Неомарксизм 12 страница

И все же использование этого понятия оставляет место для дискуссий. Значение понятия «национальный интерес» как аналитического орудия и как инструмента поли­тического действия продолжает быть предметом разногласий и споров, главным источ­ником которых является несовпадение позиций но вопросам содержания и использования этого понятия в качестве аналитического инструмента и основы политического поведения.

1. Дискуссии о правомерности использования

и о содержании понятия «национальный интерес»

Сам факт широкого использования понятия «национальный интерес» не только реалистами-теоретиками и их сторонниками-практиками, но и представителями других теоретических и политических направле­ний заслуживает пристального внимания по крайней мере по двум причинам. Во-первых, он говорит о том, что, вопреки вульгарным пред­ставлениям, в политике опора на «национальный интерес» вовсе не равнозначна стремлению к циничному использованию силы, коварству и вероломству. Правильно понятый «национальный интерес» предполагает признание права на существование, а также обязательное принятие во внимание и уважение интересов всех взаимодействующих сторон. Во-вторых, в теории сторонники реалистской парадигмы не обладают монополией на исследуемое понятие. Более того, как уже, было сказано выше и к чему еще придется вернуться позже, они заслужили вполне справедливую критику за односторонность и редукционизм своих взглядов, за недооценку позиций своих оппонентов (в том числе их понимания «национального интереса»). Не следует забывать и другое: при всем нынешнем несовершенстве наука о международных отношениях обязана своим статусом самостоятельной области знания именно теории политического реализма, сделавшей «национальный интерес» исходным пунктом всего своего анализа. Однако, принимая критику реалистской парадигмы (и, в особенности, ее претензий на исчерпывающее, «единоличное» объяснение международной жизни, отрицание состоятельности всех альтернативных подходов), не стоит забывать и о том, что реалистическая позиция и сегодня остается важной составной частью международно-политической науки. Государства никуда не исчезли, конфликты между ними продолжают существовать, дипломатическо-стратегическое поведение держав остается фактом мировой политики. Поэтому проблематика, составляющая основу реалистских исследований, сохраняет свое значение. Это и диалектика мира и войны, и дипломатическо-стратегические отношения, и угрозы государственной безопасности, и союзы, и системы равновесия, и меж­государственные переговоры, и Лгшк Соп1го1 и т.п. (вся проблематика, относящаяся к так называемой высокой политике). Сохраняет свое аналитическое и политическое значение и понятие «национальный ин-терес»¹.

Вот почему стоит немного остановиться на том содержании, которое вкладывал в данное понятие один из «отцов-основателей» теории политического реализма Ганс Моргентау. Основные положения этого содержания таковы:

1. «Национальный интерес» — объективная данность. Он основан на своеобразии географического положения государства и вытекаю-

¹ Здесь мы временно отвлекаемся от изменения его содержания, как и от методов, используемых сторонниками классической школы при анализе международных реалий.

щих из этого особенностей его экономического, политического и куль­турного развития, с одной стороны, а также на особенностях челове­ческой природы — с другой. Поэтому «национальный интерес» пред­ставляет собой стабильную основу международной политики государ­ства. Геополитическое положение государства и его окружения, природа тех угроз и вызовов, которым оно противостоит, так же как и социокультурные традиции его населения и структурные особенности его внешней торговли, не меняются каждый день и поэтому не зависят от произвола или субъективных предпочтений «государей». С точки зрения Г. Моргентау, «национальный интерес» содержит два основных элемента: центральный (постоянный) и второстепенный (изменчивый). Второстепенный элемент представляет собой не что иное, как конкретную форму, которую коренной «национальный интерес» при­нимает в пространстве и времени. Центральный интерес состоит из трех факторов: природы интереса, который должен быть защищен, по­литического окружения, в котором действует интерес, и рациональной необходимости, ограничивающей выбор целей и средств (см. об этом: Цыганков АЛ. 1992. С. 163-164).

2. «Национальный интерес» вполне поддается рациональному ос­мыслению государственных деятелей. Последние обязаны исходить из того, что хорошая политика — это рациональная политика, опираю­щаяся на правильно понятый «национальный интерес». Это предпола­гает осознание того факта, что отличительным качеством политики, в том числе и международной, является борьба за власть. Объективное противоречие, с которым сталкиваются как исследователь, так и «го­сударь», состоит в том, что сама природа власти препятствует «глубокой рационализации, порождает моральные дилеммы, политические риски и интеллектуальные неожиданности» (там же. С. 168). Суть ра­ционального подхода предполагает признание этой особенности поли­тических отношений, что означает необходимость учитывать ее и ра­зумно использовать на основе «национального интереса». Рациональный подход очерчивает рамки возможного в политике, указывает на препятствия объективного характера, которые не позволяют навязать сопротивляющейся реальности ту или иную умозрительную схему, сколь бы привлекательной она ни была. Любые попытки устранить эти препятствия, продиктованы ли они заботой о практических результатах, стремлением ли к надежному предвидению или к преодолению неопределенности политики, обречены на неминуемый провал, по­скольку исходят из того, что желательно, вместо осознания того, что возможно. Более того, подобные попытки не только утопичны, но и опасны, поскольку зачастую они основываются на моральных или идеологических предпочтениях.

3. Хотя суть политики состоит в стремлении к утверждению мо­ральных ценностей посредством власти, это не означает, будто политик может претендовать на знание того, что является морально обуслов­ленным для «государства» в той или иной конкретной ситуации (там же. С. 164—165). Вытекающее из подобных претензий «беспечное предположение, что носителем и выразителем морального блага является какая-то одна нация, а исповедующей зло — другая, несостоятельно не только морально, но и интеллектуально. Практически подобное предположение ведет к искажению оценок, к порождению безумия не­истовых крестовых походов» (там же. С. 165). Что же касается идео­логии, то «внешняя политика, добивающаяся триумфа одной-единст-венной идеологии, всегда приводила к фанатичным и кровавым войнам...» (там же. С. 174). Моральная политика исходит из необхо­димости согласования и компромиссов в защите «национальных инте­ресов» государств на международной арене, из стремления к достиже­нию «всеобщих интересов», что несовместимо с соперничеством поли­тических идеологий (там же).

4. «Национальный интерес» кардинально отличается от «общест­венного интереса». Если первый существует в условиях анархической международной среды, то второй связан с системой законов, регули­рующих внутригосударственную политику. Иначе говоря, в отличие от «общественного интереса», понятие «национальный интерес» относится к сфере внешней политики государства. Следует обратить внимание, что сторонники строгого понимания категории «национальный интерес» как в теории, так и в политической практике неизменно придерживаются этого разделения. «Так же как понятие «общественный интерес» использовалось для увеличения и защиты общественного блага против внутренних вызовов, — пишет один из приверженцев теории политического реализма, — понятие «национальный интерес» использовалось для продвижения целей внешней политики» (Кга-1оскм>П. 1982. Р. 13; см. также: ЫиескШет. 1991. Р. 16; Тагдвг апйБагЬег. 1997. Р. 2).

Как мы уже видели, концептуальный силуэт теории политического реализма приобретает привлекательность, изящество и стройность именно потому, что он формируется на основе понятия «национальный интерес». Тем не менее изящество формы понятия «национальный ин­терес» не придало его содержанию привлекательности, которая позво­лила бы объединить вокруг него представителей разных подходов в международно-политической науке. Критики усомнились в утверждении Г. Моргентау о том, что «есть только один категорический императив, только один критерий рассуждения, единственный принцип Действия: национальный интерес» (Мог§еп1каи. 1951. Р. 242). Оппонен­ты реализма отказались принимать на веру самое главное в нем — объективность содержания «национального интереса». Скептики на­шлись даже в стане стойких приверженцев политического реализма. По мнению Р. Арона, плюрализм целей, средств и ресурсов, которыми располагают различные индивиды и группы внутри государств, не об­разует некую равнодействующую и не позволяет оценить «националь­ный интерес» как критерий анализа или идеал для политического де­ятеля (Агоп. 1984. Р. 101). Внешняя политика государства, как считал Арон, выражается в действиях его лидеров, которые обладают опреде­ленными степенями свободы в выборе целей. При этом большое зна­чение имеют идеология, амбиции, темперамент и т.п. качества лидеров. Однако положение государственных лидеров обусловливает их стрем­ление создать такое впечатление, будто в основе всех их действий лежит национальный интерес (там же. Р. 97—102). Некоторые последователи Арона идут еще дальше, полагая, что, хотя интерес объективен, но. он, по сути, непознаваем. Для ученого, исходящего из объективного интереса в объяснении поведения людей и социальных общностей, опасность состоит в почти абсолютной неизбежности соскальзывания на путь произвольного «конструирования» интересов. Говоря иными словами, существует риск заменить субъективность тех, кого изучает социолог, его собственной субъективностью (Вегпептс. 1977. Р. 26). Подобного мнения придерживается и известный французский специалист в области международных отношений Ж.-Б. Дюро-зель. «Было бы, конечно, хорошо, — пишет он, — если бы существовала возможность определить объективный национальный интерес. Тогда можно было бы довольно просто исследовать международные отноше­ния путем сравнения национального интереса, предлагаемого лидерами, и объективного национального интереса. Беда, однако, состоит в том, что любое размышление об объективном национальном интересе является субъективным» (ВигозеНе. 1982. Р. 88). А, например, А. Уол-ферс полагал, что «национальный интерес» может означать разные вещи для разных людей, более того, он способен придавать привлекательный вид ошибочной политике (Жо1/егз. 1962. Р. 147).

Либералы подвергают сомнению саму правомерность использования понятия «национальный интерес» в целях анализа или же в качестве критерия внешней политики. Поскольку с такой точки зрения определить понятие национального интереса не представляется воз­можным, в конце концов исследователи предложили считать побуди­тельным мотивом действий участников международных отношений не интерес, а «национальную идентичность» (Мег1е. 1972. Р. 473—474, 522). Говоря о «национальной идентичности», подразумевают язык и религию как основу национального единства, культурно-исторические ценности и национально-историческую память и т.п. С этих позиций, например, поведение Франции на международной арене может быть понято лучше, если учесть колебания ее исторических традиций между патриотизмом и пацифизмом, антиколониальной идеологией и идеей «цивилизаторской миссии», лежавшей в основе колониальных экспан­сий, и т. п. Ключом же к пониманию международной деятельности США может стать историческая традиция, элементами которой являются изоляционизм «отцов-основателей» и интервенционизм {Мег1е. 1985. Р. 474). Теоретики либерально-идеалистической парадигмы и вдохновляющиеся их идеями практики готовы согласиться с сущест­вованием национальных интересов только при условии, что их содер­жанием должны быть признаны моральные нормы и глобальные про­блемы современности. Защита суверенитета и связанное с этим стрем­ление к могуществу в условиях усиливающейся¹ взаимозависимости мира все больше утрачивают свое значение (см., например: 8тои1$. 1998. Р. 38—43). Нетрудно заметить, что защита нравственных ценностей И: ответы на глобальные угрозы выходят далеко за рамки национальных границ. Отсюда заявления о том, что главная задача, стоящая сегодня перед демократическими государствами, не защита национальных интересов, а забота о моральных принципах и правах человека (см., например: ВЫг. 1999. Р. 5—7).

В итоге некоторые исследователи приходят к выводу о том, что «национальный интерес» — не более чем миф, символ, используемый политиками для оправдания своих действий и сокрытия собственных ошибок и борьбы с оппозицией (см. об этом: ВаШз1е11а. 1995. Р. 3). Дарио Баттистелла полагает, что вышесказанное позволяет заявить о том, что «национальный интерес» — это «не столько инструмент анализа международной политики, сколько понятие для внутреннего политико-идеологического употребления» (там же). Данный вывод вполне согласуется с заключением Дж. Розенау, сделанным еще в 1971 г.: «Независимо от положений, приведенных в поддержку этого концепта и несмотря на его кажущуюся полезность, национальный интерес так и не стал тем аналитическим инструментом, которым когда-то обещал стать» (Козепаи. 1971. Р. 248).

Обсуждение в отечественной науке в течение последних 10 лет по­нятия «национальный интерес» так же выявило различия в его пони­мании (см., например: МЭиМО. 1989. № 2; 1996. № 7;' Полис. 1995. № 1; 1997. № 1; 1999. № 1; 2000. № 1). Как и в западной политологии основной водораздел в дискуссии проходит уже не столько между «объективистами» и «субъективистами» (хотя эта линия достаточно отчетлива), сколько между сторонниками реалистских и либерально-идеалистических подходов. Представители реализма считают, что «на­циональный интерес остается базовой категорией всех без исключения государств мира. И пренебрегать им было бы не просто ошибочно, но и крайне опасно» (Коршунов. 1998. № 6. С. 80). Национальный интерес, с их точки зрения, «не сводится к «совокупности интересов граждан», поскольку, кроме результирующей этой совокупности интересов, учитывает множество объективных социально-экономических, геопо­литических и иных факторов. Национальные интересы формируются под воздействием мировых экономических процессов, политики других государств и т.д.» (Полис. 1995. № 1. С. 100—101).

Представители либерализма полагают, что «мы... резко преувели­чиваем роль национальных интересов (термин не очень определенный... но подразумевающий нечто материальное — нефть, деньги, территорию, военную мощь) и недооцениваем роль более «тонких» психологических факторов» (Фурман. 1995. С. И). По их мнению, в демократическом обществе «национальный интерес формируется как некое обобщение интересов граждан», в то время как для авторитарного и тоталитарного обществ свойственна «государственническая», или «державная», позиция, предполагающая, что интересы государства выше, чем интересы личности (Торкунов. 2000. С. 468 и 469). В качестве национальных интересов должны рассматриваться «интересы народа», и поэтому необходимо «видеть, сколь тяжкий груз негативного исторического наследия несет на себе это понятия и сколь опасным может оказаться его ничем не ограниченное использование...» (Полис. 1995. № 1. С. 108—110). Наиболее радикальные представители либе­рализма утверждают, что национальные интересы не могут быть сфор­мулированы сколь-либо конкретным образом: «для любого государства интерес сводится к тому, чтобы быть здоровым и богатым, а как конкретно это делается — решается в зависимости от собственных воз­можностей и внешних обстоятельств» (Преображенная Россия... 1992. С. 91-92).

Однако в отечественных дискуссиях о национальном интересе есть и существенные отличия от дискуссий в западном академическом со­обществе. Первое отличие касается трактовки термина «национальный» как этнического. В этой связи высказывается сомнение в применимости понятия «национальный интерес» к многоэтническим государствам вообще и к России, в частности (см.: Полис. 1995. № 1. С. 116; Торкунов. 2000. С. 469). Исходя из этого, некоторые авторы предлагают говорить не о национальных, а о «государственных» интересах (Полис. 1995. С. 117), противопоставляя их друг другу. Вторая группа исследователей, напротив, стремится примирить этническое и государственное и высказывается за термин «национально-государственные интересы» (см. там же. С. 102). Наконец, есть авторы, которые исходят из понимания нации как политического субъекта и придерживаются той точки зрения, что, «обсуждая концепт «национального интереса», прежде всего надо отрешиться от ассоциаций с национальностью-эт-ничностью...» (там же. С. 87).

Среди сторонников последней точки зрения тоже нет единства от­носительно того, что понимать под «нацией» — двуединство суверен­ного территориального государства и гражданского общества» (см. там же. С. 81) или же «некое предполагаемое единство населения террито­риального государства с объемлющими соответствующую территорию интегративными властными структурами» (см. там же. С. 87). Отличия этих двух позиций на первый взгляд незначительны. Однако следует учитывать, что, с одной стороны, существуют несовпадение и не­изменное напряжение между гражданским обществом и государством, а с другой — неодинаковая степень развитости гражданского общества в той или иной стране. Поэтому многое в понимании «национального интереса» зависит как от уровня противоречия между двумя компо­нентами нации-государства, так и от того, какое место в его структуре занимает гражданское общество. Поскольк}⁷ «в России интерес госу­дарства всегда был самодовлеющ по отношению к.интересам общества», то «говорить о национальных интересах России в связи с этим, — по мнению некоторых представителей либеральных подходов,. — пред­ставляется некорректным по самой простой причине: нет «нации» — не может быть и «национальных интересов»» (там же. С. 97). Иначе говоря, авторы настаивают на том, что вначале создается гражданское общество в качестве формообразующей основы, на которой возникает нация, и только после этого формируется национальный интерес.

Наконец, еще одно существенное отличие, характеризующее рос­сийские научные представления о содержании понятия «национальный интерес», состоит в том, что оно, за редкими исключениями (см., например, там же. С. 101, 107), не отграничивается от понятия «обще­ственный интерес» (или «общественные интересы»). В результате по­является необходимость в дополнительных формулировках, таких как, например: «внешний аспект национальных интересов» (см. там же. С. 95), «национальные интересы в их внешнеполитическом измерении» (см.: Коршунов. 1998. № 6. С. 79).

¹ Подведем основные итоги дискуссии по вопросу о правомерности использования понятия «национальный интерес» и о его содержании.

Первое. Попытки «отменить» значение «национального интереса» как аналитического инструмента и критерия внешней политики госу­дарства являются слишком поспешными и безосновательными. Эти попытки не отражают состояния исследований по данной проблеме в Научной литературе в целом: критикуя понятие «национальный инте­рес», ни реалисты, ни либералы, как правило, не склонны абсолютно отрицать его пользу. Например, Р. Арон считает, что гражданам оно помогает осознать свою принадлежность к единой политической об­щности, а правителям независимо от идеологии, которой они могут быть привержены, оно напоминает, что их главными целями являются безопасность и величие государства (Агоп. 1984. Р. 101). Уолферс под­черкивает, что «национальные интересы заслуживают самого внима­тельного изучения» (№о1/ег$. 1962. Р. 147). Розенау признает, что ис­пользование понятия «национальный интерес» «достойно того, чтобы быть предметом анализа» (Кохепаи. 1986. Р. 495). Баттистелла говорит о правомерности и даже необходимости исследования «национального интереса» с точки зрения его соответствия фактам, а также политичес­кого и научного контекста формирования данного понятия (БаШх1еПа. 1995. Р. 29). Так или иначе «национальный интерес»-продолжает оста­ваться в центре внимания как теории, так и практики международных отношений, являясь «существенной предпосылкой убедительного объ­яснения поведения государств и результатов их взаимодействия» (Са­ндерс. 1999. С. 414).

Второе. Отрицая значимость «национального интереса», российские либералы идут значительно дальше западных. Противопоставляя государство и общество, властные политические структуры и нацию, державность и демократию, интегративные и солидарные функции «Левиафана» потребностям развития и независимости индивида, они склонны в лучшем случае согласиться с правомерностью категории «национальный интерес» в применении к западным странам. Что ка­сается современной России, то груз государственнических и автори­тарных традиций и все еще отсутствующее у нас гражданское общество, по их мнению, делают данную категорию не только неприменимой, но и опасной для становления демократии.

Историческое прошлое нашей страны и тенденции к авторитаризму в ее новейшей истории дают определенные основания для подобных рассуждений. Вместе с тем ни то, ни другое не является исключительно российским «национальным достоянием», так же как не является ис­ключительно российской особенностью противоречие между нацией и государством, властью и гражданским обществом, правами индивида и солидарными функциями политических структур. Важно, что указанное противоречие носит (в том числе и в России) не взаимно исключающий, а взаимно предполагающий характер. Поэтому противопоставление вышеназванных понятий и их содержания неправомерно в теоретическом и рискованно в политическом плане. Как верно отмечает М. А. Молчанов: «Безгосударственное гражданское общество пока никто не обнаружил, а общие интересы граждан столь же реальны, сколь их индивидуальные, групповые (потенциально конфликтные) интересы...» (Молчанов. 2000. С. 10). Он справедливо подчеркивает и «тот факт, что данное общество, гражданское или нет, отвечает на про­грессирующее ослабление и самоизоляцию власти узурпацией функции последней. А это, в свою очередь, ведет к разрушению последних скреп социальной солидарности и — в перспективе — к торжеству «не-редуцируемого плюрализма» борьбы одиночек на правах сильного» (там же).

Третье. Строгое понимание «национального интереса» не предпо­лагает его ассоциирования с «национальностью», т.е. с этническим фактором. Так же как и категория нации, понятие «национальный ин­терес» отражает прежде всего единство политических структур и граж­данского общества (не игнорируя, впрочем, присущих ему противоре­чий) и не сводится к этнической составляющей, имеющей в данном случае второстепенное значение.

Четвертое. Отождествление «национального интереса» с общест­венным интересом столь же неправомерно, как и их противопоставление. Отождествление ведет к отрицанию специфики внешней политики, ее относительной самостоятельности и в конечном счете сводит ее к внутренней политике государства. Противопоставление — к абсолю­тизации несовпадения интересов государства и гражданского общества. Например, в конституционной системе США определение национальных интересов входит в обязанности президента, который опирается в этом на согласие Сената и консультации с ним, а также на финансовую поддержку того же Сената и палаты представителей. В вопросах, связанных с общественными интересами, полномочия между президентом, Конгрессом и судебными органами распределяются более равномерно.

Как уже отмечалось, западные авторы разделяют национальные ин­тересы и общественные, связывая первые с международным окруже­нием, а вторые — с особенностями внутренней ситуации в стране (в политической, экономической, социальной и других сферах). Поэтому с позиции западной теории международных отношений такие форму­лировки, как «внешнеполитический аспект национальных интересов», тавтологичны и способны скрыть существо вопроса. Действительно, отождествление указанных понятий может привести к тому, что «на­циональный интерес» либо редуцируется к «общественному интересу» (и, соответственно, внешняя политика — к внутренней), либо отрывается от государственного (см., например: Полис. 1995. № 1. С. 117), предоставляя возможность оценивать внешнеполитические цели властных структур и потребности этнических групп, а также интересы личности как противоположные.

Учитывая вышесказанное, необходимо также иметь в виду два об­стоятельства. Одно из них — это то, что общественные и национальные интересы не исключают друг друга. Общественные интересы испыты­вают на себе влияние международной обстановки (особенно сильное в периоды ее обострения). А национальные интересы зависят от эко­номической ситуации, социальной и политической стабильности и мо­рального климата в стране. Не случайно раздел Стратегии национальной безопасности США, посвященный национальным, интересам, включает подраздел «Растущие угрозы у нас в стране», содержащий программу борьбы с терроризмом и защиту внутренних инфраструктур (НГ. 1999. 10 февр.).

Второе обстоятельство состоит в том, что в странах, переживающих переходный период своего развития, наблюдается не только усиление взаимовлияния общественных и национальных интересов, но и рост приоритета первых перед вторыми. Именно такая ситуация характерна сегодня для России и других государств бывшего СССР. В этой связи в Концепции национальной безопасности Российской Федерации разделение национальных интересов на интересы во внутриполитической и международной сферах (см.: НГ. 1999. 10 февр.) выглядит вполне правомерным. Как справедливо подчеркивают эксперты российской неправительственной организации Совет по внешней и оборонной политике (СВОП), в условиях современной России внутриполитические национальные интересы требуют «все­мерной концентрации на главной задаче — возрождении государства, экономики, благосостояния народа. Внешняя же политика должна быть полностью подчинена этой задаче — и философски, и концептуально, и оперативно» (Стратегия для России. 2000. 3.7). Иначе говоря, во взаимодействии национальных и общественных интересов приоритетными становятся вторые. В то же время национальные ин­тересы характеризуются сегодня более сложной структурой, и связано это с необходимостью ответа на новые внутренние и внешние вызовы. Впрочем, усложнение структуры национальных интересов касается не только Российской Федерации.

2. Критерии и структура национального интереса

Выше уже отмечалось, что следствием неоднозначности понятия «на­циональный интерес» является то, что его аналитическая и практико-политическая роль далеко не абсолютна. Вместе с тем нельзя отрицать то, что рассматриваемая категория очень важна для понимания суШ" ности тех событий, явлений и процессов, которые происходят в сфере международных отношений.

Например, без учета культурно-исторических традиций и нацио­нальных ценностей понимание внешней политики того или иного го­сударства и международных отношений в целом было бы неполным, а потому и неверным. Но скорее всего, ближе к истине не те, кто проти­вопоставляет национальную идентичность национальному интересу, а те, кто считает первую неотъемлемым элементом второго (см.: Могдеп-(каи. 1961. Р. 3-12).

В основе всякого интереса лежат объективные потребности, нужды субъекта или социальной общности, обусловленные экономической, социальной, политической и т.д. ситуациями, в которых они находятся. Процесс познания социальных потребностей — это процесс форми­рования интересов людей (см. об этом: Поздняков. 1976. С. 112—124). Таким образом, интерес — категория объективно-субъективная. Причем объективным в своей основе может быть не только истинный, но и ложно понятый интерес. Десятилетиями на Западе существовало мнение о советской военной угрозе и о том, что наращивание вооружений служит коренным интересам демократических государств в деле защиты от нападения со стороны тоталитарного режима. И хотя в действительности Советский Союз не был заинтересован в нападении на западные страны, его поведение как во внешнеполитической области, так и внутри страны давало им основания для недоверия к нему. В свою очередь, внешнеполитическая стратегия США давала лидерам СССР повод считать, что усиление обороноспособности советского государства — важнейшая составляющая его национальных интересов. По существу же, гонка вооружений не отвечала потребностям безопасности, благосостояния и развития ни одной, ни другой стороны.

Существуют также мнимые и субъективные национальные интересы. Примером мнимого национального интереса может служить такая ситуация, когда идея становится национальным мифом, овладевает умами людей, и доказать им эту мнимость чрезвычайно трудно (см. об этом: Государственные, национальные и классовые интересы... С. 70). Хрестоматийный пример субъективного интереса — поступок Геро­страта, добившегося бессмертной «славы» поджогом храма. Пример субъективного «национального интереса» в современных международ­ных отношениях — мотивы, которыми руководствовался Саддам Хусейн при вторжении Ирака в Кувейт в 1991 г. (декларации о необходимости присоединения к Ираку «исконно принадлежавшей ему провинции» были лишь предлогом для попыток решить внутренние трудности иракского режима путем «небольшой победоносной войны»).

Наряду с основными (коренными, постоянными) и неосновными (второстепенными, временными), объективными и субъективными подлинными и мнимыми интересами различают также интересы со­впадающие и взаимоисключающие, пересекающиеся и непересекаю­щиеся и т.д. (подробнее см.: Увалов. 1990. С. 19—20).

Исходя из сказанного, понятие «интерес» можно определить как осознанные потребности субъекта (социальной общности), являющиеся следствием фундаментальных условий его существования и дея­тельности. Но интерес — это и отношение потребности к условиям ее реализации. Соответственно, национальный интерес — осознание и от­ражение в деятельности его лидеров потребностей государства. Это относится и к многонациональным и этнически неоднородным госу­дарствам: фактически под национальным интересом подразумевается национально-государственный интерес.

Дата добавления: 2015-07-02