Последний новый год

Чтоб кровью скрепить уговор, довольно одной из иголок. Вливается в вену раствор, и странно колышется полог над койкой, и невмоготу осмыслить: бессилие, жар ли свивают во тьме духоту в фестоны невидимой марли.

За дверью мельканье; и стук и хохот доносятся в щёлку: медсёстры с утра на посту поставили чучело ёлки – синтетика, пластик, акрил... И вдруг в саркофаге палаты взмывает до неба без крыл видением та, что когда-то

с мороза вплывала в тепло, в жаровню натопленных комнат, и капала жизнь тяжело с её просмолённого комля.

глава шестьдесят седьмая 327

Скрывались в ветвях приворот, подарков и сладостей манна, и кукол: нажмёшь на живот, и медленно вымолвят «ма-ма».

Мираж ли, мутясь и рябя, погасит морфинами рая сознанье, корнями в тебя и капельницей прорастая, ты сам ли потянешься вверх, к развилке в макушке зелёной, за край упований и вер, вольёшься в частицы над кроной,

во влажные искры светил, выпрастываясь из эрзаца скорлупки из нервов и жил, чтоб всё же успеть догадаться, что клеток растрёпанный вальс средь болей, скорбей, эвтаназий – был выданный счастьем аванс, мгновенья случайный оазис.

* * *

Бессрочной паузы в неравном бою словам не побороть. Отяжелев, лежачим камнем становится былая плоть. В затихшем теле, как в редуте, залёг беспамятства недуг, и только кажется, как будто не кома, комната вокруг.

Молчанья высятся торосы, словам ожить невмоготу. Полива капельного просит речь, пересохшая во рту. Пусть капельница тело точит, вливая в вену благодать, пусть трижды заоконный кочет кричит, но смерти не прогнать.

Как родинки, на теле сада темнеют смуглые грачи. Перед началом звездопада глазное яблоко горчит. Утраченными именами просветы наглухо закрыв,

328 глава шестьдесят седьмая

душа в броне воспоминаний – бесплотный узник замка миф.

Былое, смётанное в копны, – к горенью не пригодный трут. Обронишь ямб четырёхстопный – квадраты по воде пойдут. Наркоз одалживает память и обещает: я верну. Колышащимися витками уходит жизнь на глубину.

* * *

Сколько их на стройке месило грязь,

каждый рвался первым на верхний ярус,

по мосткам карабкался, матерясь,

первобытную вымещая ярость:

доползу – увижу, каков он там,

всемогущ, величествен, огнедышащ,

пусть не звал меня – доберусь и сам!

(Сверху вздох: остынь, позовут – услышишь.)

Бесконечны лающих вразнобой гастарбайтеров дрязги, несносны споры. Полиглотов не проще ли всей толпой подмешать в зыбучий раствор, которым архитектор, зодчий, гончар, прораб уравняет страсти и обезличит? С высоты проекта чертёжный крап до смешного прост: человек – кирпичик.

По лесам идей, по спиралям снов, как всегда, собираясь залезть повыше, головокружение поборов и подушку заранее шёлком вышив, предвкушая добротность, комфорт, уют, для себя – хозяин, для всех – шабашник, нагрузив лебёдку горой причуд, человек забывает о нуждах башни.

Покупает статус, в огнях реклам примечает кушетку со златовлаской (на потом), избегая житейских драм, укрывает темя защитной каской. Выбирает кредо (окном на юг), инструменты, лестницы, нивелиры. И к себе обращённое слышит вдруг – или чует – всей кожей, всем чревом: Вира.

глава шестьдесят седьмая 329

Дата добавления: 2017-01-13