Исчезающее небо 12 страница

Но между тем, едва разговор коснулся не совсем приятной темы – Каллисты и ее жизни, девушка перестала воспринимать мага как некоего святого, увидев в нем человека самого обыкновенного человека, хотя и в ангельском обличье. Снова яркий свет, который, казалось, сопровождал мага везде, куда бы он ни ступил, показался ей лишь украшением, прикрывающим маленькую комнату с обшарпанными стенами, двумя старыми кожаными креслами и маленьким столиком, на котором остывал нетронутая чашка кофе Джервейса. Маг тоже оказался подвержен многочисленным сомнениям, и тоже, как и все, совершал ошибки, хотя их было гораздо меньше, и одна из таких ошибок едва не стоила Каллисте жизни: тщетная попытка создать образ «изменившегося» отца женщины. Поддавшись нескольким объяснимым желаниям, больше свойственным людям, маг пытался с помощью старика-отца изменить свою жизнь и жизнь девушки, совершенно забывая, что, возможно, первое: женщине неплохо жилось и с ее прежним отцом, и, второе: подобный маскарад впоследствии только усугубит положение и отношение к магу, если все раскроется. И все в действительности раскрылось; маг попался на своем обмане, когда потерял способность поддерживать чужую форму.

А кого он хотел больше всего обмануть? Каллисту ли, пытаясь выдать грубую подделку за отца, обдумавшего свое поведение, или себя, утешаясь только тем, что это единственный выход из сложившейся ситуации? Маг не смог ответить на этот вопрос, и поэтому женщина получила еще одно подтверждение, что все волшебники, какими бы идеальными они не показались с первого взгляда, на самом деле далеко не совершенны.

Маг говорил долго, почти весь день, и женщина, выслушивая его речи, то принималась плакать, то безумно злилась, то сидела, глядя на него с некоторой любовью и заинтересованностью. Постепенно она стала понимать, что причины его необъяснимого поступка с «фальшивым отцом» кроются в чем-то глубоко личном, о чем маг не спешил делиться со своей собеседницей, тактично обходя эту тему, но ее отношение к чародею нисколько не улучшилось. Как она сказала ранее, «мое беспокойство/страх/мои переживания дорого обойдутся всем, кто их вызвал», и поэтому она все еще желала за подобные слова выстрелить в лоб бессмертного мага.

Наступил момент молчания. Маг, собираясь с духом, рассказал о том, что ранее хотел бы сохранить в тайне, но смысла в этом более не было – он рассказал про Лирриэй.

Женщина слушала внимательно, не перебивала, лишь изредка делала определенные уточнения, не залезая вглубь раскрытой души Джервейса. После того, как разговор подошел к своему логическому завершению, и Каллиста могла похвастаться наличием определенной, полезной для нее информации, Леди медленно поднялась с сиденья и направилась к выходу, стараясь не думать об услышанном. Она была в стоянии шока, иногда сменяемым бурными приступами ярости и периодами равнодушного спокойствия. Маг поспешил взять ее за руку, не давая ей уйти. Каллиста на движение среагировала на удивление быстро: послушавшись какого-то внутреннего зова, женщина быстро извлекла из карманов нож-бабочку и пистолет, и, вырвав свою ладонь из руки Джервейса, резко обернулась к магу, приставляя пистолет к его виску.

- Да за такое… За то, маг, что я сейчас услышала, тебя бы следовало казнить на месте – так решила бы не только я, но все жители нашей страны. Да, ты виноват перед всеми гражданами страны, потому что именно ты устроил такой хаос здесь. Но больше всего ты виноват передо мною. Ты лгал, ты притворялся, ты выращивал в моей душе искусственную надежду на то, что все, что ты делал в это последнее время, есть определенный душевный прогресс моего отца… Поэтому я хотела (именно для этого я сюда и направлялась) подарить тебе пулю в лоб от всех жителей этой страны, именно за твои предыдущие «заслуги» и сомнительное геройство на баррикадах. Но, услышав тебя, я поняла, что пока что тебя не стоит застреливать: во-первых, ты бессмертен, и с тобой я разберусь позже, а во-вторых, не ты повинен в гражданской войне. Ты – лишь орудие, хорошая кукла, мастерски исполняющая волю своего хозяина. – Каллиста замолчала, выглянув в большое, почти на всю стену, окно – солнце практически село, и в комнате сразу стало гораздо прохладнее и темнее. – Я когда-то поклялась перед отцом своим, что когда стану политиком (а тебе будет известно, что он купил мне это место, отпираться не стану), буду искать и искоренять причину чего-либо, а не исправлять последствия. И, выслушав тебя, я поняла, что эта пуля, что приготовила я для тебя, предназначается для другого человека. Потому что причину гражданской войны, принесшей такие разрушения в нашу страну, я вижу только в Лирриэй.

Джервейс не стал удивляться – его жену ненавидели слишком многие.

Женщина быстро двинулась вперед, торопясь выбежать в темный коридор, и маг, попытавшийся ее задержать, поручил болезненный порез по руке. Женщина все-таки остановилась, хотя любые попытки задержать ее в комнате прекратились, и, сделав несколько широких шагов вперед, с невероятным шумом вонзила нож в деревянный стол.

- Это тебе в качестве напоминания. Смотри на него и бойся – я до тебя обязательно доберусь и уничтожу тебя. Ты не заслуживаешь бессмертия. Зачем ты такой вообще нужен? Добряк, проповедник, пацифист, мудрец… Ангел, - Каллиста неприятно засмеялась, и лицо ее, в нескольких местах обезображенное шрамами (маг так и не успел их убрать), исказилось, превратившись в безумную и злобную маску. – Сейчас, в годы войны, а потом и в эпоху возрождения и становления нового государства под нашим управлением, необходимы были и будут предприимчивые, беспринципные, иногда жестокие, но дисциплинированные и послушные люди. Это – основа идеальных солдат. Впоследствии это станет основой идеальных граждан – потому что из такого беспорядка, что нас сейчас окружает, выходят люди сначала чудовищами, а потом постепенно становятся «нужными людьми», которые понимают, что и к чему, и в каком направлении стоит развивать государство. Скажи, а зачем нам, в будущем государстве, нужна твоя персона? Зачем нужны такие, как ты? Ты исполняешь роль совести – это прекрасно, в определенные моменты даже полезно. Но…

И далее со знакомой до боли интонацией была произнесена следующая фраза, которую Джервейс уже некогда слышал, но сегодня он все равно удивился, как и много лет назад.

- Правителям и политикам, а вероятно, и простым жителям, совесть не нужна – ты и сам знаешь, к каким последствиям ее наличие приводит…

Женщина снова двинулась вперед, но вновь была остановлена, одна теперь не неожиданным прикосновением, а фразой, несказанно ее поразившей. И поразило ее скорее не содержание фразы (маг, казалось, знал о ней все, даже то, что она стремилась сохранить в тайне), а интонация, с которой она была сказана – казалось, произносить подобное для самого Джервейса было невыносимо трудно.

- Я знаю, что случилось в крепости, когда я уходил… Это сделал Майкл Блер, я знаю. Я бы мог помочь тебе преодолеть свое внутреннее горе, я бы мог помочь тебе вернуться к нормальной твоей жизни – без страха, без недоверия. Но хочешь ли этого ты? Ведь для многого необходимо желание – принуждать тебя, используя магию, мне бы не хотелось.

- Желание? – Каллиста изобразила что-то наподобие кривой улыбки, исказившей ее лицо. – Тогда у меня его нет. Меня устраивает мое душевное состояние, меня устраивает, какой я стала. Так зачем меняться? Я приобрела прекрасные черты, которые будут мне помогать в дальнейшей жизни и карьере – раньше употребляли такое слово.

- Ты стала точной копией Армлингтона, хотя ранее его не принимала, - заметил маг, присаживаясь на кресло. Последний луч уходящего солнца коснулся его плеч, и, одновременно со спадавшим решительным настроем мага, безвозвратно угасал. Маг больше не улыбался – губы его вытянулись в струнку, а лицо приобрело озабоченное выражение, носящее на себе печать усталости.

- Тебе тоже необходимо измениться. В противном случае ты не выживешь. Ангелы рано или поздно умирают, чтобы восстать демонами, - пробормотала Леди, утомленная долгими непрекращающимися разговорами, скрываясь в глубокой тьме пустого коридора.

Джервейс долго молчал, думая о чем-то своем. У него осталось навязчивое чувство, что все пошло совсем не так, как он предполагал, и что он, вероятно, сказал что-то лишнее, или, наоборот, о чем-то умолчал. Осталось чувство какой-то незавершенности, лежащим неприятным грузом в душе. Мага больше не удивляло поведение женщины и ее мировоззрение, неожиданно изменившееся. Чародея огорчало только одно – он не смог помещать этому изменению, из-за которого почти все души рано или поздно оказываются в глубокой впадине безнравственности и греховности.

- Я сожалею, что именно это рано или поздно происходит с душами ангелов. И, как мне кажется, я в этом мире именно для того, чтобы не давать светлым ангелам оказываться в положении демонов, - тихо шепнул Джервейс, тоскливо глядя на дверь.

А маг, даже несмотря на неудачи, что потерпели все его попытки «удержать» Леди на стороне «света», не спешил отказываться от души женщины, собираясь бороться за нее до самого конца.

Ведь любую душу, даже самую разрушенную и прогнившую, можно исправить.

Каллиста за несколько дней развела такую активную деятельность, какой не занималась уже много лет. Она не могла усидеть на месте только благодаря своим мыслям и определенной, захватившей все ее существо идеей: она стремилась уничтожить первопричину хаоса в ее стране – Лирриэй. Но на самом деле это неожиданное поведение, ее поступки скрывали такое внутренне отчаяние, что становилось не по себе. Правда оказалось слишком тяжела, и она до сих пор лежала неподъемный грузом в душе, отравляя все ее существо и делая женщину поистине беспомощной. Едва Леди останавливалась на месте, чтобы перевести дух, как трясина безнадежности и глухой тоски охватывала ее, не стремясь отпускать ее на свободу – сразу же пред женщиной всплывал образ ее отца, которого она начала ценить только после его утраты. Это воспоминание неприятно опустошало душу, показывая, что теперь Каллиста осталась в этом мире совершенно одна. С каждой такой гибельной остановкой на отдых и каждым таким воспоминанием в сознании женщины что-то непоправимо менялось. Это изменение было сродни медленной смерти от болезни – только сейчас умирало не тело, пораженное недугом, а душа, лишившись некой опоры, которую она видела в своем отце.

Деятельность прикрывала ее растерянность, страх и разочарованность в людях. Деятельность, имеющая вполне конкретную цель, являлась лишь единственным поводом женщине существовать в этом мире: она считала, что если Лирриэй вовремя не убить, дальнейшие разрушения стран будут продолжаться с пугающей неизбежностью.

Что будет потом, после убийства ненавистной ей персоны, женщина предпочитала не думать.

Каллиста уже неделю жила «сегодняшним днем», ничего не планируя и действуя по обстоятельствам. Она по крупицам собирала информацию о загадочной личности всемогущей женщины на троне соседней страны, узнавала, каким способом можно уничтожить магов, собиралась нанять людей, готовых за крупную сумму денег отправиться в соседнюю страну вершить правосудие от лица Леди. Но первое разочарование поджидало ее рядом, и заключалось оно именно в людях: в общине сосредоточились личности, подобные ей, не так давно потерявшие все, но за свои деньги получившие это снова, то есть покой, богатство, определенное уважение и влияние, и никто из них не хотел бросать все «честно нажитое» и подвергать риску себя только ради какой-то эфемерной опасности, заключенной в Лирриэй. Каллиста не обладала талантом убеждения, какой имел Джервейс, и поселить в душах бесчувственных, ленивых, но осторожных людей идею о том, что необходимо действовать здесь и сейчас, ей не удалось. Проведя несколько утомительных дней в поисках добровольцев ради своего дела, Каллиста разочаровалась в жителях общины, став сама готовиться к вступлению на тропу войны с ненавистной женщиной-магом.

Леди окончательно и бесповоротно приобрела те черты Армлингтона, которые она долгое время осуждала. В ее глазах появился тот же самый ожесточенный азарт, подталкивающий ее к различным действиям, ее движения стали резки, порывисты. Она научилась с презрением смотреть на «недостойных ее взгляду» людей, научилась не менее презрительно отвечать (считая всех жителей общины предателей из-за отказа осуществлять ее идею), и, что самое главное, приобрела отличительную черту старика: умение быстро чем-либо увлекаться.

Запалы женщины хватило лишь на две недели, чтобы поддерживать тлеющую искру своей задумки.

Постоянно сталкиваясь с трудностями, Леди оставила свою идею, что было вполне в духе старика – хоронить хорошие своим мысли, которые при грамотно реализации могли дать неплохие результаты, в глубине своего сознания, едва на пути осуществления цели становилась какая-то непреодолимая преграда.

А далее, после нескольких дней бездействия, наступило медленное погружение в мысленное болото.

- В моей общине каждый сам за себя! – громко и гордо воскликнул Арвид, для весомости своего довода поднимая палец вверх. – И если тебе будет интересно, маг, то людям не интересно то, что ты творишь! Нет, конечно, у нас в общине каждое живое человеческое существо пользуется определенными правами, в том числе и правом на свободу занятий или увлечений чем-либо. Я не знаю, чем занимаются люди в общине, если занимаются – это их дело, а я в их дела не лезу. Но то, что делаешь ты, выходит за любые рамки определенных правил! Ведь ты…да, что ты делал, напомни?

Так ругал Джервейса Арвид, подловив мага в одном из темных коридоров большого здания, и начав почти сразу вываливать на волшебника груз каких-то необоснованных претензий. Чародей не боялся осуждения или неприятных слов: он всегда был уверен в своих действиях и в их благоприятном результате.

Джервейс задумался, вспоминая все, что он начал делать за последние дни.

Первым делом он отправился на поиски больных людей, живущих в общине. Что-то, какое-то внутренне чутье безошибочно приводило его к нужному человеку, и маг с легкостью излечивал, в общем-то, безнадежно больных и медленно умирающих людей от постоянного воздействия небольших доз радиации. В то время как Каллиста развела деятельность разрушающую не только себя, но и направленную на убийство других, что, разумеется, пока что не поддерживалось местным обществом, которое нашло свой идеал спокойной жизни, Джервейс, безвозмездно помогая людям, заслужил себе добрую славу. Люди постепенно, после долгих и упорных стараний, стали смотреть на мага не исподлобья, а открыто, добродушно, иные даже с радостью, относясь к нему как к «магу, наделенному силой излечивать», а не к «злобному чудовищу-чародею, грозящему превратиться в сущность», к тому же являющемуся представителем одной из постоянно угнетаемых наций.

Контакт с некогда угрюмыми, замкнутыми с себе, эгоистичными людьми еще более укрепился, когда Джервейс стал созывать людей на определенные собрания, где он показывал им занятия жителей прошлых веков – то есть мирные разговоры с обычными интонациями в голосе и некоторые развлечения без насилия. Маг с радостью и увлечением исполнял роль своеобразного «клея», с помощью которого жители общины соединялись, присматривались друг к другу, открывали свои сердца. Джервейсу было жалко смотреть на искалеченные войной души людей, а тем более видеть выросших в таких условиях детей – какими они станут в будущем, если уже получили серьезную психическую травму, наблюдая ежедневные картины убийств и разрушений? Поэтому в большинстве своем маг ориентировал всю свою деятельность именно на чад местных жителей – детей можно и нужно было спасать, чтобы следующее поколение взрослых не превратилось в бездушных чудищ.

Стена многолетнего недоверия между людьми медленно таяла, подогревавшаяся теплом сердечных отношений, которые стали испытывать горожане, и огнем увлечения мага.

За две недели, за которые Каллиста успела полностью разочароваться в попытках что-либо изменить, Джервейс добился того, что многие жители городов, градоначальники, правители и политики, не смогли совершить за несколько десятков, а то и сот лет: маг смог заслужить к себе безоговорочное доверие, потому что он делал то, что обещал, он вел себя в обществе скромно, но вежливо, стараясь быть приятным как снаружи, так и внутри, не переубеждая народ и не навязывая свои мысли и идеи, но тактично доказывая несостоятельность той или иной точки зрения. Маг никогда не показывал свои безграничные знания, пользуясь ими лишь в крайних случаях. Джервейс всегда точно знал, какими методами и средствами добиться к себе расположения, и пользовался ими, не прибегая лишь к одному – к магии убеждения. Поэтому доверие, что неизбежно возникло к этому человеку, а также непреодолимая тяга к его прекрасной личности являлись результатом лишь напряженной работы сознания мага, а не его сверхспособностей.

Дальше - больше. Маг, зная, что большинство детей растут неграмотными по вине взрослых, занятых только собой (что уже стало прошлым), решил основать школу - бесплатную, для всех детей, какими бы не были в прошлом их родители. Найдя подходящее здание, маг собственноручно разгребал в нем завалы, укреплял его, пользуясь помощью добровольцев и отдельных магических заклинаний. Когда все было готово (вдумайтесь, маг за пару дней подготовил школу к занятиям и безопасному приему детей), школа приступила к своей работе, и самым главным преподавателем в ней оставался, конечно же, Джервейс. Были и некоторые другие: например, маг не стал монополизировать право на преподавание, сосредотачивая его только в своих руках по причине безграничных знаний, но позволил отдельным людям, хорошо знакомым с некоторыми школьными дисциплинами, обучать детей.

Маг, как и Каллиста, топил в безостановочной деятельности свои сомнения и свое горе от недавно узнанного безрадостного прошлого. Но душа его часто успокаивалась сама, едва чародей понимал, что в этой общине он нашел то, что так отчаянно желал: спокойствие, мир и возможность заниматься своими любимыми делами. Поэтому Джервейс обычно создавал публичные концерты, на которых играл на гитаре или фортепиано, или играли другие, и устраивал уроки рисования, понемногу обучая людей грамотно воспринимать и ценить красоту.

Мертвая зона преобразилась. Некогда разрушенные и заросшие здания стали приобретать свой первоначальный вид, и занимался реставрацией, конечно, маг, опять-таки устраивая своеобразное занятие для людей – они помогали магу безвозмездно, желая лишь провести несколько лишних часов с такой обаятельной и харизматичной личностью, каким, безусловно, был волшебник.

- Отчего вы решили, что людей не интересует моя деятельность? Насколько мне известно, мои действия пользуются популярностью – тому подтверждение – регулярные собрания жителей возле костра, на которых они сочиняют стихи и песни. Рассказывают о себе. А вы смогли вот так вот занять людей ВАШЕЙ общины? Вы смогли показать им иную жизнь, кроме той, что они знают? Вы обеспечили им покой телесный, но не душевный.

Арвид отправил пронзительный взгляд на мага подобно ядовитой стреле, в то же время украдкой, но внимательно осматривая его внешность. Джервейс изменился, но изменился только внешне: он по приходу в общину остриг свои длинные кудрявые волосы, которые Арвид видел лишь однажды (в день встречи с магом); одеяние, носившее в себе черты нации волшебника, сменилось на черную рубашку и синие джинсы – причем маг каждый день менял свои наряды, превращаясь то в строгого (внешне) политика, то в весьма необыкновенного и немного неформального жителя общины. Одежда не была мишурой, какой она часто бывает на многих людях, одежда не могла приукрасить личность мага, или, напротив, изуродовать – просто потому, что мага невозможно было спрятать в какой-либо «обертке» - он все равно оставался тем же самым Джервейсом, самим собой. Одежда лишь давала определенный эмоциональный настрой людям, и помогала понять, с какой целью чародей пришел к людям вновь. Но неизменным атрибутом, который так любил Джервейс, оставались лишь тяжелые полуботинки на толстой рифленой подошве. Вот и сейчас Арвид закончил свой «тайный осмотр» на необычных ботинках, смутно припоминая, что когда-то в юношестве тоже хотел себе такие.

Старик поднял голову, встречаясь своими глазами с «безднами» Джервейса, и, неизбежно начиная тонуть, с трудом перевел взгляд на тонкие губы мага, сейчас сложившиеся в широчайшую улыбку от всей души, и черную небольшую бородку с проседью. Маг держал руки скрещенными на груди, но никакой спесивости в его позе не было, как и в лице – оно выражало некое подобие довольства собой и жизнь, не перерастающее в бесконечный эгоизм. Вообще, все качества Джервейса никогда не переходили ту опасную грань, которая приводит к отрицательным результатам – если маг что-то и имел, то имел в меру, беспрестанно контролируя свою душу и эмоции.

- Ты… - начал, задыхаясь от беспричинно накатившей ярости старик. – Ты… ты людей собираешь вокруг себя, как ты не понимаешь?! А ведь этим должен заниматься я! Ты вместо меня проводишь в общине свои «реформы», а кто тебе давал право этим заниматься? На тебя основанные человеческие права и обязанности не распространяются – ты ведь маг! Ты даже не человек! Ты некто. И поэтому ты не имеешь права создавать объединения…

- В вашем «спокойном» и довольном всем обществе давно назрели проблемы, которые следовало безотлагательно решать. И, если вы не предпринимаете активные действия, их пришлось предпринимать мне. Вы разве не видите, что люди, которые просто задыхались от здешней духовной, а вернее, бездуховной обстановки, что людей отравляли существующие между жителями отношения? Что люди медленно умирали – как в физическом, так и в духовном смысле?

Арвид, услышав последний вопрос, неожиданно замер, напряженно думая. После нескольких секунд ожидания маг продолжил:

- Значит, нет. Мне пришлось взять инициативу в свои руки, если уж вы ничего не делаете и делать не планируете. Я показываю людям другую жизнь. В этом мое предназначение – спасать души и тела людей.

Старик надолго замолчал. Его неприятно поразили слова мага, больно затронув в нем самолюбие. Осознание ненужности пришло к Арвиду быстро, и старик попытался быстро исправить ситуацию, показав себя как можно более в выгодном свете, если уж этот маг «сбросил его со скромного почетного пьедестала правителя этой общины», и, собственно, начал много и громко говорить, обильно присыпая свою речь бранными словами, но маг, сделав аккуратный жест рукой, показав ладонь, проговорил:

- Прекратите, прошу вас. Одними словами невозможно начать и закончить действия, а от постоянных обещаний люди устают и прекращают им верить. Я поступаю по совести, и учу людей поступать также. Если пожелаете, я могу и вас научить – но для этого необходимо лишь ваше желание – без желания обучение проводить не могу.

- Совесть? – презрительно скривился старик. – А, это ненужное чувство, которое так мешает при осуществлении планов… Совесть правителям и политикам не нужна!

- Как часто я это слышал. Но не стоит недооценивать совесть. Это только на первый взгляд она не нужна. Но что произошло с людьми, когда они от нее избавились? Произошел нравственный упад, духовная смерть, потому что некому стало нас ограничивать в своих помыслах и действиях. Но вот решать, нужна ли она конкретно вам, будете вы, а не я. Я могу лишь помочь ее обрести, направляя на правильный путь.

- Да кто ты такой? – взревел старик, бросая вперед, однако так и не осмелившись поднять кулаки на мага.

- Я? – спокойно спросил маг, не двигаясь с места. - Воплощение вашей утраченной совести.

Порой менталитет какого-либо народа определяет слишком многое. История знает немало примеров, когда жители одной, причем обычно страны с одной нацией, поступали в отдельных ситуациях как-то по-своему, потому что именно эти действия им диктовал их образ жизни, их мировоззрение, их обычаи и традиции.

Когда-то был один народ, проживающий на огромнейшей территории, имеющий прекрасных царей, ими ведомый, а потому привыкший не переживать за свою жизнь. Годы традиционного рабства сменялись годами рабства получше, облагороженного цивилизацией, но все же это было именно рабство, пусть и спрятанное за красивой оберткой свободы. И доходило до того, что когда отдельные цари стремились это рабство отменить, дабы оно не тормозило развитие страны, сам народ протестовал против подобного решения – годы поклонения, подобострастия, безжалостной эксплуатации навсегда изменили сознание народа, закрепили его в генах, сделав неотъемлемой частью всех людей, и поэтому люди не могли и не хотели уничтожать в себе раба, даже когда им все-таки даровали свободу. Привычка была сильнее их: даже спустя многое время они поклонялись начальникам, некоторым представителям власти, полицейским – всем, кто имел над ними хоть какое-то право повелевать и решать их судьбу. Этот народ все делал по указке: по указке отдыхал, по указке работал, не совершая никаких движений самостоятельно, считая их излишеством.

Другой народ за долгие годы рабства понял, что гораздо правильнее учреждать общество справедливое, где все жители равны перед законом, в равной мере защищены, отменяя все старые, неэффективные феодальные устои, вводя вместо них множество других принципов, которые помогают обществу развиваться. Со временем их тяга к справедливости и правильности здорово помогла им, создав практически идеальное общество, которое во всех ситуациях будет поступать, обращаясь к судьям и своим законам, хотя и здесь не обходилось без крайностей. Порой люди сдавали полицейским и судьям своих родственников, нисколько не защищая их, если они нарушили какое-то одно правило. Поэтому данное общество всегда только выглядело правильным, имея, на самом деле, много изъянов, навсегда поселившихся в головах жителей данной страны.

Но ни справедливость, ни беспрестанное рабство не могли показаться столь заманчивыми для еще одной типичной нации – жителей того края, перенаселенного, небольшого, больше всего интересовала свобода и меркантильные интересы. Когда-то, не столь давно, группа авантюристов, которая включала в себя многих предпринимателей, отправилась на свой страх и риск через Левронические горы – вперед, в земли почти незаселенные, в земли, где было много ресурсов, много рабов, много…свободы. И, собственно, прибыв туда, первопроходцев встретили племена – небольшие, дружелюбно настроенные, принявшие гостей за пришельцев с других миров, как это говорилось в их многочисленных мифах.

Но…за доброе и неосмотрительно обращение с «пришельцами» жители племен были наказаны жестоко: пришлые, почувствовав свое превосходство, свою силу, начали безжалостное истребление племен, захват их в плен, не получая при этом никакого сопротивления. Некоторое время спустя власти края перенаселенного, родины пришельцев, всерьез обеспокоились хлынувшим потоком людей на новые территории – такое «бегство» всерьез подрывало экономику, и поэтому стоило принять некоторые меры по возвращению людей на их места.

Власти не успели.

Жестокие, но свободные люди начали истребление и этих «беглецов», считая их серьезной опасностью для своей «богатой» жизни (жизнь и в самом деле была богатая – в том краю было много ресурсов, которое можно было экспортировать), и вновь они не встретили сопротивления – просто потому, что всегда нападали неожиданно, вероломно, вырезая всех, кто был им неугоден.

Постепенно ощущение вседозволенности и своего всемогущества росло, пуская свои корни в сознаниях людей, как когда-то укоренилось в людях чувство постоянного рабства. И постепенно все решения нового государства, которое основалось здесь несколько позднее, зависели только от желания граждан этой страны «поставить кого-либо на место», победить кого-либо, унизить, доказав свое превосходство, силу, в особенности, если этого требовали интересы самого государства. Страна была воинственной, любящей проводить множество блицкригов, «маленьких победоносных войн».

Собственно, и сейчас, когда все министры собрались в огромном зале Палаты Обсуждений, все единодушно решили, что и на сей раз войны не миновать. Выслушав от Доминика Эйдена жалобы на правительницу соседней страны - Лирриэй, узнав почти новую для всех информацию о причастности ее государства к уничтожению ряда союзников и торговых партнеров, министры, не колеблясь, проголосовали только за одно решение, столь предсказуемое и весьма обычное.

СМИ разнесли, как ветер разносит листья, информацию о будущих врагах, и народ, услышав это, обрадовался – наконец-то дело дошло и до давних соперников! Все дикторы наперебой говорили только о вероятной и очень скорой победе, все шоу с участием людей самоуверенных, крайне довольных собой и своим всесильным государством, говорили только одно, и эта фраза становилась девизом этой и всех предыдущих войн, девизом будущих действий, лишний раз подтверждая, что и сейчас менталитет данного народа сыграл свою роль:

- Люди! Не пугайтесь, напротив – стоит улыбнуться, ведь наступило столь радостное для всех нас событие. Настало время, когда мы можем уничтожить своего давнего врага! Поддержите всех нас, наши решения, поддержите армию. И не забывайте улыбаться – ведь это всего лишь небольшая война!

Впервые за несколько лет в мертвой зоне раздался смех. Но то был смех не злобный, не глумливый, а искренний, от всей души, и хорошо было не одному человеку от того, что плохо другим, а всем подряд. Никто из этих испуганных, озлобленных, недоверчивых людей не мог похвастаться, что прежняя жизнь была гораздо лучше, чем так, в которой они существовали сейчас: в небольшом мирке вокруг воплощались основные утопические идеи равенства, братства и всеобщего счастья примерно в одинаковых условиях, которые ранее считались неисполнимыми. Хрупкое спокойствие, необыкновенное понимание установилось между людьми, и во многом способствовал этому Джервейс со своей незаурядной способностью объединять вокруг себя людей.

Дата добавления: 2015-06-28