Йозеф Шумпетер. 27 страница

важным средством побуждения людей к дисциплине и к подчинению существующей

системе санкций, а не своим собственным установкам. Все это имеет немаловажное

значение, особенно если учесть, что речь идет о дисциплине повседневного,

утомительного и однообразного труда, а не о восхваляемых проявлениях энтузиазма.

К тому же нельзя забывать, что при социализме будет устранено, по крайней мере

частично, то давление, свя­занное с мотивом выживания, которое в условиях

капиталистиче­ского общества служит главным побудителем самодисциплины.

Второе. Наряду с необходимостью постоянно приучать к дисциплине обычных людей

существует еще и проблема плохих работников. Мы имеем в виду не отдельные

патологические случаи, а значительный слой, охватывающий не менее 25 %

трудоспособного населения. Поскольку низкая производительность труда в

определенной мере обусловливается морально-волевыми изъянами, совершенно

нереалистично ожидать, что с устранением капита­лизма исчезнут и неэффективные

работники. Это большая пробле­ма для человечества, которая и в будущем не

утратит своей остроты. Вряд ли ее можно решить, всецело уповая на групповую

дис­циплину и не применяя других средств. Сам механизм авторитарной дисциплины

можно использовать таким образом, чтобы он, хотя бы частично, воздействовал на

плохих работников через те группы, к которым они принадлежат.

Третье. Хотя устойчивая заинтересованность в социальной на­пряженности в

значительной мере, видимо, исчезнет, есть основа­ния полагать, что полностью она

устранена не будет. Для кого-то по-прежнему важнейшим делом или кратчайшим путем

к карьере будет провоцирование недовольства и создание всяческих помех в

функционировании системы. В этом в неменьшей степени, чем при капитализме,

станет проявляться неудовлетворенность как идеалистов, так и карьеристов своим

положением и их недовольство общим ходом дел. Более того, в социалистическом

обществе не будет недостатка в конфликтах. Ведь устраненным окажется только один

из многих источников противоречий. Явно сохранятся, хотя бы частично, конфликты

территориальных и отраслевых интересов. Неизбежно будут и столкновения мнений по

различным вопросам - например, насчет того, в какой мере следует поступаться

сегодняшними интересами людей ради благосостояния буду­щих поколений.

Администрация, склоняющаяся в пользу будуще­го, может натолкнуться на позицию, в

чем-то схожую с той, которую ныне занимают рабочие и широкие слои общества в

целом в отношении большого бизнеса и его политики накопления. Наконец, еще одно

немаловажное соображение. Вспомнив все сказанное по поводу культурной

недетерминированности социализма, мы должны будем прийти к выводу, что многие из

крупных проблем, которые ныне стоят перед каждой страной, в полной мере

сохра­нят свою актуальность и при социализме. Очень мало оснований надеяться,

что борьба вокруг них прекратится.

Когда мы размышляем о том, способна ли будет социалистическая администрация

решить три группы проблем, изложенных выше, надо иметь в виду, что мы сравниваем

социализм с нынешним капитализмом либо даже с тем, который в будущем, как мож­но

предполагать, продемонстрирует еще более высокую стадию дезинтеграции. Говоря

ранее [См. гл. XI.] о значении безусловной субордина­ции в рамках фирмы, -

многие экономисты со времен Иеремии Бентама ее явно недооценивали - мы пришли к

заключению, что по мере эволюции капитализма усиливается тенденция к ослабле­нию

его социально-психологической базы. Готовность рабочего подчиняться приказам

никогда не была обусловлена разумной убежденностью в преимуществах

капиталистического общества или рациональным ожиданием какой-либо выгоды для

себя лич­но, а объяснялась дисциплиной, воспитанной еще феодальным

предшественником его нынешнего хозяина-капиталиста. На капиталиста пролетарии -

хотя и далеко не полностью - перенесли то уважение, которое в обычных условиях

полагалось испытывать их предкам в отношении своих феодальных господ. Задача

буржуазии была облегчена еще и тем, что наследники феодалов сохраняли

политическую власть па протяжении значительной части капиталистической эпохи.

Буржуазия, ведя борьбу с тем слоем, который был над ними, и провозгласив

равенство в политической сфере, объясняя рабочим, что у них такие же гражданские

права, как и у остальных членов общества, поплатилась этим своим преимуществом.

Но какое-то время сохраняющейся у нес власти еще было достаточно, и постепенные,

но неуклонные изменения, ведущие к разложению дис­циплины на отдельном

предприятии, были незаметны. Теперь положение существенно иное. Способы

поддержания дисциплины по большей части утрачены, вдобавок нет силы, способной

их при­менять. Потеряна моральная поддержка общества, которой в былые времена

пользовался наниматель, боровшийся с нарушениями дисциплины. Наконец, - в

основном из-за утраты этой поддержки - изменили свое отношение и государственные

органы: от отстаивания интересов хозяина они постепенно перешли к нейтра­литету,

а далее, пройдя через разные степени нейтральности, они стали защищать права

рабочего как равноправного участника договора, затем поддерживать профсоюзы в

конфликтах как с нанима­телями, так и с отдельными работниками [О том, что этот

процесс идет, хотя и не прямолинейно, может свидетельствовать терпимость со

стороны государства, доходящая до одобрения таких действий, как пикетирование. В

Соединенных Штатах законодательство и в еще большей степени административная

практика представляют особый интерес, ибо все рассматриваемые нами тенденции

проявились там с исключительной силой: они долгое время сдерживались, и потому

развернулись в очень сжатые сроки. Для США характерно было полное отсутствие

понимания того, что государство в регулировании трудовых отношений может

исходить не только из сиюминутных потребностей рабочих, но также принимать в

расчет и другие общественные интересы. Столь же характерно для этой страны

вполне определенное, хоть и неохотное, признание методов классовой борьбы. Во

многом это связано со специфической расстановкой политических сил и отсутствием

в этих условиях другой возможности загнать рабочих в эффективную организацию.

Тем не менее пример США вполне пригоден как иллюстрация к нашему анализу.].

Картину довершает позиция наемного управляющего. Он знает, что, провозгласив

себя борцом за общественные интересы, он рис­кует вызвать даже не возмущение, а

всего лишь улыбку. Естественно, он предпочтет, чтобы его похвалили за

прогрессивность, или уйдет в отпуск, нежели станет объектом поношений и

подвергнется опасности, беря на себя заботы, которые никто не вменяет ему в

обязанность.

При обсуждении этих проблем не стоит пытаться слишком да­леко экстраполировать

проявляющиеся тенденции, мысленно представляя себе ситуации, когда социализм

может оказаться единственным средством восстановления общественной дисциплины.

Тем не менее очевидно, что в любом случае социалистический способ управления

имеет в этом отношении преимущества, способные существенно повлиять па

экономическую эффективность.

Во-первых, менеджеры при социализме будут иметь в своем распоряжении гораздо

больше средств поддержания авторитарной дисциплины, чем когда-либо имели

капиталистические управляющие. Единственный реальный инструмент, которым они

ныне располагают, - это угроза увольнения (что соответствует идее Бентама о

контракте, который на основе рациональных соображений заключают или расторгают

равноправные партнеры). Но применение и этого инструмента поставлено в такие

рамки, которые сводят к минимуму попытки воспользоваться им. В условиях же

социа­лизма угроза увольнения, используемая менеджерами, может означать угрозу

лишения средств существования без гарантирования какой-либо другой работы. Более

того, в капиталистическом обществе угроза увольнения, как правило, либо

реализуется, либо нет, ибо общественное мнение в принципе против того, чтобы

одна из договаривающихся сторон могла использовать такого рода дисциплинарные

санкции в отношении другой. Что же касается соци­алистических менеджеров - они

имеют возможность применять эту угрозу в той степени, которая представляется им

целесообразной, а также прибегать к другим санкциям. Часть из них - менее

суровые - капиталистическим менеджерам вообще недоступны, поскольку эти меры не

имеют морального авторитета. В новой общественной атмосфере простое

предупреждение способно оказать такое воздействие, которое вряд ли было бы

возможно в условиях капитализма.

Во-вторых, социалистическим менеджерам будет гораздо легче использовать

находящиеся в их распоряжении инструменты под­держания авторитарной дисциплины.

Государства, которое вмешивалось бы в эту сферу, не будем. Интеллектуалы как

обществен­ная группа перестанут занимать враждебные позиции: что же каса­ется

отдельных негативно настроенных личностей, то общество в целом, глубоко

приверженное своим собственным ценностям, су­меет их обуздать. Наибольшую

твердость это общество будет проявлять в воспитании молодежи. Наконец, как уже

говорилось, общественное мнение не потерпит того, что представляется ему

полукриминальной деятельностью. Забастовка будет равнозначна бунту.

В-третьих, правящая группа при социализме будет несравненно больше

заинтересована в том, чтобы оставаться у власти, чем правительство в условиях

буржуазной демократии. При ка­питализме отношение правительств к бизнесу сродни

тому, которое в политической жизни ассоциируется с оппозицией: они критикуют,

используют средства сдерживания и в принципе не несут никакой ответственность.

При социализме так быть не может. Министерство производства будет отвечать за

функционирование экономики. Конечно, это будет ответственность в сугубо

политическом смысле, и тут многие грехи можно скрыть с помощью ора­торских

ухищрений. Тем не менее государство, без сомнения, перестанет играть

оппозиционную роль и, напротив, будет постоянно заинтересовано в успешной работе

экономического механизма. Экономические потребности уже не будут высмеиваться.

Попытки парализовать хозяйственную деятельность, настроить людей против работы

расценивались бы как посягательство на правительство. И оно, скорее всего,

реагировало бы на это соответствующим образом.

Здесь, как и в том случае, когда речь шла о сбережениях, возможные возражения

против того, чтобы на основе опыта России делались широкие обобщения, не могут

породить сомнений в цен­ности преподанных Россией уроков. Ведь в более зрелом

или близком к нормальному состоянию социалистическом обществе трудностей с

дисциплиной будет меньше. Поэтому именно опыт этой страны позволяет наиболее

убедительно проиллюстрировать основные пункты нашей аргументации.

Большевистская революция 1917 г. завершила дезорганиза­цию небольшого, но

концентрированно проживающего промышленного пролетариата России. Массы полностью

вышли из-под контроля. Их представления о новом порядке выразились в

бесчисленных забастовках - своего рода самовольных отпусках - и захватах фабрик

[При подобных исторических обстоятельствах распад дисциплины происходил в

большинстве случаев. В частности, именно это было непосредственной причиной

поражения квазисоциалистических экспериментов в Париже во время революции 1848

г.]. Управление осуществляли советы рабочих или профсоюзы, и многие их лидеры

принимали это как должное. Бла­годаря достигнутому в начале 1918 г. компромиссу

минимум вла­сти с трудом удалось сохранить за инженерами и Высшим советом

народного хозяйства, но совершенно неудовлетворительные ре­зультаты этого

компромисса явились одной из главных причин введения в 1921 г. новой

экономической политики. На непродолжительное время профсоюзы вновь обрели

положение и функции, присущие им в условиях позднего капитализма. Однако первый

пятилетний план (1928) все изменил. К 1932 г. промышленный пролетариат оказался

под большим контролем, чем в период правления последнего царя. В чем- в чем, а в

этом большевики с тех пор явно преуспели. Способ, позволивший это сделать,

весьма поучителен.

Профсоюзы не были запрещены. Наоборот, государство их поощряло: число их членов

стремительно возрастало и к началу 1932 г. достигло почти 17 млн. человек. Но из

защитников групповых интересов, сдерживающих нажим управляющих, профсоюзы

превратились в выразителей интересов общества, в средство укрепления дисциплины

и повышения производительности. Их пози­ция настолько изменилась но сравнению с

той, которую обычно за­нимают профсоюзы в капиталистических странах, что

некоторые западные профсоюзные деятели вообще отказались считать эти советские

организации профсоюзами. Они не протестовали против тягот, связанных с

ускоренной индустриализацией; с готовностью соглашались на увеличение

продолжительности рабочего дня без дополнительной оплаты; отказались от принципа

равной оплаты за равный труд и одобрили систему премиальных надбавок и дру­гих

стимулов интенсификации труда, стахановское движение и т.п. Они признали - или

их заставили признать - право управленческого персонала увольнять рабочих по

собственному усмотрению. Они препятствовали практике "демократической

митинговщины", когда рабочие обсуждали получаемые приказы и исполняли их только

после одобрения. Наконец, профсоюзы вместе с "товарище­скими судами" и

"комиссиями по чистке" принимали достаточно жесткие меры в отношении

прогульщиков и нерадивых работни­ков. О праве на забастовку и контроле над

производством уже не было и речи.

Идеологически обосновать все это было нетрудно. Можно потешаться над

эксцентричной терминологией, объявляющей контрреволюционным и антимарксистским

все, что не полностью согла­суется с интересами государства, состоящими в

максимальном ис­пользовании рабочей силы. Однако по существу в этой позиции не

было ничего антисоциалистического: вполне логично, что вместе с прежней

классовой борьбой должна уйти и практика профсоюзного обструкционизма, должен

измениться и сам характер коллективных договоров. Критики допускают ошибку,

недооценивая резкий рост самодисциплины и групповой дисциплины, который, как мы

и ожидали, стал возможен при новой системе. Однако не меньшей ошибкой была бы

недооценка роли, которую в этом процессе сыграла дисциплина авторитарного типа,

обеспечившая мощную поддержку и столь же мощное дополнение других разновидностей

дисциплины.

Отдельные профессиональные схемы, как и их руководящий орган - Центральный

совет, были взяты под контроль государства и коммунистической партии. То, что

впоследствии получи­ло название рабочей оппозиции в партии, было запрещено, а

профсоюзные лидеры, продолжавшие доказывать наличие у ра­бочих собственных

специфических интересов, смещены со своих постов. Таким образом, еще со времени

реорганизации государственных структур в 1921 г., и тем более после 1929 г.,

профсоюзы фактически не имели возможностей ни на словах, ни на деле

противостоять воле правящих сил. Они превратились в органы поддержания

авторитарной дисциплины. Сам этот факт служит вполне убедительной иллюстрацией

высказанного нами выше те­зиса.

Отметим еще одно важное обстоятельство. Поскольку нездоровое отношение

современного рабочего к своему труду зависит от тех или иных внешних влияний,

далеко не безразлично, внуша­ют ли рабочему чувство долга и рабочей гордости

или, наоборот, постоянно дискредитируют эти понятия. Российское госу­дарство в

отличие от капиталистического имеет возможность же­стко направлять воспитание и

обучение молодежи в соответствии со своими целями и конструктивными идеями. Это

значи­тельно облетает задачу создания атмосферы, способствующей укреплению

производственной дисциплины. Интеллектуалы, ра­зумеется, не имеют возможности

вмешиваться, и общественное мнение не поддерживает нарушение производственной

дисцип­лины.

Кроме того, государство может фактически произвольно (как бы это не оформлялось

юридически) применять такие меры по поддержанию производственной дисциплины, как

увольнение, влекущее за собой нищету; принудительное переселение населения

вплоть до депортаций: "визиты" ударных бригад, а иногда и красноармейцев. Всегда

есть повод использовать подобные методы, и, как хорошо известно, они

действительно применялись со всей решительностью. В капиталистическом обществе о

таких санкциях ни один работодатель и помыслить не мог бы, владей он даже кроме

тонких психотехнических средств достаточным арсеналом репрессивных методов.

Мрачный подтекст этих реалий - не главное в наших рассужде­ниях. В том, что я

пытаюсь изложить, нет ничего зловещего. Все эти проявления жестокости в

отношении отдельных лиц и це­лых групп объясняются в основном незрелостью новой

системы, общей обстановкой в стране или человеческими особенностями руководящих

кадров. В других обстоятельствах, па других ступенях развития и с другим

руководством их могло бы и не быть. Конечно, если оказалось бы, что в применении

каких-либо санк­ций вообще нет необходимости, было бы лучше. Но основная мысль,

которую я хочу донести до читателя, такова: по крайней мере одному

социалистическому режиму действительно удалось поднять групповую дисциплину и

обеспечить авторитарную. Главное - это, а не те специфические формы, в которых

все происходи­ло на практике.

Итак, на уровне проектов, каковы бы ни были их достоинства или недостатки,

социалистическая альтернатива выдерживает сравнение с поздним капитализмом. При

этом мы снова подчеркиваем, что речь, как и прежде, идет только о потенциальных

возможностях социалистической системы, хотя они рассматриваются в несколько ином

ракурсе, нежели при обсуждении социа­листического проекта. Для того чтобы эти

возможности приобрели реальный характер, а тем более - чтобы они получили

практическую реализацию, нужен целый ряд предпосылок. При иных пред­посылках, а

они столь же правомерны, как и принятые нами, вы­воды были бы иными. В самом

деле, стоит только предположить, что верх взяли идеи "идиллического социализма",

и придется сделать вывод о вероятности полного краха такой нелепой системы. И

это еще был бы не худший вариант. Поражение столь убеди­тельное могло бы вызвать

меры, направленные на исправление ситуации. Более опасно, а также и более

вероятно поражение иного рода, не столь явное и полное, которое с помощью

политической психотехники можно было бы представить как победу и заставить людей

поверить в это. Кроме того, при социализме отклонения от схемы функционирования

экономики и принципов управления этой системой, конечно, столь же вероятны, как

в коммерческом обществе, но они имеют более серьезный характер и хуже поддаются

самокорректировке. И все же я надеюсь, что читатель, еще раз взглянув на ход

наших рассуждений, убедится, что те возражения, которые могут возникнуть в связи

с рассматриваемым нами кругом проблем, не затрагивают существенным образом наши

выводы. Точнее говоря, эти возражения направлены не против социализма как

такового или той модели, которую мы использовали в своем анализе, а против

определенных черт, которые присущи тому или иному типу социализма. На основе

этих возражений нельзя сделать вывод о том, что борьба за социа­лизм

бессмысленна или преступна. Но можно однозначно утверж­дать, что борьба за

социализм - это нечто неопределенное, если она не сочетается с ясным

представлением о том, какой именно тип социализма будет жизнеспособным.

Совместим ли такой социализм с тем, что мы обычно понимаем под демократией, -

это другой вопрос.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Глава девятнадцатая.

Переход к социализму

1. Две самостоятельные проблемы

Вряд ли кто-нибудь, особенно среди правоверных социалистов, будет отрицать, что

переход от капиталистического строя к социа­листическому всегда порождает

проблемы sui generis [Cвоего рода (лат.).], независимо от того, в каких условиях

совершается этот переход. Но природа и степень возникающих при этом сложностей

существенно разнятся в зависимости от того, на какой стадии капитализма

происходит переход и какими методами поборники социализма могут и хотят его

осуществить. Выделим две схемы, характеризующие две различные ситуации.

Предлагаемая типологизация удобна еще и потому, что в ней учтена очевидная

взаимосвязь между "Когда" и "Как". Однако обе эти схемы относятся исключительно

к высокоразвитому и "несвободному" капитализму, и потому я не буду

оста­навливаться на рассмотрении возможностей или ограничений, свойственных его

более ранним стадиям. Исходя из этого, назовем предлагаемые схемы перехода к

социализму "назревшей социали­зацией" и "преждевременной социализацией".

Большую часть приведенных во второй части книги аргументов можно свести к

марксистскому тезису о том, что экономический процесс, как и сама человеческая

душа, имеет тенденцию социали­зироваться. Иначе говоря, постепенно складывается

все больше технологических, организационных, коммерческих, административных и

психологических предпосылок социализма. Стоит еще раз напомнить, что нас ждет в

будущем, если эта тенденция и дальше будет развиваться. Бизнес, за исключением

аграрного сек­тора, будет контролироваться небольшим слоем бюрократизированных

корпораций. Экономический рост замедлится, он станет предсказуемым и

планируемым. Процентные ставки будут поддерживаться на уровне, приближающемся к

нулю, причем не только временно, под воздействием государственной политики, а

постоянно, вследствие сокращения инвестиционных возможностей. Промышленная

собственность и управление деперсонифицируются - право собственности постепенно

сведется к владению акци­ями и облигациями, а управленческая верхушка по складу

мыш­ления все больше сблизится с государственными служащими. Ка­питалистическая

мотивация и капиталистические стандарты неук­лонно сойдут на нет. Вывод о

неизбежности перехода к социалистическому строю в этих условиях напрашивается

сам собой. Однако здесь необходимо отметить два момента.

Во-первых, разные люди - даже среди социалистов - расходят­ся во взглядах на то,

насколько следует приблизиться к описанной выше ситуации для того, чтобы начался

переход к социализму. Расходятся они и в оценках текущего положения дел в каждый

данный период. Это вполне естественно, ибо движение к социализму, заложенное в

самом развитии капитализма, происходит постепенно, небольшими шагами. На этом

пути нет светофора, который недвусмысленно и убедительно для всех покажет, что

путь открыт, Возможности для вполне оправданных различий во взглядах

уве­личиваются еще и потому, что предпосылки, необходимые для успешного перехода

к социализму, не обязательно возникают pan passu [Одновременно (лат.).].

Например, если судить лишь по уровню промышленного развития, то в 1913 г.

Соединенные Штаты были, возможно, более "зрелой" страной, чем Германия. Однако

вряд ли можно сомне­ваться, что если бы социалистический эксперимент был

предпринят в обеих странах, несравненно большие шансы на успех имели бы немцы,

оказавшиеся в дестабилизированной стране и вымуштрованные лучшей из всех

известных бюрократических систем и превосходными профсоюзами. Но, помимо

оправданных несовпадений во взглядах, включая те, что связаны с различиями в

темпераментах (ведь одинаково честные и компетентные врачи тоже за­частую

расходятся во мнениях о необходимости хирургического вмешательства), всегда

присутствует и другой фактор. Это подозрение, часто вполне обоснованное, что

одна из дискутирующих сторон не хочет и никогда не захочет признать, что

достигнута доста­точная степень зрелости, так как на самом деле не желает

социа­лизма, а другая сторона вследствие излишнего идеализма или по какой-нибудь

иной причине при любых обстоятельствах будет утверждать, что необходимая степень

зрелости уже наступила.

Во-вторых, даже если допустить, что состояние зрелости несомненно достигнуто,

переход к социализму все же потребует определенных действий и поставит ряд

проблем.

Процесс капиталистической эволюции формирует материальные условия и души людей,

готовя почву для социализма. В предельном случае почва будет подготовлена

настолько, что последний шаг станет простой формальностью. Но даже тогда

капиталис­тический строй сам собой не превратится в социалистический, и

заключительная мера, своего рода официальное введение социализма как закона

общественной жизни, скажем, в форме поправки к конституции, все же будет

необходима. Однако в реальной действительности люди не станут ждать этого

предельного случая. Это бы­ло бы и нерационально, ибо полная зрелость может быть

фактичес­ки достигнута в то время, когда капиталистические отношения и интересы

еще не полностью изгнаны из всех укромных уголков и закоулков социальной

структуры. И тогда принятие конституцион­ной поправки не сведется к простой

формальности. Будут и определенное сопротивление, и свои трудности. Перед тем

как перейти к их рассмотрению, введем еще одно принципиальное разграниче­ние.

Процесс подготовки необходимых для социализма условий и самих людей в основе

своей идет автоматически, т.е. независимо от чьей-либо воли и каких-либо

социальных мер. Но этот процесс, наряду с другими следствиями, также порождает и

эту волю, а за­тем и соответствующие меры - законодательные акты,

административные решения и т.п. Совокупность этих мер составляет часть политики

социализации, реализация которой требует длительного времени, во всяком случае,

многих десятилетий. Однако декретом о провозглашении и организации

социалистического строя этот исторический период естественным образом делится на

два отрезка. До декрета социализация - проводимая намеренно или ненамеренно -

носит подготовительный характер, после него она ста­новится целенаправленной

политикой. Первого из этих историче­ских отрезков мы коснемся в конце главы, а

сейчас сосредоточим­ся на втором.

2. Социализация в условиях зрелости

В этом случае первоочередные проблемы, возникающие в связи с социализацией после

"провозглашения" социализма, не только преодолимы, но и не особенно сложны. Само

понятие "зрелость" предполагает, что сопротивление переменам не будет серьезным,

и большинство населения из всех классов общества поддержит новый порядок. Одним

из проявлений этой поддержки будет сама возможность мирного перехода к

социализму, с соблюдением юриди­ческих норм, путем принятия поправки к

конституции. Резонно предположить, что люди поймут такой шаг, и большинство,

даже среди тех, кто его не одобряет, будут проявлять терпимость по отношению к

нему. Ни у кого не возникнет ощущения тупика и кру­шения мира.

Разумеется, нельзя целиком сбрасывать со счетов возможность революции. И все же

она маловероятна. Дело не только в том, что полное или почти полное отсутствие

организованного сопротивления в одном лагере и страсти к насилию в другом снизят

вероятность революционных событий. Будет существовать группа опытных и

ответственных людей, готовых стать у кормила власти; у них будут желание и

способности поддерживать дисциплину и использовать рациональные методы,

позволяющие свести возможность потрясения к минимуму. Им помогут хорошо

подготовленные административные структуры в сфере государственного управления и

бизнеса, которые привыкли исполнять приказы законной власти, какова бы она ни

были, и не испытывают особой преданности ка­питалистическим ценностям.

Начнем с того, что упростим проблемы переходного периода, стоящие перед новым

Дата добавления: 2015-05-22