Экономическая социодинамика

5.6

Мериторика и социальный интерес. «Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо?» С рождения человек не знает ответа на этот фундаментальный вопрос. И лишь воспитание, образование и жизненный опыт позволяют людям принимать хотя бы относительно верные решения, т. е. вести себя экономически рационально. Но, во-первых, происходит это не сразу, а с течением времени, а во-вторых, и потом далеко не все индивидуумы способны осуществлять правильный выбор в силу неодинакового распределения между ними знаний, воли и ресурсов. У одних людей нет достаточных знаний об истинных свойствах блага. У других отсутствуют необходимые волевые качества, чтобы даже при наличии знаний о пользе и вреде тех или иных товаров и услуг принять позитивное для себя решение. Предпочтения третьей группы людей искажаются из-за недостатка средств для потребления важных для общества и стратегически полезных для индивидуума благ.

При этом традиционная теория исходит из постулата рационального поведения человека. Игнорируя проблему знаний и воли, она «беспокоится» лишь о ресурсном обеспечении. И если начальное распределение материальных средств не реализует справедливого решения, то, как гласит одна из фундаментальных теорем благосостояния, положение можно исправить в результате перераспределения богатства: «для всякого эффективного по Парето распределения ресурсов найдется такой вариант их перераспределения, что данное эффективное по Парето распределение окажется конкурентно равновесным для нового распределения ресурсов».

На практике все выглядит иначе. Когда человек не знает, что такое хорошо и что такое плохо (патологический случай), или даже знает, но у него не хватает воли для принятия позитивных решений (слабоволие Одиссея), т и после перераспределения богатства оптимум не достигается. Определенная часть людей будет продолжать ориентироваться на ложные преференции. Перераспределить же знания и волю подобно экономическим ресурсам вряд ли возможно. Наука пока не знает процедур, аналогичных фундаментальным теоремам благосостояния, где такое перераспределение имело бы место*. Поэтому ясно, что одной «невидимой руки» здесь недостаточно. Нужны реальные действия, направленные на коррекцию индивидуальных предпочтений.

Добавим к этому специальный комментарий. Если нельзя рассчитывать на перераспределение знаний и воли, то можно использовать иной путь восполнения дефицита этих особых «человеческих ресурсов», базирующийся на их институциональном «субституте». Принятые в обществе (группе) неписаные правила в виде ценностных ориентации и норм поведения способны заменить человеку знания об истинных свойствах некоторых товаров и услуг. Система же писаных правил, закрепленных в соответствующих законодательных актах, в гражданском и уголовном кодексах, в определенных границах может компенсировать слабоволие людей. В этом смысле предъявляемое требование к распределению «знаний, воли и ресурсов» можно заменить условием существования адекватной институциональной среды, т. е. такой системы общественных институтов, которая заставляет всех членов социума вести себя экономически рационально. Однако подчеркнем, что выполнение этого условия является не менее трудным, и его никак нельзя рассматривать как нечто само собой разумеющееся.

Для того же чтобы обеспечить рациональное поведение людей при отсутствии адекватной институциональной среды — именно это условие классическая модель предполагала в виде исходного постулата — Масгрейв и придумал свою мериторику. Во всех исследованных им ситуациях (патологический случай, проявление слабоволия, материальная помощь и общие потребности) «отец-меритор» стремится создать соответствующие условия, подталкивающие «кроху» к правильному выбору. Таким образом, в мериторике речь всегда идет о государственном вмешательстве, которое по вполне понятным причинам плохо вписывается в традиционную модель рынка, основанную на индивидуалистическом подходе и принципе наименьшего принуждения.

«Напуганные» досмитовской феодальной властью, а затем сильнее прежнего тоталитарной экономикой национал-социализма и коммунизма, когда государственное вмешательство стало сутью системы хозяйствования, либеральные экономисты возвели индивидуалистическую ортодоксию в ранг непреложной истины. И тогда всякая теоретическая концепция стала подвергаться обязательному тестированию на верность именно индивидуалистической философии. В этом ряду, и даже в самом эпицентре проверок на «чистоту крови», оказалась мериторика Масгрейва, предполагающая коррекцию индивидуальных предпочтений и государственное вмешательство. Достаточно взглянуть на дискуссию вокруг данной концепции, чтобы заметить, что главным всегда оставался один вопрос: в какой мере мериторное вмешательство государства можно обосновать с индивидуалистических позиций?

В этой связи полувековое обсуждение концепции Масгрейва также походит больше на своеобразный свод попыток устранения противоречий между декларативно индивидуалистическим образом государства и его очевидно не индивидуалистическими мериторными действиями. В их ряду и попытки непосредственного совмещения мериторики с нормативным индивидуализмом. Причем в данном случае речь идет о широком его понимании, в соответствии с которым мериторика опирается на так называемые рефлексивные предпочтения индивидуумов. В определенной ситуации эти преференции могут рассматриваться индивидуумами как более правильные. Поэтому до тех пор, пока действия государства направлены на осуществление этих «рефлексивных предпочтений», они оказываются совместимы с принципом суверенитета потребителя. И, как полагает ряд экономистов, взгляды подобного рода являются частным случаем более общей концепции конституционной экономки.

Здесь можно выделить несколько точек зрения. Во-первых, подход Бреннана и Ломаски, считающих мериторным такое вмешательство, которое базируется на упоминавшихся «рефлексивных предпочтениях» индивидуумов. В этом смысле конституционное единогласие, оправдывающее мериторное вмешательство, всегда возможно. Во-вторых, мнение Хеда, также утверждающего, что конституционно-экономический анализ способен оправдать любые мериторные действия, ибо идея множественности предпочтений применима «во всей области проблем, связанных как с мериторными, так и с обобщенными общественными потребностями». В-третьих, совершенно противоположную убежденность демонстрируют Титцель и Мюллер, рассматривающие конституционную теорию как ограничивающий фактор государственного вмешательства. Они настаивают на том, что «рациональные индивидуумы под "вуалью неведения" Ролса придут к единодушию только в отношении передачи государству определенных "страховых функций"». При этом во всех этих трактовках социальному интересу в мериторике места фактически не остается.

Теперь о главных недостатках мериторики. Одним из аргументов противников концепции Масгрейва остается упрек государству-меритору в неведении относительно истинных предпочтений хозяйствующих субъектов, а между тем оно призвано их реализовывать. Нам кажется, что это действительно «ахиллесова пята» данной теории, делающая ее весьма уязвимой для любой критики. В этом отношении прав скорее Маклюр, указавший на данный недостаток еще тридцать лет назад, чем Титцель и Мюллер, которые утверждают, что государству не обязательно знать «истинные» предпочтения индивидуумов. Лояльность Титцеля и Мюллера именно в данном вопросе продиктована их исключительно твердой позицией относительно сводимости любых общественных интересов к индивидуальным предпочтениям.

Не кажется убедительной и аргументация Бьюкенена, который считает, что индивидуумов следует рассматривать как единственный и даже «исключительный источник оценок», а также аргументация его последователей, изыскивающих самые невероятные возможности сведения любого внешнего «источника оценок» к консенсусу индивидуальных интересов. Упорное отстаивание «единственно верной» индивидуалистической доктрины неизбежно приводит к неединственности предпочтений самих индивидуумов. В этом же ряду находятся попытки Хеда примирить мериторику с нормативным индивидуализмом и анализ Титцеля и Мюллера, оспаривающих Хеда. Да и сама мериторика, как уже отмечалось, базируется на предположении о наличии двух систем индивидуальных предпочтений. И как бы исследователи ни выстраивали их иерархию, речь всегда идет о двойственности предпочтений, об истинных и ложных преференциях индивидуумов.

Другими словами, уверенность в том, что любая общественная потребность может быть представлена в виде некоего компромисса индивидуальных оценок, породила, на наш взгляд, куда более «греховное» допущение неединственности функции индивидуальной полезности. В этой ситуации фактические предпочтения оказываются всегда ложными, а истинные преференции имеют исключительно «рефлексивный характер», и о них государство может иметь «лишь смутные представления». Вот тогда-то и приходится поворачивать вспять и мириться с тем, что индивидуумы не являются «исключительным источником оценок». Ибо для того чтобы понять, какие из индивидуальных предпочтений являются искаженными, нужно иметь другой источник оценок. Очевидно, что здесь круг замыкается весьма неприятной логической петлей.

Более того, из-за «смутности представлений» об истинных интересах индивидуумов вероятность произвола в выборе «правильных» преференций возрастает. Это создает среду для недобросовестных политиков, которые используют мериторную риторику для достижения целей, не связанных с интересами общества. К сказанному добавим: производители в ожидании мериторной помощи могут «преувеличивать» степень искажения предпочтений индивидуумов в отношении конкретного блага. Напомним в этой связи часто встречающийся пример. Директора театров или музеев подают прошения о выделении дополнительных субсидий; единственное обоснование прошений состоит в «непроверяемом» утверждении о том, что поддержание интереса к театру или музеям требует дополнительных затрат на повышение качества предлагаемых ими услуг. С этим действительно надо считаться, ибо «никто, кроме самих адресатов (у которых в случае дотирования не будет повода к протесту), не знает "истинных" предпочтений».

И все же нам кажется, что негативные аспекты мериторики в очень большой мере относятся не к самой концепции, а к ее интерпретации, к попыткам индивидуалистического оправдания данной теории, традицию которых заложил сам Масгрейв. Сформулированная им исходная дилемма между ложными и истинными предпочтениями индивидуумов - по сути, сама ложна. Вслед за Парето повторим и мы: каждый человек является наилучшим судьей своего благосостояния. В этом смысле предпочтения индивидуумов всегда истинны. Как гласит один из принципов римского частного права, желание не может быть признано несправедливым - «volenti поп fit iniuria».

Учитывая это, подчеркнем главный недостаток мериторики, с которым действительно трудно смириться. Мы имеем в виду ее базовое «двоемыслие»*. И дело не в отрицании амбивалентности в оценке товаров и услуг как таковой, а в ином понимании природы этой двойственности. На наш взгляд, такое отношение к благу связано с существованием двух различных источников его оценки и никак не предполагает двоемыслия одного и того же индивидуума. Причем вторым и, главное, автономным по отношению к индивидууму источником оценки является государство, которое, выражая интересы общества в целом, выступает в качестве самостоятельного субъекта рынка. Мы исходим также из того, что некоторые блага в дополнение к их индивидуальной полезности способны удовлетворять потребности общества как такового. Совокупный результат потребления таких товаров и услуг объединяет в себе индивидуальные выгоды и извлекаемый государством социальный эффект. Причем социальный эффект, как уже было показано в предыдущей главе, проявляется в качественном улучшении общественной среды, которое в потенции касается всех членов общества.

Однако наличие социального эффекта не является достаточным условием для превращения потребительского дохода «в потенции» в фактические выгоды индивидуумов. Для того чтобы это состоялось, нужна адекватная институциональная структура, побуждающая субъектов рынка использовать преимущества улучшенной общественной среды, делающая «видимой» связь социального эффекта с личными выгодами. Когда появляются такие институты, например установка постиндустриального общества о выгоде образования, тогда возникают предпосылки для индивидуализации социального эффекта, тогда и субъекты рынка начинают «правильно» оценивать само благо. Однако в общем случае институциональная среда не является «прозрачной», и поэтому вторичные выгоды социального эффекта «не видны» подавляющей части индивидуумов. Видят их только те, кого Платон называл философами, а Масгрейв относит к «информированной группе людей», Шмидт же — к «политикам». Для нас важно одно: это те, кто генерируют социальные интересы.

Оставляя в стороне проблему «правильности» мировоззрения «информированных людей» или политиков, отметим, что именно здесь проходит главная линия водораздела. В традиционной мотивации мериторики указанные интересы трактуются как «истинные» предпочтения индивидуумов, или как «общие ценности», которые каждый индивидуум готов признать в качестве собственного интереса. Подобная трактовка и приводит к «двоемыслию» субъектов рынка, порождая проблему «самоуправления» в духе уже упоминавшейся модели Талера и Шефрина. Выбраться из этого тупика, в котором «у индивидуума есть мнение, но он с ним не согласен», без содержательных потерь просто невозможно. Именно поэтому представители конституционной теории, добиваясь гипотетического консенсуса, готовы накрыть всех граждан глобальной «вуалью неведения», о масштабах которой не догадывался даже сам Роле.

Мы думаем, что с мериторикой связана совершенно иная природа государственных действий. Мы исходим из того, что у государства есть свой автономный интерес. Еще раз повторим, что реально существующая в каждый момент времени институциональная среда не позволяет всем индивидуумам «видеть» все выгоды всех благ. Это и порождает хотя бы в отношении некоторых товаров и услуг потребности общества, не выявляемые рыночным механизмом*. Их никак нельзя использовать с целью разделения предпочтений индивидуумов на «ложные» и «истинные». Отстаивание же подобной двойственности означает, в сущности, признание идеального государства Платона или верование в возможность существования некоего коммунистического общества, в котором все индивидуумы гармонично развиты, а адекватные такому обществу институты обеспечивают абсолютную «видимость» результатов потребления всех благ.

В завершение настоящей главы воспроизведем эпиграф к известной статье Курта Шмидта «Еще к вопросу о мериторике», в котором он приводит слова Альфреда де Мюссе из «Лорензаччо»: «Не натвори чего-нибудь, Филипп, ведь ты подумал о счастье человечества». Прекрасно подобранный эпиграф с удивительной точностью выражает идеологические настроения подавляющей массы представителей неолиберализма. За звуками их дружного хора трудно услышать голос в поддержку концепции, «замахивающейся» на базисную индивидуалистическую норму. И все же полувековая дискуссия вокруг мериторики показала, что просто так проигнорировать реальную практику государственного вмешательства с целью реализации социального интереса никак невозможно. Идеи Масгрейва, попытавшегося объяснить, а иногда и примирить вмешательство государства с либеральной экономической теорией, остались неопровергнутыми.

Думая о «счастье человечества», Масгрейв понял, что общество должно дать возможность быть счастливыми всем: и тем, кто не имеет о счастье истинных представлений, и тем, у кого для этого нет средств или воли принимать верные решения, и наконец, будущим поколениям людей. Но пусть останется и предостережение: «не натвори чего-нибудь». Благие намерения мериторики недобросовестные политики действительно могут сделать дорогой в ад. Однако защиту надо искать не в опровержении теории, пытающейся объяснить наше общество, а в демократизации самого общества, в создании эффективных институтов, обеспечивающих выявление, актуализацию и достижение истинных интересов большинства его членов. В этом смысле индивидуалистический фундаментализм, в силу его достаточной удаленности от реальной жизни, еще никогда не препятствовал самым чудовищным нарушениям суверенитета и свободы людей.

В целом же анализ концепции Масгрейва убеждает, что в отличие от общественных товаров здесь действительно имеет место практически полное погружение культурной деятельности в среду мериторных интересов. И в этом смысле теоретическое обоснование экономической поддержки культурных благ, страдающих «болезнью Баумоля», следует искать именно в мериторных интересах государства. Это вытекает из следующих соображений.

Во-первых, налицо описанная выше ситуация неосведомленности населения — потенциальных потребителей культурных благ. Общий тезис о том, что «необразованные не могут оценить всех выгод образования» без каких-либо натяжек может быть распространен на всю культурную деятельность. И в этом смысле заинтересованность любого общества в расширении масштабов приобщения населения к ценностям культуры и искусства является очевидной.

Во-вторых, и случай «слабоволия Одиссея» весьма характерен для культурной ситуации в современном государстве. Речь идет не только о неготовности многих людей платить реальную цену за культурные услуги при одновременном согласии оплачивать эту же цену через механизм налогообложения их доходов. Типичной ситуацией стало и «раздвоение личности», когда даже понимание полезности культурных благ для индивидуума часто входит в противоречие с его нежеланием сделать соответствующие усилия, пренебречь привычным домашним комфортом и «оторваться от дивана». В этом же ряду находятся структурные сдвиги в потреблении культурных благ в пользу домашних форм и тех видов досуга, которые стали уже привычными. Очевидно, что в этом случае существует явный интерес общества, связанный с оптимизацией структуры культурной деятельности.

В-третьих, необходимость материальной помощи с традиционной целью адресной поддержки неимущих участников культурной деятельности также является вполне очевидной. При этом поддержка потребителей может быть обеспечена двояким образом: в результате установления доплат к личным доходам граждан и на основе социальных трансфертов, в форме так называемых «культурных ваучеров». Подчеркнем главное — оказание материальной помощи социально не защищенным группам населения в их культурной деятельности относится к числу приоритетных интересов любого демократического общества.

Наконец, в-четвертых, общие потребности. На проявление именно в культурной деятельности этого специфического мериторного интереса указывал сам Масгрейв. Речь идет о потребности общества как такового в сохранении культурного наследия. Причем, кроме чисто институциональных возможностей реализации этого интереса в результате введения соответствующих законов и других писаных правил, а также посредством формирования в обществе системы ценностей, ориентирующих «на заботу о сохранности исторических мест и почтение перед искусством», государственной поддержки требует и прямая деятельность по сохранению и восстановлению недвижимых памятников культуры, музейных и библиотечных фондов, всего культурного потенциала, созданного прошлыми поколениями.

Таким образом, необходимость и этого вида мериторного вмешательства государства в культурную деятельность является сегодня достаточно очевидной. Другой вопрос, насколько сама мериторика признается экономистами и в какой мере мериторная активность государства может считаться легитимной.

Не обсуждая проблему идеологического неприятия государственного вмешательства и суммируя все сказанное в настоящей главе, подчеркнем еще раз, что мериторика, как и концепция public goods, постулирует наличие двух систем предпочтений. Причем, если в случае общественных товаров рационально действующий субъект ведет себя как фрирайдер и сознательно скрывает свои предпочтения, то в мериторной среде искаженный сигнал о потребностях индивидуума возникает по причине нерациональности его поведения, о которой «знает» государство-меритор, а сам субъект часто и не догадывается. Подобная достаточно традиционная трактовка мериторики делает эту концепцию мало применимой к культурной деятельности и не открывает никаких дополнительных возможностей для решения основного вопроса экономики культуры.

Повторим и другой принципиальный вывод выполненного анализа. Пессимистическая оценка применимости мериторики к решению проблем экономической поддержки производства культурных благ относится не к самой концепции, а к ее интерпретации, к попыткам индивидуалистического «оправдания» данной теории. Изменение взглядов на базовую норму этой концепции — единственным основанием для мериторизации любых товаров и услуг, на наш взгляд, является стремление общества реализовать собственные, автономные интересы — изменяет и отношение к самой мериторике.

Говоря об автономных интересах общества, мы имеем в виду его специфические потребности, не сводимые к частным интересам индивидуумов, т. е. потребности общества как такового, которые не выявляются посредством рыночного механизма. Но в отличие от Масгрейва, рассматривавшего такие потребности лишь в качестве специального случая, мы считаем, что все ситуации мериторного вмешательства связаны исключительно с эгоистическими интересами государства. И в «патологическом» варианте, и в случае «слабоволия Одиссея», и тем более при «оказании материальной помощи» - всегда речь идет о некоторых иных, отличных от мнения индивидуума, представлениях о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Такая позиция и признание возможности существования несводимых интересов общества потребовали пересмотра одного из базовых положений теории. Собственно, так и возникла «Экономическая социодинамика».

Глава 6

Продолжая обсуждение основного вопроса экономики культуры, повторим вывод предыдущих глав: продукты культуры никак не вписываются даже в размытые границы общественных товаров, и единственным мотивом погружения культурных благ в мериторную среду является стремление общества реализовать собственные интересы. Говоря об этих автономных интересах, мы имеем в виду общественные потребности, не сводимые к предпочтениям индивидуумов, т. е. не выявляемые рыночным путем потребности общества как такового. И в отличие от Масгрейва, который подобные интересы рассматривает лишь в качестве особого случая, мы считаем, что все мериторные интервенции, как, впрочем, и государственное вмешательство в производство общественных товаров, связаны исключительно с несводимыми интересами общества. С позиций признания таких интересов, именно с этой новой «точки обзора» продолжим и в данной главе поиск теоретического обоснования государственной поддержки культурной деятельности.

Дата добавления: 2014-12-29