Свойства страсти

На молу

Ту д е л а

Вольный перевод песни японской идол-группы

я не могу цвести как сакура

у меня поздний цвет

я похожа на цветок японской сливы

но я есть я

откуда мне взяться другой?

откуда откуда звучит эта мелодия?

откуда это «откуда?»

дичайшая ветвь моей радости

оказалось

прорастает

во множестве точек

которые я теперь могу запросто достичь

не влюбляясь в них

я не могу цвести как сакура

сакура цветёт раньше и ярче

я всего лишь цветок сливы

но взгляни на меня

моя припозднившаяся красота тянет к тебе

гиперболические пальцы

она не оставляет отпечатков

только сероватую пыльцу

на едва оголившейся шее

ничего не светит светит светит нам

422

ГЛАВА № 86

Читатель, который понял стихи неправильно, всё-таки по­нял их. Понять неправильно – это как ошибиться при поце­луе: поцеловать в затылок вместо губ.

* * *

Я вижу себя в луже на асфальте С промасленными зимними глазами, По зелени своей копировальной Я чувствую случайные следы.

Песочная смешная англичанка Фигурок чёрно-белых посреди Смеётся сквозь раздавленную воду, Вострит свои трамвайные усы.

* * *

Вот он, мой всадник на стенке чашки Во время взятия чайного града – Мой придуманный, величайший, Самый породистый, живший рядом.

Пока он здесь, оживает чайник, Словно кораблик или священник. Он выполняет своё обещанье, Пишет короткое сообщенье:

«Сейчас к подножию Вашего трона Вырастет сахарная дорога». Вазочка слов, поводок, мультяшка. Но как он несётся по стенке чашки.

В банке спрашивали мамину фамилию, Рисовали геральдическую лилию На оконной замороженной воде. Ты живёшь теперь повсюду и нигде.

Все дверные наших бывших домочадцев, Повернувшись, не желают возвращаться. Там охотники до наших голосов Превращают их в строительный песок.

Нам смеются за секунду до падения, Раздевают, как рождественское дерево, Тащат бабушкину шубу из лисы. Всё кивают на песочные часы.

423

* * *

Мой Сатурн, ты такой красивый, Бог пластинок и апельсинов, Музыкой смазанная печать. Селятся в небе не львы, а зайцы, Носят колечки на каждом пальце, К плечу прижимаются и молчат.

Вместо машин и дорожных литер, Круглых камней, козырьков событий – Появится ровное полотно, Будто пришёл на кирпичный праздник В город свой штучный, зелёно-красный, Бросил сахар ему на дно.

Где твой упавший, вечерний, длинный, Ходит кругами трамвайных линий В мокрой одежде зонтов и шин. Вот он спешит, до смешного бравый, Скажет подушечкам вашей правой, Как они бешено хороши.

* * *

Дождик в силе, подплывает к тебе дож. Люди-пуговицы, парусники все Мажут масло на закончившийся нож, Поднимаются на палубу вещей.

Лес верёвок или берег болтовни, Даже сердце, отстающее на шаг, Там, где море из невидимых чернил, Где качаются, живут или шуршат.

* * *

Клава, где твоя буква Ё? В левую руку возьми копьё. Детское племя Зелёнка Йод Живёт в Земле Королевы Мод.

Сегодня повержен глазастый бог Двумя ударами в левый бок. Над чёрным полем идёт гроза От безымянного к указа.

Буква-ножик в щели дверной, Буква-всадник с прямой спиной,

424 глава восемьдесят шестая

Буква-домик надбровных дуг, Который ждёт, что его найдут.

Когда тебе сверстница-недотро Дарила последний вагон метро, Ты же хотел свои жизни две За два фонарика на голове.

* * *

Два стекла для чужих историй, Они в вагоне ложатся рядом, Как отражение двух Эстоний В зеркале города Петрограда.

Ты глядишь на своих прохожих, Стоишь на своей половине круга. Двери в небо, доска для кошек, Мельче сети, теплее руки.

* * *

М. Л.

Здесь выходят замуж за Москву, Прячутся в случайную листву. Помнишь, для кого ты припасала Зимнего железа, колеса. Сетунь, мы сегодня расписались, Поезд останавливается.

Кто теперь пойдёт с тобой в отрыв, Кто тебе надышит изнутри. Мы на самом куполе волны В честь твоей придуманной войны.

Всех твоих подружек имена, Будущее ровно пополам. Кунцева – придворная луна, Тестовская – лёгкая стрела.

* * *

Какой твой номер, группа крови, Зачем экран лесная крона, Чего ты ждёшь, тебе нельзя. Сигает в норку белый кролик, Двоих уносит мотороллер, Смеются пальцы и глаза.

глава восемьдесят шестая 425

Последний ряд, почти опушка. Выходит девочка-хлопушка. А ты с надорванной бумажкой Решил уйти на глубину. Тащи из пятого кармашка Свою молочную луну.

* * *

Сложишь крылья и туфли снимешь. Следом, как верные корабли, Другие заспанные земные Потянутся к выходу из Земли.

Их касается небо вдоволь Своим опасным веретеном, А я сижу над кофейным домом Перед последним земным окном.

Там седовласый Лаокоон Льёт на блюдечко молоко, Манит кофейное облако.

Вот борода его и рука, Где твоя будущая дорога. Вот ещё одно, здесь их много, Все кофейные облака.

* * *

Там весело думать, там грязно весной И столько обуви прописной, Умбра, сепия и краплак, Клад из трёх-четырёх монет. И ты боишься разжать кулак – Вдруг его там нет.

Стая крылатых смешных воришек. Давай мы тоже пойдём на крышу. Давай, которое повторится, Если правильно открывать. Моё любимое, про туриста, Про эти улицы на островах.

* * *

Зима, запечатанка, пробка, стая, Ты к лету тянешься каждый час, Пока тебя пробуют и листают При сорока или ста свечах.

426 глава восемьдесят шестая

Давай, найди свои сто отличий, А вы купите его ответ За кожу чая и прутья спичек, Зелёное дерево на рукаве.

Тебе их захочется распечатать, Тебе их захочется повстречать, Не снимая своих перчаток, Не отгоняя своих перчат.

Одна ментоловая монета, Весь табак остальных монет. Время сметания крошек с неба, Птичье время, пока нас нет.

* * *

Все его длинные выпускные, Быстрые тени его лесные. Утро прошествует на голове, Как опрокинутый водоём. Мы переходим на жёлтый свет, Встречного времени не узнаём. Зачем смотреться один в один, Если мы этого не хотим.

ГЛАВА № 87

427

Жизнь – это движение от рождения к смерти. Она такова, потому что движение от смерти к рождению, скорей всего, человеку не по силам.

[ из европейского ]

от жары

крылья бабочки сохнут пыльца попадает в ноздри оседает на ресницах

от мороза

крылья бабочки становятся ломкими

снежная пыльца

покалывает щёки и губы

едва прикоснувшись к стеклу ты вспугнула бабочку своим дыханьем

* * *

время ходит по кругу или прямо бегом отмеряя день сапогом или на босу ногу

будь всё-таки другом не бей по рукам не бей по мозгам прямо с порога

прошмыгнула мышь или пролетела за душой и телом не уследишь

умереть ночью во сне то есть бесплатно звёзды амфитеатром парад-алле

вспыхнул внезапно свет тут же погас однако был шанс и даже сверх

428 глава восемьдесят седьмая

* * *

ходит птица по двору по профессии ворона занесло в эту дыру вероятно есть причина

утащила черновик прямо из-под носа нечто сущий мой язык стал предметом спроса

прежде воровала сыр а теперь запас словарный допускаю щыл бул дыр из такой же сыроварни

в этой пригородной зоне не укроешь подоплеку человек под стать вороне а ворона человеку

[ из арабского ]

– вы можете идти, –

говорит, –

ступайте,

обратно не вернётесь

или вернётесь мёртвыми

– ваши трупы

будут лежать

в чужой земле,

вас привезут

в гробах,

возможно, вас не убьют, –

говорит, –

вы будете живы

– будете смотреть

перед собой

и ничего не видеть,

будете слушать,

что вам скажут,

и ничего не понимать

– будете искать сострадания и участия – вам не ответят,

глава восемьдесят седьмая 429

будете живы и будете мертвы

– не ходите туда, где вас не ждут, не ходите туда, где вы не нужны, оставайтесь дома, – говорит

[ из восточного ]

детские представления о конце света самые достоверные

небо простудилось занемогло

поднялся жар

от грома и молний

не было спасения

раздался страшный взрыв сражённое и обессиленное небо с грохотом упало на землю

упало и пробило в земле огромную впадину

земля разверзлась

поглотила небо

сомкнула над ним хищную пасть

от неба ничего не осталось наступил конец света

[ из местного ]

– все его жёны любили меня, –

говорит, –

нет, я не спал с ними,

упасти боже,

не было даже помыслов

– его первая жена

имела неосторожность сказать,

что я как поэт лучше,

а это обиднее, чем что-либо,

430 глава восемьдесят седьмая

вскоре она умерла, якобы от чахотки

– вторую жену, во избежание недоразумений, он мне не показывал, они быстро расстались, передавали через третьих лиц, что она была обо мне наслышана и просила мужа нас познакомить

– третью жену,

ходили слухи,

он поколачивал,

про первую так не говорили,

она, скорее всего, умерла

не от побоев

– его последняя жена была сильно пьющей, сгорела в загородном доме, не погасив сигарету

– все его жёны любили меня,

от всех остались дети,

меня преследует

странное чувство:

они любили меня,

а рожали от него,

дети на меня чем-то похожи, –

говорит

[ из недавнего ]

едем в часовню

при морге городской больницы

где состоится отпевание

с последующей кремацией

замечаю

дорогу пересекает голубь

не спеша размеренным шагом

мог бы перелететь

но он переходит

и взлетает только в случае

крайней опасности

отпевали поэта

подумал

глава восемьдесят седьмая 431

поэт вероятно мечтал взлететь

пересечь улицу

подняться над домами

городом

людьми

над повседневностью

над привычками

и условностями

но он медленно

переходил дорогу

часто на красный свет

его не сбила машина

он не погиб в людской сутолоке

но однажды

вдруг осознал

бессмысленность

любых действий и устремлений

замкнулся

перестал выходить из дома

не отвечал на звонки

мобильный телефон разрядился

у городского

оборвал провода

* * *

море разливанное не пиво разливное право без обмана с тобою и со мною

до коленной чашечки боль любви ушедшей вспоминает в частности не только сумасшедший

попытались дуриком авось не заметят будут ли историки у этого столетия

не только соглядатаи или соучастники всех послать по матери это тоже частности

до последних капель с нами всё приватно приготовил скальпель патологоанатом

432

ГЛАВА № 88

Добро – это клетка, в которой можно надёжно запереть данное нам от рождения зло.

* * *

Вижу в каждом бедном буратино дурака, обманщика, скотину, даже больше, даже мне явленно наше превращение в полено. Ежедневно вижу, еженощно отблеск восхитителного ада, где гореть я буду мощно, ну и буду в нём гореть, и ладно.

* * *

Скучай, душа, где пыль и партии, политика и дура-власть, есть лучше у тебя понятие, как время в мире убивать.

Есть одиночество с настойками, воспоминаньями на дне такими сладкими, что горькими, о страшной, призрачной стране.

Стихами горькими, аж сладкими в запретных навсегда томах, как будто их писали – плакали, а вышло – счастьем на словах.

Прямо Цейса по шкале линялой уплывает в море легкий чёлн, удаляется мало-помалу, прыгает через скакалку волн.

Все суда стоят в порту бесшумно с грузами тяжёлыми, как жизнь, тёмная высокая лагуна шепчет беглецу свое «вернись».

До заката мало остаётся – пошататься в маленьком порту, вниз матросы бросят папиросы, я с пустого мостика уйду.

433

Оглянусь однажды, полстолетья – как один такой недолгий миг, ничего и не было на свете, кроме волн бескрайне голубых.

* * *

Без обещанья, без надрыва, без денег, без добра и худа, жить можно без всего на диво, жаль, люди наши – скотский хутор. Посеешь вечное – расптопчут, с печальною землей сравняют, и мало, что всё раскурочат, но ведь любить ещё заставят. Подсчитывать, вести учёт, любить, благодарить за всё, окучивать, как огород, и не сходить с ума ещё.

* * *

...Осталась вереница фонарей любимого английского бульвара, кто вырезал там листья тополей и вниз бросал на голубые шпалы.

Под серым небом индевеет пруд, в туманном глянце проступают слёзы, когда над ним пьянчуга наизусть читает Гумилёва, боже, боже.

Состарился асфальт, вон пролегла среди асфальта новая морщина, да новая вовсю метёт метла, вдруг замечает вслух седой мужчина.

На родину воротишься, чтоб сесть среди девчат, уже под сильной мухой, мобильники открыть – да будет свет – махнуться адресами из фейсбука.

А там к заветнейшему другану мимо ристалищ, храмов и милиций тащиться ночью на окраину и, собственно, нежданно притащиться.

434 глава восемьдесят восьмая

* * *

Я презираю важные мундиры, речуги, флаги на краю могилы, светло припоминаю в этот час, как лучший друг, ничем не знаменитый Андрей Краснов, смешал бадью карбида и, спичку поднеся, сказал «атас».

Он в школе мне носил портфель в четвёртом,

он белокурым был и страшно гордым,

он до небес устроил фейерверк,

сжёг пальцы, брови, но, когда горело,

он прикрывал меня предельно смело,

как прикрывать он будет целый век.

В наш век взрывоопасный, кто поверит, ещё цветы цветут и солнце светит – он спину мне прикроет без проблем, он сгинет навсегда в Афганистане, душа взлетит в большом аэроплане и с высоты покажет палец всем.

* * *

Спокойной ночи, кутежи, и карточные колоды, и за столом в пылу души рассказанные анекдоты.

На оборотной стороне пускай летят твои плацкарты, на потухающем окне играют пассажиры в карты.

На дней оставшихся печаль и в тёмный вечер легковесный видеотеку снов включай и звуки музыки небесной.

* * *

Две тысячи шестнадцатого года наш мир после разрыва и распада, такой ещё ты не был – несвободный, две тысячи шестнадцатый, проклятый. Кричат кликуши призрачно и грустно, показывают страшные экземы, и где-то в недрах шелудит искусство на разные лирические темы.

глава восемьдесят восьмая 435

Поутру мем заводит тары-бары,

кричат «ура» больные командиры,

и всё это подобие кошмара

вмиг человека превращает в зверя.

В животный крик больной эпилептички

с отвисшею прокушенной губою

на утренней безумной перекличке

пред тем, как грохнуть об пол головою.

* * *

Летает дыма голубой воланчик, сгибаются в смиреньи плечи, люблю смотреть, как свечи плачут, церковные свечи.

Какое тихое лицо мадонны, а на ресницах – слёзы, идут, и идут, и идут на поклоны, летают вечные вопросы.

Свеча прозрачная, свеча дневная горит холодным светом, но что поставить нам с другого края? Поговорим об этом.

Где восковые свечи плачут в плошку и где поют так чудно, скажи мне что о жизни на дорожку, я не забуду.

* * *

Протру глаза, увижу воздух белый, расширившийся кругозор зимы, её рисунок ясный до предела, и в нём – навылет чёрные дымы.

Мне так нужна последняя свобода, последняя минута, когда всё уравновесить можно, но охота неволи пуще. И летит кольцо.

Так акробат набрасывает дышла

и сам по ним карабкается ввысь,

и всё бы это было очень книжно,

но чернокнижно всё, поскольку жизнь.

И он плывёт под куполом в пустое

436 глава восемьдесят восьмая

на грубом основании кольца, в холодное, пустое, голубое, как я схожу с обычного крыльца.

* * *

Письма в России долго идут. Долгими их поездами везут.

Их там везут через синий Урал, шпалы закончились, поезд устал.

Бури их хлещут, морозят снега, чья-то стишки на них пишет рука.

И конвоиры стреляют в ночи

тех, кто их ждёт безнадежно почти.

* * *

Ни в индийской музыке, ни в молельне, ни в стоянье вечном на голове ничего тут не было, кроме цели на холодной, грустной побыть земле.

Лишь порой красиво смычки дрожали, и цыганский хор разливался так в самом грязном винном Руси подвале для каких-то призрачных бедолаг.

И, когда я умерла, стало слышно: далеко-далёко скрипит окно, ударяет дождик, и счастье ближе, ближе счастье, но в отраженье всё.

* * *

Мы ниоткуда этим языком, тяжёлым и тягучим, как мычанье, и сладким и парным – мёд с молоком, – и этими холодными глазами.

Так мало в разговорах важных тем, так мало слов у мёртвых год от года. Мы из Эдема – послесловием, куда вы не заглянете, уроды.

ГЛАВА № 89

437

Удивительно не то, что люди изобрели самолёт, удивитель­но, что мы до сих пор не отрастили крылья.

* * *

ловец овец ни разу не споткнулся стал олимпийцем властелин колец купаясь в лимфе вальса в ритме пульса всё повторял – поддай газку, отец

густа порода

борода как туча

знай дуй себе в бараний рог судьбы

твоя беда – бодра, страна – могуча

на поприще классической борьбы

когда весна наступит раньше срока – перед началом ядерной зимы найди в своём отечестве пророка дождись когда он выйдет из тюрьмы

послушай – и оставь ему на водку – пускай читает небо по слогам и тренирует царскую походку и звёзды прибивает к сапогам

в предчувствии весны крошится день

составленный из сочных многоточий

то снег то град то брат встаёт с колен

навеселе

но выглядит – не очень…

качается сутулая река и невозможно вынырнуть наружу но ты приходишь – с облака – легка и так свободно западаешь в душу негаданно хотя наверняка

не различу – падение?

полёт? знать не хочу – как было бы иначе… и путается всё и март орёт отвратно откровенно по-кошачьи

438 глава восемьдесят девятая

* * *

от китая и до китая

наступает война мировая

начинается

не

уют

кружит снег над пустыней не тая красный снег без конца и без края

мокнет

бинт

разрывается жгут

в короля превращается шут и верблюды по небу плывут в голливуд

Дата добавления: 2017-01-13