Тринадцатый клад

В мифопоэтических верованиях разных народов мира число 13 считается несчастливым. Но именно через 13 лет после окончания археологических раскопок на Старорязанском городище на нем был найден 13-й по счету клад, состоявший из 13 замечательных золотых украшений. Кроме того, в 1992 г. прошло ровно 170 лет после открытия в 1822 г. первого, самого эффектного сокровища из обнаруженных на территории погибшего города. С этой даты Старая Рязань начала привлекать любителей отечественной старины. Теперь по числу кладовых комплексов, запрятанных при нашествии Батыя, Древняя Рязань прочно занимает второе место после Киева.

...А дело было так. В конце июля стояли особенно знойные дни, и, воспользовавшись благоприятной погодой, я решил съездить на несколько дней в издавна любимые места. В Старой Рязани мне приходится бывать едва ли не каждый год, иногда вместе с архитектором и художником Гурием Викторовичем Борисевичем, которому принадлежит заслуга создания наиболее убедительных реконструкций внешнего вида древнего города, системы его фортификации и застройки. В таких поездках я наблюдаю, далеко ли распространились разрушающие городище овраги, не проникли ли и сюда кладоискатели, насколько интенсивно идет современная застройка подола и ближайших деревень, ибо окрестности Старой Рязани, а не только само городище, объявлены историко-археологическим заповед-{189}ником и все земляные работы требуют постоянного контроля.

На этот раз меня ждала неожиданность. На кромке высокого берега, у того места на раскопе № 7, где был изучен самый богатый из исследованных «двор воеводы», образовались две промоины, которые обычно дают начало глубоким оврагам. Всего в 5 м от трещины в земле в 1966 г. обнаружили знаменитый клад, куда входил и браслет со сценой скоморошьих игрищ. Стало совершенно ясно, что необходимы экстренные охранные раскопки. И еще было какое-то смутное предчувствие: все годы работы экспедиции где-то в глубине подсознания маячил этот недокопанный участок возле разрушенной оборонительной стены, но по необъяснимым причинам я так и не собрался доследовать его.

По счастью, в деревне нашлось несколько добровольцев, готовых помочь в проведении работ, — всего 5—6 человек. Им всем, и особенно сумевшей организовать ребят Елене Пусевой, я выражаю глубокую признательность. 31 июля на краю береговой кручи был заложен маленький раскоп 4х8 м и снят слой дерна. А на следующий день утром 1 августа под лопатой одного из рабочих что-то ярко блеснуло на солнце и раздался возглас: «Золото!». Так открыли второй по значимости после 1822 г. клад, составлявший почти полный набор золотых украшений к головному убору знатной горожанки. Несмотря на строжайшее предупреждение всем участникам раскопок, к вечеру того же дня в окрестных деревнях только и было разговоров о выкопанных на «городке» необычайных сокровищах, а на следующий день в Спасске поползли слухи о двух возах золота, вывезенных с городища. И даже, когда вещи уже надежно хранились в сейфе начальника Спасского отделения милиции, по вечерам в пустовавшей старой гостинице мне было немного не по себе. Вскоре на месте находки с помощью Рязанского музея уже работала небольшая экспедиция.

Вещи клада, лежавшие очень компактно и, вероятно, первоначально завернутые в полностью истлевшую ткань, были зарыты на глубине 40 см от современной поверхности. Общий вес сокровища 240 г 800 мг, золото 96-й пробы. В его состав входили десять трехбусинных полуколец двух типов. У восьми из них бусы ажурные, выполненные в технике скани и зерни. Каждая прорезана восемью круглыми отверстиями, окруженными колечками скани. На углы ромбовидных промежутков между кружками напаяны {190} крупные шарики зерни в микроскопических проволочных колечках. Бусины насажены на полукольцевидную проволочную дужку, концы которой расклепаны в трубочку. Сквозь трубочки проходят золотые обоймы: через них продевалась медная проволока, соединявшая украшения. Для закрепления бусин и придания дополнительного декоративного эффекта дужка обвита сканой проволокой.

У двух полуколец полые бусины, спаянные из двух полусфер, не прорезаны сквозными отверстиями. Но каждый шарик также разделен двойной сканью на восемь кружков со вписанными в них треугольниками, выложенными мельчайшей зернью.

Реконструкции парадного головного убора помогают два обстоятельства. Во-первых, два ажурных полукольца найдены скрепленными медной проволокой. Во-вторых, одно из полуколец прикручено к фигурной пластине. Чтобы полукольцо вплотную соединялось с пластиной, в ней вырезаны три полукружия для бусин. Среди украшений обнаружена и вторая аналогичная пластинка, но здесь полукольцо отломано.

Обе пластины, единственные в своем роде, являются шедеврами древнерусского ювелирного дела. Они вырезаны из тонкого золотого листа и по краям обрамлены сканью. Лицевая сторона их, словно кружевом, покрыта изощренным сканым узором. Тугие завитки двойной скани, образующие полтора-два оборота, напаяны отдельно, но вплотную друг к другу, так что создается иллюзия сплошного спиралевидного орнамента. Конец каждого жгутика не припаян, а в центре помещено золотое зерно. Это сообщает рельефность декору, создавая богатую игру светотени. Подобная техника высокой двухъярусной скани характерна для вещей из клада 1822 г. В центре пластин в сегментовидных оправах в технике перегородчатой эмали представлен изумрудно-зеленый двулистник на красно-коричневом фоне. Между эмалевым узором и его сканой рамкой — сквозные отверстия для крепления украшения к матерчатой основе. На концах пластин орнамент дополняют маленькие овальные вставки в золотых оправах. Они стеклянные, синего цвета и как бы светились изнутри благодаря подложенной под стекло серебряной фольге. В одном случае в оправу вставлен кабошон альмандина.

Особый интерес сокровища состоит в том, что, поскольку уцелел почти полный комплект украшений, можно реконструировать первоначальное расположение наиболее впечатляющих деталей парадного, возможно свадебного, {191} головного убора, что удается крайне редко. Десять соединенных медными проволоками полуколец и две концевые пластинки у висков над ушами, прикрепленные к матерчатому валику (к кусочкам медной проволоки местами прилипли мелкие обрывки ткани), составляли очелье под мягким головным убором с высокой тульей. В старорусском языке девичий головной убор называли «венцом», а его общеславянское название — «чело», «чёлка». Скорее всего, золотое очелье относилось к сложному кичкообразному убору («кичка», «кика») или кокошнику, в котором твердая основа и нарядный верх соединены в одно целое. Это предположение тем более вероятно, что одной из отличительных черт кокошника считают наличие у него гребня, а именно такой убор венчает женскую головку, изображенную на колте из нашего клада.

Этот колт (к сожалению, парный ему отсутствует) — самое изящное украшение тринадцатого клада. Близкие по форме экземпляры известны среди южнорусских находок, но рязанский самый совершенный по изысканности формы и декоративного оформления. В росписях Боянской церкви около Софии 1259 г. в изображении Десиславы, супруги севастократора Калояна (севастократор — один из высших титулов византийской табели о рангах), показана шапочка с твердым обручем понизу (на месте нашего очелья), а колты висят на лентах без металлических цепочек. Так же могла их носить обладательница драгоценностей из Рязани.

Круглый колт диаметром 7 см полый внутри состоит из двух слегка выпуклых золотых пластин с 21 лучом по краю (в основе — магическое число 7). Оба щитка припаяны к поставленной на ребро узкой промежуточной пластинке. Этот ободок вверху имеет щель, позволявшую вкладывать внутрь колта благовония, например кусочек хлопка, пропитанный душистым маслом. Застежка-дужка в верхней части луновидного завершения не сохранилась. С обеих сторон колт обрамлен сканью, а каждый луч завершен припаянным тисненым полушариком. На его лицевой стороне в центре круглой выпуклой пластинки перегородчатой эмалью изображена изящная женская головка на зеленом фоне. Изображение знатной дамы греческим типом лица с большими глазами, сходящимися к тонкому носу бровями и крохотным ртом, а также волнистой прической напоминает «портреты» на двух киевских золотых колтах из клада 1876 г. в усадьбе Лескова. Показаны узорные кокошники с треугольным верхом, а на рязан-{192}ском экземпляре по сторонам лица представлены круглые колты. Несмотря на то, что эмали подверглись окислению, основные цвета различимы: лицо и шея телесно-розовые, глазные яблоки белые, а зрачки черные, брови черные, так же как и волосы. По обеим сторонам женское лицо обрамлено эмалевым узором из растительных завитков. Центральный щиток окружен концентрическими кольцами скани, тремя низками жемчуга и ободком из 21 тисненого полушарика.

Оборотная сторона колта сплошь покрыта сканым «арабесковым» орнаментом из завитков, производящих впечатление волшебного переплетения цветов и трав.

...Прошло четыре месяца. За это время в Москве вещи полностью отреставрировали в лаборатории Государственного Исторического музея: очистили украшения от медных окислов, вновь нанизали на серебряную проволоку рассыпавшийся жемчуг, закрепили крошившуюся эмаль. Одновременно проводился скрупулезный научный анализ замечательной находки. Наконец, в декабре, солнечным морозным днем за своим сокровищем прислали машину из Рязани. В обществе сотрудников местного музея и двух милиционеров с автоматами дорога показалась недолгой.

А 10 декабря в «Зале знатных земляков» в музее перед многочисленными гостями состоялись торжественные «смотрины». Старинный сводчатый зал освещали свечи в фигурных бронзовых подсвечниках, негромко звучала старинная музыка, сопровождая взволнованный рассказ о славной и трагической истории Рязанской земли. Сама история как будто оживала на большом экране: панорама древней Рязани эпохи ее расцвета и страшная битва в объятом пламенем городе, маковки церквей с золотящимися под солнцем крестами и кони, пасущиеся на фоне бескрайних лугов, пурпурная на закате Ока и, наконец, добытые археологами сокровища. Затем занавес медленно раздвинулся: под стеклянной, освещенной юпитерами витриной, на собранном складками черном бархате сияли золотые украшения — богатства погибшей женщины давно минувших времен.

Наряду с живыми бытовыми подробностями рязанские клады помогают воссоздавать верования, вкусы и направления творческих исканий создателей «художества кузнеческа», их мироощущение и нормы мышления. Изучение прикладного искусства Древней Руси связывает нас с {193} целостной системой ее культуры, с ее художественными идеалами.

Трудно перечислить все многообразие драгоценных вещей, которые с XII в. выходили из рук рязанских мастеров золотого и серебряного дела. Для избранных — князей, бояр, дружинников, высшего духовенства — изготовляли драгоценные сосуды и украшения, оправы на оружие и предметы конского убора, оклады икон с жемчугом и самоцветами, переплеты книг. От богатейшей рязанской «казны» сохранилось немногое: все было уничтожено и разграблено полчищами Батыя. О «хытрости» умельцев Рязани, об ассортименте их изделий мы можем судить по женским украшениям из кладов. Большая часть «злата» и «сребра», в том числе княжеские инсигнии — знаки высшей власти, предметы роскоши, употреблявшиеся в светском и церковном обиходе, досталась победителям.

...Мысленно представим многотрудные ремесленные будни, когда в горнах горел огонь, плавили, ковали и чеканили серебро, вытягивали блестящие проволочные нити, покрывали вещи яркими эмалями, чернеными узорами и позолотой.

Произведения ювелиров Рязани — весомое свидетельство подъема русского искусства, когда в неспокойную эпоху княжеских междоусобиц и набегов кочевников создаются такие общечеловеческие культурные ценности, как немеркнущее «Слово о полку Игореве», когда крепнут связи Руси с феодальными государствами Востока и Запада. {194}

ГЛАВА 6

Дата добавления: 2015-06-27