Неомарксизм 11 страница

Основные тенденции в развитии дипломатии таковы: более крупные государства все чаще стремятся вести дела не столько через посольства, сколько через специальных посланников; повышается удельный вес смешанной, парламентарной, прямой и челночной (причем, как правило, с участием «первых лиц») дипломатии; усиливается роль и статус переговоров, превращающихся в самостоятельное средство взаимодействия международных акторов.

Вместе с тем все более широкое развитие получает и нетрадицион­ная дипломатия. «Когда думают о дипломатии, — пишет Ж. Росс, — представляют себе Талейрана,. Меттерниха или Киссинджера, которые делают крупные ставки в игре, цена которых — человеческие жизни». Действительно, как замечает Ж. Росс, в логике вестфальской системы именно государства контролируют средства насилия, поэтому роль дипломатов состоит только в том, чтобы, используя убеждение или угрозы, продвигать национальные интересы своих стран. Господству­ющее положение в региональных иерархиях, в частности в Европе, предоставляло широкие возможности как для дипломатического на­жима, так и для силовых действий в случае неудачи первого. Однако окончание холодной войны, американская гегемония в вопросах без-

опасности, глобализация коренным образом меняют роль дипломатии. Сегодня она выражается в Терминах затрат-прибылей, а ее судьба вер­шится в Вашингтоне, ибо именно там в конечном счете принимают решение уничтожить кого-то в финансовом смысле без риска потрясений для мирового рынка в целом (см.: Кож. 2000).

«Коммерциализация» дипломатии — смещение центра тяжести с вопросов военной безопасности и политики союзов к международной деятельности, основным смыслом которой становится завоевание рынков и привлечение инвестиций, — повышает роль новых международных акторов. Руководители центральных банков, министры финансов и торговли, которые прежде скрывались в тени министров иностранных дел, выходят на авансцену международной жизни. Негосударственные участники, такие, как СМИ, транснациональные фирмы, инвестиционные компании, операторы на валютных рынках, управляющие частных банков, «мозговые центры», в которых выра­батываются политические решения, играют по крайней мере такую же роль, как и правительства. Вместе с тем в рамках неолиберальной идеологии эта «коммерциализация» часто сопровождается утвержде­ниями о том, что содержание указанных процессов — это распростра­нение принципов сохранения мира, демократии, прав человека и уни­версальных достижений цивилизации. Положение о роли силы как средства достижения международными акторами своих целей и от­стаивания-продвижения "своих интересов стало одним из наиболее обсуждаемых в международно-политической науке. Прояснение по­ложения о роли силы предполагает рассмотрение содержания самого понятия «сила» и его трактовок представителями разных теоретических направлений.

3. Сила и насилие в составе целей и средств

Сила и насилие издревле являются наиболее распространенными и решающими в арсенале средств международных акторов. С понятием силы связана одна из центральных проблем международных отношений — проблема войны и мира. На основе понятия «сила» акторы судят о возможностях друг друга, строят планы своего взаимодействия, Принимают решения, оценивают степень стабильности международ-Ной системы. Наконец, категория «сила» выполняет значительную ме­тодологическую роль в науке о международных отношениях, являясь Важным инструментом научного анализа: о значении «силового фак­тора» ведутся дискуссии между различными научно-теоретическими школами, сила выступает критерием многочисленных моделей систем международных отношений и т.д.

И все же приходится признать, что сегодня, как и прежде, ни у теоретиков, ни у практиков международных отношений нет полной ясности относительно содержания понятия силы.

Дадим определение понятию «сила» в самом общем виде: под силой понимают способность международного актора навязать свою волю и тем самым повлиять на характер международных отношений в собст­венных интересах. Но что лежит в основе такой способности? Чем она обусловлена? В чем выражается? Эти и многие другие вопросы до сих пор остаются предметом полемики в теории и источником многих не­доразумений в практике международных отношений.

Примерно с конца 1940-х гг. в науке о международных отношениях наибольшее распространение получили два подхода к пониманию силы — атрибутивный и поведенческий (бихевиоральный). Первый рассматривает силу международного актора (прежде всего — государ­ства) как нечто присущее ему изначально, как его неотъемлемое свой­ство. Второй связывает силу с поведением международного актора, его взаимодействиями на мировой арене (Баланс сил в мировой политике... 1993. С. И).

Атрибутивный подход характерен для политического реализма. С точки зрения Г. Моргентау, международная политика, как и любая другая политика, — это политика силы. Моргентау не делает различий между силой, мощью, властью и влиянием, выражая все это одним термином «ро\уеп>, обобщающим и обозначающим цель и средство по­литики государства на мировой арене. Являясь способностью государ­ства контролировать действия других государств, международная по­литика имеет три основных источника и соответственно преследует три основные цели: стремление к выгоде; опасение понести ущерб или оказаться в невыгодном положении; уважение к людям и институтам. Именно для этого государству и нужна сила (власть, мощь), которая не ограничивается только военными ресурсами, а включает в себя еще целый ряд составных элементов: промышленный потенциал; природные ресурсы; геостратегические преимущества; численность населения; культурные характеристики (национальный характер); национальную мораль; качество дипломатии и государственного руководства.

В отличие от Г. Моргентау, другой влиятельный представитель школы политического реализма А. Уолферс стремится провести раз­личие между силой (властью, мощью) и влиянием международных акторов.. По его мнению, сила — это способность актора изменить по­ведение других международных акторов путем принуждения, а влия­ние — способность изменить указанное поведение посредством убеж­дения. В то же время А. Уолферс подчеркивал, что между силой и влиянием имеется определенный континуум, что их различия не абсо­лютны (см.: 1Уо1/еп: 1962). Однако и в этом случае вопросы, связанные с определением силы того или иного государства, остаются нерешенными. Дело в том, что реалисты стремятся представить силу как исчисляемую характеристику государства, как величину, придающую действиям различных государств более или менее однородный смысл. Подобно тому как в рыночной экономике стремление предпринимателя к максимальному удовлетворению своих интересов определяется деньгами и прибылью, так и для государства реализация его национальных интересов выражается в стремлении увеличить свою мощь и/или силу.

Подход А. Уолферса рождает две трудности. Первая связана с раз­нородностью составных элементов силы: помимо вещественных ком­понентов, в силу включаются и такие, которые не поддаются сколь-либо точному измерению (например, национальный характер или качество государственного руководства). На это обращал внимание и Г. Моргентау, когда в полемике с «модернистами» сравнивал феномен власти с любовью, которая не поддается постижению при помощи ра­циональных средств. Вторая трудность в том, что понимание.силы го­сударства как его неотъемлемого свойства изолирует его от той системы международных связей, в которой она проявляется и проверяется и без которой любые измерения силы нередко утрачивают свой смысл. В конечном счете обе эти неразрешенные трудности обусловили то, что атрибутивное понимание силы стало одним из самых слабых мест школы политического реализма (см. об этом: Баланс сил в мировой политике... 1993. С. 21).

Пытаясь преодолеть этот недостаток, Р. Арон делает предметом своего анализа не только различия между силой и влиянием, но также между силой и мощью, мощью и властью, соотношением сил и власт­ными отношениями (см.: Агоп. 1984. Р. 58—80). Общее между этими понятиями в том, что сила и мощь в международных отношениях, как и власть во внутриобщественных отношениях, зависят от ресурсов и связаны с насилием. Являясь приверженцем веберовского подхода, Р. Арон исходит из того, что феномен власти включает три элемента: территорию, монополию на легитимное физическое насилие и инсти­туты. В-международных отношениях, в которых отсутствует монополия на легитимное насилие, а роль институтов в урегулировании споров слаба, отношения командования и авторитета, свойственные власти, часто выступают как прямое принуждение или угроза насилия. В международных отношениях основная цель не контроль над адми­нистративными или институциональными механизмами, которые по­зволяют осуществлять политическое и социальное влияние, а реализация «вечных целей государства», т.е. реализация безопасности, силы и славы.

Власть тесно связана с мощью и силой государства, но их нельзя смешивать. Власть — понятие внутриполитическое, тогда как мощь относится к внешнеполитической характеристике государства. Ориен­тация власти на внешнеполитические цели — свидетельство завоева­тельной политики. Власть суверена, будь то наследный^ монарх или партийный лидер, отличается от власти завоевателя: первый стремится выглядеть легитимным выразителем общества, соответствовать его традициям и законам, второй же опирается (по крайней мере вначале) на откровенную силу. Таким образом, властные отношения на между­народной арене проявляются в виде имперских амбиций и тенденций¹. С точки зрения Р. Арона, мощь международного актора — это его спо­собность навязать свою волю другим, т.е. мощь — это социальное от­ношение. Сила же — это лишь один из элементов мощи. Поэтому раз­личие между мощью и силой — это различие между потенциалом го­сударства, его вещными и людскими ресурсами, с одной стороны, и человеческим отношением — с другой. Составными элементами силы являются материальные, человеческие и моральные ресурсы государства (потенциальная сила), а также вооружения и армия (актуальная сила). Мощь — это вооружения и армия (актуальная сила), а также мощь — это использование силы, способность повлиять не только на поведение, но и на чувства другого. Важный фактор мощи — мобилизация сил для эффективной внешней политики. Следует отличать наступательную мощь (способность политической единицы навязать свою волю другим) и оборонительную мощь (способность не дать навязать себе волю других).

В структуре государственной мощи Р. Арон выделяет три основных элемента: 1) среда (пространство, занимаемое политическими едини­цами); 2) материалы и знания политической единицы, а также числен­ность населения и возможности превращения определенной его части в солдат; 3) способность к коллективному действию (организация армии, дисциплина бойцов, качество гражданского и военного управления в военное И в мирное время, солидарность граждан перед лицом испытаний благополучием или несчастьем). Лишь второй из перечис­ленных элементов, по мнению Р. Арона, может'быть назван силой. Он

¹ Р. Арон, рассматривая политику США на международной арене, приходил к выводу о ее имперском характере (см.: Агоп К. КериЪНдие 1трепа1е. Ье§ Е1а1§-11ш§ Йап§ 1е шопйе. 1945-1972. Р, 1973).

подвергает критике различные варианты структуры государственной мощи, описанные в работах представителей американской школы по­литического реализма (например, таких как Г. Моргентау, Н. Спайк-мен, Р. Штеймец). Р. Арон отмечает, что их взгляды на структуру госу­дарственной мощи носят произвольный характер, не учитывают про­исходящих в ней с течением времени изменений, не отвечают условиям полноты. Но главным их недостатком он считает то, что они рассматривают мощь как измеримое явление, которое можно «взвесить на весах». Если бы это было действительно возможно, подчеркивает Р. Арон, то любая война стала бы бессмысленной, так как ее результат был бы известен всем заранее. Можно измерить силу государства, которая включает в себя мускулы и вес. Но как мускулы и вес борца ничего не значат без его нервного импульса, решительности, изобретательности, так и сила государства ничего не значит без его мощи. О мощи того или иного государства можно судить весьма условно, через оценку его силы (правда, только приблизительной). Государство, слабое с точки зрения наличных сил, может успешно противостоять гораздо более сильному противнику: например, вьетнамцы, не имея развитой промышленности, необходимого количества различных видов вооружений и т.п., нашли такие методы ведения войны, которые не позволили американцам добиться победы над ними.

Заслуга Р. Арона в его стремлении преодолеть недостатки атрибу­тивного понимания силы. Но он не становится сторонником и бихеви-орального понимания силы (повторим,. что бихевиоральный подход связывает силу с целями и поведением государств на международной арене). Р. Арон идет дальше, рассматривая мощь как человеческое (со­циальное) отношение. Можно сказать, что Р. Арон предвосхитил неко­торые аспекты структуралистского подхода к пониманию силы.

Основы этого подхода были заложены представителями теории взаимозависимости, получившей широкое распространение в 1970-е гг.¹ Р. Кохэн, Дж. Най и другие предприняли попытку вывести зависимость силы от характера и природы широкого комплекса связей и взаимодействий между государствами. Теоретики взаимозависимости и транснационализма обратили внимание на перераспределение силы во взаимодействии международных акторов, на перемещение основного соперничества между ними из военной сферы в сферу эконо-

¹ Следует иметь в виду и то, что уже в 1945 г. американский исследователь А. Хирш-ман в работе «Кайопа1 Ро\уег апй 1пе Зитклиге оГ Ше Роге1§п Тгайе» привлек внимание к взаимосвязи, существующей между влиянием государства на мировой арене и струк­турой его внешней торговли, подчеркивая вытекающие из этого возможности формиро­вания новых форм зависимости (цит. по: Мег1е. 1974. Р. 149).

мики, финансов и т.п. и на увеличение в этой связи возможностей малых государств и частных субъектов международных отношений (см., например: Пай. 1989; ВасИе е18тои1$. 1992). Они подчеркивали различие степеней уязвимости одного и того же государства в различных функциональных сферах (подсистемах) международных отношений. В каждой из таких сфер (например, военная безопасность, энергетика, финансовые трансферты, технология, сырье, морские ресурсы и т.п.) устанавливаются свои «правила игры», своя особая иерархия. Государство, сильное в одной или нескольких сферах,(например, воен­ной, демографической геополитической), может оказаться слабым в других (экономика, энергетика, торговля). Поэтому оценка действи­тельной силы предполагает учет не только его преимуществ, но и сфер его уязвимости.

Например, было установлено, что существует корреляция между структурой внешней торговли того или иного государства и его влия­нием на мировой арене. Показателен пример американо-японских отношений, свидетельствующий о том, что в современных условиях межгосударственного соперничества на смену территориальным за­воеваниям приходит завоевание рынков, дающее гораздо больше пре­имуществ. За период с 1958 по 1989 г. рост японского внешнеторгового экспорта составил 167%, что выглядит весьма впечатляюще по сравне­нию с 7% роста, которого добились в этой области за тот же период США. Важно, однако, то, что более 30% внешнеторговых операций Японии по-прежнему выпадает на долю США, что делает ее в двусто­ронних отношениях более уязвимой, чем ее американский партнер (см. об этом: ВасИе, 8тои1$. 1992. Р. 149).

Таким образом, крупный вклад представителей школы взаимозави­симости состоит в том, что они доказали несостоятельность сведения феномена силы к ее военному компоненту, обратили внимание на его вытеснение другими элементами данного феномена, и прежде всего такими, которые относятся к сфере экономики, финансов, новых тех­нологий и культуры. Вместе с тем следует признать, что некоторые выводы и положения оказались явно преждевременными. Прежде всего это касается вывода об отмирании роли военной силы в отстаивании международными акторами своих интересов; стремления представить силу не отвечающей реалиям XX в.; принижения методологического значения категории «сила» для анализа международных отношений. Попытка переосмысления понятия силы с учетом новых реалий была предпринята представителями структуралистского метода. В соответствии с. ним наиболее мощным средством достижения международными акторами своих целей в настоящее время признается «структурная власть (ро\уег)». Структурная власть — это способность удовлетворить четыре социальные потребности, которые лежат в основе современной экономики: безопасность (в том числе и оборонительная мощь), знание, производство и финансы. Структурная сила изменяет границы мировой экономики, в которых взаимодействуют друг с другом современные акторы международных отношений. Она зависит не столько от межгосударственных отношений, сколько от системы, элементами которой являются различные типы потребления, способы поведения, образ жизни. Структурная сила влияет на предмет, содержание и исход тех или иных международных переговоров, опре­деляет правила игры в той или иной области международных отношений. Кроме того, и это особенно важно, структурная сила используется для непосредственного воздействия на конкретных индивидов: произ­водителей, потребителей, инвесторов, банкиров, клиентов банков, ру­ководящих кадров, журналистов, преподавателей и т.д. (81гап§е. 1989). Французские социологи международных отношений, Б. Бади и М.-К. Смуте, рассматривая концепцию структурной силы, особо выделяют в ее составе такой элемент, как технология. Технологическая мощь, как они подчеркивают, является не просто продолжением экономической и торговой силы (или мощи), но играет и самостоятельную роль в системе средств международных акторов. Она лежит в основе трех решающих для международной деятельности феноменов: автоно-:ии решения актора в военной сфере, его политического влияния, а акже культурной притягательности (ВасИе, 8тои1$. 1992. Р. 155).

Вопреки утверждениям о том, что сила теряет свое значение и все реже применяется (см.: Най. 1989), следует согласиться с замечанием ГГ. Аснера, согласно которому «роль силы скорее не столько упраздняется или в необходимой мере снижается, сколько попросту становится менее непосредственной, более неопределенной, не такой предсказуемой и поддающейся расчетам» (Аснёр. 1999. С. 64).

Ошибочность мнения об уменьшении роли силы и насилия в меж­дународной политике стала очевидной уже в 1980-е гг. в свете резко обострившейся международной обстановки. Последующие события — развал СССР и мировой социалистической системы, военный конфликт 1991 г. в зоне Персидского залива, вооруженные конфликты на территории бывшего Советского Союза — показали, что отказываться от понятия силы и, следовательно, от традиций политического реализма пока не следует. Критикуя реалистов за то, что их взгляды «оправ­дывают применение силы», многие неолибералы тем не менее считают насилие вполне допустимым средством достижения гуманитарных Целей (см. об этом: Максименко. 1999. С. 86). В этой связи важна кри­тика подобной точки зрения среди самих неолибералов. П. Аснер пишет о Косовской операции НАТО 1999 г.: «Нам кажется важным поддержать в концептуальном плане идею универсалий, а в практичес­ком плане опровергнуть параноидальные интерпретации, по которым любая интервенция против геноцида или преступления против чело­вечества в действительности соответствует темному заговору на службе непризнанных экономических или стратегических интересов. Но настолько же важно признать, во-первых, что содержание этих универ­салий является в основном негативным и карательным и вовсе не со­провождается волей сообщества и позитивной солидарности в других планах; во-вторых, что их защита является неизбежно селективной, а в-третьих, что используемые в этих целях средства сами могут вылиться в другой тип варварства, в котором технологическая анонимность заменяет личную жестокость» (Астр. 1999. С. 48—49).

Но явно преждевременно отрицать и влияние реалистских подходов к проблеме силы. Более того, реалистские подходы вполне уживаются с неолиберальными взглядами. Так, Президент США Б. Клинтон в своем выступлении «Американская революция XXI в.» определил в качестве большой стратегии США продвижение глобализации и назвал в этой связи три главные цели. Первая цель — установление консенсуса относительно экспансии международной торговли путем введения новых стандартов и открытие рынков на Юге. Вторая цель — продвижение демократии и мира через: а) интегрирование «прежних противников» (помощь демократическим силам и ядерному разоружению России, доступу Китая в ВТО и открытию его рынков); б) предупреждение и разрешение конфликтов, в которых затрагиваются интересы США (Ближний Восток, Северная Ирландия, Кипр, Индия и Пакистан, Косово); в) борьба против распространения оружия массового уничтожения, мафии, терроризма; г) экономическая помощь, борьба против СПИДа. Третья цель — усиление военной и дипломатической мощи США (см.: \у\у\у. \уЫ1епои8е...). Действительно, в течение нескольких лет в США осуществляется беспрецедентная революция в военном деле (РВД), которая началась не в связи с угрозой Соединенным Штатам или их союзникам. Как пишет влиятельный журнал «Экономист», «она началась в силу того, что генералы проявили желание использовать новые технологии на случай возникновения новых угроз в будущем. В этом смысле можно провести параллель с концепцией блицкрига, которая сформировалась в 1920-х гг. в условиях сокращения военных бюджетов, когда новая мировая война казалась маловероятной» (ТПе Ршше оГ \УагеГаге. 1997. Р. 21). РВД включает в себя изменения по Трем направлениям. Первое — сбор информации. Сенсоры в спутниках, пилотируемые и беспилотные летательные средства в состоянии вести мониторинг практически за всем, что происходит на том или ином участке территории. Второе направ­ление — обработка собранной информации. Сложные системы коман­дования, контроля, связи и расчетов (известные под именем С4) по­зволяют обрабатывать данные, собранные с помощью сенсоров; пока­зывать их на экране; намечать цели для ракет, танков и прочей техники. Третье направление — действия на основе имеющейся информации, в частности, нанесение высокоточных ударов с дальнего расстояния с целью поражения объектов. Крылатые ракеты со спутниковыми сис­темами наведения могут разрушить конкретное здание, находящееся на расстоянии многих сотен миль. Главная задача, которая ставится в данной связи, — это интегрирование всех подобных достижений в еди­ную «систему систем», которая должна дать командиру возможность наблюдать на экране за тем, что происходит на поле боя, выбирать цели и поражать их нажатием кнопки (там же. С. 22).

* * *

Завершая рассмотрение целей и.средств международных акторов, сле­дует отметить, что в ходе истории их содержание развивалось, напол­няясь новым содержанием, под влиянием изменений в объективной реальности и обогащения теоретической базы науки. Вместе с тем в рассмотренных категориях присутствуют устойчивые элементы, со­храняющие свое значение до тех пор, пока сохраняется деление мира на государствено-тёрриториальные политические единицы. Эта устой­чивость касается совокупности основных целей и средств и их тради­ционных компонентов (например, для силы — это военный компонент, для переговоров — это торг, подкрепленный наличными ресурсами). Но при этом новые явления в международных отношениях, во-первых, трансформируют иерархию и характер взаимодействия между тради­ционными компонентами, а во-вторых, добавляют к ним новые компо­ненты (например, к таким традиционным компонентам национального интереса, как цели международного актора, сегодня добавляются эко­логическая безопасность, требования, связанные с удовлетворением основных прав и свобод человека; в недержании силы на передний план все более заметно выдвигаются характеристики, связанные с эко­номическим развитием и внутриполитической стабильностью, и т. п.). Картина еще больше усложняется ввиду «узурпирования» традиционных средств нетрадиционными международными акторами (например, международной мафией) и появления нетрадиционных средств в ар­сенале традиционных акторов (новые средства коммуникации и мас­совой информации, используемые в межгосударственном соперниче­стве). Поэтому при осмыслении того или иного международного со­бытия или процесса необходимо стремиться к учету всей совокупности влияющих на него обстоятельств и одновременно принимать во вни­мание относительность, несовершенство концептуальных орудий его анализа, избегая «окончательных», «одномерных» выводов и пытаясь выявить несколько вариантов его причин и возможных путей дальней­шей эволюции. Некоторыми ориентирами подобного анализа могут выступать национальные интересы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Аснер П. Насилие и мир. М., 1999.

2. Баланс сил в мировой политике: теория и практика: Сборник статей под ред. акад. АЕН Росии Э.А. Позднякова. М, 1993.

3. Богатуров АД. Синдром поглощения в международной политике // Рго е1 Сойга. Т. 4. № 4. Осень 1999.

4. Коллинз Дж.М. Большая стратегия. Принципы и практика. М., 1975,

5. КосыревД., Червонная С. Вашингтон меняет свою внешнеполитическую доктрину // Независимая газета. 2000. 20 дек.

6. Куклипа ИМ. Права человека: политическое и гуманитарное измерение // Мировая экономика и международные отношения. 2000, № 11.

7. Кукулка Ю. Проблемы теории международных отношений. М., 1980.

8. Кунадзе Г. Новое мышление тоже стареет // Новое время. 1991. № 11.

9. Максименко В.И. Происходит ли «глобализация»? // Рго е1 Сойга. Т. 4. № 4. Осень 1999.

10.Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12.

11.Най Дж. (мл.). Взаимозависимость и изменяющаяся международная политика // Мировая экономика и международные отношения. 1989. № 12.

12.Поздняков Э.А. Системный подход и международные отношения. М., 1976.

13.Удалое В.В. Баланс сил и баланс интересов // Международная жизнь. 1990. № 5.

14.Цьшбурский В.Л. Геополитика для «евразийской Атлантиды» // Рго е1 Сойга. Т. 4. № 4. Осень 1999.

15.АгапК. Ра1х е! Оиегге ейге 1ез пайопз. Р., 1984.

16.ВааЧе В., 8тои1?М.-С. Ье ге1оигпешеп1 йи топйс. 8осю1о§1е йе 1а зсепе ийегпайопак. Р., 1992.

17.ВатеиМ. 8оуеге1дпйу, ШйопаНзт апй Кедюпа1 Огйег гп Ше АгаЬ ЗШез'Зуйет // 1п1егпа1юпа1 Огдатхайоп. 49 (3). Зшптег 1995.

18.ВшКеВ., 8тои1зМ.-С. Ье ге1оигпетеп1 йи топйе. Р., 1992.

19.СНатауЗ.-Р. Ез8а1 депега1е йс 1а 81га1е§1с. Р., 1973.

20.Ветепта/.-Р. Езфлззс йе ргоЫетайцие роиг ипс 8осю1о§1е йез гекйопз кйегпа&п-а1сз. ОгепоЬ1е, 1977.

21.В)иго5е11е].-В. Тои1е етрГге реггга. ЬГпе У18юп Шеопцие йез гекйопз Гп1егпа1юпа1с8. Р., 1982.

22.РегпегЗ.-Р, Ьез геМюпз ийегпайопакз. Ьез ас1еигз. Ьез Гопйетеп1з е! 1ез Ыйз. Ьез 1ес1иштие8. Р., 1996.

23.Сеог&А А Ртоу18юпа1 ТПеогу оГ Спаз Мападетеп! // Ауокипд Шаг: РгоЫетз оГ Спа'з Мападетеп! Вои1йег Со1о, 1991.

24.Запш I. Ь. &Мапп Ь. Баля'оп Макпд. КУ., 1979.

25.ЗегуиК. Регсерйоп апй МТзрегсерйоп гп 1п1егпайопа1 РоШсз. Рппсе1;оп, N.1., 1976.

26. Зохе А. Керге§еп1аиоп йе§ аШапсе§ йап§ 1а поиуе11е §1га1е§1с агпепсатс // РоНйцие

е1гап§еге. Л^г» 2. Е1е 1997.

27. ШйейНаПБ.Н. 81га1еду. №У., 1967.

28. Ыпйетапп Тк. Ье§ «пео-1йеаЬ§1с§» е1 1'е1ийе йе 1а диегге // КР8Р. Уо1. 50. № 3. Лип 2000.

29. Мег1е М. 8осю1о§1с йе§ ге1аиоп§ Рп1егпа1юпа1е§. Р., 1974.

30. Мег1е М. Ьа роШцие е1гап§еге // Тгане йс §аепсе роШцие. Р., 1985.

31. Миггау №. апй Оптйеу М. Рп1гойис1юп: Оп 81га1е§у // ТЬе Макшд оР 81га1е§у. >1.У, 1994.'

32. Оздоой Ск. Е. Лп ЛИегпаЙуе 1о №аг ог 8иггепйег. ИгЬапа, 1962.

33. Кояя О. Ьа поиуе11с сЬр1отаие // Ь11р://вд№№.шопйе-Й1р1оша11дие.Рг/2000/08/КО88/ 14128.Ыш1.

34. Кгяяе-Карреп Тк. Со11есиуе 1йепи1у т а Бегпосгайс Согпгпипйу. ТЬе Са§е оР >)ЛТО // Р.З. Ка12еп§1еш (ей.). ТЬе СиНиге оР Ма1юпа1 8есип1у. №У, 1996.

35. 8епагс1епя Р. йе. Ьа ро1нщие 1п1сгпаиопа1е. Р., 1992.

36. 8тНк 8. Рп1егпа1юпа1 Ке1а1юп§ Тойау. ОхРогй. 1995.

37. 8(гап§е 8. Тотеагй а ТЬеогу оР Тгап§паиопа1 Егпр1ге // Е.О. Сгегпр1е1, Т.^ Ко§спаи (ей§.). АрргоасЬе§!*) №ог1й РоНис§ Рог 1Ье 1990§. Ьехтдгоп, М১., 1989.

38. ТЬе Ри1иге оР №агеРаге // ТЬе Есопогш§1. МагсЬ 8, 1997.

39. №епй(А. Со11есиуе 1йепи1у Роггпа1юп апй 1Ье Рп1егпа1юпа1 81а1е 8у§1егп // Лгпепсап РоЬиса1 8с1епсе Кеу1ете. 1994. 88 (2).

40. №о1/егя А. Вч§согй апй Со11аЬога1юп. ВаШгпоге, 1962.

41. вдвдвд.вдЬгьеЬоше.аоу /№Н/8ОТШ0/

ГЛАВА 10

Национальные интересы: понятие, структура, методологическая и политическая роль

В данной главе рассматриваются три вопроса: содержание понятия «национальные ин­тересы», его основные элементы, влияние глобализации на изменение его методологи­ческой и политической ролей.

Понятие «национальный интерес» («национальные интересы») известно с глубокой древности. С первых шагов формирования суверенного государства «национальный ин­терес» используется «государем» для объединения подданных перед лицом внешнего противника, служит оправданием завоевательных походов", выступает побудительным мотивом династических браков и т.п. Данное понятие было знакомо еще Фукидиду, который видел в интересе основу взаимоотношений Афин и Спарты и поведения их союзников. Еще в 1934 г. Ч. Берд утверждал, что «понятие «национальный интерес» способно стать объектом рационального понимания, конкретного определения, а также особого применения» (Веагс. 1934. Р. 22). В наши дни понятие «национальный интерес» широко обсуждается исследователями и политическими деятелями, журналистами и военачальниками. Этому понятию придается важнейшее значение в иностранной политике государства, в выяснении взаимовлияния внешних и внутренних факторов, в изучении перипетий международных отношений. Концепции национальной безопасности и военные, доктрины государств содержат обязательные ссылки на «национальные интересы», как на основу и исходный принцип выявления главных угроз суверенитету и территориальной целостности, определения приоритетов внешней политики, выработки оборонительной стратегии и экономического процветания.

Дата добавления: 2015-07-02