себе и впился в сладчайшие губы.

- И откуда только ты такая?.. – зашептал Лаврентий Павлович девице прямо в ухо. – Все – то знает… Все умеет… Откуда?.. Откуда?.. Откуда?.. Отку… - повторял и повторял, и повторял Лаврентий Павлович, снова повалив девицу на широкую, дубовую кровать… и матрацные пружины вторили в тот славный час делам и мыслям маршала Союза ССР.

- У… Учила-…-а-…-сь… Учила -…-а-…- сь… до вой – ны в ИФ..ЛИ! – выдавила из себя Марыся из последних сил, заломив блаженно шею и вцепившись длинными когтями в белоснежные глади безжалостно и страстно скомканных простыней. – Я мно…огих зна-а-ала та-а-а-м! Куль – чицкого! И Ко-гана! А – а - а! И даже этого… Са – а – а - ню! – выла, кусалась и царапалась, и лезла длинным и проворным языком Марыся товарищу Берия.

- Какого Саню?.. Не знаю никакого Сани!.. И – и – и – насторожился вдруг товарищ заместитель Предсовмина.

- Его еще никто не знает. Да и он еще совсем не знает сам себя… Хороший парень. Был под Кенигсбергом, артиллерист - разведчик… Потом… Потом была и Лубянка. И лагерек на Юго – Западе, вот прямо тут, в Москве … После было Марфино… “шарашка”, вроде, или как там у Вас (?)…

- У меня уже никак… Это все этот … сука… Мехлис. А потом этот… как его, черта и звали?… Абакумов – вот! Под – лец! Под – лец! Под – лец был тот А – ба – ку- мов!!! – стал оправдываться Берия. – Я твоих друзей не трогал. Не вру. Ей – Богу! Я не вру! Ты веришь мне, Марысенька?

- Верю! Ве – рю! Я – то верю… - шептала девка в волосатые, старые уши товарища Берия. – А другие… Такие страхи про Вас говорят… Говорят, что Вы яйца дверями людям зажимаете. Ремни режете со спин. Младенчиков об угол убиваете и кровь из рюмки человечью пьете. Вот что про Вас дурачки – то болтают!

- Все вранье! Все вранье! Вот ехидны! – отворотился Берия от девки. Поднялся. Подтянул штаны с широкими лампасами и накинул помочи на плечи. – И болтают – же такое… Вот ведь люди… Все напутают всегда… Да. Напутают! Напутают! – повторил он снова и подковылял к большому зеркалу. Вгляделся в зеркальную гладь, из темной глубины которой вдруг неожиданно и страшно на заместителя Предсовмина Союза ССР уставился пузатый, кавказский старик в расстегнутой белой рубахе на волосатой груди, c отвислым брюхом, и нелепыми помочами, держащими на нем штаны с военными лампасами. И со смешным, старомодным пенсне на птичьем, словно хищном, крючковатом носике.

- Это все Ежов Колька… Еще до войны все чудил… Бывало, напьется у себя и спорит с заместителем своим, кто, так – сказать, погромче пернет… Бывало, с пьяну в жопу заключенным врагам сигареты совали. Горящие, конечно. Бутылки водочные били об башку… Такая сволочь был тот Колька! – скривился злобно Берия. – Вот его и расстреляли, сукина кота!.. Грязный извращенец!.. Я потом пришел, навел порядок… Восстановил все нормы социалистической законности! Поднял из грязи наш флаг! И высокое имя чекиста поднял!.. – закрутился шустро Берия Лаврентий перед зеркалом, приводя себя в порядок. Окончательно одевшись повернулся к своей новой пассии, стоявшей в пестреньком халате у окна и чертившей что – то пальчиком по запотевшей черной, глади оконного стекла.

- Снег идет, и все в смятнье,

Все пускается в полет.

Черной лестницы ступени,

Перекрестка поворот.

Словно с видом чудака,

C темной, лестничной площадки,

Крадучись, играя в прятки,

Сходит небо с чердака…

- Продолжила она читать так неожиданно, прекрасно и приятно прерванное чтение стихов Бараташвили.

- Может – быть проходит время… - завершила Марыся стишок и чему – то улыбнулась мило, просто и лукавао.

- Может – быть проходит время… - грустно и немного отстранено повторил товарищ Берия и обнял девчонку за плечи. – Никто… Никто меня не любит… - повторил он грустно. – Жена – карга. Дети – сволочи. И старый черт Сосо совсем бешеный стал. Все воевать задумывает с кем – то. Наполеон Бонапарт хренов, прости Господи!.. – распалился он немного, но вскоре снова сник. – Шофер Иван – дурак и лисица. Кухарка – набитая дура. Болваны – охранники… Никого… Никого у меня нет теперь на Земле… И никто, никто, никто меня не любит… - отвернулся от девицы Берия.

- А можно… я тебя любить – то буду? – спросила она Лаврентия и обняла его. – Бедненький, несчастненький ты мой… - шептала она ему в уши и гладила его по лысой голове, как маленького.

- Да, мне хорошо с тобой. И просто. Спасибо. Спасибо тебе… - зашептал ей Лаврентий. – Ты мне нравишься. Мой дом – твой дом, как говорят у нас на Кавказе. Кстати… - усмехнулся он – Не такой уж он и мой… Официально, это – “Дом приемов при Совете Министров Союза ССР”… У нас ведь все народное. Ничего своего за душой не имеем. Но ты все равно тут живи! Оставайся и живи! – сказал Марысе так товарищ заместитель Предсовмина.

- Хорошо! Договорились! – охотнейше согласилась с ним девица.

* * *

Одевшись окончательно прошли в огромную гостиную громадного, старого, гулкого дома. Чинно, по семейному отзавтракав сперва за отлично сервированным столом с начищенным до блеска серебром и с саксонским, цветастым фарфором, причудливыми белыми и всякими там расписными горами - утесами вознесшимися над белоснежной гладью хрустящих, накрахмаленных скатертей, насытились, и утолив здоровый, бодрый аппетит принялись за кавказские вина.

Малюсеньким, посеребренным ключиком в массивнейших, светло – коричневых панелях моренного, старого дуба приветливый хозяин открывал потайной свой барец, и вынимая бережно причудливые, древние бутылки вертел их в своих коротких, жирных пальцах, хвастаясь своим богатством перед изумленной новою хозяйкой.

- Коньяк Николаевский. Тысяча восемьсот восемьдесят девятого… - c гордостью трубил Лаврентий, демонстрируя Марысе очередной древнейший бутылец с нарисованными на этикеточке медальками. – Такого нынче нет у Анастаса. Нет и нет… - гордился и пузатился хозяин и наливал себе и молодой очередную веселую рюмочку.

- А не послушать – ли нам музыку? А, Лаврентий Павлович? – уже немного окосев спросили Берию она.

- Отчего – ж?! Легко! – махнул рукой Лаврентий Павлович и распахнул перед девицей резные дверочки огромнейшего ящика, который на поверку оказался древним радиоприемником – комбайном. Мореного дуба здоровый агрегат, более напоминающий буфет. Литые, черные, как смоль, эбонитовые ручки диапазонных настроек были выстроены ладным рядом под элегантною, мгновенно вспыхнувшей ровным, приветливым светом от легкого прикосновения жирного пальца своего хозяина, нажавшего на кнопку “Сеть”, и словно сами ждали добрых и заботливых рук человеческих. – Покрутите нас. Послушайте… - словно – бы просили эти ладные, округлые и лаковые ручечки, словно сами лезущие в теплые ладони. На шкалочках настроек приветливо светились города. На коротеньких волнах – Киев и Берлин, Вена и Варшава, и Москва. На средних искрились и звали к себе – Будапешт и Рига, Вена, Прага, Кишинев и Вильнюс и Ростов – на – Дону. И снова – Москва. Сталино, Стокгольм и Киев, Ленинград, София, Бухарест… Москва, Днепропетровск и Львов, Кишинев и Грац, и Таллинн. Братислава, Минск, Одесса, Коштце и Торгунь, Гданьск и Краков. Этих средних – было ох как много. А вот длинных, тех поменьше. Москва и горел Киев. Варшава, Ленинград, и снова Минск. Наверху над шкалочкой зелененьким глазком светила радостная лампочка, а правее лампочки был нарисован фирменный значок со странными, черными бьющими молниями (чем – то вдруг напомнивший Марысе две древние, германо – скандинавские руны “зиг”, что были на значке у немецких войск СС). – Завод имени Молотова – было написано тут - же. А повыше шкалы, на обтянутой бледно – желто – розовой материей с какими – то набитыми на ней “огурцами” - узорами, прикрывающей черное жерло динамика, была налеплена литая надпись – “Беларусь”.

- Спецзаказ! – похвастался Марысе Берия и ловко отодвинул наверху агрегата массивную защелку. И поднял полированную крышку вверх. – Настоящее чудо! – стал он снова расхваливать свою диковину. Мне в радиошарашке по заказу делали! Шедевр!.. Второй такой у Уса в Кунцево. И еще один – в Кремле… Ему сам Черчилль еще в войну его подарил. Только там шкала не “наша”. Круглая шкала. Дураки – англичане. Неудобно – же смотреть… - заулыбался он. – Зато проигрыватель – то ведь такой – же… Тут на крутящийся диск можно ставить с десяток пластинок, а потом, после проигрывания они отскакивают по – очереди в отдельненькие ниши. Менять не надо, бегать… Хорошая машина… Впрочем, у меня и лучше есть… То – вообще такое чудо! С ума сойти! Секрет! Секрет военный, но тебе, девочка моя, я и его скоро все – же покажу!.. Так вот… - разошелся Лаврентий – у Уса музыка – то, в основном, все такая вот несовременная. Ну, там русские песни, грузинские… да и все. В сорок пятом нам из самого Берлина, аж из кабинета Гитлера, из самой рейхсканцелярии привезли пластинки. И все такие вот хорошие. Бах там, Моцарт, Вагнер, Гендель, но не только. И Чайковский. И Глинка. И Рахманинов даже – американские записи!.. Ничего не взял себе “Батумский Гуталинщик”! Все я себе прибрал. У меня не пропадет. Люблю я разную там музыку…

Дата добавления: 2015-06-28