Кольцо неудачи

Спит на сиденье ползущей в закат электрички Птицеголовый и скомканный весь пограничник. Зелень пустые сосуды пустили на длинные тени, Стены вагона давно превратились в ступени.

«Вот я опять надеваю кольцо неудачи.

Мимо окна проплывают московские дачи.

Нет, никогда мне в таких не сидеть Пастернаком,

В белых штанах не гулять по просторам с собакой».

В тамбуре долго стучит золотое копытце, Веко дрожит, и лицо постепенно двоится, Словно воды загустевшей тяжёлые нити Встроились между довольно понятных событий.

Каждому с умыслом пост достаётся, по силам. Кто-то гуляет в полях, ну а кто-то по краю, курсивом, Бездны обходит. Но, даже уснувши в вагоне, Демонов чёрных катает на розовом пони.

Голубя тело, летящее между домами,

Солнечный свет прерывает. Сменилась холмами

Даль за окном, и бежит вдоль оврага собака,

И пограничник, проснувшись, читает опять Пастернака.

* * *

Пью вино с горбунами. Уже зеленеет трава На 16-й Парковой, возле тревожного МКАДа. На суставчатых длинных ногах с головою слона Бродят сонные жители, хобот суя где не надо.

глава восемьдесят вторая 403

С юной девушкой едет в автобусе старый пижон. Он надкрылья сложил и стрекочет, как жук небывалый. Ресторанная музыка тешит полнеющих жён, И становятся ярче напитки сосущие жала.

Ну а мы завалились в траву, словно мелкий горох. Горбунам так привольно: и свет, и листва молодая… – Я вот в этих домах ещё с прошлого века живу, – Говорю им с улыбкой, зачем-то слегка привирая,

Показав рукавом, где торчат инвалидов дома Из бетона отвесного, как монотонные соты. – Так давайте же выпьем за то, что исчезла зима, И за первые крокусы, их диссонансные ноты!

За хозяев с собаками, тонкие ветви берёз В бирюзовых соцветьях, тропический воздух подвалов. И за тех, чья бездумная жизнь понеслась под откос, И за тех, кому леса весеннего всё-таки мало!

За Измайлово наше и жителей славных его – Марианну, Ивана и Колю на теннисном корте! Пью вино с горбунами среди пожелтевших снегов, Поднимая бокал ледяного зарайского порто.

* * *

Недалеко от дома в лесопарке

Есть поле, у которого – скамейка.

На ней весь день сидит в жилетах ярких

Семья приезжая. Весёлая семейка.

У них привязана за шею собачонка

К берёзе наклонившейся, но прочной.

И за движеньем паруса с бечёвкой

Следят шесть глаз внимательных восточных.

Змей улетает в дальние градирни Недалеко от улицы Гримау, И слышен смех застенчивый, наивный, И мяч футбольный закатился в травы.

Когда луна, как психорегулятор, Убавит краски и приглушит звуки, Два соловья – Философ и Оратор – Начнут в листве беседовать от скуки.

Прикроется отяжелевшим веком Усталый глаз сидящего в рассвете,

404 глава восемьдесят вторая

И ветер шевельнётся среди веток, Играя в потерявшемся пакете.

Потом на повороте вспыхнут фары, И лес на миг вдруг сделается тонким. Морщины синие, как будто капилляры, Начнут расти под потемневшей плёнкой.

Проснутся все сидящие у поля, Сожмутся пальцы, пискнут телефоны, И вновь над царством лжи и алкоголя Восстанут непреложные законы.

Летит, как сокол, дворников карета. Им хочется на улицы скорее. А из-под шапочек и маленьких беретов Глаза сверкают, чёрных туч мрачнее.

В такое время нет листвы и снега. Что делать им с асфальтом тротуаров? И на какой участок утром ехать – Им всё равно: и молодым, и старым.

Вернутся в полдень, возле поля сядут, И снова змей воздушный им покорен. И снова оторвать не могут взглядов: Привязан он, но весел и проворен.

* * *

20 минут, а потом набухаюсь, – Думает в маленькой карлик каморке: – Снова увижу я берег и лодки, Шляпы нарядные, яркие куртки… Снова соседки, товарки-подружки, Ангелы нежные, злые чертовки Роем завьются над топкою бездной…

Поиск духовный – как поезд последний: Десять минут пролетели, и вскоре Чашки и блюдца – Федорино горе – Прочь убегают, смущаясь, из дома.

Тот, кого давит реальность событий, Ищет спасенья в душистом нектаре. Был он пружиной тупой в механизме, Но распрямился. И стал самоварить:

Движется в нём непрерывная сила. Прыгнет, и вот уже нету подвала.

глава восемьдесят вторая 405

Шляпки нарядные ветром сносило, Переворачивало сеновалы.

А не прошло ведь ещё получаса. Хохот несётся из комнаты карлы. Света лучи, как шафранные ленты, Вьются из окон в громоздкое небо.

Над погружённым на дно Петербургом Мелкие бьются рыбацкие шлюпки. Парки накрылись брезентовой тканью Так, что видны сквозь прорехи и дыры, Уши совы, локотки Аполлона…

Карлик хохочет под лампой зелёной.

* * *

Мне на форточку синичка утром села, И от голоса её проснулся я. Занялась своим обычным делом Вся моя любимая семья.

Суп жена варила у конфорки, Делал географию мой сын. Меховой нахохлившейся горкой Кот лежал на тумбочке один.

Всё как будто было мне знакомо, Знал я, дальше что произойдет: Выйдет человек с мешком из дома, Подождав, дорогу перейдёт.

Обернётся, чтоб увидеть окна, Сядет в маршрутное такси, Спустится в метро, билетом хлопнув, И начнёт кругами колесить.

Выйдет, где гудящие вокзалы, На второй поднимется этаж И закажет в ресторане жалком Суп-харчо, пельмени и гуляш.

Ничего трагичного не будет, И плохого не произойдёт. Просто так гулять уходят люди, Если в путь их сердце позовёт.

406 глава восемьдесят вторая

В тёмный лес идут без принужденья, Только если очень захотят. – Отрицаю морок поколений, Страх в мешок засунутых котят!

В данном месте побеждаю страхи, Пусть же остановится момент! – Думает в дымящейся папахе Под вокзальный аккомпанемент

Человек, которого искали, Но не там, где он когда-то был. «И казалось, в воздухе, в печали, Поминутно поезд отходил».

ГЛАВА № 83

407

Любовь к поэзии объясняется просто: стихи с таким вдох­новением льстят людям, что со стороны последних было бы верхом нахальства не отвечать им взаимностью.

* * *

Пёстрая рецессия

Рыцаря песня

рыльце в лебяжьем/бумажном пушку

наступил на выпавшую старушку

гусеницей

куколку по-новому перекроил, умница

И мне, и мне синюю птицу

в костлявый костёр!

Я голубю этого мира

лично крыла распростёр:

лети, машина счастья боевая!

Лишь бы совпали привои с подвоем,

а там уж и наши

Порох на порог

перхоть от парусов

без крыл, без оперенья уведомленье

Кто ещё везуч так честно?

Летит, как листик, ласточкой бельма

чужого двойника молебен,

едва приподнимаяся с колен.

Все чучела угроз набиты заново,

какой незабываемый узор

Мосты и блох борзых дорожки

и песни чьи-то из могил:

«спи Исмаил

месть споёт»

се, верю, всякий йодом расцветёт

вода ему вопросы задаёт,

но это ничего

в сравнении с возможностями воздуха

проникнуть в овощехранилище

с высокой концентрацией грибов

* * *

Там кто-то едет на коне

и дерево растёт.

Но если ты один из них,

смотри на оборот

Здесь ох кончается доска

сейчас он упадёт.

408 глава восемьдесят третья

Так маленький холодный день

качается слегка,

кожурка дня спешит слететь,

сорваться с поводка.

Так ближний Бог тебя зовёт

посредством холодка.

Теперь ты понял на коне и дерево – ты сам. Полоска света в пелене скользит по волосам. Ты трогаешь доски края подобно небесам.

* * *

ни гари, ни горя лишь горечь речи сидел кузнечик трава покроет

роса залечит в икринках света ещё кузнечик стрекочет где-то

до новой встречи вочеловечить неисчерпаем всего кузнечик

* * *

в нашем озере лиц

отражается лес

с перекличками птиц

отражается в нас неучтённая жизнь

и не жаль

врозь слежалось в сплошное жилое сопрело в иное

сотвори из нас брение миру сраствори непаучьей слюною

то и будет нигде не былое навсегда принадлежное пиру

глава восемьдесят третья 409

* * *

И странно думать: лётчики невечны Им для полёта нужно что-то кроме У них совсем короткие уздечки Они лишь стонут

Как вдруг на малодушном маскараде Они встают при всём параде Живые живодёры смущены Заслышав речь не мальчика – жены

И желтоватой жалости мешочки Попрятали урядники за щёчки У лётчиков с оторванными крыльями Такая сила – Господи, помилуй!

* * *

Кожа есть путь

хватит и маленького нажима

чтобы нажить животное

одухотворимое

лишь бы касание этой ласки

не иссякало

и там, где кончается кожа

и там, где её начало

* * *

Просьба о помощи

или

просто опомниться

дальняя родственница видела руку тонущего затянулась бороздка в иле

долго тошнило

тиной

слишком тепло в июле

* * *
тело,

откуда ты прилетело?

да не то!

впрочем,

тоже, наверно, небесное

410 глава восемьдесят третья

нераздавленно равное всему неизвестному, иначе словесному, притягательно-и-весомое, хромое до времени; молния моя; моё.

* * *

Асфальт и лопухи нагреты светом, он – слёток, притяжательный земле. Его адажио звучит в косой траве и отзывается отцами с веток.

Всё расцветает, что умеет цвесть, преобразив находчивую местность. Мужчины птиц стыдятся быть лишь mezzo и красочно зовут своих невест.

И нагрубают солнечных желёз под пальцами ветвей соски и брызжут. Мне кажется, что я впервые вижу. Похоже, жизнь устроена всерьёз.

* * *

Лес течёт сквозь пространство

в другое время.

Наша задача – купаться

в любое время.

От крылатого семени

до последнего заусенца,

косточки в полотенце,

холмового имения.

В деревянном зеркале

круглое отражение

невидимого движения,

оборотного зрения.

Здесь негде остановиться.

* * *

круглосуточный римский цирк

святая реанимация

бисер упавшего шприца

подкожный росчерк

предельный

смятый победный жар

глава восемьдесят третья 411

свет, просто сор

сводный брат скверных устен

не разжать

выше стропила

словно заносят топор

в домик дословный

сдвоенный

полный подобных, плодный

* * *

Успеваешь учесть участь, утеплить крепость, смазать петли и ручки, выбросить пачку писем. Ушиваешь,

делаешь всё потуже, закусив язык, на себе зашиваешь тоже, – может, это ещё поможет, – мыча, напеваешь.

* * *

здравствуй ангел могилы глина наш наряд в ранах рамах вышел вред вообще в шага шрамах

вполголоса внесло огонь в одно окно комья икон под окном

по отпечаткам памяти

из зол

по-дозревает

крылатый лев устойчиво взлетает

я, выйди вон я, выйди вон!

412

ГЛАВА № 84

Поэзия – это не красота и не добро. Поэзия – это то, что приводит к красоте и добру.

* * *

Жакетом, брошенным на стуле, январь обвис. Нас обманули

(всегда ведь кто-то виноват). Воздухоплавает дурак, тревожа струны жизни бренной, пикирует, как кур в ощип, в горнило, где бурлят борщи и мозговая кость вселенной.

* * *

Корова – избушка на сваях. Тень от неё глубока. Под тяжестью оседают бревенчатые бока.

Внутренние хоромы: изобилье тепла и всего добра коровьей утробы. Свет тонкий, едва рассвело. Из тумана всплывает стадо: полупрозрачно, рогато, просачиваясь, как часовни, сквозь парное марево сонное, неся технологии Бога в молчанье своем волооком.

* * *

Растр белого снега. Ночная печать. Ночная печаль. Ночная метель. Тело зимы печник Ильича прищурился и сложил, как хотел, как Бог на душу положил, соли и сил не пожалел, так, по-домашнему, замесил (синька, а сверху – толчёный мел). Мороз – чуть не треснет. Снег-кашевар, клубится в котле ледяная шрапнель. Земля побелела, дышит едва. Нараспашку – как ватник – качается ель и поёт.

413

* * *

Дремлет Деметра – земля наша мать. Образ всеобщий и собирательный, без метафор. Начни копать, и выроешь обязательно корни, наверняка свои (не зря же так свело поясницу!). Повилика любовью погубит пшеницу, как повелось у земли.

* * *

Тополя виолончель

в футляре снега. Время воет

ребёнком Рембрандта

в ночи

и задевает за живое.

Ночной дозор.

Не спит дитя.

Грохочет город в табакерке,

и ветер в пальцах её вертит.

И чайники в домах свистят.

* * *

Природа нам благоволит, пейзажи нам благоприятствуют: в окно посмотришь: не болит, сверкает снег и тени ясные, иссиня-красные горят неистово, как передвижников очки, сороки-разночинцы так укоризненно орут. Ты можешь их не замечать, но что-то в сердце шевелится, скребётся, пробует молиться, пока синицы сало жрут.

* * *

…Ну ладно, призрак. Но какой устойчивый! Вот этот магазин я вижу тридцать лет. Младенческая память – гвоздь заточенный – проткнёт башмак, а кожи уже нет! Защит нам даденных молекулы мельчают. Здесь малокровие есть рифма к молочаю. Медлительный полёт обрывков и кульков. Была б река – ещё кричали б чайки.

414 глава восемьдесят четвёртая

Чапаев тонет, руку тянет к небу – поймать такси (чтоб поскорее к Богу). Жизнь, тёплая и круглая, как репа, куда-то катится. И что-то ноет сбоку.

* * *

Когда бы знала пятиэтажка напротив, сколько стихов из неё живьём было вынуто, особенно в свете не гаснущих ночью окон, составляющих (при желании – можно прочесть) имя. Выдумки вымя – как хороша вечерняя дойка! Белиберда мебели, когда адресаты выбыли, и скелет пустоты лежит на панцирной койке, сверкая, как рёбра реки под ветром на отмели.

* * *

Поставить капельницу имени Лукулла? Отметить пятницу? Я прослежу, чтобы природа отдохнула (что ж надрываться так?). Начнём с лица. Накрапывает… Нам и горя мало, когда взахлёб, пусть горькая, свобода и лакримоза от Леонкавалло. Свернулся вечер, как собака у порога.

* * *

Хочешь мира – готовься к весне!

Купи навоза,

если беден – помёта

(дешевле – птиц больше, чем коней),

удобряй землю и воду

седьмую на клюквенном киселе –

против авитаминоза.

Грачиный грай в помытом стекле –

прозрачная графика прозы

озимой, выжившей под землёй,

под градами и шрапнелью.

И так всех жалко, будто самой

приходилось курить под мокрой шинелью.

* * *

Где ты шляешься, душа? Я – терплю, а ты гуляешь не спеша и наблюдаешь,

глава восемьдесят четвёртая 415

шурша фольгой, конфеты ешь, отрадной праздностью дыша – любой объект, любая вещь, щеколда ржавая, гараж и сокровенный частный сектор, за металлическою сеткой тишь, околачиванье груш, крыжовника тугая завязь и созревание красавиц роскошных туловищ. Товарищ – душа моя. Ты – птица, зверь. Моя незапертая дверь.

* * *

Забыла, что на кухне Босх.

Забыла, что снаружи – дождь.

Ковчег из отсыревших досок

неубедителен и плох,

но дорог – нет роднее дома:

вот – пара львов,

внизу – два сома.

И Ной от тишины оглох.

* * *

Драп старого немодного пальто,

с плечами круглыми былой весёлой силы,

когда всё небо было – только синим,

без вариантов. Восемь лет носила.

Его глубокий космос и дыханье,

в подкладке, как туманность Андромеды,

остатки запаха болгарского дезодоранта,

и пуговиц оторванных кометы.

* * *

Не заблудись в себе,

иди на голос мой.

Сегодня я – река,

сегодня я рекой,

холодной, тёмною,

невнятною, изустной,

всплеснув руками,

повернула русло.

Так надоели ямы, камни в почках,

бутылки, шины, с пустотою бочки,

416 глава восемьдесят четвёртая

русалок депрессивные мотивы, Офелия, застрявшая под ивой. И на авось, и напролом. Сама себе река.

Ныряльщик разобьёт свой лоб. Прокормится рыбак.

* * *

Мой повод информационный, беспроводная связь посредством старенькой иконы (единственной, что мне досталась), путём дождя, снов, снега, мысли – закрытые коммуникации – когда души обвисли мышцы, как душные цветы акации.

Вот так профукать жизнь!

А как Господь питал!

Заботился, глаза какие дал

огромные! Коза, смотри!

И я смотрела. И даже видела

(а это, знаете, совсем другое дело).

* * *

Студено было в ноябре,

со снегом на Казанскую.

И боль моя в твоём ребре

не унималась. А казалось бы…

Грей чайник, яблоком хрусти

и в этой темени

ты только слышишь, как пульсирует

родник на темени.

* * *

Поставлю это видео на паузу. Остановлю мгновенье, как учили (теперь нам это стало по плечу), не потому, что так оно прекрасно, а просто продолженья не хочу.

ГЛАВА № 85

417

Читать – это пристально следить, как текст исповедуется перед тобой. Правильно читать – не забывать ещё и самому исповедоваться перед текстом.

* * *

косвенно

объяснять свет стекла разуваясь

– как ты можешь –

так бы сейчас это прозвучало в мелодраме

у таксиста руки в сияниях синих

и радио

проговаривается

угловые створки

Бартаса

у рвотной высоты

они чувствуют себя суммой появлений исчезающих неразобранными

мы иссушаем двери до рассыпчатых окон выдуваясь в половые щели

и всё-таки

ты никогда не говорила

ты никогда не говорила что входишь в состав идол-группы

* * *
была

тонкая материя

с резкими антитерапевтическими выводами

которые мы продевали

в снующее настоящее

было фортепьяно

которое травмировалось

как только мы его не упоминали

музыка нам выговаривала

музыка нам должна

была рукопись

418 глава восемьдесят пятая

измельчённая до фактических архетипов мы нажимали на буквы но только продавливали в себе

поправка на

истолчённую лопасть нерва – светом свет поправ – попридержав на кончике чуть подправив

на пушечный выстрел

* * *
на дне

осуществления умеренная связка точно не разлом газообразное разъединение

очень большое

дно

свалено в кучу

дремучие осадки

жмутся

часть запрета

запрятана за большую часть

что выловлена у ловца

– он бежал бежал

снаружи

означаемого –

как ломакина струпья теряющие качество вытеснения больше масла зарубинок

найдётся всё

например: невмешательство

* * *

целоваться но без рук руководителей

глава восемьдесят пятая 419

стоптанному гормонув добрый час в тыковку речи

как на поводке дары шпатлевания из-за угла ума

не твоего ума разговоры в пользу

секундное дело парализованного

присядь

* * *

разговоры в пользу бедных и

святая святых пользы

понятия не имею

где взять нужные пропорции

по-человечески

пропасть в её пользу по настоянию

в менопаузе

рабовладельчества

цвета

крика

проворно развернул превосходство

* * *
питательный след

исхоженная зазорами неумолчность

в полумраке

прошения

подмигни

раздетое до

420 глава восемьдесят пятая

переговоров радио под рукой

чистейшей воды тоннель

– хоть бы полы помыл –

нечестно так

* * *

бег за краем обрыва в лучах стекла

порядочный огонь или упорядоченный книзу

сериал

идущий посреди новостей

сверхлёгкие оформители

через гору головы

– отдайте нам значения –

в гашёной извести

стоит

словно главный бумаги

отдали господи и отдали

* * *

полузащитника отстояли ситуация выправилась

– что нежнее застрять и разрастись –

растождествление в положении «вне игры»

игра распалась

на короткие ситуации

близкие к нарративу

глава восемьдесят пятая 421

как идол-звезда на выcлуге

и лестер не пройдёт

подбрось-ка до кочегарки

за бугром

поворота

Дата добавления: 2017-01-13