Долгая ночь Примы Центавра. 8 страница

И он пришел к убеждению, пока Моллари маневрирует, выдвигаясь на позиции, с которых открывался прямой путь на императорский трон, ему следует заняться обустройством в правительстве базы, с которой можно было бы затем самому начать восхождение к вершинам власти. Для создания такой базы ему требовались друзья и союзники, преданные ему и только ему. Однако, пока Дурла остается всего лишь капитаном гвардии, у него на самом деле нет никакой собственной власти, нет средств продвигать нужных людей на нужные посты. А когда Моллари станет императором, он, естественно, станет повсюду расставлять своих людей, и мнение капитана гвардии станет значить еще меньше. Если только этот капитан гвардии не докажет, что его мнение что-нибудь да значит.

И потому, как бы это ни уязвляло его гордость, Дурла избрал единственную стратегию, которую можно было изобрести в его положении: он решил стать идеальным капитаном гвардии. Он станет правой рукой Лондо, той рукой, которой император и будет расставлять людей на их посты, а это и есть власть. И он не упустит ни единую возможность упрочить свою власть. По расчетам Дурлы, весь процесс должен был занять много лет, и он лишь молил Великого Создателя, чтобы за это время не произошло драматических изменений в семейном положении Мэриэл.

К изумлению Дурлы, его прогнозы полетели вверх дном, когда Лондо, опровергая все предсказания придворных мудрецов, в первый же день своего правления назначил его на ключевой пост министра Внутренней Безопасности. Моллари повел себя, как непоследовательный, противоречивый и эксцентричный правитель. С первого же их разговора у Дурлы сложилось четкое и непоколебимое убеждение, что император на дух его не переносит. Каким-то шестым чувством, на подсознательном уровне, Моллари сразу же распознал, насколько Дурла презирает его и сам жаждет власти, и понял, что Дурла не успокоится, пока сам не наденет белый мундир.

Но по причинам, превосходившим понимание простых смертных – назовите это глупостью, назовите это извращенным мазохизмом, жаждой самоуничтожения, назовите чем угодно – Моллари не только возложил на Дурлу огромную власть и ответственность, но и не стал сопротивляться, когда министр Внутренней Безопасности стал расставлять своих приверженцев на ключевые посты в правительственных структурах.

Дурла не понимал, почему Моллари так поступает. Конечно, у него возникло несколько гипотез на этот счет. Но единственно правдоподобным выглядело предположение, что Моллари, по каким-то неведомым причинам, испытывает огромное чувство вины за развязанную им войну, и потому сам себя приговорил к низвержению.

В нынешний вечер Дурла в очередной раз размышлял о той странной цепи событий, которая привела его к нынешнему положению, когда вдруг почувствовал, что засыпает. Его сознание вдруг воспарило в странном сером сумраке между сном и бодрствованием. Перед Дурлой промелькнула череда лиц: его родители, его брат, Моллари, и, наконец, затмевая всех, перед ним возникла Мэриэл, с её белоснежной улыбкой и искрящимися глазами.

- Дурла, – прошептала она ему.

Мэриэл протягивала к нему свою руку, и сон казался все более странным, потому что он не был столь иллюзорным, как обычные сны.

- Дурла, – снова позвала Мэриэл, и на этот раз поманила его рукой. Хоровод красок кружился вокруг нее.

Внутренним взором Дурла видел себя самого, как он подходит к Мэриэл, берет её за руку. «Нет», – подумал он, – «это, определенно, не обычный сон». Когда он дотронулся до протянутой руки Мэриэл, то физически ощутил её, крепкую, теплую, живую.

- Идем, – сказала Мэриэл и потянула его за руку, но Дурла уперся, просто чтобы проверить, что получится. Вместо того, чтобы идти самому, он притянул Мэриэл к себе, схватил за плечи и грубо поцеловал. Она не сопротивлялась. Казалось, её тело тает в его руках, и Дурла тонет в его мягком тепле. А Мэриэл вдруг оказалась не в его объятиях, а в нескольких футах впереди, кокетливым движением руки приглашая Дурлу идти за собой.

- Время для поцелуев еще придет, любовь моя, – сказала Мэриэл, подзадоривая его.

И он пошел за ней, и все вокруг было нереально. Облака красного и фиолетового цвета словно пульсировали, наполненные собственной энергией, и Дурла вдруг понял, что они летят в гиперпространстве, и им не нужен был космический корабль, чтобы преодолеть толщу пространства по этому мосту между мирами. Они были выше таких мелочей. Выше них, над ними, вне их.

- Куда мы идем? – спросил Дурла.

- Увидишь, – ответила Мэриэл.

Гиперпространство растаяло вокруг них, и под ногами у Дурлы материализовался какой-то мир. Потом внезапно вспыхнул свет, и Дурла обнаружил, что они с Мэриэл уже стоят на поверхности планеты. Небо заволакивала оранжевая дымка, а с почвы у них под ногами взлетали клубы пыли.

- Где мы? – спросил Дурла. – Что это за место?

- Один из окраинных миров. Его называют К0643, – ответила Мэриэл. Она с любовью сжала его руки и добавила:

- Идем со мной.

И он пошел. И пока они шли, Дурла понял, что никогда еще в жизни не испытывал такого счастья, такого блаженства. Он не решался заговорить вновь, опасаясь, что наваждение рассеется, и он вернется в реальность.

- Республика Центавра должна начать экспансию, – сказала Мэриэл.

- Я знаю. Мы должны продемонстрировать мирам Альянса, что нас следует опасаться. Мы должны...

Но Мэриэл оборвала его, покачав в ответ головой. Ни малейшего раздражения в ней не было, наоборот, явная нежность к Дурле только росла.

- Ты говоришь о завоеваниях. Но не об этом нужно беспокоиться сейчас.

- Не об этом?

- Нет, любовь моя.

Дурла подумал, что сейчас закричит от радости, и с трудом смог сдержать свою эйфорию. «Любовь моя! Она назвала меня “Любовь моя”!».

- Вы должны искать то, о чем не знает больше никто. Есть другие миры, миры, которые неинтересны Альянсу. Удаленные миры, такие, как этот. Вы должны организовать археологические изыскания. Вы должны копать. Вы должны найти. Пока вы копаете, Межзвездный Альянс будет насмехаться над вами. Они будут смеяться и говорить: «Посмотрите-ка на этих когда-то великих центавриан, роющихся в грязи бесплодных миров, словно самые примитивные из животных». Ну и пусть себе говорят. Пусть убаюкивают себя фальшивым ощущением собственной безопасности. Пройдет немного времени и они обнаружат свою ошибку... Но к тому времени будет уже слишком поздно. Так что подними свой взгляд с Примы Центавра, Дурла. На далеких мирах, там и только там, ты найдешь свое истинное величие.

- А ты? Если я сделаю все это, ты будешь моей?

Мэриэл рассмеялась и кивнула, но затем добавила, предупреждая Дурлу:

- Не ищи меня раньше времени. Как бы сильна ни была твоя страсть, не делай так. Если ты схватишь меня, я решу, что ты достоин презрения. Я должна сама придти к тебе. Сейчас ты уже должен это знать. Меня должно тянуть к тебе, только тогда ты по-настоящему сможешь назвать меня своей.

- И путь лежит через эту планету?

- Через эту, и через другие, подобные ей. У тебя есть ресурсы. Организуй раскопки. Разошли экспедиции. Выдели рабочих. Ты можешь это, Дурла. Я верю в тебя. И отныне ты тоже можешь верить в меня.

Мэриэл сжала руки Дурлы, нежно поцеловала их, и этот поцелуй словно вдохнул самостоятельную жизнь в его руки. Они не вернулись к нему, а остались там посреди воздуха, и Дурла смотрел на них со стороны, словно они принадлежали кому-то другому. А Мэриэл между тем удалялась, скользила, словно летела. Дурла попытался двинуться вслед за ней, но расстояние между ними почему-то не сокращалось, хотя руки возлюбленной призывно тянулись к нему.

* * *

Дурла вертелся на своей постели, и в реальном мире его руки молотили по воздуху, как будто пытались прикоснуться к Мэриэл, существующей лишь в мире грез.

А затем он внезапно затих, в тот самый момент, когда маленькое паукообразное существо сползло с его правого виска и бросилось наутек по полу. Когда оставалось преодолеть всего несколько футов, существо даже не стало бежать дальше, а просто перепрыгнуло это расстояние. Дремотник приземлился на живот Шив’калы и уютно угнездился там.

- Молодец, – тихо сказал Шив’кала.

‘Он не станет действовать сразу, после первого же видения’, – предупредил Дракха Дремотник, дальний родственник Стражей.

- Да. Я знаю. Нужно повторить несколько сеансов этого сна, чтобы он полностью поверил в него. Но когда он поверит...

Шив’кала не закончил фразу. Да это было и ни к чему.

Он услышал шаги. За время сеанса Дурла раз или два вскрикнул, и ночная охрана решила убедиться, все ли в порядке с ним.

Гвардейцы открыли дверь и заглянули внутрь. Но Дурла спокойно спал. Его сон был крепок, его грудь равномерно вздымалась и опускалась. Гвардейцы обыскали комнату, столь осторожно, что Дурла даже не пошевелился. И ничего не нашли.

А затем они удалились, так и не заметив Дракха, который молча стоял в тени, обдумывая свои планы.

--------- Интерлюдия ---------

Дремотник бодрствовал.

В нем пробудились воля и стремление исполнить свое предназначение.

Процессия приближалась, и Дремотник выбрал выгодную позицию... и ждал.

Скоро, очень скоро цель его существования будет достигнута. Скоро, очень скоро Шеридан будет мертв. Осталось всего несколько мгновений.

--------- Глава 10 ---------

Вир сидел в своих апартаментах, устремив взгляд на пустую стену, и спрашивал себя, есть ли у него какие-нибудь причины, чтобы не улетать с Вавилона 5. Он провел бессонную ночь, обдумывая этот вопрос, но сейчас был ничуть не ближе к ответу, чем накануне вечером.

Вир чувствовал, что его таланты на дипломатическом поприще можно оценить в лучшем случае как сомнительные. Но даже будь он величайшим, опытнейшим дипломатом галактики... какой от этого толк, если все вокруг не только не интересуются, но даже избегают контактов с представителем Примы Центавра?

Это ощущение никчемности и бессилия становилось все сильнее и сильнее каждый раз, когда он проходил по станции. Если даже кто-то бросал на него взгляд, то в этом взгляде проглядывало плохо скрываемое беспокойство. Или презрение. Или гнев.

Когда-то давно Вавилон 5 казался Виру пугающим местом. За каждым углом таились секреты, и он переживал из-за собственного бессилия, наблюдая, как Лондо погружается во тьму. В те времена Вир счел бы сумасшедшим любого, кто рискнул предположить, что он еще станет с ностальгией вспоминать эти дни.

Но именно так теперь и обстояли дела. Какой бы сложной не была тогда его жизнь, каким бы ужасным не было это медленное сползание в круговерть войны, и даже убийство, – все это вспоминалось теперь как добрые старые дни. Тогда он, по крайней мере, нравился людям. У него были друзья.

Гарибальди определенно симпатизировал ему и уж во всяком случае никогда не считал Вира угрозой безопасности Вавилона 5. А теперь для Зака Аллана любой центаврианин представлял собой проблему, как представитель расы, которой нельзя доверять, которого нельзя оставлять без присмотра. Любой центавринин считался теперь злодеем, который поспешит воткнуть вам в спину нож, как только вы ослабите бдительность. И даже Гарибальди, в чьи обязанности входило выявлять и нейтрализовывать любые потенциальные проблемы для Межзвездного Альянса в целом, стал относиться к Виру с некоторым подозрением.

Шеридан...

Вир всегда считал Шеридана своим другом. Быть может, с учетом всех обязанностей Шеридана как капитана Вавилона 5, не очень близким, но все-таки другом. Человеком, перед которым Вир мог бы отвести душу. Но, увы, теперь Шеридан не мог позволить себе быть его другом. Это вызвало бы слишком много кривотолков со стороны других участников Альянса. Не то, чтобы Шеридан поддался этим веяниям; будучи сильной личностью, он не мог позволить общественному мнению сбить себя с намеченного пути. Но сам Вир не видел смысла в том, чтобы ставить Шеридана в неловкое положение. Ставки слишком высоки, Альянс слишком важен в долгосрочной перспективе, чтобы рискнуть вызвать недовольство миров - участников по той только причине, что Вир чувствует себя одиноким.

Ленньер... из всех своих прежних знакомых, Вир больше всего скучал по Ленньеру. Когда они оба занимали должности простых атташе на службе у своих уважаемых наставников - дипломатов, они регулярно встречались и изливали друг другу все, что накапливалось на душе. (21) Ленньер, возможно, лучше всех понимал, что доводилось переживать Виру в тот или иной период.

Но Ленньер присоединился к Рейнджерам, по причинам, которые, как вынужден был признать Вир, недоступны его пониманию. Ведь Ленньер был глубоко религиозным мыслителем-пацифистом. Какие дела могли заставить его теперь мотаться по Галактике в качестве вооруженного до зубов воина? Когда Вир высказал Лондо свое недоумение по этому поводу, тот поначалу задумался. Похоже, он перебирал в памяти все, что знал о Ленньере, чтобы придти к каким-нибудь выводам. А затем сказал Виру:

- Есть на Земле очень древняя организация – сильно романтизируемая – из истории которой ты можешь почерпнуть некий ответ на свой вопрос, если только мои подозрения правильны. Почитай о Французском Иностранном Легионе.

Вир так и поступил, но изучение истории Иностранного Легиона нисколько не приблизило его к пониманию Ленньера. На Земле солдаты вступали в эту требовательную, иногда даже жестокую организацию, чтобы забыть о своем прошлом. О прошлом, обычно отмеченным присутствием красивой, но недоступной женщины, из-за которой оказывались разбитыми их сердца... У Вира не возникло абсолютно никаких идей касательно того, каким образом все это можно было бы применить к Ленньеру, так он и сообщил Лондо. Лондо просто пожал плечами и сказал:

- Ну, а я что могу знать о таких вещах? – и никогда больше не говорил на эту тему.

Лондо.

Он скучал по Лондо. Он скучал по привычному порядку вещей. Даже когда этот порядок был плох... тогда Вир хотя бы понимал, что происходит. А теперь – вот он, на посту, который по идее должен был бы дать ему огромную власть и полномочия, а чувствует он себя при этом более запутанным и беспомощным, чем когда бы то ни было прежде. Вот он поговорил с Лондо о загадочном Реме Ланасе и об императоре Крэне, а у него нет ни малейшего представления, какое отношение что-нибудь из этого может хоть к чему-нибудь иметь.

Рем Ланас, бездомный центаврианин, который прячется на нижних уровнях. Он ни разу не упоминался в криминальных архивах, он вообще нигде не упоминался. Мысль о том, чтобы отправиться на нижние уровни, в любых обстоятельствах не показалась бы Виру привлекательной, и он откладывал поиски Рема Ланаса как можно дольше, пытаясь понять, есть ли вообще какие-нибудь разумные доводы, чтобы заняться поисками этой личности. Похоже, у Лондо было мнение, что такие доводы существуют, но, в самом деле, кто теперь мог знать, что творится в голове у Лондо? После восшествия на трон Лондо стал казаться таким странным, таким разорванным изнутри. Уже не в первый раз Вир спросил себя, не произошел ли у Лондо какой-нибудь умственный коллапс. Предположение неприятное, но весьма правдоподобное.

А император Крэн? Какой был смысл обсуждать поступки этого давно умершего правителя?

- Император Крэн, – вслух повторил Вир.

Почему Лондо затеял разговор о нем? Еще раз, какие в точности слова произнес тогда Лондо?

«Иногда нам всем все же удается прийти к единому мнению о том, что правильно, а что ошибка. И мы не хотим, чтобы ошибки повторялись вновь. Ни с нами, ни с кем-либо еще. НИ С КЕМ, Вир. Ты меня понял?»

Так что же случилось с императором Крэном? Вир сообразил, что не помнит эту историю в деталях. Императора убили, и это все, что он помнил. Но таков был конец многих императоров Республики Центавра, так что исходя из одного только этого факта, вряд ли ему удастся чего-нибудь понять.

Вир сел к компьютерному терминалу, и начал просматривать записи по истории Центавра. От всех прочих убитых императоров, таких, как Картажа, Крэн отличался тем, что не был настолько уж плох. У него было доброе сердце, хорошие идеи и решимость попытаться объединить враждующие дома Республики воедино. Его интерес состоял не в том, чтобы обогатиться или возвеличить самого себя, а в том, чтобы улучшить положение дел на всей Приме Центавра.

Бегло пролистнув основные вехи жизни Крэна, Вир приступил к детальному изучению обстоятельств его смерти.

Они были очень глупыми. Потеря, трагическая потеря. Крэн начал терять терпение в переговорах с аристократическими домами Примы Центавра, он чувствовал, что эти дома потеряли контакт с простым народом. Ведь, в конце концов, аристократические дома возглавлялись людьми, занимавшими высокие посты, положение или титул. Относительно небольшая доля населения планеты владела ошеломляюще большой долей богатств и ресурсов. Крэну казалось, что наилучший способ напомнить домам об их обязанностях, это заставить их снизойти до общения с простым народом, и заново “познакомить” народ и аристократию друг с другом.

Наличием «темных пятен» Прима Центавра не отличалась от других миров. Здесь тоже имелись места, где собирались бедняки, когда им некуда было больше идти. Где люди, попавшие в беду, совместными усилиями наскребали себе на скудную жизнь, хватаясь за любую возможность приложить к чему-нибудь свои руки. И как всегда, те, кто обладал богатством и властью, не желали замечать страданий обездоленных.

- Они сами до этого дошли, – чаще всего говорили аристократы друг другу, когда речь заходила о бедняках. – Пусть сами с этим и разбираются.

Крэну это надоело. Он намеревался изменить образ мышления глав домов таким же способом, каким тренируют упрямое домашнее животное не облегчаться внутри дома. В этом случае вы обычно тыкаете зверя носом в ту лужу, которую он наделал. Идея Крэна состояла в том, чтобы, образно говоря, ткнуть носом глав домов.

Император собрал так называемую “Великую Экспедицию”. По его приказу главы всех аристократических домов отправились в многодневный тур для осмотра «темных пятен» Примы Центавра. У императора были двоякие намерения: главам домов он собирался напомнить о существовании обездоленных, а всем нищим явить собственным физическим присутствием символ надежды.

Долгосрочная цель Крэна заключалась в том, чтобы пробудить нечто вроде всеобщего чувства патриотизма. Он искал способа сделать так, чтобы все жители Центавра, великие и малые, двигались в одном направлении к единой конечной цели – возрождению величия, которым когда-то славилась Республика.

- Нельзя возводить дворец, когда под ногами грязь, – писал Крэн. – Следует осушить грязь и выстроить прочный фундамент, на котором будет держаться наше величие.

Крэн искал путь к единству. Он искал – какая ирония – путь к созданию альянса всех слоев центаврианского общества. Вир не смог сдержать печальную улыбку. Кое в чем Крэн живо напомнил ему Шеридана.

Итак, вот он, Крэн, с его планами достижения величия, поисками путей к всеобщему благоденствию в центаврианском обществе. Согласно историческому тексту, который читал Вир, процессия “Великой Экспедиции” шествовала по кварталам трущоб, и что это было за зрелище! Все богатейшие центавриане, разодетые в самые роскошные наряды, выглядели и, наверное, чувствовали себя совершенно не к месту среди нищеты и нужды, голода и отчаяния, с которыми многие из них столкнулись лицом к лицу впервые в жизни. Их неведение относительно условий жизни беднейших центавриан привело к апатии, а Лондо однажды сказал Виру, что невежество и апатия образуют убийственную комбинацию. Невежество можно вылечить образованием, с апатией можно справиться, найдя что-нибудь, что разгонит кровь и побудит душу к действиям. Но невежество и апатия, сплетенные воедино, образуют стену, почти непреодолимую.

Крэн предпринял попытку в одиночку проломить эту стену, и по всем признакам, в первые моменты “Великой Экспедиции” начал добиваться некоторого успеха. Главы домов застыли на месте, не в силах отвести взгляд от ужасающего зрелища, которое им открылось. Говорят, некоторые из них даже разрыдались.

Именно в этот момент все рухнуло.

Его звали Тук Марот. Он родился в нищете, вырос в нищете, и лишь изредка ему удавалось бросить издали взгляд на блеск и богатство аристократов. Он сидел в канаве, глядя на приближавшуюся процессию глазами, полными ненависти и зависти. Позже он рассказывал, что видел лишь, как солнце играет на позолоте, которой были отделаны мундиры вельмож. А император...

- Казалось, он сам светится, испускает сияние, – говорил Марот. – Словно его питают души тех, кто умер, лишившись всего, ради того, чтобы у него было все.

Очевидно, той каплей, которая переполнила чашу терпения Марота, был блеск имперского медальона, висевшего на шее у Крэна.

Позже Марот утверждал, что действовал спонтанно, и у него не было ни малейшего представления, что же такое на него нашло. Эти слова многие считали попыткой добиться снисхождения, как будто временное умопомрачение Марота делало цареубийство более простительным.

Крэн даже не заметил выстрел. Только что он улыбался, махал рукой, кивал. Толпа шумела; император наверняка даже не услышал бы звука выстрела. Но в следующий момент он уже глядел с изумлением, как красное пятно быстро расползается по его груди. У Крэна подкосились ноги, и его тело подхватили ошеломленные охранники, которые не ожидали ничего подобного во время такой благодетельной и филантропической миссии. Марот повернулся и убежал, скрывшись в темных закоулках среди трущоб. Крэна, конечно же, незамедлительно доставили в госпиталь, но слишком поздно. Когда его привезли, он уже был мертв. На самом деле, некоторые утверждают, что он был мертв уже тогда, когда его подхватили гвардейцы.

Этот инцидент породил целую волну распрей, включая бунт черни, при подавлении которого войска, посланные знатью, взяли штурмом беднейшие кварталы города. Вслух знать требовала выдать убийцу и свершить правосудие, а на деле пыталась возложить вину за случившееся на всех жителей, и заставить всех отвечать за деяние одного. Оправдываясь таким образом, они избавляли себя от всякой моральной ответственности за судьбы обездоленных. Марота в конце концов выдала, как потом оказалось, его собственная убитая горем мать. Сразу после этого несчастная женщина покончила с собой, вскрыв себе живот, выносивший ребенка, совершившего столь ужасный поступок. Но к тому времени уже несколько кварталов города были сожжены, и пламя гражданской войны полыхало над Примой Центавра.

Историю Центавра записывали придворные летописцы. А они были среди тех, кто отдавал приказ штурмовать кварталы бедноты, а впоследствии искал оправдания своим поступкам. Поэтому сложившаяся официальная версия гласила, что Крэн был глупцом, не сумевшим правильно расставить приоритеты, а бедняки были сами виноваты в случившемся, и получили они то, что заслужили. И любой правитель, который вслед за Крэном проявит к ним хоть какую-нибудь симпатию, будет обречен повторить ту же трагедию.

Вир оторвался от чтения и в унынии покачал головой. Бедный Лондо. Определенно, он пытался сказать Виру, что и он, Лондо, обречен на поражение. Что история и его будет осуждать, как глупца.

Или, и того хуже, Лондо был озабочен тем, что и сам может умереть от рук какого-нибудь сумасшедшего убийцы. Или...

Или...

- Я ИДИОТ! – вскричал Вир, вскакивая на ноги столь яростно, что ударился коленом об нижнюю плоскость стола.

Но у него не было времени обращать внимания на боль. Его ум бешено работал, пытаясь найти выход из положения. А затем Вир кинулся в гардероб и отыскал там старый костюм. Это было не сложно. Конечно, Вир существенно потерял в весе за последние месяцы, но продолжал хранить старую одежду, поскольку не в его привычках было что-нибудь выкидывать. Помимо прочего, Виру хотелось бы иметь одежду подходящего размера на тот случай, если он разрешит себе вновь пополнеть, каковая мысль время от времени приходила ему в голову.

Вир вытащил один из своих старых сюртуков, рубашку неподходящего размера, жилет и штаны, и стремглав натянул все это на себя. То, что все эти предметы одежды не очень-то сочетались друг с другом и мешком висели на нем, лишь выгодно усиливало общий эффект запущенности.

Вир кинулся к компьютерному терминалу и торопливо вывел на печать фотографию Рема Ланаса. Затем накинул на себя плащ - прощальный подарок матери, смысл которого Вир никогда не понимал. Это был всепогодный плащ с капюшоном, который явно бесполезен на Вавилоне 5 – как часто меняется погода на космической станции? Не похоже, чтобы здесь доводилось появляться дождевым облакам.

Но теперь Вир нарядился в этот плащ, будто видел, как к станции приближается огромная грозовая туча, и накинул капюшон на голову, чтобы скрыть свое лицо. Нарядившись так, он отправился на нижние уровни, и молился, чтобы поспеть туда вовремя.

Быть может, перспектива спуститься на нижние уровни и казалась Виру сущим проклятием, но он знал, что иного выбора у него нет. Он еще раз взвесил все варианты, но к несчастью, только этот казался реалистичным.

Первым делом его поразило зловонье. Атмосферные фильтры на нижних уровнях работали не столь эффективно, как в остальных частях станции. В некоторой степени это можно было понять. Проектировщики Вавилона 5 не рассчитывали, что кому-нибудь взбредет в голову поселиться в технических коридорах и складской зоне, из которых и состояли нижние уровни, и соответственно, они не предусмотрели здесь тот же уровень вентиляции и то же количество каналов вытяжки, что и в обитаемых местах. Добавить к этому крайне недостаточное количество санитарных узлов, и все это в совокупности превращало нижние уровни в такое место, от которого любому следовало бы по возможности держаться подальше.

Но, по крайней мере, здесь никто не обращал на Вира внимания. И потому, как бы иронично это не звучало, Вир чувствовал себя здесь комфортнее, чем в цивилизованных частях станции. Время от времени кто-нибудь бросал на него взгляд, но только чтобы оценить, может ли он представить какую-либо опасность. В этих случаях, если Виру удавалось перехватить такой взгляд, он просто выглядывал из-под капюшона и демонстрировал невинную улыбочку, которая буквально вопияла о том, что ее владелец абсолютно безвреден. И безмолвный вопрошатель сразу же возвращался к тем темным делишкам, которые требовали его внимания.

В своей руке Вир сжимал распечатанную им фотографию Рема Ланаса. Впрочем, Вир провел так много времени, вглядываясь в это изображение на экране компьютера, что теперь, как ему казалось, каждая морщинка на лице Рема Ланаса навсегда запечатлелась у него в памяти.

На нижних уровнях было очень многолюдно, и взгляд Вира блуждал по лицам в толпе, пытаясь заметить знакомые по фотографии черты. Это не казалось многообещающим занятием в плане достижения цели, но иного пути он не видел.

Вир с тоской осмотрел палатки кустарей, торговавших своими изделиями, и домики, сооруженные из всякой всячины тут и там по всему пространству нижних уровней. Он увидел, как несколько человек, по виду большое семейство, собрались вокруг костра и жарили на нем нечто, напоминавшее больших насекомых-паразитов. Один только взгляд на это зрелище вызвал у желудка Вира желание вывернуться на изнанку. Но в известном смысле, созерцание такой картины позволило Виру по иному посмотреть на свою собственную жизнь. Вот он, такой несчастный оттого, что представители Альянса косо на него смотрят. СМОТРЯТ на него косо. И это самая большая из его проблем. Но у него есть одежда, еда, удобное жилище. Он живет в каюте со всеми удобствами, и ни в чем не нуждается, кроме дружеского общения. Но отсутствие друзей – это такая малость по сравнению со всем тем, в чем нуждаются эти бедные, несчастные люди.

Вир провел несколько часов, блуждая по нижним уровням, и, наконец, даже набрался наглости, чтобы начать спрашивать случайных встречных, не видели ли они Рема Ланаса, демонстрируя им фотографию, чтобы помочь освежить память. Чаще всего ответом ему был пустой взгляд. Может быть, эти люди и в самом деле ничего не знали, хотя чаще Виру казалось, что им просто не хочется связываться. Во-первых, Рем Ланас не был их проблемой. А во-вторых, этот странный центаврианин, который выспрашивал про Рема Ланаса, несмотря на свой потрепанный вид, явно был чужаком, возможно, даже работал под прикрытием на какую-нибудь организацию. Так зачем же помогать ему? Тем более, что им самим, в конце концов, никто не помогал.

Это была вполне разумная позиция, и Вир смог бы ее понять и простить, если бы на кону не стояли человеческие жизни.

Конечно, при предположении, что он не вообразил себе невесть что, неправильно интерпретировав головоломную, умышленно запутанную ремарку Лондо.

И тут он услышал шум.

Шум раздавался где-то в отдалении и представлял собой смесь нескольких голосов, пытавшихся говорить одновременно. Но на этот шум накладывался еще один голос, который перекрывал их всех. В то время как остальные спорили о чем-то на повышенных тонах, тот, который по-командирски перекрывал их, звучал спокойно и твердо. Этот голос был знаком Виру почти столь же хорошо, как и голос Лондо. Это был голос Шеридана.

Экскурсия приближалась. «Проект некоторых преобразований», о котором говорил Шеридан, начинал претворяться в жизнь.

Вир осмотрелся в поисках каких-нибудь признаков Рема Ланаса, но вновь ничего не заметил.

Вокруг начали собираться обитатели нижних уровней, в недоумении переглядываясь друг с другом, не имея понятия, отчего вся эта суета. Определенно, некоторые из них уже решили было, что пришли именно по их душу, как уже случалось и раньше во время облав службы безопасности. Тем не менее, драки пока что не намечалось, все шло достаточно мирно.

Дата добавления: 2015-07-13