Человек и власть 15 страница

Пункт 36 того же оперативного приказа об обязательности ареста жен одновременно с мужьями отменялся. Принятие тако­го решения оставлялось в ведении руководства местного органа НКВД и зависело от агентурного материала о «степени причаст­ности жены к контрреволюционной работе мужа». Во всем ос­тальном порядок ареста и дальнейшего направления жен «врагов народа», а также порядок размещения их детей, установленный приказом № 00486 от 15 августа 1937 г., целиком сохранял свою страшную силу¹. Мы можем заметить, что документ уже «попал под воздействие» Л.Берия — будущего наркома НКВД. Бериевская установка на тотальную вербовку осведомителей во всех слоях об­щества четко прописана в приказе № 00689 от 17 октября 1938 г. В дальнейшем данная установка — «везде свои глаза и уши» — полу­чит небывалое развитие.

Возмущение народа размахом Сталин с ко-ежовских репрес­сий достигло апогея в 1938 г. Потоки писем, обращенных в ЦК ВКП(б), в СНК СССР и в приемную Верховного совета СССР, пе­реполнили административные инстанции. Во многих анонимных письмах содержались угрозы в адрес руководства страны. К этому времени сталинский план уничтожения оппозиции, намеченный на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г., был мно­гократно перевыполнен. Ежов сделал свое дело, и его убрали в сторону дожидаться решения своей участи. 17 ноября 1938 г. было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Оно вскрывало се­рьезные недостатки и извращения в работе органов НКВД и про­куратуры, были указаны пути подъема работы советской развед­ки в деле окончательного разгрома оппозиции и очистки страны от «шпионско-диверсионной агентуры иностранных разведок», от всех «предателей и изменников родины». Это был смертный приговор Ежову, а будущий нарком Берия воспринял постановле­ние как одобрение на продолжение репрессий до победного кон­ца, но с соблюдением видимости конституционной законности. По некоторым данным, Ежова снимали с должности так же, как он прежде сам снимал других, т.е. по заказному доносу начальни­ка Ивановского областного управления НКВД В.П.Журавлева по инициативе Берия. В Политбюро ЦК ВКП(б) ждали этого доноса и 19 ноября 1938 г. рассмотрели его на заседании и признали по­литически правильным. 23 ноября того же года Ежов написал на имя Сталина заявление с просьбой об освобождении его от долж­ности наркома внутренних дел СССР. 24 ноября просьбу Ежова удовлетворили. В выписке из решения Политбюро ЦК ВКП(б), подписанной Сталиным, было сказано, что просьба Ежова удов­летворена, за ним сохранялись должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя Комиссии партийного контроля с новым назначе­нием наркомом водного транспорта^[61].

26 ноября 1938 г. Берия — нарком НКВД — подписал приказ № 00762 о порядке осуществления вышеназванного постановле­ния СНК СССР и ЦК ВКП(б). В нем отмечалось, что правильное проведение в жизнь постановления приведет к коренному улуч-тиению агентурно-осведомительной и следственной работы, к ре­шительному исправлению и устранению имевших место в работе НКВД ошибок и извращений. Берия обязывал своих подчиненных

немедленно прекратить производство каких-либо массовых опе­раций по арестам и выселению. Аресты надо было производить в строго индивидуальном порядке, вынося по каждому подлежаще­му аресту лицу специальное постановление, в котором подробно и конкретно обосновывать необходимость производства ареста. Берия изменил практику выдачи ордеров на арест и предложил предварительно согласовывать аресты с прокуратурой. Он обязал снабдить весь состав следователей и оперативных работников НКВД в центре и на местах экземплярами уголовных и уголов­но-процессуальных кодексов. То есть при Берии репрессии были продолжены, но с уголовными кодексами на столах у чекистов.

Пункт 18-й пространного приказа гласил, что дополнительные указания о порядке развертывания агентурно-осведомительской работы готовились, и должны были поступить ко всем подчинен­ным как руководство к действию^[62].

Конечно, как и Ежов в начале своей недолгой «карьеры» на Лубянке, Берия создавал видимость бурной работы по наведению надлежащего порядка и перестройки деятельности вверенного ему ведомства. Все сводилось к закрытию одних структур и со­зданию на их же основе якобы других. Например, вскоре после назначения он образовал секретариат Особого совещания при народном комиссаре внутренних дел СССР. На секретариат воз­лагалась подготовка следственных дел к рассмотрению в Особом совещании: проверка правильности оформления в соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г.; знакомство с содержанием материала и его соответствия пригово­ру; представление на заключение прокурору; контроль за исполне­нием решения. Таким образом, на Особое совещание возлагалась в основном техническая сторона — делопроизводство и организа­ция заседаний^[63]. Главная задача секретариата Особого совещания состояла в том, чтобы ускорить прохождение дел и устранить чрезмерное их скопление в отделах.

Между тем во время массовых репрессий Сталин продолжал укреплять так называемую социалистическую законность в госу­дарстве. Он и его политическое окружение решили, что поста­новление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О порядке согласования арес­тов», принятое накануне развертывания политических репрес­сий 17 июля 1935 г., в некоторых своих частях устарело и нужда­лось в уточнениях. 1 декабря 1938 г. было принято постановление

«О порядке согласования арестов», которое в принципе ничем не отличалось от первого. Сравним тексты отмененного и нового постановления.

Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О порядке согла­сования арестов» от 17 июня 1935 г. изменяло инструкцию от 8 мая 1933 г. и предписывало органам НКВД аресты по всем без исключения делам производить лишь с согласия прокуратуры, а в случае необходимости произвести арест на месте преступле­ния — чекисты обязывались немедленно сообщать о том в проку­рору. Разрешение на аресты членов ЦИК СССР и ЦИКов союз­ных республик давались с согласия председателя ЦИК СССР или председателей ЦИКов союзных республик. Разрешение на арес­ты руководящих работников наркоматов СССР и союзных рес­публик, начальников центральных учреждений, их заместителей, директоров и их заместителей, а также инженеров, агрономов, профессоров, врачей и т.д. давались якобы с согласия соответс­твующих народных комиссаров. Разрешения на аресты членов и кандидатов ВКП(б) давались по согласованию с партийными ор­ганами, а в отношении коммунистов, занимавших руководящие должности — по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля. Аресты военнослужащих (офицеров) про­изводились с согласия наркома обороны^[64]. Как это было на деле, показали события 1937-1938 гг., когда на 50% был физически ис­треблен начальствующий корпус Красной Армии.

Новое постановление от 1 декабря 1938 г. в корне ничего не из­менило, появились лишь некоторые незначительные дополнения. Например, по новому постановлению разрешения на аресты депу­татов Верховного совета СССР, Верховных советов союзных и ав­тономных республик давались по получении органами прокурату­ры и 11КВД согласия председателя Президиума Верховного совета СССР или председателей Президиумов Верховных советов союз­ных и автономных республик. И еще, санкции на аресты, прово­дившиеся непосредственно народным комиссаром внутренних дел СССР, давались прокурором СССР. Таким образом, законодатель­ная преемственность государственных решений неукоснительно соблюдалась в пользу карательных органов, которые действовали при постоянной поддержке прокуратуры. В случае — гипотетичес­кого — изменения политической ситуации вся ответственность за

необоснованные аресты сваливалась на плечи самих же каратель­ных органов и конкретных исполнителей государственных реше­ний — чекистов, местных партийных и советских руководителей.

8 декабря 1938 г. нарком внутренних дел СССР Берия подпи­сал приказ № 00786, в котором постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 1 декабря 1938 г. «О порядке согласования арестов» объявлялось краеугольным камнем для руководства и неукосни­тельного исполнения^[65]. Берия, используя поддержку со стороны Сталина, развернул активную деятельность по искоренению се­рьезных недостатков и извращений в работе НКВД по ведению следствия, на которые было указано в постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском над­зоре и ведении следствия». Он начал с того, что заменил руководс­тво НКВД СССР, работавшее с Ежовым, своими доверенными ли­цами и занялся сбором материала к процессу над Ежовым и его помощниками, виновными в репрессиях в 1937-1938 гг.

Ежов поплатился за свое усердие угодить Сталину в раскрытии «заговоров», и истреблении «врагов народа». Ежов был арестован 10 апреля 1939 г. и до своего расстрела 4 февраля 1940 г., прошел через созданную им же из бывшего монастыря сухановскую специальную тюрьму. Там, в ожидании допроса, он не выдержал и «дал волю» чувс­твам. Тогда постоянно находившийся с ним огромный «детина»-кон-тролер, выполняя инструкцию, едва не убивал его своими кулачища­ми. Следователь-садист, воспитанный его — Ежова — наставлениями, «обламывал ему рога», т.е. избивал на каждом допросе, чтобы «не врал», а подтверждал то, чего от него требовали. Ежова и его сослу­живцев (Фриновского, Евдокимова и др.) обвиняли в создании ан­тисоветской шпионско-террористической организации и заговоре против советского правительства, в шпионаже в пользу Польши, Германии, Англии и Японии. Поскольку до своего ареста Ежов и его подчиненные в дни революционных советских праздников находи­лись на трибуне мавзолея Ленина, охраняя правительство, то их об­винили и заставили признаться в подготовке 7 ноября 1938 г. терро­ристического акта против Сталина на Красной площади. Подобного рода обвинения подручные Ежова и он сам ранее предъявляли своим жертвам. В этом не было ничего нового, но по чьей-то указке следо­ватели заставили бывшего наркома письменно «признаться» в отрав­лении своей жены, а также в беспорядочных связях с женщинами и мужеложстве^[66].

На закрытом заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором судили Ежова, он в своем последнем слове отверг обвинения в антипартийной деятельности, терроризме, шпионаже и моральном разложении. Он заявил, что на предва­рительном следствии к нему применяли пытки, чтобы заставить говорить и писать ложные показания. Ежов не поверил словам Берии, что ему, возможно, сохранят жизнь, если подтвердит дан­ные на допросах показания. Он сознавал, что обречен, просил не трогать дочь и родственников.

На долю 6-летней дочери бывшего наркома Ежова выпали не­детские испытания: политический надзор, побои, оскорбления. В детском доме Пензы ее заставили носить другую фамилию и не вспоминать о родителях. Сейчас Наталья Николаевна — женщина преклонного возраста, мать и бабушка, которая хочет знать правду о своем происхождении. Она предполагает, что является внебрач­ной дочерью Ежова, считая, что секретные архивы по сей день хранят тайну ее детства^[67]. Искренне жаль Наталью Николаевну, дочь Ежова, даже по возрасту не имевшую никакого отношения к преступлениям отца. Она много пережила и выстрадала без роди­телей. Вместе с тем вспоминаются дети необоснованно расстре­лянных родителей, которые прошли через детские дома и испра­вительно-трудовые колонии НКВД.

Вот один из примеров. Во время ареста в 1937 г. член партии, строитель Магнитогорска Я.А.Либет на прощанье сказал сыну, тогда еще 13-летнему мальчику: «Помни, твой отец ни в чем не виновен». Отца расстреляли, а его сына через несколько лет по ложному доносу арестовали. Виктора Либета осудили на 8 лет за контрреволюционную агитацию. В исправительно-трудовом ла­гере он голодал, замерзал и заболел туберкулезом. Через 1 год и 8 месяцев был освобожден по состоянию здоровья. В 25 лет стал инвалидом I группы. В Москву не мог вернуться, считался выслан­ным. В 1956 г. добился реабилитации отца, а в 1957 г. в московс­ком суде был реабилитирован сам «за незаконностью обвинения». С тех пор 36 лет проработал токарем на заводе. Заслужил награ­ды «Знак почета», «За трудовую доблесть», стал ветераном труда. В семье В.Я.Либета есть дети, внуки, которые знают об испытани­ях, выпавших на долю Виктора Яновича и их деда. Они считают, что нельзя забывать о незаконных репрессиях прошлого, чтобы не допустить их в будущем^[68].

3. «Антропофагия» власти

В конце 1937 — начале 1938 г. центральные власти, стремясь еще более обезопасить свое существование, обрушились на местное руководство, обвиняя его в извращении своих указаний по разо­блачению «врагов народа». За превышение полномочий к ответс­твенности были привлечены местные партийные и советские ру­ководители. Власть «пожирала» своих «детей».

Руководство страны несколько изменило методы политическо­го преследования, предложив ограничить аресты по родственной линии, когда вслед за одним человеком арестовывались все близ­кие родственники, а под подозрение попадала и дальняя родня. В частности, были даны указания о недопустимости увольнения с работы людей лишь по мотивам родственной связи с арестован­ными. Реакция на директиву властей содержалась в совершенно секретном приказе прокурора СССР А.Вышинского от 14 января 1938 г. В нем указывалось, что в ряде мест наблюдались факты увольнения с работы родственников лиц, арестованных за контр­революционные преступления. Вышинский требовал в каждом случае тщательно проверять, что было причиной увольнения — только родственная связь с указанными выше лицами или же име­лись законные основания. Он рекомендовал восстанавливать на работе тех, кто был уволен лишь по причине родственной связи с арестованным. Прокурорам предлагалось следить за тем, чтобы в трудовых списках уволенных производились записи, соответство­вавшие формулировкам в Кодексе законов о труде, и не допуска­лись записи подобного рода: «За связь с врагом народа», «по при­чине политического недоверия» и проч.^[69]

В действительности все было иначе. Простые граждане не знали о секретных приказах, а из-за родственной связи с «врагом народа» им по-прежнему невозможно было устроиться на работу, так как НКВД всегда информировала работодателей о нежела­тельных фактах биографии каждого человека. Тем не менее дан­ный приказ прокурора СССР оказывал сдерживающее влияние на органы НКВД.

Сталин и Берия сами возглавили «борьбу» с перегибами во вре­мя массовых репрессий 1937-1938 гг. Они обрушили «возмездие» не только на голову попавших под руку чекистов, но и против пар­тийных и советских функционеров, входивших в состав «троек» и подписывавших списки приговоренных. Берия развернул поиск

«перегибщиков», часть из которых к тому времени были уже де­путатами Верховного совета СССР первого созыва. Мы не рас­полагаем данными о том, сколько депутатов Верховного Совета СССР было расстреляно в 1938-1940 гг. Причина в том, что дело расстрелянного сразу попадало в архив, а родственники аресто­ванного «врага народа» не всегда осмеливались выяснять причи­ны исчезновения и вести поиск.

Иное дело, когда депутат получал наказание в виде лишения свободы на долгие годы. Опомнившись от допросов, он требовал бумагу и спешил заявить о неправильном привлечении его к уго­ловной ответственности.

В состав «троек» входили первые секретари обкомов, крайко­мов ВПК(б), а также ЦК компартий союзных республик. Свои за­явления некоторые из них писали на специальных пронумерован­ных бланках депугатов. Разумеется, обращались прямо к своему бывшему руководителю — председателю Президиума Верховного совета СССР М.И.Калинину. По текстам писем видно, что многие из авторов были совсем недавними выдвиженцами вместо рас­стрелянных в 1937-1938 гг. своих бывших начальников.

Депутат Верховного совета СССР Н.И.Иванов до ареста прора­ботал меньше года исполнявшим обязанности первого секретаря Карельского обкома ВКП(б). По должности сразу был включен в состав «тройки». В своем заявлении он писал, что 21 января 1939 г. заместитель прокурора РСФСР Бор данов предъявил ему обвинение в участии в незаконном расстреле некоего Титова. Иванов не помнил, кем был Титов и за что привлекался к ответс­твенности. Немудрено не запомнить имя человека, когда заочно подписывались списки, в которых содержались десятки фамилий людей, приговоренных к каторге и расстрелу. Ознакомиться с де­лом Титова ему не дали, а из зачитанных им показаний бывшего прокурора Карельской АССР, подследственного Михайловича Иванов узнал, что Титов был осужден к 10 годам лишения свобо­ды. В другом документе — протоколе заседания — было записано, что Титов осужден был к расстрелу. Оказалось, работники НКВД, по указанию их наркома НКВД Карельской АССР Тенисона, с со­гласия прокурора Михайловича, перепечатали страницу, заменив решение «тройки» об осуждении Титова к 10 годам лишения сво­боды решением — расстрелять.

Будучи разоблачены в совершенном подлоге, бывший проку­рор Михайлович и замешанные в том деле работники НКВД на следствии признались в совершенном преступлении, но показа­ли, что о замене страницы было известно бывшему секретарю

Карельского обкома партии Н.Иванову, который давал согласие на эту «операцию».

В своем письме Калинину Н.Иванов писал, что его оклевета­ли, а он не знал о подлоге. Утверждал, что на основании показа­ний Михайловича и Тенисона, без допроса его самого, Президиум Верховного Совета СССР дал согласие на привлечение его к уго­ловной ответственности. Он просил Калинина ознакомиться с делом. На данном заявлении нет никакой резолюции. Это озна­чало, что послание Иванова, минуя Калинина, попало в архив. Там же оказались и другие заявления Иванова. В последнем, от 29 марта 1939 г., был указан адрес его последнего места работы: село Аксубаево Татарской АССР, свиносовхоз «Большевик»¹. О расстрелянном чуть позже по подложным документам Титове никто и не вспомнил.

В обстановке доносов и арестов, продолжавшихся в 1939 г., не­которые депутаты Верховного совета СССР исполняли свои обя­занности: принимали жалобы граждан, делали запросы, пытались помочь людям. 7 мая 1939 г. заместитель прокурора Калининской области Кольцов обратился в Президиум Верховного совета СССР с просьбой сообщить депутату Т.Т.Щелкуновой по месту ее работы результат запроса по заявлению гражданки Е.А.Ивановой, разыс­кивавшей арестованного мужа. Областная прокуратура информи­ровала, что Егор Алексеевич Иванов 21 марта 1938 г. «тройкой» УНКВД Калининской области был приговорен к расстрелу².

В конце 1939 г. власти стали действовать хитрее. Заявление бывшего депутата Верховного совета СССР, бывшего секретаря Удмуртского обкома ВКП(б) С.П.Барышникова на имя Сталина и Калинина было направлено в Москву с сопроводительной запис­кой наркома НКВД Удмуртской АССР капитана госбезопаснос­ти Полякова. Сталину послали подлинник, а Калинину — копию. О судьбе подлинника нам не известно, а копия попала в руки ад­ресата.

Депутат Барышников, содержавшийся около года под арестом и следствием в тюрьме Удмуртского НКВД, с самого начала посто­янно просил следователей предоставить ему возможность подать заявление в ЦК ВКП(б) и в Президиум Верховного совета СССР, но те отказывали, обещая ему предоставить такую возможность по окончании следствия. В мае 1939 г. следствие было закончено, но только в сентябре того же года Барышникову разрешили на­

писать заявление. Он подробно изложил, как оказался в тюрьме. В июне 1938 г. Барышникова исключили из партии. Он сразу на­писал и направил письмо Сталину, а затем — в Комитет партий­ного контроля. Те, кто выступал против него, действовали опера­тивнее, поэтому 4 сентября 1938 г. он был арестован, а секретарем Удмуртского обкома ВКП(б) был избран нарком внутренних дел Удмуртской АССР Шленов.

Аресту Барышникова предшествовала кампания по его поли­тической дискредитации, санкционированная сверху. В местной газете появилась заметка о том, что Барышников проявлял себя контрреволюционером еще в 1918 г., при подавлении Ижевско-Воткинского белогвардейского и Святогорского кулацко-бело-гвардейского восстаний. Сообщалось, что вооруженный отряд Барышникова по его приказу поджег 9 деревень, где сгорело свы­ше 100 домов.

Другой его проступок состоял в том, чтов 1921 г., когда проходи­ла дискуссия по вопросам о кредитовании крестьянских хозяйств, обеспечении их машинами, о проведении закона об уравнитель­ном землепользовании, Барышников защищал тезисы Троцкого. После ареста следователи госбезопасности обвинили его в идей­ной связи с бывшим секретарем обкома ВКП(б) Г.К.Борисовым, осужденным в 1933 г. за контрреволюционную буржуазно-наци­оналистическую деятельность. Кроме того, Барышникову были предъявлены обвинения в злостном срыве плана лесозаготовок и сельскохозяйственных работ в 1937 г., а главное в том, что Барышников допускал перегибы, когда, возглавляя «тройку», реа­лизуя на практике решения февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) в 1937 г.

На допросах в тюрьме следователи упрекали Барышникова в том, что оп не признавал себя ни врагом народа, ни контрреволю­ционером. «Партии и революции, — писал он, — такое мое призна­ние не нужно. Оно нужно и полезно только врагам народа.

Иосиф Виссарионович! Я прошу Вашего вмешательства, что­бы вернуть меня к революционной жизни...»¹

До Сталина это письмо не дошло, а Калинин не стал вмеши­ваться, ссылаясь на то, что в середине мая 1938 г. письмо было на­правлено на рассмотрение в коллегию Верховного суда СССР.

Депутаты Верховного совета СССР исчезали в застенках НКВД, а избирателям приходилось их разыскивать. Так, пред­седатель Емельяновского районного исполнительного комитета

Красноярского края Третьяков и исполняющий обязанности от­ветственного секретаря РИКа Иконников обратились в Прези­диум Верховного совета СССР с просьбой прояснить судьбу бывшего депутата Верховного совета СССР по Красноярскому избирательному округу С.М.Соболева. Третьяков и Иконников признавались, что они не знали, как отвечать людям на постав­ленный вопрос, и просили Верховный совет разъяснить им не­понятную ситуацию. Для обоснования своей просьбы они ссы­лались на «Положение о выборах в Верховный совет СССР в вопросах и ответах. Под редакцией тов. Вышинского». Вопросы: 111 и 112¹.

Некоторым депутатам удавалось оправдаться. Например, де­путат Верховного совета СССР Василий Иванович Иванов был арестован 10 июля 1938 г. Полтора года длилось следствие, но до­казать виновность арестованного не удалось. Решением подгото­вительного совещания военного трибунала Калининского воен­ного округа от 11 ноября 1939 г. дело по обвинению В.И.Иванова было прекращено, он был освобожден из-под стражи. 20 ноября того же года он обратился с заявлением в Президиум Верховного совета СССР с просьбой вернуть ему депутатский мандат, отоб­ранный при аресте. Вскоре секретарь Президиума Верховного совета СССР А.ГЪркин на его заявление наложил резолюцию: «Возвратить документы»².

26 декабря 1939 г. билет депутата Верховного совета СССР был возвращен Ивану Федоровичу Гусихину. Он был исключен из пар­тии в связи с арестом в 1938 г. Предъявленных ему обвинений в измене родине и вредительстве он не признал. 16 декабря 1939 г. военный трибунал Калининского военного округа на основании всей совокупности материалов предварительного и судебного следствия пришел к убеждению о невиновности подсудимого. И.Ф.Гусихин был оправдан и освобожден из-под стражи, а судеб­ные издержки было решено принять на счет государства³.

Во второй половине 1938 г. активизировалась переписка при­емной председателя Президиума Верховного совета СССР с со­юзной прокуратурой, Главной военной прокуратурой и другими учреждениями по заявлениям и жалобам граждан на незаконные методы ведения следствия. Секретариат приемной Президиума Верховного совета СССР, возглавлявшийся тогда Савельевым, на­

правлял заявления и жалобы подследственных и их родственни­ков на рассмотрение в высшие инстанции.

Юридический термин «незаконные методы ведения следс­твия» появился иод давлением потока писем арестованных и ис­тязаемых в тюрьмах НКВД людей, которые стремились донести правду до вождей советского государства. На пути таких посланий была масса барьеров, но часть из них разными путями все-таки до­ходила до приемных властей.

Так, 31 августа 1938 г. из Президиума Верховного совета СССР была послана прокурору СССР Вышинскому под грифом «Лично. Секретно» копия письма следственного заключенного А.Н.Вол­кова из Ворошиловска Орджоникидзевского края. На нем была резолюция М.И.Калинина: «т. Вышинскому. Прошу ознакомиться с заявлением и результаты сообщите... 9/VIII-38 г.». В ней излага­лась типичная для тех лет история районного чиновника, необос­нованно пострадавшего от репрессий. А.Волков сообщал, что с 1 февраля 1935 г. он работал председателем райисполкома. 3 ок­тября 1937 г. прямо в кабинете во время заседания без предъявле­ния ордера на арест его арестовали. Следователь Михайличенко объяснил ему: «...Нам теперь даны все права, убьем, и отвечать не будем, составим акты и все. Мы теперь контрразведка, проверим всех вас - большевиков-» ^[70] . (Выделено нами. — Авт.).

Далее Волков описывал подробности, как его избивали, если не соглашался писать под диктовку следователя. С 10 часов вече­ра и до утра здание НКВД превращалось в «скотобойню». Крик и стон сливались в общий гул. Применялись всякие способы пыток, вплоть до «выкручивания» половых органов. Доводили до того, что он бессознательно оправлялся под себя. Находясь в ужасном состоянии, он иод диктовку следователя написал ложные показа­ния во вредительстве на себя и на 28 человек коммунистов-руково­дителей районных организаций. После того в районе происходи­ли массовые аресты названных людей.

Через 10 дней Волкова перевели в тюрьму Ворошиловска, где он официально через начальника тюрьмы подал заявление про­курору Орджоникидзевского края с отказом от своих показаний и просьбой личной аудиенции. Избиения возобновились. Били палкой, ногами до тех пор, пока он частично не подтвердил свои прежние показания. Пытки и издевательства длились месяца­ми. 19 февраля 1938 г. «через волю» Волков направил жалобу в ЦК ВКП(б) лично Сталину. Он был уверен, что вождь ничего не

знал о произволе, которому подвергались люди, но никакого отве­та не получил. В конце апреля 1938 г. его вновь вызвали на допрос и заставили подписать «показания» о наличии повстанческой организации в районе. Он категорически отказался. Потребовал прокурора и написал заявление на имя начальника краевого уп­равления НКВД о том, что под физическими пытками дал пока­зания о якобы существовавшей в районе контрреволюционной вредительской организации^[71].

На секретный и личный запрос А.Вышинскому, подписан­ный и направленный 31 августа 1938 г. заведующим приемной Президиума Верховного совета СССР Савельевым, никакого отве­та не последовало. Тогда 1 декабря 1938г. он обратился в Главную военную прокуратуру с просьбой ускорить проверку по письму за­ключенного Волкова, поскольку дело принимало слишком затяж­ной характер. И снова безрезультатно. Из приемной Калинина было еще два запроса: от 15 апреля и от 21 мая 1939 г. Счастливый день для заключенного Волкова наступил 13 июня 1939 г., когда был получен ответ от главного военного прокурора, армвоеню-риста Н.Розовского. В нем он уведомлял заведующего приемной Савельева, что при проверке жалобы Волкова подтвердились фак­ты применения к нему незаконных методов ведения следствия. По делу было проведено специальное расследование. В результате дело по обвинению Волкова было прекращено, а сам он освобож­ден из-под стражи. Сообщалось, что виновные в нарушениях за­конности при проведении следствия работники НКВД Крылов и Голиков привлечены к уголовной ответственности^[72]. Из ответа главного военного прокурора мы ничего не узнали о судьбе при­влеченных по делу Волкова 28 руководителей района. Непонятно, почему виновными в применении к подследственному пыток ока­зались рядовые чекисты, выполнявшие указание руководства.

Бывший начальник штаба 3-й кавдивизии Сидельников из тюрь­мы послал письмо жене с просьбой поехать в Москву и добиваться приема в ЦК партии или в Президиуме Верховного совета СССР, чтобы рассказать о его деле или передать письмо по инстанции. Жена доставила письмо в приемную Калинина, который 15 сен­тября 1938 г. направил его наркому обороны К.Е.Ворошилову со следующей припиской: «...Может быть, знаешь лично, что за че­ловек?»^[73]

Только через месяц письмо арестованного Сидельникова до­шло лично до Ворошилова. Вот что поведал из тюрьмы бывший красный командир: «Творится что-то ужасное. Среди арестован­ных подавляющее большинство невиновных людей, честных пар­тийных и непартийных работников. На допросах арестованных бьют до полусмерти, ломают кости. На моих глазах умер от по­боев арестованный Кучерук, переломаны ребра у арестованного Юрчука, порваны барабанные перепонки Сапрыкину, доведен до помешательства Горюнов. В отчаянии невиновные люди начина­ют под диктовку следователя выдумывать несуществующие контр­революционные организации и называют целые списки ничего не знающих людей — «участников» этих организаций. Очные ставки — сплошной монтаж, сопровождаемый побоями. Таким образом, в некоторых деревнях арестовано до 90% мужчин. Это чудовищное злодейство — работа врага. Партия и правительство введены в заблуждение.

Меня обвиняют в участии в военно-фашистском заговоре и вре­дительстве. Доказать свою невиновность и честность нет никакой возможности. На 31-й день после ареста, варварской системой из­девательств и избиений, меня под диктовку следователя застави­ли дать выдуманные, ложные показания...Я думаю, что ЦК партии не знает, как даются арестованными эти «чистосердечные призна­ния...»' Удивительно то, что люди верили партии и правительству. Они даже мысли не допускали о том, что приказы руководителям НКВД о поиске врагов и контрреволюционных организаций ис­ходили из Политбюро ЦК ВКП(б), от Сталина.

Дата добавления: 2015-07-13