Где мы находимся и куда направляемся? 1 страница

Этот текст 3 глава книги «революция надежды», автором которой является известный американский философ и психолог Эрих Фромм. Он опубликовал это сочинение в 1968 г. На русском зыке «Революция надежды» впервые появилась в 1998 г. в сборнике его произведений под названием «Психоанализ и этика». Рекомендованная глава из «Революции надежды» интересна тем, что в ней обращено внимание на негативные стороны общественного прогресса и его противоречивость в то время, когда большинство людей этого не замечало.

1. ГДЕ МЫ СЕЙЧАС?

Определить наше точное местоположение на историчес­кой траектории, ведущей из индустриализма XVIII - XIX веков в будущее, трудно. Легче сказать, где мы не нахо­димся. Мы не на пути к свободному предпринимательству, а быстро движемся от него. Мы не на пути к индустриализации а превращаемся в цивилизацию все большей манипу- ляции массами. Мы не на пути к тем местам, куда указыва­ют нам наши идеологические карты. Мы идем в совершенно ином направлении. Немногие различают это направление совершенно ясно; среди них и те, кто за него, и те, кто боится его. Но большинство из нас смотрит на карты, столь же не соответствующие реальности, как карта мира 500 го­да до н.э. Недостаточно знать, что наши карты неверны. Важно иметь правильные карты, если мы собираемся обес­печить себе продвижение в желательном для нас направле­нии. Наиважнейшей чертой новой карты является указание на то, что мы миновали этап первой промышленной рево­люции и вступили в период второй промышленной револю­ции.

Первая промышленная революция характеризовалась тем, что человек научился заменять живую энергию (энер­гию животных и людей) механической (энергией пара, не­фти, электричества, атома). Эти новые источники энергии послужили основой для фундаментальных изменений в про­мышленном производстве. Новому промышленному потен­циалу соответствовал и определенный тип промышленной организации, большое количество того, что мы сегодня на­звали бы мелкими и средними промышленными предприя­тиями, которыми управляли их владельцы, конкурировав­шие друг с другом, эксплуатировавшие своих рабочих и боровшиеся с ними за долю прибыли. Представитель сред­него и высшего класса был хозяином предприятия, как и хозяином у себя дома, и считал себя хозяином своей судьбы где мы находимся и куда направляемся?

Безжалостная эксплуатация небелого населения соседство­вала с реформами внутри страны, все более благожела­тельным отношением к бедным и, наконец, в первой поло­вине нашего века с выходом рабочего класса из состояния ужасающей нищеты к относительно благополучной жизни.

За первой промышленной революцией последовала вто­рая, свидетелями начала которой мы являемся в настоя­щее время. Она характеризуется не только тем, что жи­вую энергию заместила механической, но и тем, что чело­веческая мысль заменяется машинным мышлением. Кибер­нетика и автоматизация (кибернетизация) позволяют со­здавать машины, работающие гораздо точнее и быстрее, чем человеческий мозг, когда надо дать ответ на важные технические и организационные вопросы. Кибернетизация создает возможность нового вида экономической и соци­альной организации. Относительно малое число гигантс­ких предприятий уже стали центром экономического ме­ханизма и будут полностью управлять им в не столь отда­ленном будущем. Хотя юридически предприятие - это соб­ственность сотен тысяч держателей акций, им руководит самовоспроизводящая бюрократия (а в практических це­лях - и независимо от законных владельцев). Союз част­ного бизнеса и руководства становится настолько тесным, что два компонента этого альянса все труднее различить. Большинство населения Америки вполне сыто, обеспече­но жильем и развлечениями, а часть “недоразвитых” аме­риканцев, живущих ниже стандартов, вероятно, присое­динятся к большинству в обозримом будущем. Мы продол­жаем исповедовать индивидуализм, свободу и веру в Бога, но наши проповеди звучат неубедительно в сравнении с подлинной сущностью “человека организации”, одержимо­го конформизмом, который направляется принципом гедонистского материализма.

Если бы общество могло остановиться, - а оно может это так же мало, как и индивид, - положение, возможно, было бы не столь угрожающим, каково оно есть. Однако мы направляемся к новому типу общества и новому типу человеческой жизни, только лишь начало которых мы сей­час видим, но которые стремительно приближаются.

2. В ПРЕДВИДЕНИИ ДЕГУМАНИЗИРОВАННОГО ОБЩЕСТВА 2000 ГОДА

Какое же общество и какого человека смогли бы мы обнаружить в 2000 году, если только род человеческий не погибнет до того?

Если бы люди знали, каким путем скорее всего пойдет американское общество, многие, если не большинство, при­шли бы в такой ужас, что, должно быть, приняли бы соот­ветствующие меры, чтобы изменить его. Раз люди не отда­ют себе отчета в том, куда они идут, они пробудятся, когда станет слишком поздно и когда их судьба будет решена без­возвратно. К несчастью, подавляющее большинство людей не осознают, куда они идут. Они не понимают, что новое общество, к которому они движутся, столь же радикально отличается от греческого и римского, средневекового и тра­диционного индустриального общества, как земледельчес­кое общество от общества собирателей и охотников. Боль­шинство все еще мыслит в категориях первой промышлен­ной революции. Люди видят, что у нас больше машин и что они лучше, чем были пятьдесят лет назад, и отмечают это как прогресс. Они верят, что отсутствие прямого полити­ческого притеснения свидетельствует о достижении лично­стной свободы. Они представляют себе 2000 год как год пол­ного осуществления всех человеческих стремлений с конца средних веков и не видят того, что 2000 год может стать не временем исполнения желаний и не счастливой кульмина­цией борьбы человека за свободу и счастье, а началом пери­ода, в котором человек перестанет быть человеком и пре­вратится в бездумную и бесчувственную машину.

Интересно отметить, что опасности нового дегумани­зированного общества ясно, хоть и интуитивно, были осоз­наны выдающимися умами XIX века, а впечатление от их предвидения усиливается тем, что они представляли противоположные политические лагеря.

И такой консерватор, как Дизраэли, и такой социалист, как Маркс, придерживались практически единого мнения относительно того, какой опасностью для человека был бы чреват бесконтрольный рост производства и потребления. Оба они видели, насколько сдал бы человек, порабощен­ный машиной и собственной всевозрастающей алчностью. Дизраэли думал, что решение проблемы можно найти, поддерживая власть новой буржуазии. Маркс верил, что высокоиндустриализованное общество можно трансфор­мировать в гуманное, в котором целью всех социальных усилий будет человек, а не вещей. Один из наиболее блес­тящих прогрессивных мыслителей прошлого века - Джон Стюарт Милль видел проблемы со всей ясностью: “При­знаюсь, я не обольщаюсь насчет жизненного идеала, пред­лагаемого теми, кто думает, будто нормальное состояние для человеческого существа - это борьба за преуспева­ние; будто попирать и подавлять друг друга, расталки­вать друг друга локтями и наступать друг другу на пят­ки - что и составляет существующий тип общественной жизни, - это наиболее желательная участь для челове­чества или же не что иное, как неприятные симптомы одного из этапов промышленного прогресса... Пока богат­ство пользуется властью, а стать как можно богаче - все­общий предмет честолюбивых устремлений, наиболее при­емлемо, конечно, чтобы путь к достижению этой цели был открыт для всех без предпочтений и пристрастий. Однако наилучшее состояние для человеческой природы такое, при котором, хотя нет бедных и никто не жаждет стать бога­че, нет оснований опасаться, что кто-то постарается от­толкнуть вас, чтобы пробиться самому”.

Похоже, что великие умы сто лет назад видели, что произойдет сегодня или завтра, тогда как мы - те, с кем это и происходит, - закрываем глаза, лишь бы не нару­шать повседневной рутины. Видимо, в этом отношении и либералы, и консерваторы равно слепы. Лишь немногие проницательные писатели ясно видели порождаемое нами чудовище. Это не Левиафан Гоббса, это Молох, всеразрушающий идол, в жертву которому должна приноситься человеческая жизнь. Особенно наглядно описали этот Мо­лох Оруэлл и Олдос Хаксли, ряд писателей-фантастов, проявивших больше проницательности, чем большинство профессиональных социологов и психологов.

Я уже цитировал данное Бжезинским описание технот­ронного общества и хочу только привести вдобавок следую­щее: “По большей части гуманистически ориентированный, изредка идеологически настроенный интеллектуал-оппозици­онер... быстро вытесняется либо экспертами и специалиста­ми... либо обобщающими интеграторами, становящимися в конечном счете придворными идеологами власть имущих, если только не произойдет всеобщего объединения интеллектуа­лов для принципиально иных действий’".

Глубокую, блестящую картину нового общества дал не­давно один из выдающихся гуманистов нашего времени - Льюис Мэмфорд. Будущие историки - если таковые бу­дут - сочтут его работу одним из пророческих предупреж­дений нашего времени. Мэмфорд придает картине будуще­го глубину и перспективу, анализируя его корни в прошлом. Центральный феномен, связующий прошлое с будущим, как он его понимает, он называет “мегамашиной”.

“Мегамашина” - это полностью организованная и гомо­генная социальная системa, в которой общество как тако­вое функционирует подобно машине, а люди - подобно ее частям. Этот вид организации с его тотальной координа­цией: с “постоянным увеличением порядка, мощи, пред­сказуемости и всеобщего контроля” - достиг почти чудес­ных технических результатов в ранних мегамашинах вроде египетского и месопотамского обществ, а с помощью со­временной технологии найдет свое полнейшее выражение в будущности технологического общества.

Мэмфордовское понятие мегамашины помогает прояснить некоторые недавние явления. Впервые в настоящее время мегамашина широко применялась, как мне кажется, в пери­од сталинской индустриализации, а затем в системе, исполь­зованной китайскими коммунистами. Хотя Ленин и Троцкий еще надеялись, что революция в конце концов приведет к господству индивида в обществе, как то представлялось Мар­ксу, Сталин предал все, что было “левого” в этих надеждах, и скрепил предательство физическим истреблением всех тех, в ком надежда, должно быть, не полностью угасла. Сталин сумел построить свою мегамашину, использовав в качестве ядра хорошо развитый промьшленный сектор, хотя тот был гораздо ниже уровня таких стран, как Англия и Соединен­ные Штаты. Лидеры коммунистов в Китае столкнулись с дру­гой ситуацией. У них не было заслуживающего упоминания индустриального ядра. Единственным их капиталом были фи­зическая энергия, чаяния и думы 700 млн. человек Они реши­ли, что благодаря полной координации этого человеческого материала они смогут создать эквивалент подлинного накоп­ления капитала, необходимого для такого технического раз­вития, которое в сравнительно короткое время достигло бы уровня Запада. Добиться тотальной координации предпола­галось путем совмещения силы, культа личности и внуше­ния, что в противовес свободе и индивидуализму Маркса предусматривалось в качестве основных элементов социали­стического общества. Нельзя, однако, забывать, что идеалы преодоления частнособственнического эгоизма и максималь­ного потребления остались элементами китайской системы, по крайней мере до сих пор, хотя и в сочетании с тоталита­ризмом, национализмом и контролем за мьслью, порочащими тем самым гуманистические взгляды Маркса.

Проникновение в этот радикальный разрыв между пер­вой ступенью индустриализации и второй промышленной революцией, при котором общество становится огромной машиной, а человек - ее живой частичкой, затрудняется некоторыми важными различиями между мегамашиной Егип­та и мегамашиной XX века. Прежде всего, труд живых ча­стей египетской машины был принудительным. Неприкры­тая угроза смерти или голода заставляла египетского ра­ботника вьшолнять свою норму. Ныну, в XX веке, у рабоче­го в большинстве промышленно развитых стран, таких, как Соединенные Штаты, жизнь настолько обеспечена, что показалась бы его предку, работавшему сотни лет назад, невиданно роскошной. Он соучаствует - и в этом пункте заключается одна из ошибок Маркса - в экономическом про­грессе капиталистического общества с выгодой для себя и, уж конечно, ему есть, что терять, кроме своих цепей.

Направляющая работу бюрократия очень отличается от бюрократической элиты старой мегамашины. В жизни она руководствуется примерно теми же добродетелями средне­го класса, которые действенны и для рабочего; но хотя ее члены получают больше, чем рабочие, различие в потреб­лении у них скорее количественное, чем качественное. И слу­жащие, и рабочие курят одни и те же сигареты, ездят в похожих машинах, хотя у машин, что подороже, ход бо­лее плавный, чем у тех, что подешевле. Они смотрят одни и те же фильмы и телевизионные программы, а их жены пользуются одинаковыми холодильниками.

Управленческая элита тоже отличается от прежней в некотором отношении: ее члены - точно такие же при­датки машины, как и те, кем они командуют. Они так же отчуждены, а может, и больше; так же обеспокоены, а может, и больше, чем рабочий на одной из их фабрик. Им так же тоскливо, как и всем, и они пользуются теми же противоядиями против тоски. Они уже не элита в пре­жнем смысле, то есть группа, созидающая культуру. Хотя они тратят значительные суммы на поддержание науки и искусства, как класс они такие же потребители “культур­ного благосостояния”, как и те, для кого оно предназначе­но. Культуросозидающая группа ютится на задворках. Это ученые и художники-творцы, однако, похоже, до сих пор прекраснейшие цветы общества XX века произрастают на древе науки, а не искусства.

3. СОВРЕМЕННОЕ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

.ЕГО ПРИНЦИПЫ

Технотронное общество, возможно, и станет системой будущего, но пока этого нет; оно может развиться из того, что уже есть, и оно, вероятно, наступит, если только достаточное количество людей не осознает опасности и не изменит наш курс. Чтобы сделать это, необходимо разобраться более подробно, как работает нынешняя тех­нологическая система и как она действует на человека.

Каковы руководящие принципы этой системы в том виде, как она существует сегодня?

Она запрограммирована по двум принципам, направля­ющим усилия и мысли всех занятых в ней. Первый прин­цип заключается в следующем: нечто должно быть сдела­но, коль скоро это технически возможно. Если возможно создание ядерного оружия, его надо создать, даже если оно, пожалуй, уничтожит всех нас. Если возможно отпра­виться на Луну или на другие планеты, это надо сделать даже ценой отказа от удовлетворения многих потребнос­тей здесь, на Земле. Этот принцип отрицает все ценности, развитые гуманистической традицией. Данная традиция гласит, что нечто следует сделать, коль скоро это нужно человеку для того, чтобы он рос, радовался, мыслил, или потому, что это прекрасно, хорошо, истинно. Если однаж­ды принять принцип, по которому нечто должно быть сде­лано, раз это технически возможно, то все прочие ценно­сти развенчиваются, а технологическое развитие превра­щается в основу этики’.

Второй принцип - максимум производительности и выпуска продукции. Требование максимальной производи­тельности приводит в качестве следствия к требованию ми­нимальной индивидуализации. Считается, что социальная машина работает эффективнее, если индивиды урезаны до чисто количественных единиц, личность которых можно выразить на перфокарте. Такими единицами легче управ­лять с помощью бюрократических правил, поскольку они не создают ни проблем, ни трений. Чтобы достичь подобно­го результата, людей надо лишить индивидуальности и научить идентифицироваться не с самими собой, а с кор­порацией.

Вопрос об экономической эффективности требует тща­тельного осмысления. Вопрос о том, что значит быть эко­номически эффективным, то есть, используя минимально возможное количество ресурсов, добиться максимального эффекта, следует поставить в контекст развивающейся ис­тории. Очевидно, проблема более важна в таком обществе, где исходным фактом жизни является нехватка матери­альных ресурсов и значение ее убывает по мере развития производительных сил общества.

В качестве второй линии исследования следовало бы полностью учесть то обстоятельство, что эффективность - всего лишь один из известных элементов существующей деятельности. Поскольку мы не так много знаем об эффек­тивности или неэффективности непроверенных подходов, следует быть осторожным, защищая то, что основано на эффективности. Дальше, надо быть очень осмотрительным, продумывая и определяя исследуемые место и время. Что выглядит эффективным в узком смысле, может оказаться крайне неэффективным, если расширить границы времени или предмета обсуждения. В экономике растет осознание того, что называется “эффектом соседства”, то есть эф­фект, выходящий за рамки сиюминутной деятельности, которым часто пренебрегают, рассуждая о выгодах и из­держках. Примером могла бы послужить оценка эффек­тивности данного индустриального проекта только с точки зрения непосредственных результатов работы данного пред­приятия, при игнорировании, например, того, что выбро­шенные в ближайшие ручьи или в воздух промышленные отходы делают производство дорогостоящим, а значит, с учетом интересов общества в целом, совершенно неэф­фективным. Нам нужно ясно изложить стандарты эффек­тивности, учитывающие время и интересы общества как целого. Наконец, надо принять во внимание и человечес­кий элемент как основной фактор системы, эффективность которой мы пытаемся оценить.

Дегуманизация во имя эффективности стала самым обыч­ным делом. Например, гигантские телефонные системы, в которых используется описанная в книге “О дивный новый мир” техника записи контактов между операторами и кли­ентами и с помощью которых клиентам предлагают оце­нить рабочие качества сотрудников, их установки и т. п., - имели своей целью исподволь внушить “надлежащую” слу­жащему позицию, подогнать обслуживающий персонал под единый стандарт и тем самым повысить эффективность. Заузив перспективу до сиюминутных целей компании, так можно сделать работников послушными и управляемыми, повысив, таким образом, эффективность работы компании. Рассуждая с позиции служащих как человеческих существ, результат состоит в том, что у них возникают чувства ущербности, беспокойства, подавленности, которые могут привести как к безразличию, так и к враждебности. Рас­сматривая вопрос более широко, получаем, что одна лишь эффективность не может нас удовлетворить, раз компа­ния, да и общество в целом, без сомнения, тяжко распла­чиваются за подобную практику.

Другая общая особенность организации труда - посто­янное устранение элементов творчества (включая элемент риска и неопределенности) и совместного труда путем де­ления и подразделения задания до такого уровня, когда не останется места ни для рассуждения, ни для межличност­ного контакта, да они и не требуются. Ни для рабочих, ни для технического персонала такое положение вовсе не безразлично. Нередки случаи, когда они отчетливо воспри­нимают свои неурядицы, и тогда не так уж необычны выс­казывания типа “Мы же люди” и “Эта работа для челове­ческого существа не подходит”. Еще раз повторяю, эф­фективность в узком смысле может деморализовывать лю­дей и дорого обходиться и человеку, и обществу.

Если нас волнуют только показатели того, что на входе и что на выходе, то система может произвести впечатле­ние эффективной. Если же мы примем во внимание воз­действие данных методов на человеческие существа в сис­теме, может быть, мы обнаружим, что им тоскливо, тре­вожно, они подавлены, напряжены и пр. Результат оказался бы двояким. 1. Воображение людей постоянно натыкалось бы на их психическую патологию, они бы утрачивали спо­собность к творчеству, их мышление становилось бы все более шаблонным и обюрокраченным, а значит, они не выд­вигали бы новых идей и решений по реальному усовер­шенствованию системы; в общем, их энергия заметно по- уменьшилась бы. 2. Они страдали бы от многих физических болезней в результате стресса и напряженности; а недо­статок здоровья - это также и ущерб для системы. К тому же, если посмотреть, как влияют напряженность и беспо­койство на отношения людей с их женами и детьми, на их функционирование как полноценных граждан, может выя­виться, что для системы в целом метод, казавшийся эф­фективным, - самый неэффективный, и не только с чело­веческих позиций, но и по чисто экономическим критериям.

Подведем итог: эффективность желательна в любом виде целенаправленной деятельности. Но ее следует рассмат­ривать в рамках более широкой системы, частью которой является изучаемая система; следует учесть человечес­кий фактор в системе. В конечном счете эффективность как таковая не должна доминировать ни на каком виде предприятий.

Другой аспект того же принципа - максимальное про­изводство, - попросту сформулированный, утверждает: что бы мы ни производили, чем больше произведем, тем лучше. Успех экономики страны измеряется ростом произ­водства вообще. Таков же успех компании. Может, Форд и потеряет несколько сотен миллионов долларов в случае провала на рынке дорогостоящей новой модели, вроде “эд- сель”, но пока кривая производства идет вверх, это всего лишь маленькая неудача. Экономический рост осмыслива­ется через всевозрастающее производство, и пока не вид­но предела, за которым производство стабилизировалось бы. Соревнование между странами покоится на том же прин­ципе. Советский Союз надеется перегнать Соединенные Штаты, совершив более быстрый взлет в экономическом развитии.

Принципом постоянного и безграничного ускорения ру­ководствуется не только промышленное производство. Тот же самый критерий применяется и в системе образова­ния: чем больше выпускников колледжей, тем лучше. То же самое и в спорте; каждый новый рекорд рассматрива­ется как прогресс. Даже отношение к погоде, похоже, оп­ределяется тем же принципом. Подчеркивается, что это “самый жаркий день декады” или самый холодный, в зави­симости от обстоятельств, и я подозреваю, что гордое чув­ство причастности к рекордной температуре возмещает некоторым людям неудобства от нее. Можно было бы до бесконечности приводить примеры того, что постоянное количественное увеличение составляет цель нашей жизни и что в действительности понимается под “прогрессом”.

Немногие поднимают вопрос о качестве, то есть о том, для чего нужно увеличение количества. Такое упущение естественно для общества, в центре которого уже не стоит человек и в котором один аспект - количественный - заг­лушил все прочие. Нетрудно заметить, что господство прин­ципа “чем больше, тем лучше” приводит к нарушению це­лостности системы. Если все усилия направлены на то, чтобы делать больше, качество жизни теряет всякое значение, а деятельность, бывшая средством, становится целью.

Раз всеподчиняющий экономический принцип состоит в том, что мы производим все больше и больше, потребителю надо быть готовым к тому, чтобы хотеть, а значит, и потреблять все больше и больше. Промышленность полагается на спон­танное желание потребителя иметь все больше товаров. Пользуясь эффектом устаревания, она зачастую заставляет его покупать новые вещи, хотя старые могли бы послужить гораздо дольше. Внося изменения в моду на продукты, одеж­ду, товары длительного пользования, даже на пишу, она психологически принуждает его покупать больше, чем, на­верное, ему нужно или хочется. Однако чтобы восполнить свою потребность в увеличении производства, промышлен­ность полагается не на нужды и желания потребителя, а в значительной степени на рекламу, представляюшую собой важнейшее наступление на право потребителя знать, чего он хочет. 16,5 млрд. долларов, израсходованных в 1966 году на прямую рекламу (то есть рекламу в газетах, журналах, на радио и телевидении), - эта цифра может прозвучать как свидетельство неразумной и бесполезной растраты челове­ческих талантов, бумаги и печатного оборудования. Но она вовсе не воспринимается как неразумная в системе, считаю­щей, что все возрастающее производство, а значит, и по­требление - жизненно важный показатель нашей экономи­ки, без которого она бы погибла. Если к стоимости рекламы добавить значительные расходы по изменению моды на това­ры длительного пользования, особенно на автомобили, на упаковку, что частично является еще одним способом воз­будить аппетит у потребителя, станет ясно, что промыш­ленность решается заплатить высокую цену за гарантию подъема производства и кривой продаж.

Беспокойство промышленности по поводу того, что мог­ло бы случиться с нашей экономикой, если бы изменился наш образ жизни, выражено в следующем кратком выска­зывании банкира одного из ведущих коммерческих банков: “Одежду стали бы приобретать для того, чтобы носить ее; пищу стали бы покупать по соображениям экономии и ис­ходя из ее питательной ценности, автомобили разбирали бы на составные части, и одни и те же владельцы пользо­вались бы ими все 10-15 лет, в течение которых их можно использовать; дома стали бы строить и содержать за то, что они дают кров, а не потому, что такие дома в моде или что такой же дом у соседа. И что тогда было бы с рынком, полностью зависящим от новых моделей, новых стилей, новых идей?”

2. Цена прогресса. – Лавров П.А. Философия и социология. – Избранные произведения в 2-х томах. – М.: Мысль, 1965. – Т.2. – С. 50-87.

В продолжение своего долгого существования чело­вечество выработало несколько гениальных личностей, которых историки с гордостью называют его предста­вителями, героями. Для того чтобы эти герои могли действовать, для того даже, чтобы они могли появиться в тех обществах, которые были осчастливлены их по­явлением, должна была образоваться маленькая группа людей, сознательно стремившихся к развитию в себе человеческого достоинства, к расширению знаний, к уяснению мысли, к укреплению характера, к установле­нию более удобного для них строя общества. Для того чтобы эта маленькая группа могла образоваться, необ­ходимо было, чтобы среди большинства, борющегося ежечасно за свое существование, оказалось меньшин­ство, обеспеченное от самых тяжких забот жизни. Для того чтобы большинство борющихся за насущный хлеб, за кров и одежду могло выделить из себя этот цвет народа, этих единственных представителей цивилиза­ции, надобно было большинству просуществовать; а это было не так легко, как оно может показаться с первого взгляда.

В первоначальной борьбе за существование со свои­ми братьями-животными человеку приходилось плохо. У него нет таких могучих естественных орудий нападе­ния и защиты, как у других пород, которые выработа­лись среди врагов именно благодаря подобным ору­диям; и в борьбе физическими средствами сильнейшие животные его пожирали. Ему недостает органов для лазанья, прыганья, полета или плаванья, чтобы легче избежать опасности, тогда как другие, слабейшие по­роды, именно этим органам, вероятно, обязаны своим сохранением. Человеку нужно выучиться всему, при­норавливаться ко всему; иначе он погибнет. По мнению некоторых писателей, детеныши человека средним чи­слом в продолжение 1/5 их жизни составляют для роди­телей беспомощную тягость, тогда как для прочих по­род это число не превышает никогда 1/20. Допустив даже, что в первобытном человечестве эта разница вы­ражалась более близкими между собою числами, она все-таки неизбежно была не в пользу человека. Следо­вательно, просуществовать человеку вообще в среде животного царства было крайне трудно.

Один орган в своем постепенном развитии мог до­ставить человеку торжество в этой борьбе, заменив преимущества всех прочих пород и превзойдя их. Это был орган мысли. Вероятно, неисчислимое множество двуногих особей погибло в безнадежной борьбе со свои­ми врагами — зверями, прежде чем выработались счаст­ливые единицы, способные лучше мыслить, чем эти враги, единицы, способные изобресть средства для ох­ранения своего существования. Они отстояли себя ценою гибели всего остального, и эта первая, совершен­но естественная, аристократия между двуногими созда­ла человечество. Унаследованная способность или пере­имчивость перенесли изобретения этих первобытных гениев на небольшое меньшинство, поставленное в наи­более выгодные условия, для переимчивости. Сущест­вование человечества было упрочено.

Если и прежде человек боролся с человеком, как со всяким другим животным, чтобы отнять у него пищу или пожрать его, то теперь серьезная для будущности борьба ограничилась лишь борьбою между людьми. Шансы были здесь более равносильны, а потому борь­ба должна была быть упорнее и продолжительнее. Вся­кое совершенствование в ловкости тела, в употреблении орудий нападения и защиты, в подражании первым учителям-зверям, всякое изобретение, удавшееся еди­нице, вызывали гибель многих единиц. Гибли брошенные детеныши; гибли беременные или только что родившие самки; гибли слабейшие, менее ловкие, менее изобре­тательные, менее осторожные, менее переимчивые. Вы­держивал детеныш, который, по крепкой организации, мог ранее обойтись без ухода, чем другие, или, по сча­стливой обстановке, мог долее пользоваться уходом; вы­держивал способнейший телом и мыслью; выдерживал счастливейший из равно способных. Он питался лучше; он спал спокойнее; он знал больше; он имел время лучше обдумать свои действия. Эти счастливцы составили вторую аристократию человеческих пород, умевших просуществовать ценою истребления всех своих братий. Прочный союз особей для общей защиты и для общего труда был, вероятно, первым и велпчайо1пм де­лом для нравственного развития человечества. Из свое­го зоологического состояния человек вынес первую, древнейшую семью, группирующуюся около матери, ко­торая долго кормила своих детей. Вырастая, человече­ские особи, по примеру хищных и некоторых обезьян, были знакомы с другим видом общественности, с вре­менною дружиною для обороны или для нападения. На ночве первобытной материнской семьи образовался первый обширный чисто человеческий союз — материн­ский род. В тяжелой борьбе за существование человек выработал эту форму прочного союза, опирающегося на общее дело и подчиняющего себе личный эгоизм. Общий результат исследований ряда современных уче­ных указывает нам тесно связанную человеческую группу с общими женами, с общими детьми, с общею собственностью как древнейшую и едва ли не всеобщую чисто человеческую форму общежития. Это была пер­вая прочная связь между людьми, связь, основанная еще на слепо господствующем обычае, но в этой связи человек усваивал для будущего возможность рассчи­танного ряда действий, возможность плана жизни. Это был первый урок личности, научавший ее, насколько она выигрывает в борьбе за существование, вступая в ассоциацию, которой личность приносит в жертву исключительный эгоизм, но от которой получает гро­мадное приращение сил, результаты общей опытности, общей работы мысли всех членов ассоциации и тради­цию длинного ряда поколений. Из этого основного че­ловеческого союза выработались впоследствии патри­архальный род, патриархальная семья, разные формы союза семей, развились племена и народы. В борьбе с этими родовыми союзами все более слабые группы должны были погибнуть пли даже сомкнуться в союзы того или другого вида. В присутствии этих сплоченных сил исчезли без всякой возможности отстоять себя все те особи, которые своевременно не додумались до сою­за в каком бы то ни было виде или не переняли поче-

Дата добавления: 2015-04-30