Сокровищница Леланда

Он любил это место. И хотя оно, темное, обширное, стены и потолок которого тонули во мраке, равно оставляло неприятное ощущение замкнутого пространства, над которым нависли километры камней, не любить его нельзя было. Люди – алчные существа, в каждом дремлет препротивное создание, готовое при виде денег на все, забывающее о всяких рамках; Леланд, несмотря на свой «внешний» аскетизм, тоже, как и все, любил деньги. Очень. Больше всего на свете. Больше людей. Больше самого себя. А здесь было много денег. Столько, что он уже потерял им счет.

Вот только потратить он бы их не сумел. Нет, не жадность его мучила, и не осторожность – он, как правитель мира, мог позволить себе жить и в более роскошных апартаментах, ведь так было принято во всех странах Трубы и Целого Мира (в самом деле, не станет же, например, вождь спать рядом с теми, кем он управляет?) – власть имущие обычно облекали свою власть в вещественную форму, могущую показать всем, что они имеют так много денег, что могут купить себе все, и дома, и людей, и отношения между странами. Леланд же нарушил всю систему – ни в какие рамки обычных людей, стоящих у власти, он не укладывался. Он любил деньги не тратить, но копить. Просто так копить, не имея цели, объясняя свое скопидомство предусмотрительностью: в случае, если бы в Трубе что-то случилось, он бы мигом взял из своего хранилища некоторую сумму на устранение последствий беды и ликвидацию ее причин. Так как страсть к накоплению пересиливала в нем остальные чувства, он никогда не доводил дела в мире, странах, городах до критического состояния, такого, что необходимо было тратить какие-либо, даже самые маленькие, деньги, и только поэтому в Трубе никогда не было никаких катастроф.

Свою патологическую любовь к деньгам Леланд мог объяснить тем, что он рос в такой семье, где деньги были таким же мифическим предметом, как и, например, ковер-самолет – вроде где-то и есть, но в глаза никто не видел. С малых лет Хоупу пришлось самому добывать средства к существованию, и очень рано Леланд понял, что если сразу тратить все заработанное, то прожить долго не удастся. Свой первый автомобиль правитель мира купил именно на свои деньги, квартиру тоже. На свою первую революцию – политическую – Хоуп накопил сам. На промышленную добыл средства после того, как подчинил себе все заводы этого мира. Деньги из сокровищницы, накопленные за долгие годы правителем Трубы, должны были идти на самое необходимое, а так как в последнее время в мире не было необходимости в создании чего-нибудь, модернизации чего-нибудь, революции, спасении мира, то и денег с каждым днем в хранилище становилось не меньше, а больше. Монеты первых лет работы Всемирной Трубы, то есть такие, какие были в ходу в Целом Мире, были где-то внизу многокилометрового золотого слоя; новые деньги с профилем Леланда давили на монеты предыдущих лет, и те прессовались, вновь превращаясь в самородки. Все возвращалось в такое состояние, в каком оно было изначально, но Хоупа это ничуть не беспокоило…

Леланд, наведываясь в сокровищницу, тайную, никому не известную сокровищницу, не купался в деньгах, как Скрудж МакДак, персонаж мультфильма Целого Мира, во-первых, потому, что это было невозможно чисто физически – деньги не годились в роли наполнителя бассейна, в котором можно было бы плавать – они были настолько тверды и лежали настолько плотно, что если бы Леланд попробовал прыгнуть с трамплина вниз, то, с большей вероятностью, он бы разбился в лепешку; во-вторых, потому, что даже прикасаться к накопленным деньгам для Хоупа было чем-то кощунственным, неправильным. Правитель мира просто смотрел на свое богатство. Выделял себе каждый день два часа, и любовался деньгами, сидя в одиночестве, в полутьме, приводя в порядок свои запутавшиеся во время работы мысли. Деньги наталкивали его на размышления о вечном. Деньги помогали ему понимать, что еще необходимо сделать в мире Трубы, чтобы ситуация в мире не привела к каким-либо еще более обширным затратам.

В огромной пещере, темной, обширной, где своды и стены теряются во мраке, не разгоняемом кристаллическим светильником, все пространство было засыпано горами золотых монет. Со всех сторон, взблескивая в отраженном синем свете, на Леланда настоящего смотрели тысячи Леландов золотых, плоских. Вся сокровищница блестела, точно звёздное небо. И Хоупу не надо было никакого настоящего неба, если, конечно, в обычном небе тоже не висели монеты.

Деньги, деньги, деньги кругом.

Хоуп, сидя на раскладном пластиковом стуле неопределенного цвета, таком хрупком и скрипучем, что его давно было пора выбросить на помойку, вытянул ноги вперед, расслабил их, чувствуя, как лень наполняет каждую клеточку его тела. Ему хотелось бы вздремнуть, но он не позволял себе провалиться в сон, постоянно из него себя выдергивая. Мыслей было слишком много, чтобы отдавать драгоценное время сну. И Леланд думал. Смотрел на золотые звездочки и думал.

И не заметил, как реальность, видимая им, приобрела странные, ирреальные очертания, тени в углах зашевелились и поползли к нему, хватая за ноги, ввинчиваясь в голову; сон, подобно коварному врагу, захватил Леланда, а тот и не заметил этого. Два темных силуэта, вихрем кружившихся на вершине одного из денежных холмов, превратились в подобие людей, в пыльного, грязного, серого, растрепанного, оборванного великана с механическими руками, державшего на руках маленькую, хрупкую, стройную, коротковолосую рыжую женщину в синем кителе, и выражение лица этого огромного человека не выражало ничего, что могло бы предвещать скорое чаепитие в компании этого милого «гостя». Великан был воплощением свирепости, злобности, ненависти и всего прочего, что могло бы охарактеризовать любого злого злодея из фильмов жителей Корпорации. Леланду захотелось встать и похлопать необыкновенной игре чувств на лице этого творения тьмы, чтобы потом сказать так одобряюще: «Верю». В такого злодея любой зритель мог поверить. Он был настолько убедителен, что, по мере приближения к Хоупу, испугал правителя мира настолько, что тот бросился бежать прочь, намереваясь выскользнуть из своего сна, неожиданно ставшего кошмаром. Великан, издав яростный боевой клич, на мгновение остановился, осторожно опустил женщину на монеты, и, совершив невероятный по своей мощи прыжок вперед, бомбой приземлился на денежную гору, ударяя по ней руками. Локальное землетрясение рассыпало все близлежащие монетные холмики, а сами деньги с грохотом камнепада разъехались в стороны; непосредственно в месте удара монеты, поднятые наподобие фонтана вверх сильнейшим ударом, окатили плечи удирающего Леланда твердым золотым дождем, заставив его остановиться и защищать свою голову. За эти несколько секунд кошмар переродился в нечто качественно новое – он стал ужасающей реальностью, в которой был один беззащитный правитель, находящийся вдалеке от своих верных телохранителей и подданных-свидетелей, и страшный великан с механическими руками, в котором Хоуп не сразу признал Джозефа Уильямса. Вполне живого Джозефа. Вернувшегося с того света, то есть с космического острова, откуда еще никто не возвращался.

Если бы это был фильм, в этом моменте заиграла бы какая-нибудь серьезная тревожная музыка. Например, одно из произведений Рихарда Вагнера, замечательного композитора разрушившейся планеты. Хоуп даже в такой страшной ситуации все равно оставался профессионалом в деле киносъемки: ему представилось, как бы прекрасно обволакивала подобная музыка Джозефа, как бы она дополняла его грозную суть, каждое его движение, но для пущего эффекта, для того, чтобы зрители прониклись ужасом момента, чтобы поняли настроение Уильямса, следует добавить еще и шагающих вслед за великаном демонов и врата ада – так, где-нибудь на заднем плане…

- С***а! – заорал первым делом бывший король, забыв обо всяких правилах приличия, в том числе и том, что с людьми при встрече неплохо бы здороваться, а не обзывать их всякими незаслуженными нецензурными словами. Хоуп взял это на заметку, но тут же, взглянув лишь раз в глаза бешеного короля, простил его вольность великодушно. – Из-за тебя Мип погибла-а-а-а!!! Ты уничтожил своего лучшего гвардейца! И моего друга!

Джозеф ударил Хоупа по ребрам, не слишком сильно, но чувствительно. И еще. И еще. Леланд это тоже простил. Подставлял другую щеку, надеясь, что скоро Уильямс успокоится и прекратит это бессмысленное избиение. Джозеф воспринял покорность судьбе своего правителя как слабость, и обвинил Леланда еще и в этом, за чем последовало новое избиение, более интенсивное.

Джозеф бил только по закрытым одеждой участкам тела – скорее всего, Уильямс не ставил себе цель убить противника. Но разве Леланда утешало то, что Джозеф бил его не везде? Хоупу все равно было больно, ужасно больно. Мысли его постоянно отвлекались от синяков, возвращались к делам государственным и киносъемочным, но куда чаще они забредали в тот раздел разума, который отвечал за любовь к деньгам. В руке правителя были монетки, и его утешало то, что если он случайно умрет, его деньги останутся с ним – во всяком случае, в тот самый последний момент, а эта сокровищница станет ему подходящим склепом – прислужникам правителя не придется обирать народ до нитки для того, чтобы отправить Хоупа в счастливое путешествие по загробной жизни. Ведь тут, по сути, есть все, что необходимо для нормального существования в каком-нибудь комфортабельном пятизвездочном раю: деньги, деньги, деньги…

Из мрака сокровищницы (музыка воображаемого фильма становится все тише, превращаясь в набор неприятных скрежещущих звуков и шум постоянно работающего какого-нибудь огромного механизма) вышел худой паренек, явно принадлежащий тому странному и страшному виду других, похожих на людей существ, с какими бы вы не захотели встречаться в темном переулке (в светлом, впрочем, тоже). В руке его блеснул короткий нож, и этот нож начал быстро приближаться к шее распятого на земле Леланда, удерживаемого за руки и за ноги Джозефом. Хоуп решил благоразумно не дергаться – когда лезвие находится всего в нескольких миллиметрах от артерии, и нет при этом возможности вырваться из рук мучителей или куда-нибудь убрать этот нож, приходится подчиняться правилам людей более сильных, но все же обладающих первобытной властью – властью над чужой жизнью. В странном демоне мрака, с каким не пожелал бы встретиться даже ненормальный в своих грезах, Хоуп узнал своего сына, Гаала, какой был также сослан на космический остров, но который вернулся оттуда, преодолев несколько сот километров безвоздушного пространства безжалостного ледяного космоса, и этот страшный демон, несмотря на то, что имел в руках острый нож, не спешил убивать своего отца, что-то выжидая, периодически смотря то на Джозефа, то на Хоупа, будто бы он ждал какого-то одобрения. («Конечно, мой сын, убей меня – всегда мечтал умереть от рук того, кого я породил!». - «Да, отец, сейчас, мне только надо спросить разрешения у Уильямса…»).

Все звуки воображаемого фильма затихают. К героям приходит пугающая тишина – та самая, в которой страшней всего слышится даже не шум подбирающихся со стороны спины монстров, а именно собственное дыхание…

- Что же ты ждешь? – через силу прошептал Леланд, и звук его тихого голоса, усиливаясь, разнёсся по сокровищнице, превратившись в громоподобный вскрик, где-то обрушивший несколько денежных гор. Хоуп, видя, что сын превратился в злодея (при этом Леланду было все равно, как же он дошел до такой жизни), решил первым делом поиграть с его «темной стороной» - проверить, насколько же он может далеко зайти, прежде чем окажется, что дороги назад нет. Правитель мог сколько угодно развлекаться с этими людьми, делая вид, что эти именно они – хищники, а он жертва: пока в его кармане находилась тревожная кнопка, его жизни ничего не угрожало. Была лишь одна маленькая загвоздка – наличие тревожной кнопки хотя и грело душу, но все же не спасало, ибо она находилась в кармане брюк, до которого дотянуться не было возможности. Играть с огнем Леланду пришлось очень осторожно, делая самоуверенный вид, но все же надеясь, что неожиданно возникшее государственное дело, не терпящее отлагательств, заставит кого-нибудь из помощников правителя забыть обо всех запретах Хоупа и перейти через портал в сокровищницу, чтобы увидеть настоящее издевательство над Леландом и позвать охрану…

Черт, никто же из людей не знал, где эта сокровищница находилась и как в нее попасть…

Черт!

Леланд решил продолжать гнуть свою линию, чувствуя, что он будет жить ровно до тех пор, пока не откроется вся правда о безвыходности его положения. Хотя… И Джозеф, и Гаал, и Мип продемонстрировали, что на самом деле при наличие огромного желания, терпения, веры в себя и некоторой частички волшебства можно выбраться из любой ситуации и из любого места. И даже с того света.

- Если ты и дальше будешь вот так вот надо мною нависать, тратя и мое, и свое время, люди, верные мне, прибегут ко мне на помощь, обнаружат тебя, а там… А если ты меня убьёшь, то эти самые люди могут тебе еще и руки оторвать. И голову тоже. Заметь, абсолютно бесплатно!

Гаал махнул рукой:

- Мне все равно, что будет в этом случае. Главное, что у меня еще есть время до прихода этих людей или до твоего убийства, и я хотел бы его потратить на разговор с тобой. Как ты думаешь, о чем можно поговорить с человеком, который лежит на полу своей сокровищницы, распятый, обездвиженный, беспомощный? М?

Леланд смело предположил:

- О моих деньгах, о чем же еще! Тебя ведь только деньги и интересуют.

В глазах Гаала что-то опасно вспыхнуло.

- Нет. О генетике, особенностях характера и власти.

Хоуп несказанно удивился. Он никогда бы не предположил, что человек, имеющий такую экстравагантную внешность, может говорить о таких умных вещах. С первых минут Гаал показался Леланду человеком, чей коэффициент интеллекта примерно равен температуре в сокровищнице – что-то около пятнадцати, но не более, и сейчас рыжий парень превратился прямо на глазах Хоупа в умного и образованного человека. С другой стороны, почему умные люди всегда должны выглядеть стереотипно серо? Почему бы не предположить, что им тоже хочется привнести в свою жизнь нечто яркое и неординарное?

- Что??? Какая еще генетика? Ты только ради этого сюда пришел?

- Ради денег тоже, не расслабляйся. – Нож рыжего парня блестел в синем свете лежащей на полу кристаллической лампы. – Но еще я пришел сюда из-за зова крови, так сказать. Пришел, чтобы порассуждать о том, какой же ты нехороший человек и как же нелегко из-за твоего генетического материала пришлось мне!

Хоуп опять несказанно удивился. Похоже, у него был час удивлений.

- Это я плохой человек? Да стал бы плохой человек спасать этот мирок?

- Стал бы. Если ему это было выгодно. Ведь ты благодаря своим изобретениям, а, в особенности, своему грандиозному проекту – Трубе – стал не просто богатым, но и всевластным. Поднялся из грязи в князи, поднялся от революционера к мировому правителю. Дошел до той должности, на которой ты можешь находиться, не беспокоясь о своем будущем. Но… Если тебе хорошо, хорошо ли в то же самое время остальным людям? Хороший человек думал бы о благе всех; хорошие монархи делали реальные вещи, которые могли улучшить жизнь населения. А что ты, якобы хороший человек, делаешь для своего народа?

- О благе всех думать нельзя! Добро может быть только для маленькой группы населения, хотя я стараюсь перейти этот порог. Ты ведь знаешь мою теорию «ограниченного добра»?

- Знаю. Твоей теорией можно объяснять многое. Многие нехорошие поступки. Вот, например, убил я когда-то человека, вогнал родителей этого убитого в горе, а на самом деле я для кого-то благо сделал – кто знает, может, этот человек мог стать диктатором еще более худшим, чем ты? И вообще, благодаря твоим генам я в последнее время стал чувствовать в себе порыв к творению всяких гадостей, приятных самому себе. Думаю: я вот тоже прекращу заниматься всякой фигней и стану таким серьезным и «хорошим» во столько же лет, сколько тебе сейчас? Скажи, а вот все остальные детишки, которых ты оставлял по различным углам, они тоже такие же гады, как и ты?

- Я хороший человек! – с достоинством проговорил Леланд. В голове его крутилась одна назойливая мысль: как, ну как же освободить хотя бы одну руку, чтобы дотянуться до маленькой тревожной кнопки… - И ты должен понимать, что народ не стал бы поддерживать человека плохого, несправедливого, злого. Из-за того, что народ мне доверяет, я постоянно нужен Трубе!

- Люди слепы. Они видят лишь то, что хотят видеть. Ты для них – символ спасения, но не спасение в общем. Давай начистоту: ты ни разу не жил в эти последние годы с кем-нибудь из простого люда в квартире. А я жил, когда скитался. И я видел, в каких условиях они живут. Теснота, духота, грязь, протекающие потолки, плесень… Когда странами правили монархи, такого не было.

- Ты не видел, что было, когда правили короли! – тяжело вздохнув, закатил глаза Леланд. – Ты еще не родился!

- Зато я видел доказательства, оставшиеся с тех времен. Ты дал людям свободу, отнял многое, но не сумел отнять у них память.

- А как насчет того, что человек со временем забывает все плохое – остаются лишь хорошие воспоминания?

- Да, конечно, это тоже играют свою роль в формировании вокруг королей ореола святости, но некоторые из них и в самом деле делали для людей куда больше, чем делаешь ты. Они больше о других думали, нежели о себе. Неужели все эти деньги, - Гаал обвел помещение рукой, – результат того, что ты «заботишься о народе»?

- Это предусмотрительность. Если в Трубе что-то случится…

- …то ты ничего не потратишь. Однажды была такая ситуация: в результате столкновения с метеоритом одна часть Трубы немного пострадала – появились трещины в стенах домов. Газеты говорят, что ты, устроив акцию «Поможем миру вместе!», собрал деньги с населения, не выплатив в общий фонд ни одной из своих монеток. Ты жадный, как и я…

- Это тебе король этот, как его, Джозеф, так сказал? – прошипел Леланд, разозлившись. Дернулся, чтобы освободить руку, но Уильямс смерил правителя таким тяжелым взглядом, что на Хоупа будто бы внезапно упали несколько слонов.

- Нет. Просто я очень наблюдательный. Совместная жизнь с Ледой учит наблюдательности…

- Сестра? Сестра… Она такая же, как и ты?

- Мы все такие же, как и ты.

- Зачем, зачем тебе весь этот разговор? – молящим голосом спросил Хоуп, повернув голову набок – затылок от долгого соприкосновения с твердой поверхностью начал сильно болеть. Джозеф опять бросил на правителя свой фирменный взгляд, и слоны на груди Леланда начали танцевать джигу.

Гаал пожал плечами:

- Да так… В нем не было смысла, ты прав. Я просто хотел узнать твой взгляд на некоторые вещи и сопоставить его со своим. Знаешь, он удивительным образом совпадает! Еще бы, отец и сын… Яблочко от яблоньки…

- Ты тоже метишь в диктаторы?

Сын не стал ничего скрывать, выложив все, что задумал, без преувеличений:

- И туда тоже. Но сначала я планировал стать богачом. Заработать я денег не смогу – побывавшие в Гессельхедских Полях практически не имеют возможности работать, но зато я смогу забрать эти деньги у тебя…

- Убив меня при этом?

- Это всегда можно. Но пока это не требуется.

- А ведь тогда ты уподобишься мне… - вкрадчивым голосом протянул Леланд. – Ты всю жизнь старался, чтобы сходства у нас с тобой было столько же, сколько у двух жителей разных континентов Целого Мира. Ты даже украсил свое тело рисунками, покрасил волосы в рыжий цвет, вдел в ухо эту нелепую серьгу… Ты, в принципе, даже был другим по характеру – Гессельхедские Поля здорово меняют людей… Но сейчас ты почему-то хочешь стать моей копией. Убить меня, чтобы стать мной же…

Взывая к «светлой стороне» Гаала, той, которая не хотела убийств, Леланд надеялся, что сына остановит такое неприятное «сравнение с отцом». Но надежда оказалась сахарной – она растаяла на сковородке обстоятельств, превратившись в свое подобие – карамель. Вкусное, но все же другое…

Нож снова оказался возле горла Леланда.

- А что? – обнажив все свои желтые зубы, улыбнулся Гаал. В глазах его мелькнуло выражение сумасшествия, той самой степени безумного счастья, которой парень, казалось, был очень доволен. («Оператор, дай крупный план лица рыжего неформала!»). – По-моему, это неплохо – и золото твое заполучить, и место свое в мире улучшить… стать правителем мира… Сразу так – из «презренного» наркомана в диктатора всей Трубы! Такой карьерный взлет чудесен, воистину чудесен. И приятен.

- Взгляни в зеркало, - тихо, спокойно попросил Леланд. - Кого увидишь ты?

Многофункциональный нож был отнят от горла с целью превращения в маленькое зеркальце. Гаал, немного подвигав им перед своим лицом, пытаясь захватить в границы лезвия хотя бы большую часть своей фигуры, нашел оптимальный уровень и наклон, внимательно посмотрел на себя. Его брови поползли вниз, как две рыжие мохнатые гусеницы, накрывая собой глаза. Сын, хмурясь, смотрел на лезвие, видя в нем что-то действительно ужасное.

- Я вижу себя, - ответил Гаал после нескольких минут молчания.

- Ты видишь меня, все равно. Какие-то мои черты в твоей внешности проглядывают. Заметил?

В отражении при определенном наклоне головы становилось заметно, что Гаал – точная копия Леланда: в лице появлялись некоторые особенности внешности отца. Глаза становились больше, а их форма заметно менялась; линия подбородка становилась плавной; губы в расслабленном положении были сомкнуты в снисходительной улыбке, что, в совокупности со страшным взглядом рыжего, превращалось в жуткую ухмылку. Гаал, глядя на себя, был недоволен, но в голове его неожиданно начал формироваться такой гениальный план, что Леланд Хоуп был бы им (то есть своим сыном) доволен. План был из серии «Как обмануть всех, выйдя при этом сухим из воды – руководство для «идеальных правителей и их детей»».

- Так если ты называешь меня плохим человеком, а еще и спускаешь на меня своего цепного пса Джозефа, - цепной пес посмотрел на Леланда свирепо, - то почему ты, пытающийся быть «хорошим сыном», прекрасным «яблочком», в этот самый момент следуешь зову своих пороков? Ты раб желания…

- А ты прав, - легко согласился Гаал. – Мне хорошо со своими пороками и желаниями. Тебе ведь тоже.

Леланду надоела вся эта бессмысленная болтовня, пусть и на умные темы, и он, точно зная, что если он сам не направит охранников в нужное место, никто в сокровищницу не явится его защищать, попытался повернуться на правый бок – на тот, где был карман с тревожной кнопкой. Джозеф, про какой-то причине убравший руки с тела правителя, хотел было легонько ударить Хоупа, чтобы тот не шевелился вообще – и вряд ли бы пошевелился через несколько часов – но рыжий парень, положив свою маленькую ладонь на его механическую конечность, запретил королю это делать.

- Уф, а я уж думал, - извиваясь, как червяк, делая вид, что подняться с пола достаточно проблематично, начал Леланд, отвлекая внимание от своих странных манипуляций с кнопкой, нажимаемой без помощи рук, - что вы мне не позволите даже размять затекшие конечности…

Когда кнопка захрустела, Леланд понял две вещи, что, во-первых, к нему с минуты на минуту может явиться помощь, потому как, скорее всего, кнопка была нажата, и, во-вторых, что кнопка из многоразовой неожиданно превратилась в одноразовую. Правитель, получивший свободу рук, полез ладонью в карман, чтобы нащупать там кучу острых осколков – одно лишь напоминание о помощи. Неприятное чувство, похожее на холодную грязную волну, окатило Леланда с головы до ног. Имя этому чувству – отчаяние…

Но Хоуп не успел как следует отчаяться. Из ближайшей горы монет вылезло несколько роботов в черной броне, двинувшихся вперед с вытянутыми руками, точно мумии из популярных фильмов. Гаал вздохнул, Джозеф тяжело поднялся с пола и встал в боевую стойку. Леланд удивленно посмотрел на роботов, пытаясь вспомнить, как давно он, по своей предусмотрительности, поместил этих механических воинов в своей сокровищнице, и как давно он настроил свою тревожную кнопку на вызов помощников именно из хранилища. Вспомнить какие-либо конкретные факты не получалось, так как по всему выходило, что Хоуп вообще никого и никогда сюда не помещал и кнопку не перенастраивал.

Чудеса?

Нет. Чудесами здесь даже и не пахло, и объяснение всего могло быть только одно. Это хранилище раньше было частью Корпорации, следовательно, оно имеет некую связь со всеми остальными помещениями; вероятно, что и подмога, вызванная в одном зале, даже самом отдаленном, каким-то невероятным образом телепортировалась туда, куда нужно – и все это при помощи загадочных, до конца не изученных механизмов древнего здания Корпорации.

Черные роботы медленно, будто бы уже зная, что им ничего не может угрожать, приближались к Гаалу и Джозефу, отрезая им путь к побегу, путь к свободе, путь к деньгам, которые они так хотели заполучить…

Тревожная мелодия завершила бы эту сцену, если бы Леланд снимал такой фильм. Но Хоуп ничего не снимал и снимать не планировал, и поэтому некому было включить в этот момент какое-нибудь серьезное классическое произведение. Зато оно, само, без всяких разрешений, заиграло в голове правителя мира. Это так приятно – дополнять реальность серьезной хорошей музыкой, берущей за душу…

- А ведь это ты убил Мип, да? – осторожно спросил Джозеф дрогнувшим голосом Гаала тогда, когда Леланд ушел к противоположной стене получать ключ от портала, куда он намеревался во второй раз выкинуть вернувшихся с того света людей. Похоже, Леланду и самом было интересно, действительно ли можно выбраться из абсолютно любого места, не имея при этом ничего, с помощью чего можно было бы спастись, почему правитель и решил провести своеобразный эксперимент – ведь он не желал наказывать чудом спасшихся, но даже пообещал наградить, если они сумеют выбраться повторно.

Рыжий смотрел вперед бессмысленно и отрешенно, погрузившись в пучину наркотического космоса – Леланд великодушно позволил своему сыну покурить «путь звездочета».

Джозеф, даже несмотря на видимую тщетность попыток завести разговор, все равно продолжил:

- Она ведь умерла не от космического холода или нехватки кислорода… Кто-то аккуратно вонзил ей нож в сердце. Китель был предварительно снят, после чего был нанесен удар; потом убийца снова надел китель на жертву обратно…

Хоуп, неожиданно вернувшийся из своего космоса, вытянутый оттуда какими-то словами Уильямса, засевшими в подсознании, вздрогнул и глянул на короля испуганно.

- А ты откуда узнал, что это был я? – бессмысленным вопросом выдал истину Гаал.

- Мне…нашептали призраки, окружающие меня повсюду. – Рыжий посмотрел на Уильямса со всей серьезностью и скептицизмом, которая обычно появляется у людей-реалистов, слышащих бредовые заявления, и король, не желая развивать тему своих галлюцинаций, пожал плечами: - А если серьезно, то я знал о твоей антипатии к Мип. И я догадывался, что рано или поздно ты решишь ее наказать за то, что она не хотела отправлять тебя в Поля, но безуспешно пыталась сделать хорошим человеком… Ты все же уподобился своему отцу, когда достигал желаемого. Нехотя, да. Но в который раз.

Гаала это немного задело. Он стоически перенес замечание Джозефа, всего лишь нахмурившись.

- А почему ты тогда Леланда обвинил в ее смерти?

- Мне надо было его в чем-то обвинить. Не важно, в чем – главной целью была бессмысленная и беспощадная месть за все, что он мне сделал, вылившаяся в избиение правителя…

Дата добавления: 2015-05-26