Неомарксизм 15 страница

Итак, в первую группу входят моральные условия. Они касаются принципов неприменения силы в возникающих между странами кон­фликтов и неделимости мира как состояния межгосударственных от­ношений, а также беспристрастности «третьей стороны» (в качестве которой может выступать отдельное государство, их группа, или меж­дународная организация) при решении спорных вопросов.

Во вторую группу включены укрепление и совершенствование де­ятельности ООН как всемирной организации безопасности, ее инсти­тутов, а также вооруженных сил (в достаточном количестве и хорошо экипированных), способных эффективно решать вопросы, связанные с наказанием агрессора или с разрешением кризисных ситуаций путем проведения миротворческих операций.

Третья группа объединяет юридические условия. Речь идет о ре­альных полномочиях Генеральной Ассамблеи и Совета Безопасности ООН; о выполнении всеми государствами норм и принципов Органи­зации Объединенных Наций; об эффективности деятельности Между­народного суда; наконец, о неуклонном соблюдении всеми членами сообщества безопасности норм и устава ООН.

Условия четвертой группы касаются необходимости иметь благо­приятную международную среду. Благоприятная международная среда подразумевает преодоление биполярности; разоружение сверхдержав, по меньшей мере частичное, но вместе с тем реальное; развитие связей экономической взаимозависимости; учет интересов негосударственных участников международных отношений. Условия должны гарантировать стабильность международной системы. Стабильность же предполагает, во-первых, наличие системы основополагающих универсальных ценностей, разделяемых всеми членами сообщества безопасности; во-вторых, консенсус по поводу правил поведения в рамках данного сообщества; в-третьих, умеренность политики любого государства по отношению к другим. А. Д. Богатуров рассматривает соотношение стабильности и безопасности следующим образом: «Если безопасность подразумевает искомое состояние государства или системы, то стабильность — тип смены их реальных состояний, которые могут характеризоваться большей или меньшей безопасностью. Или по-дру­тому: безопасность воплощает отсутствие угроз для выживания, а ста­бильность — способность компенсировать такие угрозы в случае их возникновения за счет внутренних адаптационных возможностей сис­темы. Наконец, третий вариант: стабильность — это равномерно откло­няющийся тип движения^лсредней линией которого можно считать от­сутствие угрозы выживанию системы, с которым и отождествляется безопасность» (Богатуров. 1997).

Наконец, пятая группа, условий, необходимых для организации всеобъемлющей системы коллективной безопасности, может быть на­звана ситуационной. В нее входят прежде всего разработка общепри­нятого определения агрессора; готовность всех членов сообщества без­опасности идти на риск и жертвы ради общих интересов; наличие силы, превосходящей силу любого потенциального агрессора (Агоп. 1984).

Таким образом, речь идет о необходимости решения достаточно сложных вопросов международного взаимодействия. Наиболее трудно выполнимыми являются условия четвертой и пятой групп. Но и ос­тальные группы условий содержат в себе целый комплекс сложных проблем. Дальнейшее развитие международных событий показало, что, даже условия второй группы труднодостижимы, хотя, казалось бы, легче всего будет добиться согласия всех государств именно в вопросах суверенитета и полномочий ООН.

Не менее серьезной оказалась и концептуальная проблема создания всеобъемлющей системы коллективной безопасности. Такая система призвана стать противоядием от основной тенденции всякого союза, на которую указал еще Фукидид, — от втягивания в конфликтный цикл. Однако, в сущности, коллективная безопасность представляет собой не что иное, как одну из -форм союза. Отсюда вытекает проблема, свойственная каждому союзу, — проблема прочности взаимных обязательств, взятых на себя "его членами. Коллективная безопасность достижима при частичном разоружении государств, однако последние согласны на такое разоружение, только имея гарантию эффективности коллективной безопасности. Этот порочный круг захватывает и соотношение коллективной безопасности и стабильности системы: эффективность коллективной безопасности зависит от степени всеобъемлющей стабильности, Однако сама стабильность является функцией эффективности безопасности.

Сказанное не означает, что создание всеобъемлющей системы кол­лективной безопасности принципиально невозможно. Тем более что отказ от движения по этому пути не несет в себе ничего перспективного. В данном случае применима формула «движение все, конечная Цель ничто». Ведь достижение даже частичных, небольших результатов, направленных на построение «безопасности для всех», улучшает ситуацию в международных отношениях. Но следует заметить, что данная концепция страдала и другими недостатками. Назовем только два из них, имеющих принципиальное значение в современных условиях. Во-первых, основное внимание в описываемой концепции сосре­доточено на военных аспектах безопасности в ущерб всем остальным аспектам, которые остаются как бы в тени. Это, конечно, можно объ­яснить ядерным противостоянием и опасностью всеобщего конфликта, которые угрожали гибелью всей человеческой цивилизации (или, по меньшей мере, нанесением ей невосполнимого ущерба). Однако недо­оценка экономической, экологической, информационной, техноло­гической и других составляющих сказалась в дальнейшем на жизне­способности всей концепции в целом. Второй недостаток связан с не­дооценкой роли транснациональных акторов, ибо в своей основе концепция всеобъемлющей системы коллективной безопасности стро­ится на принципах государственно-центричного подхода.

Хотя, как уже говорилось, первостепенная ответственность в созда­нии условий безопасности лежит на государстве, возникающие угрозы все более и более детерминируются структурными принуждениями транснационального характера. Поэтому проблематика безопасности все очевиднее врастает в контекст усиливающейся взаимосвязи между государственной и транснациональной сферами (см. об этом: 8епаг-с1еп$. 1998).

Указанные недостатки были подмечены теоретиками взаимозави­симости. Дж. Иай и Р. Кохэн писали в 1989 г.: «Баланс между силовыми теориями и национальной безопасностью плохо приспособлен к анализу проблем экономической и экологической взаимозависимостей. Безопасность в традиционной трактовке, вероятно, не является прин­ципиальным вопросом, с которым сталкиваются правительства» (Кео­капе апй Муе. 1989).

Исследуя проблемы безопасности, Кохэн и Най пришли к выводу о том, что разницу между традиционной политикой международной безопасности и политикой экономической и экологической взаимоза­висимости нельзя отождествлять с разницей между играми с «нулевой суммой» (в которых одна сторона получает столько, сколько теряет другая) и играми с «ненулевой суммой» (в которых обе стороны могут либо выиграть, либо проиграть). Военная взаимозависимость может и не быть игрой с «нулевой суммой». Военные союзы активно ищут вза­имозависимости для обеспечения большей безопасности для всех. Ба­ланс сил тоже не обязательно должен быть игрой с «нулевой суммой». Если одна сторона хочет нарушить статус-кво, то ее выгода достигается за счет потерь другой стороны. Но если большинство участников (или все) хотят удержать статус-кво, они могут вместе выиграть, сохраняя баланс сил между собой. Политическая и экологическая взаимозави­симости, наоборот, предполагают конкуренцию даже в случае, если от сотрудничества ожидают большой выгоды. Существует определенная последовательность (так же как и в выделенных различиях) в тради­ционной политике военной безопасности и политике экономической и экологической взаимозависимости. Не следует определять взаимо­зависимость только терминами, взятыми из ситуации равносбаланси-рованной взаимной зависимости. В этом необходимо проявлять осто­рожность. Существует асимметрия в зависимости: менее зависимые акторы могут часто использовать взаимозависимые отношения как ис­точник силы при решении спорного вопроса и возможность повлиять на другие решения.

Есть мнение о полной симметрии. Другой крайностью является положение о полной зависимости (иногда маскируемое определением ситуации как взаимозависимой), но это тоже редкость. Большинство. ситуаций оказываются между этими двумя крайностями. Эта середина — место, где находится сердце политического управления процессом взаимозависимости и, соответственно, международной безопасностью.

Вместе с тем Кохэн и Най сосредоточивают огромное внимание на силовых факторах межгосударственных отношений. Они подчеркивают, что для разрешения различных вопросов могут понадобиться различные силовые ресурсы. А структуру международной системы они трактуют как распределение властных ресурсов между государствами, т.е. точно так же, как и неореалисты.

Косвенно это свидетельствует о том, что реалистское понимание и реалистские подходы к проблеме безопасности в большей мере, чем другие, соответствовали международному контексту холодной войны.

Реалистское понимание заслуживает, конечно, критического отно­шения, особенно в наши дни, когда его недостатки более очевидны, нежели в эпоху холодной войны. Однако было бы ошибкой отрицать его положительное значение для понимания не только прошлого, но и современного периода международных отношений. л В период холодной войны представители практически всех парадигм и направлений в международно-политической науке исходили из понимания безопасности как способности государств к защите от внешних угроз. Главное внимание ученых, аналитиков и экспертов, занимающихся проблемами безопасности, было приковано к изучению Угроз, исследованию вопросов применения и контроля военной силы (см.: Кеокаке апй Муе. 1989). Состояние мира рассматривалось прежде всего как продукт безопасности и стабильности во взаимодействиях Между государствами, а безопасность — как объект переговоров и кон­троля, направленного на достижение качественного и количественного равновесия сил. Важное место уделялось совершенствованию и созданию новых технических средств контроля и проверки (спутники военного наблюдения, сверхчувствительные сейсмографы, многообразные инспекции...) и мерам доверия и безопасности, которые разрабатывались в рамках ООН, ОБСЕ и других межправительственных организаций. Сегодня само существование государств означает продолжение су-шествования и межгосударственных отношений, в том числе и в их традиционном, военно-стратегическом, аспекте. Сохраняют свое зна­чение традиционные стратегические факторы и подходы.' Глобализация существенно снизила их удельный вес в общей структуре проблем безопасности, они претерпевают серьезные качественные изменения.

Однако полностью отрицать их роль пока нельзя. Как показывают экс­перты СВОП, «старые параметры мощи и влияния работают на отста­ющей периферии новой постиндустриальной цивилизации. Сохраняют они свое значение и в «центре» этой цивилизации — во многом из-за инерционности мышления и институтов, оставшихся от старой системы. Их весьма часто поддерживают полуискусственно. Ослабление России создает соблазн использовать эту слабость с помощью традиционных методов экспансии и тем самым подпитывает геостратегическое мышление. Расширение НАТО было бы немыслимо, если бы Россия развивалась хоть сколько-нибудь динамично» (Стратегия для России. 2000. 5.2).

В наши дни еще рано списывать в архив известные и проверенные временем идеи стратегических исследований, касающиеся безопасности. Например, известный неореалист С. Уолт выступил в конце 1980-х гг. с теорией баланса угроз, которая, по мысли автора, должна была бы дополнить широко известную (и категорично отвергаемую сегодня представителями либерально-идеалистической парадигмы) теорию баланса сил. По причинам, о которых будет сказано ниже, теория баланса угроз не имела широкого резонанса в западной литературе и была мало известна у нас в стране. Поэтому ее стоит рассмотреть более подробно.

Как уже было отмечено, теория баланса угроз была призвана раз­вить, усовершенствовать и дополнить теорию баланса сил. Последняя, как известно, показывает, каким будет поведение государств в том слу­чае, когда одно или коалиция нескольких из. них достигнут мощи, зна­чительно превосходящей мощь остальных. Дисбаланс сил появляется, если в системе одно государство или коалиция обладают значительно большей силой, чем другое сильнейшее государство или коалиция этой системы. В ответ на подобную ситуацию остальные государства систе­мы начинают наращивать свою собственную силу и/или заключают друг с другом союз, направленный против усилившегося государства (коалиции), т. е. стремятся уравновесить возросшую силу одного сово­купной силой коалиции. Другими словами, они реагируют прежде всего на силу (которая включает военные и экономические возможности, природные ресурсы, население). В отличие от этого, теория баланса угроз показывает, как государства реагируют в ситуации отсутствия баланса угроз, т. е. в ситуации, когда одно государство или коалиция становятся особенно опасными. В этом случае, согласно теории баланса угроз, государства формируют союзы или увеличивают свои внутренние усилия с целью уменьшить свою уязвимость. «Это тонкое, но важное различие, — считает автор. — Теория баланса угроз улучшает теорию баланса сил с помощью предоставления большей объяснительной силы одинаково скупым положениям. Используя теорию баланса угроз, мы можем понять те события, которые нельзя объяснить, сосредоточивая внимание только на распределении совместных возможностей» (]Уа11. 1987. Р. 28). Например, теория баланса угроз помогает объяснить, почему государства на Среднем Востоке формируют союзы прежде всего для того, чтобы противостоять угрозам своих соседей, а не в ответ на изменение глобального баланса сил. А поступают они подобным образом потому, что их соседи представляются им более опасными, чем любая сверхдержава, хотя бы в силу географической близости (там же). Наконец, теория баланса угроз может также объяснить выбор потенциальных союзников государства в той ситуации, когда они приблизительно равны по силе. В этом случае государство заключает союз с наименее, в его представлении, опасной стороной.

Например, сразу после Второй мировой войны США были гораздо. могущественнее СССР. Если следовать логике теории баланса сил, то многие государства предпочли бы союзу с Соединенными Штатами коалицию с Советским Союзом. Однако этого не произошло.' И объяс­нение данного факта, с точки зрения С. Уолта, следует искать в том, что хотя США представлялись более могущественными, но СССР — более опасным.

С позиций теории баланса угроз одно из государств (или коалиция государств) угрожает другим в случае его географической близости, его наступательной способности и агрессивности его намерений. При этом важное значение играют не столько декларации и даже не реальные намерения государств или их союзов, воспринимаемые другими государствами или союзами как угрожающие их интересам, сколько восприятие их действий в качестве таковых.

С. Уолт доказывает свою теорию на примере СССР. Во-первых, СССР воспринимался как значительная угроза большинством грани­чащих с ним стран потому, что он являлся самой большой и могуще­ственной страной на евразийском континенте. Во-вторых, советская военная доктрина делала акцент на преимуществе и ценности наступ­ления, что отчасти объяснялось невыгодным географическим положе­нием СССР. Однако, каков бы ни был ее мотив, такая позиция только усиливала изоляцию СССР, ибо воспринималась другими странами как угрожающая. Она также способствовала росту сплоченности союза против СССР. Наконец, известные попытки Сталина и Хрущева запугать Запад воспринимались последним как осознанная агрессивность намерений, несущая в себе угрозу. Результатом стала сплоченная стра­тегия Запада, направленная на изоляцию и сдерживание СССР со всеми известными последствиями.

Оставим в стороне некоторую односторонность в интерпретации С. Уолтом политики СССР и Запада. Попробуем использовать его теорию применительно к ситуации расширения НАТО на восток, т.е. его географического приближения к границам Российской Федерации. Трудно отрицать (особенно с учетом натовской операции в Косово), что складывающаяся ситуация полностью подпадает под характеристику нарушения баланса угроз. Налицо не только географическая близость, но и наступательная способность Североатлантического союза. Что касается агрессивности его намерений, то каковы бы ни были мотивы расширения, их трудно воспринимать как миролюбивые по отношению к России, особенно с учетом новой стратегии НАТО, принятой на юбилейном саммите членов этой организации в апреле 1999 г. в Вашингтоне. Согласно этой стратегии, Североатлантический союз наделяет себя правом на «гуманитарное вмешательство» за пределами зоны своей ответственности и без санкции ООН. Если же к трем ас­пектам складывающегося дисбаланса угроз добавить уже существую­щий после развала СССР дисбаланс сил, то трудно отрицать обосно­ванность тревог российского политического класса по поводу расши­рения НАТО и то, что новая доктрина этой организации, «весьма вероятцо, станет дестабилизирующим фактором международных отно­шений (будет провоцировать интенсификацию гонки вооружений во многих регионах)» (Стратегия для России. 2000. 2:1.2).

Конечно, использование идей и положений реалистской парадигмы должно отражать изменившиеся реалии. Идеи и положения реализма должны быть тщательно проинвентаризированы и обновлены с учетом новых процессов и явлений в сфере международных отношений. Но это не означает, что могут быть отброшены идеи и положения, нарабо­танные в рамках либеральной парадигмы, например, идеи концепции коллективной безопасности или взаимозависимости, которые также требуют непредвзятого анализа и использования с учетом особенное-

тей современного этапа международных отношений. Иными словами, необходим комплексный подход к анализу проблем международной безопасности. В отечественной науке подобный подход, разрабатывав­шийся в работах А. Г. Арбатова, А.Д. Богатурова, А.Д. Воскресенского, С.А. Караганова, А.В. Кортунова, М.И. Кривохижи, В.Л. Ларина, Е.М. Примакова, СМ. Рогова, А.М. Салмина, Т.А. Шаклеиной и др., способствовал получению не только интересных теоретически, но и политически значимых результатов (см., например: Внешняя политика и безопасность России. 1999; Стратегия для России. 2000). Естест--венно, отечественные ученые-международники, так же как и их зарубежные коллеги, обращают все более пристальное внимание и на вопросы, связанные с возникновением новых вызовов международной безопасности.

2. Изменение среды безопасности и новые глобальные угрозы

В условиях распада жесткой биполярной структуры, определявшей степень и характер участия акторов не только в «высокой» (касающейся вопросов безопасности, войны и мира), но и в «низкой» политике (охватывающей вопросы культурных обменов, научных и профессио­нальных контактов...), вторжение новых действующих лиц в обе эти сферы приобрело поистине обвальный характер¹. Это касается тради­ционных международных акторов — государств и межгосударственных институтов, и в еще большей мере новых участников, таких, как субнациональные структуры, транснациональные корпорации, непра­вительственные организации, различного рода ассоциации, устойчивые группы (вплоть до мафиозных структур) и выдающиеся личности. Но, пожалуй, еще более впечатляющими являются те изменения, которые вносит сегодня в характер и состояние международных отношений участие в них различного рода временных объединений и «неор­ганизованных» частных лиц. Как уже было показано в главе 8, такое

¹ Речь идет как о появлении на политической карте мира (после распада СССР и Югославии, раздела Чехословакии, а также в результате обретения независимости Науру, Тонга и Кирибати) «национальных» акторов, т.е. новых независимых наций-го-сударств, так и об интенсификации международных контактов и об усилении роли в мировой политике субиацшталъпых (провинций, штатов, республик, земель и других субъектов федеративных государств), транснациональных (предприятий и фирм, банков и корпораций, организованных групп и т.п.), наднациональных (ЕС, НАФТА, МЕРКОСУР) И межнациональных (НАТО) акторов.

участие становится источником абсолютной случайности в сфере меж­дународных отношений и влечет за собой переход от ситуации риска свойственной периоду «холодной войны», к ситуации сомнения и свя­занному с ней парадоксу участия (А11ап. 1994. Р. 65).

Процессы взаимозависимости стирают грань между внутренними и внешними, между государственными и общественными интересами. Внутренняя и внешняя политика становятся тесно связанными. Соот­ветственно происходят изменения и в сфере безопасности. Как подчер­кивается в Хартии Европейской безопасности, принятой в Стамбуле в ноябре 1999 г., «стало все более очевидным, что угрозы нашей безопас­ности могут быть следствием конфликтов как между государствами, так и внутри государств» (Хартия Европейской безопасности. 1999). Учитывать национальные интересы становится все труднее. Традици­онные максимы международной политики, которые используются го­сударствами в их национальных интересах или те, с помощью которых они пытаются увеличить свою силу, становятся сомнительными.

С другой стороны, свою неприспособленность к новым реалиям обнаружили фактически все международные институты безопасности — ООН, ОБСЕ, НАТО (последняя была создана в целях противостояния СССР, и с его распадом утратила противника, а следовательно, и первоначальный основной смысл своего существования).

Относительно ООН следует сказать следующее. Дело не в том, что она была создана с целью предотвращения новой мировой войны и внезапного нападения одного государства или группы государств на другое, а сегодня столкнулась'с ситуацией, в которой «в настоящий момент нет опасности мировой войны или даже большой войны между государствами» (Ротфельд. 1997. С. 38). Дело также не в том, что право вето стало главным препятствием для принятия решений, которые спо­собны быстро и эффективно помочь выйти из кризисной ситуации или предотвратить угрозу нетрадиционного характера (см. там же). Обо­снованность этих двух моментов вызывает определенные сомнения. В первом случае сомнения вызваны, например, принятием Конгрессом США решения о развертывании новой системы ПРО (в отсутствие угрозы войны это выглядит совершенно бессмысленным). А во втором сомнения возникают относительно того, что решение о военной опе­рации в Косово (принятое без мандата ООН именно с целью избежать вето со стороны РФ и Китая) позволило радикально улучшить ситуацию в Косово (см., например: Каткек 2000. Р. 347).

Право вето, действительно, далеко не идеальный инструмент для выработки и принятия согласованных решений. Но до тех пор пока в системе ООН не удастся выработать более совершенного механизма сдержек и противовесов, именно право вето выполняет эту роль в У^с"

яовиях, когда большинство в составе постоянных членов СБ принад­лежит западным странам и именно у них есть возможность оказывать давление на страны, избираемые в него лишь на двухлетний срок¹. Возможно, что как раз использование данного инструмента будет сти­мулировать интенсивные поиски легитимных путей разрешения Ко­совской проблемы.

Несоответствие ООН новым требованиям в области безопасности связано с другим обстоятельством, а именно с противоречием между провозглашаемыми в Уставе ООН правом наций на самоопределение и ценностью неотъемлемых прав человека, с одной стороны, и не­зыблемостью принципа государственногб суверенитета, сохранения целостности государств и нерушимости государственных границ — с другой. То же можно сказать и о «Хельсинкском декалоге». Провоз­глашенные в нем принципы суверенитета, нерушимости границ, тер­риториальной целостности государств и невмешательства во внутренние дела вступают в конфликт с такими принципами, также отраженными в декалоге, как уважение прав человека и основных свобод, равноправие и право народов на самоопределение. Что же касается НАТО, то, во-первых, несмотря на проведенные реформы, создание и начало осуществления новых программ (ПРМ, ССАС и т.п.) и стремительное расширение на восток, Альянс продолжает испытывать проблемы, связанные со все еще не найденной новой самоидентификацией. Во-вторых, окончание холодной войны и исчезновение советской угрозы вывели на первый план различие интересов США и их европейских союзников и обострили проблему доверия между ними. Кроме того, судьба и жизненный опыт нового поколения американской и европейской элиты, сменяющего у власти старое поколение, уже не связаны с прежней преданностью идеям Атлантического сообщества. Усиление Европейского союза усложняет связи с Соединенными Шта­тами. Отмечая эти обстоятельства, С. Уолт не исключает того, что «со временем американцы, возможно, будут рассматривать такую Евро­пейскую супердержаву, как своего главного глобального соперника» (1Уа11. 1998/99). Подчеркивая, что альянсы, рожденные в дни воины, Редко переживают разгром врага и что в этом смысле НАТО уже яв­ляется аномалией, Уолт заключает: «Вместо бессмысленной раздачи гарантий в каждой потенциальной «горячей точке», вместо того, чтобы основывать нашу внешнюю политику на презумпции постоянного

В данной связи ситуацию не решит и механическое расширение состава СБ за счет Германии и Японии: при отмене нрава вето западные страны просто получат большие фактически ничем неограниченные) возможности проводить через СБ ООН любое ужнос им решение и игнорировать мнение других стран-членов.

партнерства, для Соединенных Штатов и Европы пришло время мед­ленного и постепенного процесса разъединения. Этот процесс неизбе­жен, и мудрость управления государством заключается в умении пред­видеть и использовать ход истории, а не ввязываться в бесполезные попытки его остановить» (там же. Р. 10). Подобные мысли возникают и в Европе. Вот что пишет французский исследователь А. Жокс: «Аме­риканский антйэтатизм и европейский антиимпериализм объединялись против СССР; но евро-американский союз оказался почти лишенным общих политических принципов после падения Советского Союза. Европейские страны целиком поглощены созданием чего-то вроде супергосударства, ЕС, который для американцев имел смысл только в антисоветской борьбе» (Зохе. 1997. Р. 335).

Возможно, данные выводы слишком категоричны. Вместе с тем вряд ли можно отрицать, что в них обозначены действительные проблемы, с которыми сталкивается сегодня Атлантический альянс. Кроме того, несмотря на постоянные утверждения о том, что НАТО не только и, не столько военная, сколько политическая организация, целью которой является предупреждение и разрешение кризисов, остается фактом то, что она слабо приспособлена для участия в спасательных и гуманитарных операциях в случае стихийных бедствий и природных катастроф и не проявляет заинтересованности в таком участии.

Между тем большая часть современных вызовов и угроз междуна­родной безопасности требует для своего решения новых, прежде всего невоенных подходов¹. Это относится не только к решению экономи­ческих проблем и проблемы деградации окружающей среды, но и к совместному поиску правового разрешения противоречия между стремлением к самоуправлению и групповой самоидентификации и сохранением целостности государств, между ростом сепаратизма и не­рушимостью границ, между стремлением субнациональных групп и регионов к суверенитету и суверенитетом нации-государства, частью которого они являются. В этом отношении нельзя не согласиться с

¹ Подчеркнем еще раз: данное положение не означает, что угрозы межгосударствен­ных вооруженных конфликтов исчезли или настолько ослабли, что их не стоит прини­мать во внимание (об этом свидетельствуют, в частности, вооруженные конфликты между Индией и Пакистаном, Арменией и Азербайджаном). В данном контексте было бы ошибкой не видеть, что НАТО играет положительную роль сдерживания и предуп­реждения подобных конфликтов в рамках Альянса и вынуждает страны, которые хотят к нему присоединиться, искать мирные и политические способы разрешения имеющихся между ними споров. Точно так же противостояние таким угрозам, отмеченным в при­нятой в ноябре 1999 г. в Стамбуле Хартии Европейской безопасности, как международ­ный терроризм, экстремизм с применением насилия, организованная преступность и оборот наркотиков, не исключают, а в ряде случаев, напротив, предполагают проведение военных и полицейских операций.

выводом о том, что «война создает больше проблем, чем она может решить. Спорный триумф НАТО в Косово создает больше проблем, чем решает их» (см об этом: Цыганков. 2000).

Сегодня основные вызовы безопасности связаны с глобальным кризисом систем общественной и политической организации и идео­логических устоев. Обобщая выводы, касающиеся данной проблемы и содержащиеся в отечественной и зарубежной литературе, можно вы­делить четыре группы вызовов.

Вызовы, относящиеся к первой группе, касаются меняющегося места государства в составе акторов международных отношений. Особую тревогу вызывают некомпетентность и неэффективность государств во взаимодействии с новыми акторами. Как мы уже видели, в условиях глобализации всюду наблюдается снижение значимости роли государства. Но особенно это относится к государствам, применительно к которым французский социолог Б. Бади использовал термин «импортированные государства» (БааЧв. 1995). Примеры таких государств — Заир, Афганистан, Сомали, Бурунди... Б. Бади доказывает, что государство — это исторический продукт социокультурного развития. Оно должно формироваться постепенно и органично. На­саждение европейских по своему происхождению государственных ин­ститутов на иную культурную почву не приносит быстрых положи­тельных плодов. А, например, Р. Каплан пишет: «Не будем забывать, что государство — чисто западное понятие, которое до двадцатого века относилось к странам, покрывающим только три процента земной суши. Не существует достаточно убедительных свидетельств того, что государство как идеал правления может привиться в регионах, нахо­дящихся за пределами индустриального мира. Даже Соединенные Штаты Америки, по словам одного из лучших ныне живущих поэтов Генри Снайдера, состоят из произвольных и неточных конструкций, наложенных на объективно существующие реальности» (Кар1ап. 1994. Р. 68). Функции государства связаны с накоплением общественного богатства путем создания эффективной экономической системы; с со­действием созданию в обществе единства интересов, ситуации компро­мисса и согласия, личной ответственности за всеобщее благо. Только монополии на насилие сегодня уже недостаточно, к тому же ее значи­тельно труднее обеспечить.

Дата добавления: 2015-07-02