Люблинская уния

К началу 60-х годов XVI века королевская власть находилась в плачевном состоянии. Последние годы жизни Сигизмунд II провел в окружении наложниц, которые его грабили, и колду­ний, которых он призывал для восстановления сил. Когда короля спрашивал, почему он не займется государственными делами, он отвечал: «Из-за соколов (так он называл женщин) ни за что взяться не могу».

Поляки прозвали Сигизмунда II за привычку откладывать го­сударственные дела на потом «Король Завтра».

Как писал С.М. Соловьев: «Но не от характера Сигизмунда Августа только зависело внутреннее расстройство его владений, медленность в отправлениях государственной жизни: жажда по­коя, изнеженность, роскошь овладели высшим сословием; и эта жажда покоя, отвращение от войны оправдывались политическим расчетом — не давать посредством войны усиливаться королев­скому значению, причем забыто было положение Польши, госу­дарства континентального, окруженного со всех сторон могуще­ственными соседями»¹⁸⁴.

Папский посол кардинал Коммендоне хотел вовлечь поляков в войну с турками и потому говорил в Сенате: «Не похожи вы стали на предков ваших: они не на пирах за чашами распрост­ранили государство, а сидя на конях, трудными подвигами во­инскими; они спорили не о том, кто больше осушит бокалов, но о том, кто кого превзойдет в искусстве военном».

Примерно то же писал и Андрей Курбский: «Здешний король думает не о том, как бы воевать с неверными, а только о плясках да о маскарадах; также и вельможи знают только пить да есть сладко; пьяные они очень храбры: берут и Москву, и Констан­тинополь, и если бы даже на небо забился турок, то и оттуда готовы его снять. А когда лягут на постели между толстыми пе­ринами, то едва к полудню проспятся, встанут чуть живы, с головной болью. Вельможи и княжата так робки и истомлены свои­ми женами, что, послышав варварское нахождение, забьются в претвердые города и, вооружившись, надев доспехи, сядут за стол, за кубки и болтают с своими пьяными бабами, из ворот же го­родских ни на шаг. А если выступят в поход, то идут издалека за врагом и, походивши дня два или три, возвращаются домой и, что бедные жители успели спасти от татар в лесах, какое-нибудь имение или скот, все поедят и последнее разграбят»¹⁸⁵.

Хорошей иллюстрацией слабости королевской власти служит «петушиная война». В связи с наступлением турок в Валахии Сигизмунд I в 1537 г. решил созвать всеобщее ополчение служилого сословия (посполитное рушение). Шляхта в числе 150 тысяч со­бралась под стенами Львова, но вместо того чтобы воевать с тур­ками, объявила рокош (rokosh — польск.). Рокош воскресил ста­рый принцип феодального права, в силу которого вассал мог на законном основании восстать против сеньора, нарушившего свои обязательства по отношению к нему. Король был вынужден рас­пустить ополчение. История эта получила название «петушиной войны».

В конце 60-х годов XVI века усилилось движение польских па­нов за создание единого государства с Великим княжеством Ли­товским. Сейчас «самостийные» белорусские историки утверж­дают, что де создание польско-литовского государства стало ре­акцией народов этих стран на агрессию Ивана Грозного. Спору нет, война с Москвой сыграла в этом определенную роль. Но роль Москвы в Люблинской унии не была решающей. Как мы видели, война несколько лет велась вяло, а четыре года перед самой уни­ей не велась вообще. Армия Ивана Грозного по тактике полевого боя и по вооружению заметно отставала от армий западных го­сударств. Москве приходилось одновременно воевать против шведов в Эстляндии, крымских татар на юге, с турками в Астра­хани и т.д. Наконец, террор психически нездорового царя, в том числе уничтожение десятков самых лучших русских воевод, се­рьезно ослабил русскую армию¹⁸⁶. Так что ни Россия, ни страш­ный Иван не угрожали в 1568 г. ни Польше, ни Литве. Кстати, это мы сейчас знаем о чудовищных расправах Ивана над своими подданными. А польские и литовские паны через несколько лет после унии пожелают видеть Ивана... своим королем.

Куда ближе к истине тот же С.М. Соловьев: «Бездетность Сигизмунда-Августа заставляла ускорить решением вопроса о вечном соединении Литвы с Польшею, ибо до сих пор связью меж­ду ними служила только Ягеллонова династия»¹⁸⁷.

В январе 1569 г. польский король Сигизмунд II Август созвал в городе Люблине польско-литовский сейм для принятия новой унии. В ходе дебатов противники слияния с Польшей литовский протестант князь Криштов Радзивилл¹⁸⁸ и православный русский князь Константин Острожский со своими сторонниками поки­нули сейм. Однако поляки, поддерживаемые мелкой литовской шляхтой, пригрозили ушедшим конфискацией их земель. В кон­це концов, «диссиденты» вернулись. 1 июля 1569 г. была подписа­на Люблинская уния. Согласно акту Люблинской унии Польское королевство и Великое княжество Литовское объединялось в единое государство — Речь Посполитую (республику) с выбор­ным королем во главе, единым сеймом и сенатом. Отныне заклю­чение договоров с иноземными государствами и дипломатичес­кие отношения с ними осуществлялись от имени Речи Поспо-литой, на всей ее территории вводилась единая денежная систе­ма, ликвидировались таможенные границы между Польшей и Литвой. Польская шляхта получила право владеть имениями в Великом княжестве Литовском, а литовская — в Польском коро­левстве. Вместе с тем Литва сохраняла определенную автономию: свое право и суд, администрацию, войско, казну, официальный рус­ский язык.

Согласно 9-му параграфу унии, король обещал должности в присоединенных землях предоставлять только местным урожен­цам, имеющим там свою оседлость. «Обещаем не уменьшать дол­жностей и урядов в этой Подляшской земле, и если что из них сделается вакантным, то будем предоставлять и давать шляхти­чам — местным уроженцам, имеющим здесь недвижимое име­ние»¹⁸⁹.

Киевское княжество по желанию поляков было «возвращено» Польше, как будто бы еще задолго до княжения Ягайло принад­лежащее польской короне. Поляки говорили: «Киев был и есть глава и столица Русской земли, а вся Русская земля с давних времен в числе прочих прекрасных членов и частей присоедине­на была предшествующими польскими королями к короне Польской, присоединена отчасти путем завоевания, отчасти пу­тем добровольной уступки и наследования от некоторых лен­ных князей». От Польши, «как от собственного тела», она была отторгнута и присоединена к Великому княжеству Литовскому Владиславом Ягайло, который сделал это потому, что правил од­новременно и Польше, и Литвой.

Фактически акты Люблинского сейма 1569 г. явились кон­ституцией нового государства — Речи Посполитой. Как писал В.А. Беднов: эти акты, «с одной стороны, подтверждают всем областям Великого княжества Литовского все те законы, права, вольности и сословные привилегии, которыми раньше опреде­лялось их юридическое положение, а с другой стороны, уравни­вали их с коронными областями во всем том, чего эти первые не имели в сравнении с последними до Люблинской унии. Дух веротерпимости, господствовавший в эпоху среди польско-ли­товского общества, а затем и политические расчеты покрепче связать с Польшей богатые и обширные области, населенные пра­вославно-русскими обывателями, не позволили римско-католи­ческому духовенству поставить какие-либо ограничения религи­озной свободе русского населения; правительство стояло за ре­лигиозную свободу и проявляло свою веротерпимость, но эта ве­ротерпимость являлась не столько добровольной, сколько вынуж­денной. Она вытекала не столько из уважения к религиозным убеждениям населения, сколько из простого расчета сохранить внутренний мир и спокойствие государства, так как при том разнообразии религиозных верований, какое царило при Сигизмунде Августе в Польше и Литве, подобное нарушение этого мира религиозных общин могло привести к страшным расстройствам и опасным для государства замешательствам».

Возможно, кому-то слова православного священника и профес­сора богословия Варшавского университета о веротерпимости в Речи Посполитой во второй половине XVI века покажутся стран­ными, если не сказать жестче. На самом же деле он прав. Вот два достаточно характерных примера из жизни Речи Посполитой того времени. Константин Константинович Острожский был не толь­ко одним из богатейших магнатов, но и одним из светских идео­логов православия в Речи Поснолитой. Однако женат он был на католичке Софии Тарновской, дочери краковского каштеляна. Его сын Януш тоже стал католиком. Зато одна дочь вышла замуж за кальвиниста Криштофа Радзивилла, а другая — за Яна Кишу, сто­ронника социан.

А возьмем того же Юрия Мнишка, которого наши историки называют фанатичным приверженцем католицизма. Действительно, пан Юрий был католиком, но одна его сестра вышла замуж за краковского воеводу — кальвиниста Яна Фирлея, другая — за арианина Страдницкого, сам Мнишек женился на Ядвиге Тарло, отец и братья которой также были ариане.

Попробую подвести, наконец, итоги. Начну с того, что дала Уния русскому населению? Именно русскому, поскольку никаких бе­лорусов и украинцев к 1569г. в Великом княжестве Литовском не было. Был один язык, одна культура, одна религия, один мит­рополит, одни обычаи и т.д. Так вот, для русского населения ни­чего плохого в текстах Люблинской унии не было. Наоборот, она подтверждала их прежние права. И трудно сказать, в каком на­правлении пошла бы история Восточной Европы, если бы польские короли строго выполняли все параграфы люблинских актов 1569г. Но польские паны тем и отличались, что любили принимать хорошие законы, но органически не желали испол­нять ни хороших, ни плохих законов.

В результате Люблинская уния вопреки всем ее актам стала началом католической агрессии на русские земли, входившие ранее в состав Великого княжества Литовского. Увы, этого рус­ские люди не могли предвидеть даже в страшном сне, поэтому и князья, и шляхта, и духовенство пассивно отнеслись к приня­тию унии.

Наступление на православных и протестантов католики на­чали еще до принятия унии. Но пока наступление шло в области идеологии и просвещения. Попытка силовым способом навязать католицизм, безусловно, привела бы к кровавой междоусобице и гибели Речи Посполитой.

Епископ виленский Валериан Проташевич, один из идеологов борьбы с диссидентами¹⁹¹, обратился за советом к кардиналу Го-зиушу, епископу варминскому в Пруссии, знаменитому предсе­дателю Тридентинского собора, считавшемуся одним из главных столпов католицизма во всей Европе. Гозиуш, советуя всем польским епископам вводить в свои епархии иезуитов, посове­товал то же самое и Проташевичу. Тот последовал совету, и в 1568г. в Вильно был основан иезуитский коллегиум под управ­лением Станислава Варшевицкого.

Вскоре в Польше и Литве возникли десятки иезуитских школ. Молодое поколение подверглось жесткой идеологической обра­ботке. В ответ православные иерархи не смогли создать школы, привлекательно для детей шляхты, не говоря уж о магнатах. С кон­ца XVI века началось массовое окатоличивание и ополячивание русской дворянской молодежи. Зачастую православные родите­ли не видели в этом ничего плохого: чтение итальянских и фран­цузских книг, западная мода, западные танцы — почему бы и нет? Страшные последствия полонизации западных и южных русских земель начнут сказываться лишь через 100 лет.

Хотя формально Литва и Польша стали единым государством, но присоединение Киевской земли к Польше создавало условие для ее более быстрой полонизации. Причем, если в Белой Руси большинство помещиков были потомками русских князей и бояр, то в Киевские земли устремились сотни польских панов, начав­ших закабаление ранее свободных крестьян. Все это привело к появлению языковых и культурных различий, которые позже дали повод националистам говорить о двух народах — белорус­ском (он же литвинский и т.д.) и украинском.

Для Московского государства заключение Люблинской унии означало переход всех литовских претензий к Польше. Замечу, что официальные прямые контакты Польши с великим князем владимирским, а затем с Москвой прервались в 1239 г. А в даль­нейшем, если польские короли вели переговоры с Москвой, то формально они представляли только великого князя литовско­го. Как писал историк Вильям Похлебкин: «...став вновь соседя­ми через 330 лет, Польша и Русь обнаружили, что они представ­ляют по отношению друг к другу совершенно чуждые, враждеб­ные государства с диаметрально противоположными государ­ственными интересами»¹⁹².

Русско-польские отношения начались не с войны, а с мира. Весной 1570 г. в Москву прибыли большие литовские послы Ян Кротошевский и Николай Тавлош. На переговорах опять спори­ли о полоцких границах, и опять не пришли к согласию. Тогда послы, чтобы облегчить дело, попросили позволения переговорить с самим царем, поскольку считали, что ему особенно выгодно зак­лючить мир. Царь Иван спросил, почему, и послы ответили: «Рада государя нашего Короны Польской и Великого княжества Ли­товского советовались вместе о том, что у государя нашего детей нет, и если господь бог государя нашего с этого света возьмет, то обе рады не думают, что им государя себе взять от бусурманских или от иных земель, а желают избрать себе государя от славянского рода, по воле, а не в неволю, и склоняются к тебе, великому государю, и к твоему потомству».

Царь отвечал: «И прежде эти слухи у нас были. У нас божи-им милосердием и прародителей наших молитвами наше госу­дарство и без того полно, и нам вашего для чего хотеть? Но если вы нас хотите, то вам пригоже нас не раздражать, а делать так, как мы велели боярам своим с вами говорить, чтоб христиан­ство было в покое».

Далее царь в длинной речи, занявшей 44 страницы в посольс­кой книге, рассказал послам по порядку историю отношений Мос­квы и Литвы в его царствование и заключил, что война не от него, а от короля. Когда Иван закончил говорить, послы заявили, что не все поняли, поскольку многих русских слов не знают, и попросили дать им эту речь в письменном виде. Иван ответил, что писарь их все слышал и все понял, и может им пересказать. Писарь испугался и сказал: «Милостивый государь! Таких ве­ликих дел запомнить невозможно: твой государский от бога да­рованный разум выше человеческого разума».

22 июня 1570 г. в Москве послы подписали перемирие сроком на три года с момента ратификации в Варшаве, то есть со 2 мая 1571 г. По его условиям обе стороны должны были владеть тем, что контролировали на данный момент.

Для присутствия на ратификации в Варшаву царь направил двух послов князей Канбарова и Мещерского. Послам была вы­дана секретная инструкция, что делать в случае смерти короля: «Если король умер, и на его место посадят государя из иного государства, то с ним перемирия не подтверждать, а требовать, чтоб он отправил послов в Москву. А если на королевстве сядет кто-нибудь из панов радных, то послам на двор не ездить. А если си­лою заставят ехать и велят быть в посольстве, то послам, вошед-ши в избу, сесть, а поклона и посольства не править, сказать: это наш брат; к такому мы не присланы; государю нашему с холо­пом, с нашим братом, не приходится через нас, великих послов, ссылаться».

7 июля 1572 г. умер Сигизмунд II Август, которого польские историки именуют последним из Ягеллонов, хотя он был потом­ком Ягайло лишь по женской линии.

Сразу же после смерти короля Сигизмунда польские и ли­товские паны развили бурную деятельность в поисках нового короля. В качестве претендентов на престол выступали шведский король Иоанн, семиградский воевода Стефан Баторий, принц Эрнст (сын германского императора Максимилиана II) и т.д. Неожи­данно среди претендентов на польский престол оказался царе­вич Федор, сын Иван Грозного. Напомню, что царевичу тогда было 15 лет, наследником престола числился его старший брат Иван (убит он будет лишь в 1581 г.).

Движение в пользу московского царевича возникло как сверху, так и снизу, независимо друг от друга. Ряд источников говорит о том, что этого желало православное население Малой и Белой Руси. Аргументом панов — сторонников Федора — было сход­ство польского и русского языков и обычаев. Замечу, что тогда языки различались крайне мало.

Другим аргументом было наличие общих врагов Польши и Москвы — немцев, шведов, крымских татар и турок. Сторонни­ки Федора постоянно приводили пример великого князя литов­ского Ягайло, который, будучи избран в короли, из врага Польши и язычника стал другом и христианином. Пример того же Ягай­ло заставлял надеяться, что новый король будет больше жить в Польше, чем в Москве, поскольку северные жители всегда стре­мятся к южным странам. Стремление же расширить и сберечь свои владения на юго-западе, в стороне Турции или Германской империи, также заставит короля жить в Польше. Ягайло в свое время клятвенно обязался не нарушать законов польской шлях­ты, то же мог сделать и московский царевич.

Паны-католики надеялись, что Федор примет католичество, а паны-протестанты вообще предпочитали православного короля королю-католику.

Главным же аргументом в пользу царевича были, естественно, деньги. Жадность панов и тогда, и в годы Смутного времени была патологическая. О богатстве же московских великих князей в Польше, да и во всей Европе ходили фантастические слухи.

Дав знать царю Ивану через гонца Воропая о смерти Сигиз-мунда II Августа, польская и литовская Рада тут же объявили ему о своем желании видеть царевича Федора королем польским и великим князем литовским. Иван ответил Воропаю длинной речью, в которой предложил в качестве короля... себя самого.

Сразу возникло много проблем, например, как делить Ливо­нию. Ляхи не хотели иметь Грозного царя королем, а предпочитали подростка Федора. В Польшу и Литву просочились сведе­ния о слабоумии царевича и т.д. Главной же причиной срыва «из­бирательной кампании» Федора Ивановича были, естественно, деньги. Радные паны требовали огромные суммы у Ивана IV, не давая никаких гарантий. Царь и дьяки предлагали на таких условиях сумму в несколько раз меньшую. Короче, не сошлись в цене.

6 января 1573 г. начался конвокационный сейм, который дол­жен был решить вопрос о месте и времени созыва избиратель­ного сейма. Сейм оказался очень бурным. Причем, страсти кипе­ли не столько из-за выборов короля, сколько по вопросу веро­терпимости в Речи Посполитой. Любопытно, что примас¹⁹³ Яков Уханьский поддерживал идею веротерпимости. Причин для это­го было много. Во-первых, слишком далеко зашло соперничество Уханьского с краковским епископом Филиппом Падневским, который был ярым фанатиком. Возможно, что Уханьский наде­ялся примирить польских католиков с протестантами и право­славными за счет разрыва с Римом и создания польской нацио­нальной церкви под своим руководством. Замечу, что такая идея была в то время вполне реальной, вспомним Англию, порвавшую с папой.

Дело кончилось Варшавской конфедерацией, актами которой гарантировалась религиозная свобода в пределах Речи Поспо­литой и объявлялась широкая веротерпимость по отношению к протестантизму, фактически существовавшая и прежде, но юри­дически не признаваемая.

Этой конфедерацией участники конвокации постановили со­обща избрать в короли только того, кто даст обещание «подтвер­дить присягою все права, «привилеи» и вольности, какие есть», и какие будут поданы ему после избрания. Именно он должен под­твердить, что «будет хранить общественное спокойствие между разъединенными и различающимися в вере и богослужении людьми», ни под каким видом не будет выводить поляков за пре­делы Короны и без ведома и одобрения сейма не станет созы­вать посполитного рушения. Далее следовало торжественное обе­щание гарантии прав всякому вероисповеданию. «Так как в на­шей Речи Посполитой замечается немалый раздор по поводу христианской религии, то, стараясь о том, чтобы по этой причине не вышло каких-либо вредных волнений, какие видим в других государствах, сообща все обещаем за себя и своих потомков, обе­щаем навсегда, за порукой присяги, веры, чести и совести нашей, что мы, несогласные в вере, сохраним между собою покой из-за разницы в вере и изменений в церквах не будем проливать кро­ви, не будем карать конфискацией имущества, бесчестием, тюрем­ным заключением и изгнанием, и никоим образом не будем по­могать в таких действиях никакой власти, никакому правитель­ственному лицу; напротив, если бы кто захотел проливать ее по этой причине, то все мы, хотя бы он вздумал это сделать под пред­логом декрета или какого-нибудь судебного приговора, должны будем защищаться»¹⁹⁴.

Но вернемся к выборам короля. Бурную активность в предвы­борной кампании развил французский посол в Польше Жан Манлюк, епископ и граф Валонский. Он предложил радным па­нам кандидатуру Генриха Анжуйского, брата французского ко­роля Карла IX и сына Екатерины Медичи. Довольно быстро об­разовалась французская партия, во главе которой стал староста¹⁹³ бельский Ян Замойский. При подсчете голосов на сейме большин­ство было за Генриха. Монлюк поспешил присягнуть за него в сохранении условий, знаменитых «Рас1а Сопуеп^а». Протестан­ты были против короля — брата Карла IX. Они боялись повто­рения Варфоломеевской ночи в Кракове или Варшаве, но Мон­люк успокоил их, дав за Генриха присягу в охранении всех прав и вольностей.

Понятно, что император Максимилиан II не был в восторге от французской кандидатуры. И вот в Москву в июле 1573 г. при­был императорский посол Павел Магнус с грамотой, в которой Максимилиан предлагал Ивану IV всеми силами противиться возведению на польский престол Генриха Анжуйского. Посол рас­сказал о Варфоломеевской ночи, чем очень расстроил царя. «Всем христианским государям, — говорилось в грамоте, — пригоже о том жалеть и кручиниться, а с тем злодеем французским не знать­ся. А вот теперь французский король брата своего отпускает на Польское королевство, по ссылке с турецким султаном, и от того цесарю [императору] кручина. Цесарю хотелось, чтоб на Короне Польской был или сын его, или государь московский и у них была бы по старине любовь и братство; а приговорил цесарь, чтоб государство поделить: Польскую Корону к цесарю, а Литовское Великое княжество к Московскому государству и стоять бы им заодно против турецкого и про­тив всех татарских государей. А ес­ли королевич французский будет на Короне Польской, то с турец­ким у них будет союз, а христиан­ству будет большая невзгода и пагуба»¹⁹⁶.

Прошу извинения за стиль Соловьева, но этот неосуществлен­ный проект показывает, что беспо­рядок в Польше не мог вызвать иной реакции у соседних прави­телей, как поделить беспокойных и спесивых панов.

В августе 1573 г. двадцать польских послов в сопровожде­нии 150 человек шляхты приеха­ли в Париж за Генрихом. Стали обсуждать условия: поляки по­требовали, чтобы не только Генрих подтвердил права польских протестантов, но чтоб и французские гугеноты получили свобо­ду вероисповедания, как обещал полякам Монлюк. С большим трудом королю Карлу IX и папскому нунцию Лавро удалось убедить польскую делегацию отказаться от последнего требова­ния, но 10 сентября 1573 г. при принесении Генрихом присяги Речи Посполитой в соборе Парижской богоматери ему пришлось поклясться следовать актам Варшавской конфедерации 1573 г. То же самое Генрих сделал и в Кракове во время коронации.

Таким образом, Генрих двойной присягой подтвердил Варшав­скую конфедерацию, и она для Речи Посполитой стала законом. Конфедерация признавала права и законность всех верований, существовавших в Польско-Литовском государстве. Для право­славного населения Варшавская конфедерация важна тем, что не только охраняла православных от насилия и притеснений за веру и религиозные убеждения, но и избавляла от того страшного вреда, который причиняли православию короли, раздававшие церков­ные бенефиции лицам католического исповедания.

В Кракове новый король сказал: «Я, Генрих, Божией милос­тью, избранный королем Польши, Великого княжества Литовско- го, Руси, Пруссии, Мазовии и т.д... всеми чинами государства обоих народов как Польши, так и Литвы и прочих областей, избранный с общего согласия и свободно, обещаю и свято кля­нусь всемогущим Богом, перед сим св. евангелием Иисуса Христа, в том, что все права, вольности, иммунитеты, общественные и ча­стные привилегии, не противные общему праву и вольностям обоих народов, церковные и светские, церквам, князьям, панам, шляхте, мещанам, селянам и всем вообще лицам, какого бы они ни были звания и состояния, моими славными предшественни­ками, королями и всеми князьями... сохраню и удержу мир и спокойствие между несогласными в религии, и никоим образом не позволю, чтобы от нашей юрисдикции или от авторитета на­ших судов и каких-либо чинов кто-либо страдал и был притес­няем из-за религии, да и сам лично не стану ни притеснять, ни огорчать»¹⁹⁷.

Одновременно король отрекался от наследственной власти, обе­щал не решать никаких вопросов без согласия постоянной ко­миссии из шестнадцати сенаторов, не объявлять войны и не зак­лючать мира без сената, не разбивать на части «посполитного ру­шения», созывать сейм каждые два года не больше чем на шесть недель. В случае неисполнения какого-либо из этих обязательств шляхта освобождалась от повиновения королю. Так узаконива­лось вооруженное восстание шляхты против короля, так называ­емый рокош.

Новый двадцатитрехлетний король выполнил надлежащие формальности и загулял. Ему и во Франции не приходилось заниматься какими-либо государственными делами, он не знал ни польского, ни даже латинского языка. Новый король прово­дил ночи напролет в пьяных пирушках и за карточной игрой с французами из своей свиты.

Внезапно прибыл гонец из Парижа, сообщив королю о смерти его брата Карла IX 31 мая 1574 г. и о требовании матери (Ма­рии Медичи) срочно возвращаться во Францию. Поляки своев­ременно узнали о случившемся и предложили Генриху обра­титься к сейму дать согласие на отъезд. Что такое польский сейм, Генрих уже имел кой-какое представление, и счел за лучшее но­чью тайно бежать из Кракова.

К беспорядку в Речи Посполитой все давно привыкли, но чтобы король бежал с престола — такого еще не бывало. Радные паны чесали жирные затылки: объявлять ли бескоролевье или нет?

Решили бескоролевье не объявлять, но дать знать Генриху, что если он через девять месяцев не вернется в Польшу, то сейм при­ступит к избранию нового короля. В Москву были отправлены послы от имени Генриха с известием о восшествии его на пре­стол и об отъезде его во Францию, причем будто бы он поручил радным панам сноситься с иностранными государствами.

Генрих, естественно, возвращаться в Польшу не пожелал, а взо­шел на французский трон под именем Генриха III. Ряд панов вновь предложили кандидатуру царевича Федора, и опять с царем Иваном не сошлись в цене.

В 1575 г. в Варшаву прибыли послы Священной Римской им­перии. Император Максимилиан предложил в польские короли своего брата эрцгерцога Фердинанда и обещал, что Фердинанд будет вносить в Польшу большую часть своих доходов, а именно 150 тысяч талеров ежегодно, и еще 50 тысяч талеров на ремонт старых и постройку новых пограничных крепостей, приведет с собой сильные полки немецкой пехоты для отражения неприя­телей.

Еще в 1574 г., после бегства Генриха, турецкий султан прислал грамоту с требованием, чтобы поляки не выбирали австрийца, который обязательно вовлечен их в войну с Портой. Султан пред­лагал полякам выбрать кого-нибудь из своих, например сандо-мирского воеводу Яна Костку, а если уж поляки хотят выбрать короля из чужих, то тогда шведского короля или седмиградско-го князя Стефана Батория. Шведы предлагали полякам своего короля Иоанна III или его сына Сигизмунда, а на худой конец сестру покойного польского короля Анну. Замечу, что сам швед­ский король был женат на дочери Сигизмунда II Екатерине.

В ноябре 1575 г. открылся избирательный сейм. 12 декабря ав­стрийская партия, состоявшая в основном из польских вельмож, провозгласила королем императора Максимилиана, а 14 декабря шляхта провозгласила королевну Анну с условием, что она вый­дет замуж за Стефана Батория. У австрийской стороны были все шансы выиграть, поскольку Литва и Пруссия также поддержи­вали кандидатуру Максимилиана. Однако когда польские послы приехали к императору Максимилиану, тот стал выдвигать но­вые условия, не удовлетворившие поляков.

Между тем Баторий с войском вошел в польские пределы, 18 апреля 1576 г. торжественно въехал в Краков и уже 1 мая ко­роновался.

глава 22

Дата добавления: 2017-01-14