Князь не от мира сего

Не зябко? – Очень! Плащ без рукавов,

громаден капюшон, толстоподошвенны

не наши башмаки. Взгляд нездоров,

но – голубые, пристальные. Собственно,

вот человек сей – тих, белобород. Мерлушечий тулуп напротив выискался: – Из-за границы, знать? От докторов? Швейцария, припадки? И не вылечили?

Переплатили, стало быть, втройне? А мы им верим! – Сильно ошибаетесь вы в случае моём. Сам Шнейдер мне дал на дорогу денег. – Знамо, та ещё

поклажа, всех вещей-то с узелок линялого фуляра. – Вот ведь оттепель, а если бы мороз? Отвык, не мог и знать, что холод. Шаг чугунный, оторопь.

– Вот, в этом узелке вся суть: она – не фридрихсдоры, не наполеондоры. Что генеральша вам Епанчина? – Последние в роду своем – без гонору;

Ни лев, ни мышь, а некий имярек. Воксхол, на Вознесенский вышла троица. Се узел, узелок, се человек не ведает, на что и где устроится.

До пола не охотник и пока не переулок, но – проспекты, улицы, огни… А ты – ступай за мной, строка! Ещё покажется, ещё стушуется.

Польсти, польсти, – уж я тебя уважу! А ты – польсти, потворствуй, хохочи. Забуду всё: семью, детишек даже. Плясать пойду – ты только не молчи.

269

Ан нет вам! А и знаю! Будет точно: фамилия Барашкова, а с Тоцким знакомство водят. Раскапиталист, член компаний, обществ. Через вист

вхож в превосходный дом Епанчиных (из всех на выданье красивее Аглая. Арманс, Коралию и Пацкую – всех знаю!), дела свои проводят через них.

Сам заскорузл в подъячестве своём: – В театрах на балет имеет ложу. Чиновные глаза горят огнём: – А с Лихачёвым – нет. И быть не может.

Дверь скрипнула, а дальше голова просунулась, покои осмотрела. Дверь распахнулась, обнаружив тело. – Фердыщенко, – оглашены слова, –

Жилец. Пришел предупредить: взаймы мне денег не давать. Довольно странно – одни буреют, а другие сразу линяют ассигнации. Да, мы

соседи! Следом новый господин – обрюзгший, тучный, с баками, усами, огромными навыкате глазами: – Сын друга моего. Ну, точно сын.

Носил-с вас на руках. – Но мой отец – уже как с двадцать лет… Да, ровно двадцать и месяца три. Доводилось знаться и с матушкою. – Также не жилец:

спустя полгода от простуды… – Полно! Не от простуды – с горя! Был влюблён в родительницу. Князь дышал неровно, через платок решил стреляться он.

Взвели курки, взаимно пистолеты к сердцам приставили, лицо к лицу глядим, но чудо: слёзы брызнули, не дым. Великодушие, объятия, обеты,

уступки, примиренье тут как тут.

– Папаша, вам накрыто, остывает!

– Несчастный Иволгин... Да разве так бывает?

С фамилией Фердыщенко живут?

270 глава пятьдесят пятая

И часа четверти не минуло после размолвки, как, спеша, она спустилась вниз в гостиную диковинку смотреть, ежа,

слёз не смахнув. А рядом вторит ей подростков и прислуги хор: заместо Шлоссера истории – ежа купили и топор.

– Зачем топор? – Полтину спрашивал мужик, а уж топор хорош. Вот и подарок князю вашему – с салфеткою в корзинке ёж.

Оспорила, вручила денег и ежа просила передать глубокого в знак уважения. – Прикажете как понимать

всё это? Ёж тут – аллегория? Досада? Шалость, может быть? Но слышен смех её, и более всего он украшает быт.

– Голубчик, только уж не вырони! – Покойны будьте, донесу! Мелькают в переулке спинами, иголки держат на весу.

Получен ёж. В смущеньи деть его – куда не знает. Но, смеясь: – Как это хорошо, что дети мы! – Не то: она вас любит, князь.

Довольным засыпать, вставать ещё счастливей... А хочешь испытать, что в жизни этой ждёт, – есть местный водопад холодный и красивый. Он ниткою с горы белесою течёт.

Пенится и гремит,

всю ночь в деревне слышал,

как падает струя,

глава пятьдесят пятая 271

сердясь, о валуны. Вода меня манит, и я сегодня вышел гармонии просить у водяной струны.

Мне думалось: он здесь, всего в пяти минутах ходьбы, а я иду к источнику полдня: – Он сможет остудить горячечную смуту – он брызгами обдаст, он исцелит меня.

И вот, когда в груди от слёз тепло и тесно, – я захочу взойти на ту площадку, где всей жизни впереди встав у струи отвесной, я снова был везде и не бывал нигде.

Там Город Золотой, там всё смелей и краше И над землёй пустой он высится, парит. Там дети принесут, слетев от старых башен, как голуби, письмо, и запоёт Мари.

Будь по слухам ты князь или граф, вещим ухом прислушавшись к раю, – напиши мне в альбом, каллиграф: Я в торги не вступаю.

Ниже месяц поставь и число – этот странный девиз, и образчик своеволия ляжет на дно в кипарисовый ящик.

Да хоть рыцарем бедным, людей принимая за робкое чудо, – посмотри, сколько взрослых детей – в никуда, ниоткуда.

272 глава пятьдесят пятая

Дура с сердцем и дура с умом -душ двоих не настроены струны, -всякий в ящике прячет своем синяки от фортуны.

Так зачем человеков ловить -Галилейское чудо не ново; или можно на свете любить и уток, и основу?

Королева, содом, розы манят алькова.

Дышат, сердятся тройки. Молчит бубенец.

Доползёшь на Васильевский за три целковых?

Доползёт, о моя королева! Вконец

жечь постылую жизнь (ей цена - полкопейки); ночью - ветер в лицо, паровоз и река. Кто там тихий сидит на кленовой скамейке, чья там жданову жидкость разлила рука?

Но всё это потом, а сейчас колоритно, эфемерно, с романтикой вздорной внутри. Посмотри, как пылает камин, как горит он -нешлифованный этот алмаз. Посмотри:

отражается женщина в нём, и блаженный и суконный мужик от такой красоты -удивлённый и тихий, скупой и безмерный -видят сон, и смягчаются дивно черты.

ГЛАВА № 56

273

Желание прочесть дважды уже раз прочитанное обнаружива­ет нашу тупость. Желание прочесть трижды – ум. Желание забыть прочитанное трижды – мудрость.

Дата добавления: 2017-01-13