Коупленд, Дуглас 1 страница

Перевод с английского

Владимира Симонова

Санкт-Петербург

symposium

К73 Жизнь после Бога: Роман / Перевод с англ. В. Симонова.- СПб.: «Симпозиум», 2002.— 286 с. ISBN 5-89091-191-0

«Жизнь после бога» (1994) — одна из самых на­шумевших книг 1990-гг., по-настоящему современ­ный роман канадского писателя Дугласа Коупленда (р. 1961). Дневник радостей и разочарований, любви и одиночества — это очень человечная книга, впер­вые выходящая на русском языке.

серия FABULA RASA

УДК 82/89 ББК 84.4 К73

Перевод Владимира Симонова

Художественное оформление и макет

Андрея Бондаренко

Рисунки Дугласа Коупленда

Copyright © 1994 by Douglas Campbell Coupland Illustrations copyright © 1994 by Douglas Campbell Coupland © Издательство «Симпозиум», 2002 © В. Симонов, перевод, 2002 © А. Бондаренко, оформление серии,

ISBN 5-89091-191-0

МАЛЫЕ СОЗДАНИЯ

Я вез тебя в Принс-Джордж к твоему деду — за­пойному любителю гольфа. Я устал, мне, соб­ственно, не стоило пускаться в такой дальний путь — полсуток безостановочной езды на север от Ванкувера. Целый месяц до этого я жил на че­моданах и спал на матрасе в каморке то у одного, то у другого приятеля, сидя на диете из столовской еды сердитых телефонных разговоров Сама-Знаешь-с-Кем, полных взаимных обвине­ний и упреков. Кочевой образ жизни подорвал мое здоровье. Я постоянно чувствовал подступа­ющий грипп, чувствовал, что дошел до точки, когда мне попросту хочется позаимствовать чу­жую одежку, чужую жизнь, чью-то ауру. Казалось, я утратил способность создавать свою собствен­ную.

-----------------------------

Это была прерывистая, дерганая поездка с посто­янными вынужденными остановками у попут­ных магазинов и ресторанчиков, откуда я по те­лефону-автомату пытался дозвониться до своего адвоката. С другой стороны, ты впервые в жизни получила возможность наблюдать за всеми жи­вотными на свете, за всей их животной жизнью, протекающей за окнами машины. Эта жизнь предстала нам почти с самого начала поездки, на фермерских землях в долине реки Фрэйзер, по которым бродили коровы, лошади и овцы. Она полностью захватила нас полчаса спустя сразу за Чилливеком, у дальней оконечности долины, когда я показал тебе орла, напоминавшего ме­шок с деньгами, который сидел на верхушке суч­коватой сосны у обочины. Зрелище так взволно­вало тебя, что ты даже не заметила, что Луна-парк в Бедрок-Сити закрыт.

-----------------------------

Потом ты стала задавать вопросы о животных, некоторые прямо на засыпку, но они хотя бы от­влекали на время от усталости и телефонных звонков. Сразу после встречи с орлом ты вдруг ни с того ни с сего спросила: «А откуда взялись люди?» Я не был уверен, что именно ты имеешь в виду: птиц и пчел, или тварей из ковчега, или еще что. В любом случае с ходу я так ничего и не придумал, однако ты заставила меня призаду­маться. Нет, вы только представьте: пять тысяч лет назад люди появились откуда ни возьмись — бац! — с извилинами в мозгах и прочими при­чиндалами, расползлись повсюду и тут же начали калечить свою планету. Казалось бы, люди долж­ны были почаще задумываться на эту тему.

Ты повторила вопрос, и я на ходу изобрел ответ, какие родителям давать не рекомендуется. Я ска­зал, что люди появились «из восточной глубин­ки». Похоже, ответ тебя удовлетворил. И тут мы оба отвлеклись: твое внимание привлек раздав­ленный в лепешку енот у самой обочины, а мое — очередная телефонная будка. Адвокаты — наши Спасители. Но однажды, переступив эту тонкую черту, вы понимаете, что нам самим надо защи­щаться от самих себя.

-----------------------------

Новости были сплошь неважные, и разговор затя­нулся, перемежаемый ревом проносящихся мимо дальнобойщиков и моими воплями, призываю­щими тебя не тыкать прутиком несчастного быв­шего енота. Я рассказал своему адвокату Уэйну про орла, и ему это понравилось, потому что он всегда сравнивает собственную персону с перна­тыми, особенно с орлами. «Я чувствую, как воспа­ряет мое „я"». И прочее в том же роде.

Швырнув трубку, я купил кофе и «севен-ап» на стоянке грузовиков, и мы снова пустились в путь, причем ты продолжала высматривать но­вых животных, прежде всего медведей и оленей, а долина сменялась горами. Когда мы свернули на шоссе в Кокихаллу, следы цивилизации как ветром сдуло, и я почувствовал облегчение от того, как быстро одичал пейзаж вокруг.

-----------------------------

Вершины гор были припорошены снегом, и в ма­шину проникал свежий запах, похожий на запах рождественской елки. День подходил к концу, солнечный свет струился сквозь верхушки деревь­ев, и внизу, в долине, мы заприметили рощицу белоствольных берез, похожих на бамбуковые побеги, украшающие японское блюдо. Дорога была такой длинной и такой крутой, а горы таки­ми громадными, что я подумал о том, как же Но­вый Свет, должно быть, напугал и заворожил первопроходцев. Теперь мы продвигались вперед без помех.

-----------------------------

Я продолжал размышлять о животных.

А это, в свою очередь, навело меня на мысль о людях. Точнее говоря, я размышлял о том, что же, собственно, очеловечивает человека? Что это, собственно, значит — вести себя по-человечески? К примеру, мы знаем, что собаки ведут себя по-собачьи: ловят брошенный мяч, нюхают друг друга под хвостами и высовывают на ходу морды из автомобилей. Мы знаем и как ведут себя кошки: кошки ловят мышей, трутся о вашу ногу, когда хотят есть, и долго раздумывают, выходить им или не выходить, когда вы открываете дверь, чтобы выпустить их на улицу. Так что же такого людского делают люди?

-----------------------------

Я взглянул на этот вопрос иначе. Дело вот в чем, подумал я: действительно, это наш биологиче­ский вид соорудил искусственные спутники, придумал кабельное телевидение и производит «форды-мустанги», но что, если бы, скажем, не люди, а собаки придумали все это? Как собаки выразили бы свою исконно собачью природу в этих изобретениях? Стали бы они строить кос­мические станции в виде огромных косточек, обращающихся вокруг Земли? Стали бы они снимать фильмы о Луне и смотреть их в откры­тых кинотеатрах, не вылезая из машин и под­вывая?

-----------------------------

Или если бы не люди, а кошки изобрели техни­ку — стали бы кошки строить небоскребы, снизу доверху покрытые пушистыми коврами, в кото­рые так приятно запускать когти? Стали бы они устраивать телешоу, главные роли в которых исполняли бы писклявые резиновые игрушки?

-----------------------------

Но именно люди, а не какие-либо другие живот­ные придумали разные машины. Так что же в наших изобретениях выражает нашу исконно чело­веческую природу? Что делает нас нами?

Я подумал — как странно, что на Земле живут миллиарды людей и никто из них до конца не уверен в том, что же делает людей людьми. И вот единственное, что пришло мне в голову из того, что делают люди и не делают другие животные: люди курят, занимаются бодибилдингом и пишут книжки. Не так уж много, учитывая, какого высо­кого мы о себе мнения.

-----------------------------

Справа внизу текла бурная река Кокихалла. Машина мягко скользила вперед. Едва выехав из второго по счету туннеля, мы увидели белохвос­тых оленей — самца, важенку и годовалого оле­ненка с выпуклостями на месте будущих рогов. Ты пришла в неописуемый восторг, как будто тебе купили сразу пять порций мороженого. Мы остановились, выбрались из машины посмотреть и затаили дыхание. Трое созданий бросили на нас беглый, простодушно любопытный взгляд и грациозными прыжками скрылись в родных лесах. Когда мы снова сели в машину, я спросил: «Интересно, за кого принимают животные людей с их дурацкими красными машинами и пестрой одеждой? Как думаешь, а?» Ты словно бы и не слышала меня.

-----------------------------

Проехав еще самое большее милю, мы увидели на скалистом гребне двух баранов-толсторогов, с трудом спускавшихся по каменистой осыпи. Мы снова остановились и вышли из машины. И хотя было ужасно холодно — высокогорье,— наблюдали за этими созданиями, пока они тоже не исчезли в родном лесу.

Мы ехали дальше, притихнув, пытаясь осмыс­лить, что значит появление этих животных в на­шей жизни? Что означали олени? Что означали толстороги? Почему одни создания кажутся нам привлекательными, а другие нет? Что они вооб­ще такое, эти создания?

Я стал вспоминать, кто нравится мне. Мне нравятся собаки, потому что они всегда любят одного и того же человека. Твоей матери нравят­ся кошки, потому что они знают, чего хотят. Мне кажется, что будь кошки вдвое крупнее, их, ско­рей всего, запретили бы держать дома. Но соба­ки, будь они даже в три раза крупнее, все равно оставались бы добрыми друзьями. Сама прикинь.

Сейчас тебе нравятся все животные, хотя, конечно, рано или поздно ты выберешь себе

-----------------------------

любимцев. В тебе восторжествует собственная природа. Каждый из нас рождается самим собой. Когда ты выскользнула из материнского живота, я заглянул тебе в глаза и понял, что ты — это уже ты. И, мысленно возвращаясь назад, окидывая взглядом свою жизнь, я осознаю, что моя соб­ственная природа — моя суть — в основном не изменилась за все эти годы. Когда я просыпаюсь, то несколько мгновений, пока не вспомню, кто я и что я, чувствую себя точно так же, как когда мне было пять. Иногда я думаю, можно ли вооб­ще изменить человеческую природу или мы при­вязаны к ней так же прочно, как собака к люби­мой косточке или кошка к ловле мышей.

-----------------------------

Мы остановились пообедать в городке Меррит, в Курятнике». Ты взяла с собой книжку — почи­тать, пока мои покрасневшие глаза бегали взад-вперед по строчкам «Вестей со всего света» — так елозят палочкой по шершавой мостовой.

Потом двинулись дальше. Небо отливало ла­вандовой голубизной, а туманы над горными пи­ками напоминали мир на стадии замысла. Мы врезались в туманную завесу над долиной, слов­но погружаясь в прошлое.

Перевалив через холм, мы спустились в дру­гую долину и увидели стаю точно застывших в капле янтаря безымянных птиц, плавно опус­кавшихся в глубину каньона. Затем и мы спусти­лись в каньон, где не было ни жилья, ни звуков — только мы и дорога,— и пошел снег, и солнце почти совсем село, а мир стал млечно-белым, и я сказал: «Не дыши», и ты спросила: «Зачем?», и я ответил: «Потому что мы вступаем в начало времен». И так оно и было.

-----------------------------

Время, Малыш; так много, так много времени оста­лось до конца моей жизни, что иногда я с ума схожу от того, как медленно тянется время и как быстро стареет мое тело.

Но я не позволяю себе думать об этом. Мне приходится напоминать себе, что время страшит меня только тогда, когда я думаю, что мне при­дется проводить его в одиночестве. Иногда про­сто страшно, сколько моих мыслей устремлено на то, чтобы собраться с силами, перед тем как провести ночь в комнате одному.

-----------------------------

Той ночью мы остановились в мотеле в Кэмлупсе, на полдороге к цели. У меня просто не было боль­ше сил сидеть за рулем. Только мы успели устро­иться, как разыгралась настоящая драма: мы за­были твою книжку «Кот-Обормот» д-ра Зюсса в «Курятнике». Ты заявила, что не ляжешь спать, пока я не расскажу тебе сказку, так что, несмотря на усталость, мне пришлось импровизировать, в чем я не очень силен. Я начал говорить первое, что пришло мне в голову, и рассказал тебе сказку про Очковую Собаку.

— Очковую Собаку? — спросила ты.

— Да... Очковую Собаку... ну, собаку, которая носит очки.

Тогда ты спросила, а что она делает, Очковая Собака, но мне не удалось придумать ничего, кроме того, что она носит очки.

Ты не отставала, и тогда я сказал:

— Очковая Собака должна была стать глав­ным героем всех книжек серии «Кот-Обормот», вот только...

— Только что? — спросила ты.

— Только вот она сильно выпивала,— ответил я.

— Ну в точности как дедуля,— сказала ты, до­вольная, что тебе удалось связать сказку с реаль­ной жизнью.

— Вроде того,— ответил я.

-----------------------------

Потом ты захотела услышать про других живот­ных, и я спросил, слышала ли ты когда-нибудь о белке Орешкине, и ты ответила, что нет.

— Так вот,— сказал я,— Орешкин собирался устроить выставку ореховой живописи в Художе­ственной галерее в Ванкувере, вот только...

— Только что? — спросила ты.

— Вот только у Орешкина родились бельчата, и ему пришлось устроиться работать на фабрику, где из орехов делали ореховое масло, и так ни­когда и не удалось закончить свою работу.

— А-а... Я помолчал.

— Хочешь послушать про каких-нибудь дру­гих животных?

— Можно,— несколько уклончиво ответила ты.

— Ты когда-нибудь слыхала о киске Хлоп-хлопке?

— Нет.

-----------------------------

— Так вот, киска Хлоп-хлопка собиралась стать кинозвездой. Но она прозвонила столько денег по своей кредитной карточке, что ей при­шлось устроиться кассиршей в Канадском банке в Гонконге, чтобы расплатиться по всем счетам. Скоро она стала просто слишком старой для звезды, а может, у нее пропало желание, или и то и другое. И она поняла, что проще сказать, чем сделать, и...

— И что дальше? — спросила ты.

-----------------------------

— Ничего, малыш,— сказал я, решительно останав­ливаясь, потому что вдруг ужасно испугался, что рассказал тебе про всех этих животных, забил тебе голову всеми этими историями — историями обо всех этих малых созданиях, таких прелест­ных, которые все должны были попасть в сказку, но растерялись по дороге.

-----------------------------

гостиничный год

1. Кэти

Это было давно. Я попал в полосу тягостных раз­думий и довольно сумбурно оборвал большую часть своих связей с прошлым. Я переехал в гос­тиничный номер на Грэнвилл-стрит, где оплату брали понедельно и вода текла только холодная, постригся наголо, перестал бриться и вытатуировал на правом предплечье терновый венец. Целыми днями я валялся на кровати, уставившись в потолок, прислушиваясь к пьяным скан­далам в чужих комнатах, воплям чужих телевизо­ров и звону осколков чужих зеркал. Соседи мои представляли собой смесь пенсионеров, пересе­ленцев, торговцев наркотиками и так далее. Все эти статисты создавали уместно-изысканный фон для моей веры в то, что бедность, страх смерти, облом в сексуальной жизни и неспособность общаться с окружающими приведут меня к некоему Озарению. Я был преисполнен люб­ви — только никто в ней тогда не нуждался. Мне казалось, что я нахожу утешение в одиночестве, но если честно, то я с каждым днем приобретал Вид все более законченного горемыки.

-----------------------------

Моими соседями напротив была в те поры чок­нутая парочка —Кэти и Подгузник. Кэти было семнадцать, и она сбежала из родительского дома в Кэмлупсе, что на севере; Подгузник был чуть постарше, родом из восточной глубинки. Оба были бледные, как привидения, длинново­лосые и с ног до головы в черной коже, которую так любят металлисты. У обоих была привычка бодрствовать по ночам и спать далеко за пол­день, но иногда мне случалось видеть Подгузни­ка, который с крайне предприимчивым видом продавал на Грэнвилл-стрит смесь гашиша с ге­роином трудягам лесосек, приехавшим в город на выходные. Или Кэти, которая под дождем продавала сережки из перышек на Робсон-стрит. Иногда я видел обоих в угловой бакалейной лавке, где они покупали крафтовские обеды, гранатовый сироп, морковные палочки, хрумкалки и шоколадки с мятной начинкой. Мы по-со­седски кивали друг другу, а еще мы время от вре­мени сталкивались в пивной гостиницы «Иель» и разговаривали, и благодаря этим встречам я и смог узнать их получше. Они сидели, рисуя

-----------------------------

друг другу черепа со скрещенными костями на полосках никотинового пластыря, и пили бочко­вое пиво.

Подгузник: Хочешь поговорим?

Кэти: Не-а.

Подгузник: Нет так нет.

Кэти (после паузы): Ну хватит уже.

Сам по себе каждый из них мог представлять интерес, но, когда они были вместе, разговор их становился довольно куцым. Иногда это слав­но — посидеть с неразговорчивыми людьми.

-----------------------------

Однако если в их отношениях и присутствовало обожание, оно носило строго односторонний ха­рактер. Кэти была влюблена в Подгузника, свою первую любовь, тогда как Подгузник, я подозре­ваю, видел в Кэти всего лишь сменную подружку. Он «держал ее в узде», щеголяя легкостью, с ка­кой соблазнял других женщин. Он был хорош собой, как ни посмотри, и очень ловко цеплял женщин, обрушивая на них потоки негатива, так что особи с низкой самооценкой так и липли к нему. К примеру, какая-нибудь ночная бабочка не первой свежести спрашивала у него: «Сколько мне лет — ну-ка угадай, красавчик?» — и Подгуз­ник отвечал: «Тридцать три и в разводе... или двадцать восемь и пьющая». Если дама оказыва­лась его типа, она клевала на это моментально.

Эти Подгузниковы заигрывания доводили Кэти до бешенства. Бывало, когда Подгузник ис­чезал из-за стола, она мне сама это говорила. Однажды из Кэмлупса приехала сестра Кэти, Донна, и, оказавшись с нами за столиком, она спросила у Кэти, что та нашла в Подгузнике. «Скажи мне честно и откровенно, Кэт, ведь он сидел... распускает руки... не работает...»

-----------------------------

— Ну,— ответила Кэти,— мне нравится его по­ходка.

Когда вечерами мы с Подгузником сидели в пивной вдвоем, он задавал мне вопросы вроде: «Почему когда баба сидит на игле, она еще гаже, чем мужик, который сидит на игле?» — «Это что — шутка?» — переспрашивал я, и он говорил: «Нет, я серьезно».

Однако в общем они держались друг с другом в рамках приличий, и большей частью разговор их развивался по легко предсказуемому сцена­рию.

Подгузник: Ты чего на меня уставилась?

Кэти: Хочу угадать, о чем ты думаешь.

Подгузник: А тебе какая забота, о чем я ду­маю?

Кэти: Да в общем никакой.

Подгузник: Вот и не лезь не в свое дело.

-----------------------------

Впрочем, довольно скоро между ними начались драки, причем настолько громкие, что будили меня даже через коридор. Кэти то и дело появля­лась на улице в синяках или с подбитым глазом. Однако подобно большинству пар, живущих по такому сценарию, они никогда не обсуждали тему бытового рукоприкладства с другими.

Как-то раз Кэти, я и уличный паренек — ис­полнитель экзотических танцев, у которого был выходной,— говорили о смерти за тарелкой жа­реной картошки в кофейне у Тэта. Обсуждался вопрос: «Что чувствует человек, когда умирает?» Кэти сказала, что это вроде как если ты зашла в магазин и вдруг к дверям подъезжает твой при­ятель на красивой машине и говорит: «Давай прыгай, прокатимся!» И вы едете немного про­ветриться. И вот вы уже на шоссе, и все замеча­тельно, и тут твой приятель вдруг поворачивает­ся к тебе и говорит: «Да, кстати, ты ведь умерла», и ты понимаешь, что он прав, но это не важно, потому что ты счастлива, и это настоящее при­ключение, и все здорово.

-----------------------------

Однажды утром после особенно шумной ночи мы с Кэти шли по Дрейк-стрит и увидели ворону, неподвижно стоявшую в луже, в которой отража­лось небо,—так что казалось, будто ворона сто­ит на небе. Тогда Кэти поведала мне, что, по ее представлению, прямо под поверхностью наше­го мира есть другой, тайный мир. Она считала, что тайный мир важнее, чем тот, в котором мы живем. «Только вообрази,— сказала она,— как удивились бы рыбы, узнай они, что творится по другую сторону воды. Или просто представь, что ты мог бы дышать под водой и жить вместе с рыбами. Тайный мир совсем близко, но совсем другой».

!- Я сказал, что тайный мир напоминает мне мир сна, где время, сила притяжения и прочее в том же роде ничего не значат. Кэти ответила, что, может быть, оба эти мира — одно.

-----------------------------

Как-то я вернулся домой из библиотеки, где про­вел полдня, хмуро разглядывая читателей и ста­раясь заставить их почувствовать себя мещана­ми. Дверь в квартиру Кэти и Подгузника была распахнута настежь, я сунул туда голову и сказал: «Привет!» В квартире у них была просто нево­образимая свалка — ржавые велосипедные цепи, пожелтевшие комнатные растения, сигаретные пачки и окурки, бляхи с надписью «Металлика», пивные бутылки, грязные одеяла и одежда Кэти.

— Кэт. Туз. Вы дома? — спросил я, но ответа не последовало.

Я стоял, оглядываясь, когда вошла Кэти, вид у нее был ужасный, в руках она держала пакет с обедом из «Бургер-Кинга». Она сказала, что Подгузник ее бросил — свалил с какой-то стрип­тизершей на остров Ванкувер — и что под конец он совсем озверел, из-за того что Кэти стерла все его записи, разогрев кассеты в их крохотной микроволновке.

— Я, наверно, страшно выгляжу?

— Нет,— ответил я,— вовсе нет.

— Ты голодный? Хочешь перекусить?

— Давай не сейчас.

-----------------------------

Мы немного помолчали, Кэти подобрала кое-что из разбросанной одежды. Потом сказала:

— Ты ведь когда-то жил в горах, верно? На северном побережье?

Я ответил, что действительно вырос там.

— Там еще такое большое озеро есть, правда? Водохранилище?

— Правда,— сказал я.

— Тоща, знаешь, ты должен мне кое в чем по­мочь... Что ты сегодня днем делаешь?

Я рассказал, что я всегда делаю днем.

Кэти приспичило посмотреть водохранилище, над каньоном Капилано, за кливлендской плотиной. Она не хотела говорить зачем, пока не приедем, но вид у нее был такой несчаст­ный, что я согласен был даже играть роль гида, лишь бы хоть чуточку ее утешить. И вот мы сели» автобус, едущий к северному побережью, в горы, со всех сторон обступающие город.

-----------------------------

Автобус карабкался вверх по дороге на Капилано мимо пригородных домишек, уютно устроившихся среди высоких пихт, болиголова и кедров. Дома эти настолько не гармонировали с моей нынеш­ней жизнью, что мне казалось, будто я в Китае.

Выше в горах уже почти вечернее небо было темным и облачным. Когда влажный ветер с Тихого океана налетает на горы, то всю свою влажность он изливает на них. Как только мы выбрались из авто­буса недалеко от кливлендской плотины, с неба упали первые капли дождя, и, переходя дорогу, я заранее знал, что скоро мы промокнем насквозь.

Идти до водохранилища было недалеко, и вскоре я уже смог указать на него Кэти, которой, кажется, оно не очень понравилось — большое, похожее на горное озеро, распростертое по глубокой темной

долине.

— Слушай, тут изгородь из колючей проволоки,—

сказала Кэти,— а как же нам подойти потрогать воду?

Я ответил, что отсюда, по крайней мере, никак.

— Что же делать?

Я сказал, что придется пробираться лесом, и Кэти ответила, что вот и замечательно, и, пройдя по дороге мимо щита с надписью «ВОДОРАЗДЕЛ. ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН», мы вышли к месту, где наша компания устраивала пикники, когда я учился в школе.

-----------------------------

Кэти мрачно курила, прижимая свою сумочку к боку; мыпрошли через ворота и стали поды­маться по грязной подъездной дороге. Вершины горнад нами обволакивал туман, и до слуха до­носились только птичьи голоса, да и то изредка, когда, свернув с дороги, мы углубились в лес. Кэти моментально вымокла, пробираясь сквозь кусты морошки, высокую траву и еловую по­росль. В ее длинных волосах запутались паутина, иглы пихт и сухие листья черники; ее черные джинсы промокли и облепили икры. Я спросил, не хочет ли она вернуться, но она ответила, что нет, и мы продолжали путь, забредая все глубже в черный лес, где не было даже эха, пока наконец впереди не блеснула вода. Тут Кэти сказала мне: «Стой, не двигайся»,— и я застыл.

-----------------------------

Я решил, что она заметила медведя или вытащи­ла из сумочки пистолет. Обернувшись, я увидел, что она застыла на полушаге.

— Спорим,— сказала она,— что если мы вот так вот замрем и не будем двигаться и дышать, то сможем остановить время.

И так мы и стояли в глухой лесной чаще, за­стыв на полушаге, пытаясь остановить время.

-----------------------------

Теперь вот что: я верю, что багаж самых важных воспоминаний мы набираем к тридцати годам. После этого память растекается, как вода из пе­реполненного стакана. Новые переживания уже неотпечатлеваются в ней с такой силой и ярко­стью. Я могу колоться героином вместе с прин­цессой Уэльской, совершенно голый, в падающем самолете, но это переживание не сравнится с тем, когда в одиннадцатом классе за нами гнались копы, после того как мы побросали в бассейн Тэйдоров стоявшие возле него кресла и столики. Надеюсь, вы меня понимаете.

Мне кажется, Кэти на каком-то уровне чув­ствовала то же самое — она поняла: все ее важ­ные воспоминания скоро закончатся — то есть ей осталось некое число лет, X лет, на то, чтобы влюбляться в неправильных парней, терпеть издевательства и побои, а потом вся ее память будет заполнена тоской, безнадежностью и бо­лью, и в конце концов после всего этого уже не будет ничего... никаких новых чувств.

-----------------------------

Порой мне кажется, что больше всего надо жа­леть тех людей, которые не способны соприкос­нуться с глубинным,—людей вроде моего скуч­ного и надоедливого зятя, энергичного типа, настолько озабоченного разными стандартами и тем, чтобы им соответствовать, что он лишает себя всякой возможности быть самим собой, единственным и неповторимым. Я представляю, как однажды, уже в летах, он проснется и сокро­венная часть его вдруг осознает, что он никогда не существовал взаправду и сам в этом виноват, и он разрыдается от раскаяния, стыда и скорби.

-----------------------------

И еще норой мне кажется, что больше всего надо жалеть тех людей, которые познали эту глубину, но утратили ощущение чуда или стали глухи «нему,—людей, захлопнувших дверь в тайный мир, или таких, перед которыми захлопнуло эту дверь время, равнодушие или решения, принятые в минуту слабости.

-----------------------------

А дальше случилось вот что: мы с Кэти подошли к самому краю воды, и она достала из сумочки мешочек с герметичной застежкой, а в нем были золотые рыбки с тончайшими вуалевыми хвоста­ми довольно глупого вида, которых неделю назад в одном из редких порывов великодушия пода­рил ей Подгузник. Мы присели на гладкие валу­ны рядом с тихой, прозрачной, чистой, беско­нечно темной и глубокой озерной водой.

— Человек влюбляется впервые только од­нажды, верно? — сказала Кэти.

— Ну, тебе-то по крайней мере повезло,— от­ветил я,— многие еще ждут своего шанса.

Кэти поболтала рукой в гладкой, как стекло, воде, по которой пробежала легкая рябь, бросила в нее пару камешков. Потом взяла мешочек, опу­стила под воду и прорезала в нем дырку своими острыми, покрытыми черным лаком ногтями.

Дата добавления: 2015-05-08