Основы градостроения 5 страница

Кранц, рыбачий посёлок, первым превратился в посёлок курортный: в 1816 году он становится Королевской купальней. Комитет граждан, взявший на себя градостроительные функции (с 1834 г.) организовал строительство курзала, обсадку деревьями улиц – но действительного толчка к развитию пришлось ждать до прихода сюда государственного шоссе (1852 г.) и, в 1885 году, железной дороги, хотя её приход и не подразумевал мгновенного и постоянного роста числа жителей облагодетельственного поселения, как в глубине провинции. Вскоре (1900 г.) дорогу продлили по всему побережью. в 1862 г. провинция насчитывала 29256 рабочих, в 1896 г. их было 153947 человек, 4/5 на малых предприятиях.

Раушен, мельничная деревня в десяток дворов, оставался тихим курортом для избранных с 1820 года и до окрытия в 1900–1906 годах Самбийской железной дороги к морю. Его стремительный рост уже следует принципам «реформы» и «хранителей отчизны». Другим примером согласованного развития дорог и домов стал Эйдкунен, полностью подчинивший своё развитие службам путей: сквозное сообщение С.-Петербург–Берлин породило километровой длины поселение, размером сравнимое со своей же товарной станцией, и за полвека доросшее с 125 душ до 10½ тысяч. «Железнодорожному городу» именно ленты рельсов, а вовсе не главный проспект или вовсе отсутствовавший здесь рынок предписывали направление застройки, сама же застройка в изрядной мере велась транспортными компаниями и их служащими. Дорога, впрочем, не гарантировала прочности порождённых ею городских благосостояний: альтернативные маршруты серьёзно подорвали грузопоток Россия–Пиллау, а кёнигсберский Морской канал (1901 г.) и вовсе лишил его роли аванпорта. Размещение казённых железнодорожных мастерских стало способом поддержки городских хозяйств; в Пиллау утрату грузоперевалки компесировали строительством новых казарм. Удачные планировочные сочетания застройки и путей покажет Кёнигсберг Самбийским и Кранценским вокзалами, правильно, хоть и совершенно случайно вставшими к городской планировочной оси север – юг, а также Инстербург. Последний продлевает герцогские ещё параллели улиц вплоть до путей, и завершает их площадью-бульваром. Органичное решение заставляет забыть, что проект новых районов был готов ещё до наступления эпохи пара и был, как и в прочих городах, тоже вспорот железнодорожной струной, так что застройка за-железнодорожной части города осуществлялась без согласования с успешно сохранёнными мотивами прошлого. Типовые станции в меньших городах тем более не приспосабливали, как некогда и орденские городские схемы – лишь сколько-нибудь прилично, без учёта столетних уже планировочных традиций, устанавливали на местности перед городом: вокзальные площади Восточная Пруссия оформлять не умела. В Гумбиннене железнодорожные пути случайной диагональю прошли по прямоугольному плану, подчинившему себе даже и течение реки; вокзал встал на полтора квартала восточнее главной городской оси. Ничто не мешало в Фишгаузене вывести к вокзалу широкий перпендикуляр Ратушной улицы – но пути легли случайно, а улица прошла коленом, словно немного промахиваясь мимо вокзальной площади. Прокладывая пути, закладывая посёлки своих служащих, дороги, бывало, реконструировали и пристанционную территорию: право отчуждения им было даровано ещё в 1838 году. Организацию подъезда они, напротив, оставляли городам, у которых подобное право – отсутствовало (до 1875 г.). Улучшив сообщение и дав рост промышленности, сила пара одновременно облегчила бегство поселян в города, а горожан во столицы. За 1840–1910 года провинция потеряла 729364 человека, причём 700000 их них – за 1871 – 1910 года; аграрный кризис 1878 – 1879 годов стал подлинным «девятым валом» миграции! Даже и на курортах железная дорога оказалась неоднозначным приобретением: прежде отдыхающие приезжали на долгие недели и требовали достойного жилья с удобствами, то теперь всё большее их количество ограничивалось часами между утренним и вечерним поездами. Сельскому хозяйству компенсировать убыток населения приходилось повышенной механизацией, в свою очередь зависевшей от пара: угольные бункера восточнопрусских деловых дворов превосходили многое в метрополии, а потребление равнялось высокоиндустриальному. Курорты ответили усиленным строительством увеселительных садов и променадов, осознавая, что одной лишь красотой прибоя гостя им не удержать – политика же вновь открыла для себя вопрос «удержания востока» и «внутренней колонизации». Изменилась и жизнь выигравших от такой миграции городов, где массовый подвоз и распределение требовали специализированных пространств: некогда единый компактный организм города всё дальше распадался на несколько параллельноживущих и невзаимосвязанных образований, путь даже и были бы они взаимозависимы.

5.3 Город дельца

Высвобожденные производственно-деловые силы, державшиеся гильдиями под спудом, вкупе с новыми мощными источниками силы (пара) и сообщения (дороги) вновь, как и в прежние века, привели к скачку урбанизма. В городах вчерашних крестьян ждали не только предприниматели-заводчики, но и предприниматели-домовладельцы — и предприниматели-градостроителиьство ждали их тоже. Благоустройство и вообще общественное благо, напротив, стало делом частной благотворительности. Застройщики, при полной поддержке закона и общественного мнения заполняли участки старого города, вели ряды домов вовне, копировали столицы даже и в самом маленьком городке. Некогда единый строй высоких черепичных крыш и палевых штукатурок взрывали новомодный шифер и толь, эркеры и щипцы, глазурованный кирпич и витрины хрустального стекла. Механический прирост городской территории, без упорядочения предместий и доходных посёлков, пышность вторых и третьих копий парижских бульваров (с 1853 г.) и венской Рингштрассе (с 1857 г.), улицы, определёненые на плане не продуманной композицией, а канализацией и водопроводом — все они стали отличительной чертой XIX века даже и в закольцованном валами Кёнигсберге. Черты, вызванные экономической слабостью и малочисленностью даже и возросшего числа горожан. Первую половину либерального века перестраивались старые города; рост вовне отмечается лишь с 1860х годов, когда из переполненных и хаотичных городов началось бегство среднего класса. Бежал он фабрик и антисанитарии; бежал в новые пригороды того времени. Заложенные муниципалитетами, они обычно продолжали рисунок первых улиц за стеной параллелями невзаимосвязанных улиц регулярного плана, с выпуском некоторых кварталов для церковной или иной площади (Инстербург). Подобное, пусть геометрически и сходное с орденскими торгами, нельзя счесть осознанным возвращением к собственному прошлому: мотив площади рыночной используется тут для площади церковной, а ведь назначения эти вовсе не взаимозаменяемы! Заложенные спекулянтами в чистом поле, они были более прихотливы, но связность их была невелика, пусть даже к количество диагоналей и обещало бы нечто противоположное. На смену «градостроительству» пришло фискально-полицейское «благоустройство», направленное всего лишь на предотвращение наихудших бед. Любые более значительные планы требовали частных жертвователей – даже и удачными парками, закладывавшимися на месте выносимых вовне, по санитарным соображениям, кладбищ или вокруг мельничных прудов, как мы их находим в Инстербурге (1870 г.) или Тильзите (1817—1827 г.), провинция обязана филантропам. Что Пруссия – даже и прославленный парижский барон Осман был не более чем полицейским префектом, следовавшим, во многом, полустолетней давности «Плану комиссии художников» (1794 г.)! В Восточной Пруссии такого плана не было, как не было их и вообще по Германии, и растущие города теряли столетние формы и стиль: в Алленбурге в Гумбиннене в Даркемене в Крейцбурге в Норденбурге в Тапиау в Фишгаузене во Фридланде в Хейлигенбейле в Цинтене...

Площадь, душа и центр поселений, в руках новых локаторов (в частных проектах бывших нередко и землевладельцами, и градостроителями, и застройщиками, и архитекторами) ужалась до шифра самоё себя. Четырёх-, шести- и восьмиугольные, круглые и овальные, они разбрасывались через километр или два, исполняя норму 30–40% территорий отводить на общественные пространства. Пустынные геометрические фигуры, не вызванные никакой конкретной потребностью, вскоре засаживались с великой любовью к деталям – цветниками, парадными аллеями, фонтанами и беседками. Иногда площади, как и парки, и вовсе застраивались – церквями, охотно даруемыми властями предержащими, новыми ратушами, зданиями судебных установлений, но чаще они городом и вовсе игнорировались, вплоть до того, что даже и самые обширные площади не бывали ничьим адресом: входы в дома и лавки располагались вне узорчатых партеров, на улицах, за углом. Целенаправленное наполнение узловых точек значимыми Закон о красных линиях застройки, «Fluchtliniengesetz», 1875 г. составление планов застройки и выпуск Строительных уложений отводил муниципалитетам постройками (ратушами, школами, почтами, хотя бы лавками или ресторанами!) сменила планировка по «остаточному принципу», отводившая общественно-важным учреждениям нераспроданные неудобицы – подготавливала почву для будущей реконструкции. Было ли озеленение мерой работы с «ненужными» площадьми, или же ненужность была результатом графичного озеленения – уже в 1850х годах любая площадь стала синонимом чинного отдыха, детской или гимнастической площадки, а потому подвергалась обсадке, зачастую агрессивной. Крупнолистые и высокие деревья за считанные годы затеняли и замещали вид на постройки, градостроительство из системы взаимосвязей домов и пространств распадалось: дома отдельно, фасады отдельно, пространства – тоже отдельно. Типичным пространственным решением подобного стал снос, в 1880е годы, форбурга замка Лабиау с целью устройки на его месте рыночной площади – при расширении её, в 1902–1904 годах, был и вовсе засыпан замковый ров. Срыв валы, обнаружили, что город остался без обоих элементов, некогда придавших ему столь характерную серповидную форму плана – и дальше он рос рыхло и случайно. Улицы, в подобных районах прокладываемые, также упростились: один-единственный проспект стоил застройщику дешевле дифференцированных улиц и улочек, а потому и строили его, не их – а горожанам ранее небывалый широкий проспект казался атрибутом прогресса. Прожектирование потоков карет, трамваев и машин, и улиц, способных из воспринять, на долгие годы стало синонимом планирования; снос исторического наследия – приемлемой за это ценой. Расставленные по красным линиям дома превратились в холсты фасадов, украшавшиеся даже с некоторым неистовством. За трёхметровыми образцовыми палисадниками застройка находилась в исключительном ведении пожарных уложений, предписывавших минимальные размеры задних дворов не по освещённости выходящих в них окон, и не по вентилируемости помещений, а по габариту разворота пожарной лестницы. Неудивительно, что при подобных требованиях дворы точно соответствовали этим минимумам – колодцы, не более! Тем более подчёркивали подобное «фасадничество» распространившиеся планировки этажей, с парадными анфиладами на проспект, и дешёвыми комнатами во дворы, к мастерским, фабрикам, конюшням...Сочетание производств с жильём, при одновременном исходе из города более состоятельных жильцов вело не только к удобству компактного заселения в непосредственной близости от рабочего места, но и к ничем не сдерживаемой спирали всё более и более плотной застройки, всё более сырых и тёмных дворов, всё худшему их санитарному состоянию. Всего за несколько десятилетий город либерализма прошёл путь от любимца взыскательной публики, доказательства саморегулирующихся возможностей рынка – небывалый объём домов был построен безо всякого казённого вмешательства – до рассадника всех и всяческих болезней, олицетворения «антинародной» сущности спекулянта! Некогда города всем обещали вольности и самоуправление – теперь гражданство ставилось в зависимость от такой подати, что многие кёнигсбержцы, бывшие полноправными горожанами при прежнем магистрате, перед вступлением в силу законов цум Штейна предпочли быть вычеркнутыми из списков. В иных городах избирательный ценз, вкупе с правом голоса для корпораций, приводил к тому, что первую треть депутатов составляли заводы, вторую – заводчики с юнкерами, а простые жители не находили себя ни в массе города, ни в его политике, ни в благосостоянии... в подобной несогласованной, действительно эклектичерй среде сформировался облик Восточной Пруссии, известный нам ныне! Этим же конфликтам периода государственного невмешательства в дела застройщиков города обязаны идее совершенной сегрегации жилых, торговых, конторских и фабрично-заводских кварталов, ставшей непреложным законом в течение большей части XX века.

5.4 Город обновления

Накопленные к концу XIX века противоречия деляческо-рационального градостроительства, а также соответствовавшего ему либерально-свободнопредпринимательского хозяйствования не могли быть более решены «оркестром рыночных сил». Не прошло и нескольких лет после кодификации его трудом Баумейстера о расширении городов, как Кёльн вырвался вперёд установлением, в 1885 году, зонирования застройки, чтобы не нарушать ряды односемейных домов многоквартирными доходными громадами. Камилло Зитте, выступивший в 1889 году с исследованием-манифестом «Художественные основы градостроительства», бичевал «рациональность по Баумейстеру», основывавшуюся словно лишь на симметричном изяществе бесконечных перпендикулярных проспектов, особенно, диагоналей, игнорирующих местность, ветра и лучи солнца; предпочитающих бескрайность плаца согласованности многогранных пространств форумов, рынков или скверов, наконец – утрату архитектурой и градостроительством человеческого масштаба, согласованности городовой жизни. Образцовые решения он находил в анонимной архитектуре средних веков, пусть не столь приятной геометру, полной «неправильностей», но гораздо более близкой горожанину. Его аргументация впервые обратила внимание на объём городских пространств – и произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Город стали вновь воспринимать как «общность», и в итальянской готике, приводившейся Зитте как пример, видеть не только художественный, но и социальный образец – как в жёстких её строительных правилах, так и в «готическом социализме». Разнонаправленные потоки времён либерализма стали собираться в новое старое целое, и духу нового времени строительное наследие Восточной Пруссии оказалось как никогда кстати: согласованное (градо)строительство, ограничение каждого во имя благополучия всех здесь всё ещё были орденско-фридерицианским днём сегодняшним — благодаря сельскости «отсталой» провинции. Прусская строительная академия уже в 1898 года указывала, что геометризм, пристрастие к параллельности и бесцельно разбросанным «площадкам» вместо площадей городу вредит; что сегментные и треугольные участки, образующиеся при такой разрезке территорий, красивы в плане, но неудобны в застройке; что веерные площади-перекрёстки с воткнутым в центре памятником неудобны ни для транспорта, ни для поминаемого, ни для жителей вокруг. Академия призывала к ансамблевости, к размещениюя доминант не на последних нераспроданных участках, а первыми. Чем монотонно раскладывать шаблонные оси, не лучше ли сохранить существующие тропинки по испытанным, истоптанным местам, варьировать улицы на транзитные или жилые или торговые по реальной в них потребности – и, сориентировавшись по ветру и солнцу, разбивать на участки, приятные глазу?..

С 1900х годов, побуждаемое Зитте и Шульце-Наумбургом ширилось движение «реформы», отказа от вымученного академического формализма и бытового фанфаронства, бескультурья, чьим отражением виделась бесстильность эклектики и «декадентства». Моральное обоснование движение находило во множестве источников: от почвенничества до приближавшегося юбилея Освободительных (наполеоновских) войн, от стремления обеспечить здоровыми рекрутами своё «место под солнцем» до спасения рахитичных и туберкулёзных горожан. Дезурбанизма «реформа» не предполагала, а стремилась к сообразному выражению городской жизни всех классов. Возвращение к старопрусским добродетелям началось в «деляческих» мегаполисах, малые города долго ещё пытались строить «столично», когда столицы уже воспевали ясность, простоту и благозвучие, приводя примером – провинции. Нигде мировоззрения не сталкивались так явно, как в пригородных посёлках в «ново-провинциальном» духе – там, где эти посёлки, всё далее и далее отходя в пригороды, сталкивались с растущими городками провинции. Недостатки прежнего формообразования домо- и градостроительства подчёркивала катастрофическая недостача жилья, усилившаяся с биржевым крахом 1873 года. Исправить это положение стремились филантропические общества; с 1890х годов можно говорить о состоявшемся типаже жилищно-строительного кооператива или товарищества: филантропического, профсоюзного, казённых учреждений или отдельных профессий. Своей реформаторской целью они ставили не только удовлетворение жилищной нужды «Reform», р.-моды, р.-дома, р.-кухня «Реформа» включала группы от оккультных до профсоюзных, от обществ народной трезвости до вегетарианских, от гомеопатов до спортсменов, от педагогов до гимнастов – но всегда стремилась к переосмыслению данностей и ревизии ценностей: за реформой жилья появилась реформа самой жизни. работника, а создание неотторгаемого домашнего очага, обеспечения покойной старости. Член товарищества, со-владелец недвижимости, автоматически включался в списки горожан и начинал выбирать свой муниципалитет. Как и формы орденского градостроительства, виды организации и застройки товарищеских жилмассивов были готовыми принесены в Восточную Пруссию. Образцом всей стране служило реформаторское берлинское «Строительно-сберегательное общество». В них обязательно устраивалась библиотечка, частым явлением был летний детский лагерь или (фабрика-)кухня – во время частых кризисов, они многим безработным послужили поддержкой.

Ограниченность фондов, собираемых самими членами кооперативов, требовала рачительности без монотонности, и уже первые берлинские постройки Месселя, стилистически следовавшие модному неоренессансу, проявили новый примат плана над (сэкономленным) фасадом, свежего воздуха, света и солнца над выгаданным квадратным метром. Обширные дворыбез поперечных флигелей, рациональные, графичные в отделке своим центральным отоплением, внутриквартирными туалетами и общественными прачечными своим уровнем благоустройства, как это было и с сельскохозяйственными колониями Фридриха II, служили укором и образцом жилищному спекулянту. Излюбленной формой домов кооперативов (государственных) служащих стал возвращённый в архитектурный репертуар распахнутый к улице обширный озеленённый двор-курдонер, использовавшийся столь часто, что улицы, обстраивавшиеся такими товариществами, подчас совершенно теряли свой характер улицы-коридора. Здесь также было удобно проводить торжественные собрания с кураторами. Профсоюзные товарищества, напротив, большее внимание уделяли внутренней жизни своих жильцов, так что даже и подъезды тут перемещались во внутренние дворы-поляны. Товариществами Восточная Пруссия зачастую опережала столицы:

в Алленштейне (1902 г.) в Бартенштейне (1905 г.) в Браунсберге (1890 г.) в Велау (1902 г.) в Гейльсберге (1908 г.) в Гольдапе (1906 г.) в Гумбиннене (1910 г.) в Инстербурге (1903 г.) в Йоганнисбурге (1909 г.) в Кёнигсберге (1861—1902—1914—1916 гг.) в Лабиау (1903 г.) в Лёцене (1902 г.) в Лике (1902 г.) в Маргграбове (1906 г.) в Мемеле (1903 г.) в Остероде (1902 г.) в Пиллау (1908 г.) в Пилькаллене (1903 г.) в Прейсиш-Голланде (1909 г.) в Рагните (1910 г.) в Растенбурге (1906 г.) в Тильзите (1905 г.) и прочие, числом 38. Отстав от делячества Парижа и Вены, Германия опережает своих соперников в области науки, становится меккой градоустроителей со всего мира. За «Зеленью большого города» Зитте (1901 г.) последовал в 1904 году первый в мире журнал по градостроительству, первые градостроительные семинары Политехнических институтов Берлина и Ахена; в 1909 году Берлин провёл первую градостроительную выставку. Подспорьем им стали «Законы о необезображивании выдающихся мест и городов», обязывавшие в новом (градо)строительстве следовать характеру сложившейся местности – но те были исключительно запретительно-консерваторскими механизмами. Не были совершенны и создаваемые по этим законам охранные статуты: охраняли вид ратушной или церковной площади, но не замечали дымоходов и водокачек, прописанных на соседних улицах. До войны единственным такое правило себе составил Тильзит (1909 г.). Статут не предписывал стиля, но требовал, чтобы по особо ценным улицам здания отвечали не только строительному уложению, но и сложившемуся характеру соседства, воспрещал рекламные короба и т.п. Рассуждение о таком соответствии держали комиссии или приглашаемые эксперты; при магистрате создавался постоянный худсовет. Разработку статутов невозможно было бы провести, не уяснив самоё характер охраняемой местности, и в 1909–1913 годах в Кёнигсберге вырастает первый в Германии музей архитектуры под открытым небом, где дома из разных частей провинции воссоздают атмосферу того или иного края. По всей стране, также и в Кёнигсберге (1910 г.), основываются «строительные консультации» для просвещения провинциального застройщика, строившего, обычно, без архитектора. Заказчика следовало направить согласно современному, приемлемому для его местности духу, в осознании ценности унаследованного орденского амбара и проч. «Spar- und Bauberein Berlin», ныне «Berliner Bau- und Wohnungsgenossenschaft von 1892», архитектор и руководитель Альфред Мессель (Alfred Messel) дома-кварталы сочетали общую собственность участка, всеклассовость, всепартийность и всеконфессиональность членства; самоуправление, торговый кооператив, сберкассу, детский сад... «третий путь» между коммунизмом и капитализмом делал кооперативы врагами СДПГ, боровшейся с обуржуазиванием пролетариата 1902 г., «Gesetz gegen die Verunstaltung hervorragender Gegenden»;1907 г., «Gesetz gegen die Verunstaltung von Ortschaften und Landschaften» Уже через несколько лет меняются размечаемые районы городов, пусть новых, с чистого листа, до 1914 года и не закладывается более. Жёсткие функциональные зоны размываются, декоративную зелень сменяет здоровая и полезная, улицы приобретают характер и то один, то другой дом выставляют в поле зрения прохожего: в 1907 году строится первый подобный город-сад «Марга» — вторым встаёт «Ратсгоф», в Кёнигсберге, не ставший автономным муниципалитетом, но включавший в себя и производство (вагоностроительный завод «Штейнфурт»), и местную торговлю, и церковь, и школу, всю инженерную инфаструктуру, и лёгкий доступ в город поездами и трамваями. Дома проекту Фрица Блейера строились на береговой террассе, поблизости от завода, но отделёнными он цехов заглублённой трассой железной дороги. Такое расположение скрадывало пространность фабричных крыш, приближая к домам воды Преголи – и именно эти обращённые к реке южные корпуса строятся на этаж выше малоэтажных домов, живописными группами встающих на прямоугольной, но несоосной решётке улиц. Проектировалось до 600 построек, лёгких оштукатуренных фахверков, блокированных и отдельно стоящих, на участках от 130 до 700 м2, при каждом доме – сад или палисадник, в общих подвалах – ванные. Жителями были конторские и заводские служащие среднего звена. Другим примером реформенного города-сада были курортные городки, тоже не ставшие полноправными муниципалитетами. Начавшись в либерализме регулярными цветниками или прихотливо извивающимися дорожками в духе английских садов, они на рубеже веков достигают таких композиций, как Раушене, где, подтолкнутый к развитию Самбийской железной дорогой, достигшей моря в 1906 году, живописный план следовал не абстрактным линиям,а горизонталям береговых обрывов, урезам сохранённого леса, «диких ущелий», вошедших в неповторимый облик посёлка. Единомоментно возникшие пансионы, гостиницы, ресторан, променады, церковь, купальни, курзал (1914 г.) оказались выдержаны в едином стиле. Муниципалитет примерялся к поглощению поместья «Георгенсвальде», частные предприниматели уходили в прошлое – даже и в отдалённых деревнях Куршской косы! Те именно в архитектуре видели ключ к успеху в туризме, охотно шли на художественную экспертизу построек, а выезжавших на этюды прельщали своеобразными наздорными должностями в полюбившихся им местах. «Реформа» прошла от разгрузочных вентилей на перекипающем котле большого города, до городов-садов, сочетавших лучшее из двух миров: социальный дух, сельскую автономию – и коммунальные удобства. Уже в 1907 году Алленштейн обзавёлся генеральным планом Теодора Гёке, спрямлённо-ландшафтного рисунка улиц, учитывавшим видовые точки для расстановки значимых зданий, долины, и удобство подъёмов из последних к первым. По проекту Бруно Мёринга образцово обновлялся Тильзит (1915 г.), сочетал сложившие полевые проезды, линейные, по межам – и дуги бульваров, пронизавшие все районы, от парка у мельничного пруда к парку Иакова и далее. Город широко раскрывался к реке и пересекал её третьим мостом в Замемелье; главный рынок планировался сразу с запасом площадей для расширения, чтоб не пришлось и ему, по обычаю, через несколько лет вновь искать новое место; заранее предусматривались коридоры будущего роста. Послевоенные границы помешали претворению плана в жизнь. Последним в этом ряду мог бы стать Кёнигсберг, с генеральными планами северных и восточных районов (1912 г.), южных и порта (1915 г.) и всего города (1916 г.). Строительный советник Кучке сохранял большинство зелени в долинах, в которые превратились крепостные рвы, ликвидировал старые железнодорожные пути, опоясывавшие западные предместья, освобождал набережные от причалов – ценой застройки до 2/3 выкупленных городом бастионов и почти всего будущего Южного парка. Зелень, сохраняясь в плане, оставляла под застройку уличный уровень, ровно уходя на другой этаж, как это позднее произойдёт в Инстербурге. Начавшись в войну, осуществление плана пришлось уже на другую историческую эпоху, в которую он вошёл в существенно переработанном виде. Российские войска с боями перешли границу Восточной Пруссии 17 августа 1914 года. Разрушений на своей территории Германия не ожидала: 1500 деревень и хуторов были сровняны с землёй, в 35 пострадавших городах от иных осталась едва ли треть (Тапиау, Шталлупёнен), в других стоял лишь дом-другой (Домнау и вообще Гумбинненский округ); Ширвинт и Эйткунен были разрушены почти полностью. По всей провинции безвозвратно утрачены 3439 построек в городах и 28891 в сельской местности. Крупные центры, Кёнигсберг или Инстербург, избежали значительных разрушений, для малых же городов война стала поводом невиданного ранее подведения итогов городского строительства в провинции – и результаты были неутешительны. Прежде славные своей гармонией, в последние десятилетия города застраивались вразнобой и стояли непосредственно перед утратой своего собственного «я», своего силуэта, своей орденской планировки. Бесконтрольный рост, как в длину (по трактам), так и в высоту (этажей) или в промышленность (дымоходами и водокачками в совершенно не созданных для того местах) делал эти первоосновы совершенно нечитаемыми. Их, несмотря на все старания строительных консультантов, и не стремились читать: осознанию ценности этих планировок не более ста лет!Восстановления житницы рейха требовала логика военного времени, но, благодаря вмешательству «Веркбунда», «Союза Дюрера», «Защитников отчизны» и других, утилитарная задача превратилась в сохранение, спасение и неразрушительное развитие целой провинции. Утрата, почти полная, материального наследия, вкупе с искренним желанием не только его возродить, но и учесть и отразить, не привирая, сегодняшние требования к городскому устройству казалась квадратурой круга. Новый старый город виделся функциональным, сообразным, здоровым и доступным (в том числе и по расходам); поэтичным, локальным, историчным и, главное, созданным для согласного совместного проживания. Либеральный градостроитель мог беспокоиться о канализации, насосных станциях и полях аэрации – «защитники», не отрицая благ санитарии, противопоставляли удобству расходы, подобной системой возлагаемые на все, даже и самые окраинные районы города: для возмещения затрат на инфраструктурную сеть, застройщик вынужден был, даже если прежде и не намеревался, занимать свой участок до предела, и вот уже там, где удачно разместился бы город-сад, вставали дома-казармы – так стоило ли так настаивать на тотальном канализировании? Инженер дорог и путей во главу угла ставил беспрепятственный транзит, прямоточность движения, спрямлял дороги, взрезал холмы – но стоили ли все выгоды такой магистрали снесённой исторической застройки, затрат на отчуждение и сломку? Будучи транзитной, должна ли была дорога непременно через город проходить?..Учёт не только города, но и прилегающего региона – в началах регионального планирования. Не случайно именно при восстановлении Восточной Пруссии (и оккупации Прибалтики) появилась железная дорога Тильзит – Рига. Восстанавливаемая провинция должна и могла вновь воспользоваться чужим опытом, избежать чужих ошибок, тем более, что инженерно-либеральная вера в самоизлечение рынком уже доказала свою спорность. «Dürerbund», просветительско-охранное общество, 1902 – 1935 гг., выпускало журнал «Хранитель искусств» («Der Kunstwart»), рупор «реформы» «Deutscher Bund Heimatschutz» (1904 г., союз охраны природы, (народного) искусства, (строительных) традиций, праздников и проч., разрушаемых промышленностью и крупными городами.

6.1 Расчистка корней: военные восстановление и реконструкция

Разрушенным городам были выделены небывалые средства – вновь Восточная Пруссия выиграла от несчастья, на этот раз – своего: 27 августа 1914 года вышел указ о помощи беженцам, 24 сентября создана комиссия военной помощи, в октябре выделен 400-миллионный восстановительный фонд, 14 ноября изменены правила выплаты страховок и субсидий. Шефские объединения со всей страны охватили даже и малейшую деревню. Наконец, 16 февраля 1915 года кайзер телеграфировал рейхсканцлеру: «новая… жизнь да расцветёт из руин Восточной Пруссии». Слова не преминули стать другим законом. Другим велением времени стала сломка унаследованных едва ли не от ордена разноправных барьеров: в Алленштейне, Гумбиннене, Кёнигсберге и Тильзите действовали отдельные Строительные уложения, в трёх краях, составлявших провинцию, было ещё три. Унифицировать их в мирное время не смогли – теперь не смогли терпеть, наряду с тарифами, мешавшими распространению строительных материалов и технологий, или установленными крайне низкими гонорарами проектантов, не привлекавшими, а отвращавшими от работ. Ныне подобного допустить нельзя было никак. Обеспечение строителей из казны связали редакторским вмешательством в проекты застройщика. В помощь и художественное руководство строительной полиции отправили до 500 архитекторов из метрополии, «строительных заступников». Как беспристрастным защитникам им не дозволялось самим брать подряды или производить работы, их обязанностью стало заступаться за образ прежнего города и ландшафта перед администрациями, организациями и частными застройщиками – под угрозой невыплаты, в случае несогласования, восстановительных пособий застройщику. Самим же кандидатам на должность, в случае несогласия, грозило возвращение в метрополию – там, с самого начала войны, гражданское строительство было директивно прекращено. «Районные архитекторы» устанавливали принципы и образы отведённых им округов, вели надзор за работами; нередко и сами проектировали в Строительных консультациях, как Фрик в Шталлупёнене или оставляли застройку своих городов кому-то одному, как Штофрегену в Гердауэне или Шополю в Гольдапе. Районными архитекторами были: в Ангербурге — Гемпель (Hempel) в Браунсберге — Пудор (Pudor) в Велау — Тучек (Tuczek) в Гердауэнес Алленбургом — Локе, позднее Энглер (Locke, Engler) в Гогенштейнес Остеродеи Алленштейном — Кройтле, позднее Гильшер (Kräutle, Hilscher) в Гольдапе — Келлер (Keller) в Гумбиннене — Крухен, поздне Винантс (Kruchen, Wienandts) в Даркеменес Инстербургом — Мауль, позднее Гунтемюллер (Maul, Huntemüller) в Домнаус Фридландоми Прейсиш-Эйлау — Гофман, позднее Заутер (Hoffmann, Sauter) в Зенсбургес Рёселеми Гейльсбергом — Вольф, позднее Вёблинг (Wolf, Wöbling) в Зольдаус Нейденбургом — Кам, позднее Бёттгер (Kahm, Böttger) в Инстербурге — Крухен (Kruchen) в Йоганнесбурге — Вагнер, позднее Лубовски с Генри (Wagner, Lubowski, enry) в Лётценес Растенбургом — Верц (Werz) в Лике — Брурейн, Цолльвег и Раленбек (Brurein, Zollweg, Rahlenbeck) в Маргграбовес Олецко — Радке, позднее Рёвер (Radtke, Röver) в Мемеле — Гаман (Hamann) в Нейденбурге — Шлемм (Schlemm) в Ортельсбурге — Браун и Россвог (Braun, Roßwog) в Пилькалленес Ширвиндтом — Эрдменгер (Erdmenger) в Тапиаус Велауи Лабиау — Ротер (Rother) в Тильзите — Вагнер (Wagner) в Шталлупёненес Ширвиндтомеи в Эйдткуненом — Лоц, позднее Фрик (Lotz, Frick) Будущий районный архитектор Вагнер славился работами в «Веркбунде», Вольф был виднейшим пропагандистом городов-садов, Крухен побеждал эпидемии, Фрик строил Геллерау… Привлечение государственных строительных администраторов на посты районных архитекторов воспрещалось столь же непреклонно, как и работа генподрядчиков. Регулировали долю использования территории, высоту зданий (понижена до одного-двух этажей с мезонином), планировку дворов (без поперечных или продольных флигелей), вообще планы, фасады и обозримые части зданий: так и не выпустив охранные статуты, города Восточной Пруссии пошли далее и претворили в жизнь идеи кёльнской выставки «Веркбунда» 1914 года. «Закон Адикеса» дал районным архитекторам принудительного отчуждать участки, спрямлять межи, объединять и заново делить участки для создания более пригодных для застройки территорий: второй-третьей линией прокладывались новые улицы, выставлялись на продажу новые участки, «Lex Adickes», 1902 г., первоначально муниципальный; по имени бургомистра Франкфурта-на-Майне, Франца Адикеса. застраивались традиционными фасадами в новом прочтении... Городами-садами стали Гердауэн, Тапиау, Ортельсбург, Лик; нашлись и были поставленв под охрану позабытые в веках городские стены – в Гогенштейне, Нейденбурге и иных. Объём работ на ведущие роли повсеместно вывел «Товарищества малых поселений», а те не преминули упорядочить объёмы и проезды, обобщить и типизировать объём и декор, округлить в единое целое даже городские границы – подход, встречавшийся и при первоначальной застройке ордена, ныне предписывали размах работ с военной нуждой. Красоты следовало «не втискивать в вымученно-стародавние градостроительные планы, но давать им прорасти в них естественным образом, стать неотъемлемой чертой современности», «современность имеет природное право на собственное слово» в городском ансамбле, и лишь созданная в духе собственного своего времени форма имеет шанс ожить. «Создать родину» – подобный романтизм служения не мог воплотиться в жизнь никогда, кроме как в началеьный период Первой Мировой войны, полный ещё национального идеализма, не обратившегося ещё в национальную исключительность последующих лет. Стиль такой архитектуры современники назвали «восстановительным». Представить не форму зданий идеально-типического орденского города, а его характер, разнообразие и схожесть крыш, аркады галерей, целостное обрамление единственной в своём роде ратуши. Отринув искусственное возрождение орденской древности, найти новую общность, созвучие, солидарность, взаимопомощь ансамблей людей и домов. Подчёркнутое внимание к местным традициям и укладам противопоставлялось турнюрам псевдо-стилей предшествовавшей эпохи. Воссоздавалась не прежняя реальность, а её идеал; возгонка и упорядочение сельских и городских принципов, найденных арх-затупниками на месте. Возвращались к традиции, к высоким черепицам вместо плоских толевых крыш из-за доказанной способности именно этих решений и материалов ответить именно здесь требованиям прочного и дешёвого строительства! Двойные города – некрополи в паре с новыми поселениями – предлагались неоднократно для наиболее разрушенных поселений (Ширвинт и др.), но поддержки не получили. Реконструкция, так же, как и некогда строительство, начиналась от рыночного «кольца», и нередко приводила к созданию концепции развития города на годы вперёд. При восстановлении Домнау на площади были выровнены углы, убраны куполки и эркеры, согласованы друг с другом коньки крыш на уровне в один-два, много три этажа. Расширение одной из улиц позволило создать малую предплощадь у церкви на холме – ранее её вовсе не было видно из её (!) города. Подобную же расчистку крыш произвёл Гердауэн, где даже при организации угловых подрубок нижних этажей крыши получали правильную четвероугольную форму. Оба города особое внимание уделили планомерно устройству витрин. В Шталлупёнене тройная система площадей фон Унфрида обогатилась пропилеями, их аркады стали одним из редких примеров возвращения к этой исконно прусской форме, пусть и в укороченном виде, для достижения максимального эффекта минимальными средствами – более длинным аркадам противились торговцы, ценили свободные от непогоды галереи, но важнее им были затеняемые навесами витрины. Другим «аркадным» городом стал Зольдау, сомкнувший стены перпендикулярных сторон площади, так что ввод улицы на неё едва ли не впервые в провинции прошёл под аркой, как на площади Вогезов. Единства вековых доминант и современных форм Фридланд стремился достигнуть, намечая создание нового торга, что расположился бы вне старых пределов, на полпути к железнодорожной станции, куда городу в дальнейшем предстояло продолжать расти – и оформлением его аркадами, такими же, как и на старом торгу. В Гольдапе об аркадах напомнили плоскими нишами – в сочетании с гладкими стенами верхних этажей, они рыночной площади (три типа зданий!) придали завидную цельность, подхватив мотивы орденских лет. Ортельсбург, засыпав овраги строительным ломом, случайный треугольный перекрёсток расширил, создав у стен замка очередную композицию большего и меньшего торгов, пьяццы и пьяцетты. Здесь же новый променад раскрыл позабытую ранее озёрную сторону города. Совершенно оригинален проект ратуши Йозефа Гофмана, длинным языком протянувшейся вдоль новой площади, отсекая её от проходящей стороной главной улицы. Декор протяжённого фасада, вольно интерпретирующего готические мотивы, неглубок и растянут, тогда как узкий торец, замыкающий ось главной улицы, развит и рельефен, замечательно отвечая углам обзора. Вокруг площади предполагалось возобновить аркады. Бишофсбург не только радикально перераспределил дома по рынку, установив единую меру фасада, окон, витрин и даже вывесок: здесь в архитектурный словарь вошли остеклённые лоджии. Их «летние» рамы выставлялись – так дома отвечали и требованиям современного комфортного жилья, и традициям местной застройки, балконов не знавшей. Даркемен во имя сохранения характерного пространства рынка пошёл даже на оставление его неизменным: неудобства торговцев, разбивавших свои лотки на накренённой площади, не шли ни в какое сравнение с подчёркнутой значимостью ратуши, замыкавшей вершину этого покатого торга. Последним, к 1922 году, закончили восстановление Тапиау, где стройку, после всех домов жилых и торговых, завершила новая ратуша – в традиции места она не встала на рыночной площади, парадное место было уступлено разросшемуся скверу. Эйдкунену тогда же (1923 г.) присвоили городовой статус: после войны сомневались в необходимости этой пограничной станции как таковой. Для первого действительно городского узелка на дороге, названной городом, архитектор Фрик воспользовался единственной точкой, где луч этот преломлялся, развилком у пограничного моста. Расширив его до изящной трапеции, оформил границу аркадными пропилеями. Впрочем по городу высота домов была ограничена двумя этажами с чердаком, запрещена блокировку домов и введены десятиметровые разрывы в застройке. Центр новой и единственной площади города заняла – таможня.

Дата добавления: 2017-01-13