Исчезающее небо 11 страница

Удар! В сторону полетела кисть Джервейса, но маг, воспользовавшись регенерацией, мгновенно начал растить новую конечность. Дайр, в одну секунду оказавшись рядом с отрубленной частью тела, прислонил клинок-вампир к ней, забирая как можно больше чужой крови.

Теперь уже Дайр с каждой атакой приобретал черты сущности.

- Моя Лирриэй! Она мною пользовалась! – возопил Джервейс, поднимая глаза к небу. Дайр в этот момент рассек магу спину.

- Да что ты все заладил – пользовалась, пользовалась… Ты был пешкой в очень большой игре. И поверь, твоя смерть – смерть пешки, спасет не только «короля», но, возможно, как можно больше фигур из его «королевства», что стоят на шахматной доске жизни! Ох, Джервейс, - Дайр замолчал, подбирая нужное сочетания, но не забывая при этом следить за движениями соперника, выгадывая, как бы нанести более точный удар, - ты ничтожество. Ты думаешь, люди в тебе ценили твою личность или твои знания? Нет, их пугала твоя личность и твои знания. А твои проповеди? Запомни это раз и навсегда, маг: проповедники миру не нужны. Люди не любят, когда их учат, наставляют. Теперь ты понял, какое же ты бесполезное существо? Тебе лучше принять смерть – это единственный здравый выход. Зачем мучиться, живя на этом свете и точно зная, что ты никому не нужен? Тебя бросила жена, послав устраивать революции, а все из-за чего? Из-за твоих «гласов совести». Тебя люди стремятся уничтожить, а все почему? Потому что ты, если не считать твою внешность и способность к магии, поучал людей морали. – Дайр, размахнувшись, вонзил меч в грудь мага, применяя дополнительную магию смерти. – Тебя бросил твой отец, а все почему?

Джервейс, неожиданно найдя в себе силы бороться с избиением, развернулся, и, совершив сильный прыжок в сторону и увлекая за собой ошеломленного Дайра, упал на грязную землю, вдавливая соперника в асфальт. В его руках была нечеловеческая сила, сила демона, которую он черпал из земли и из воздуха, Джервейс, прорычав что-то невразумительное, но достаточно грозное, начал медленно впускать в мягкое, податливое тело врага длинные когти. Но неожиданный спазм, скрутивший тело Джервейса, заставил его остановиться – осталось совсем немного до его окончательного и бесповоротного превращения в зверя. Он не должен переходить черту. Он должен остаться самим собой!

Дайр, пользуясь заминкой, стряхнул с себя слабое тело мага, не забывая при этом несколько раз пронзить его мечом. Ситуация повторялась – волшебник видел на земле на коленях, а Дайр стоял рядом, распаленный, злой, уверенный в своих силах.

- Эмоции, маг? Или ты что-то опять вспомнил? С тобой это случается слишком часто, едва ты только видишь меня. – Соперник, имевший устрашающий вид какого-то совершенно невообразимого существа, приблизил лезвие к шее Джервейса, намереваясь напоследок совершить какое-нибудь ужасное издевательство, например, отрубить голову, но что-то пока останавливало его от решительных действий. – Что же с тобой? Ты меня не дослушал, кинулся в атаку…зачем, маг? Ты обречен.

- Ты мой отец, - прошептал Джервейс, тяжело выдыхая. – И ты меня бросил. Ты бросил меня давно, едва только узнал меня получше… И ты предал меня во второй раз, когда Лирриэй предложила тебе обменять свою жизнь на мою.

- Тебя что-то не устраивает во мне? А? Хочешь об этом поговорить?! Родителей не выбирают, олух. Ты должен свыкнуться с этой мыслью.

- А если я не хочу? – злобно прошипел маг, кидая на Дайра такой многозначительный взгляд, что его жесткая душа, под завязку наполненная злобой, дрогнула от какого-то странного чувства, больше смахивающего на родительскую любовь. Но это были лишь секундная заминка…

- Тогда беги прочь!!! – неожиданно взревел Дайр, кидаясь на волшебника издалека, применив полет, из-за чего он оказался похож на ракету. Во время кратковременно планирования Дайр полностью превратился в зверя, и, когда Джервейсу пришлось испытать безжалостную инерцию и сильнейший удар, последовавший за магическим прыжком, маг уловил едва исходящий от соперника запах. Дурной запах такого же дурного вина.

Маг быстро сообразил, что стоит ему сказать несколько слов, как его мучения прекратятся, так как Дайр мгновенно отрезвеет, но чародей послушно терпел издевательства, ожидая, что когда-нибудь сущности, стоящей перед ним, надоест издеваться над своим сыном. Но враг, вошедший в ожесточенный азарт, не собирался останавливаться, с яростью колотил руками, когтями и мечом измученное и неузнаваемое почти превратившееся тело мага, говоря при этом ему слова, до боли напомнившие речь Лирриэй и Каллисты в определенных случаях.

Джервейс никому не нужен.

Джервейс должен умереть.

После нескольких минут мясорубки сущность остановилась, прислушиваясь к своим инстинктам, и, вероятно, вспомнив, что у нее есть дела важнее, чем бесполезное избивание похожего на труп мага, отбросила Джервейса в сторону, и, затравленно озираясь, быстрым шагом, больше смахивающим на отчаянный побег от опасности, удалился от места схватки. Через некоторое время воздух наполнился чужеродной магией, а пространство над местом побоища немного исказилось: сущность, удирая, воспользовалась заклинанием пространственного перехода.

Над мертвой зоной повисла не менее мертвая тишина.

Джервейс лежал на земле, растерзанный, избитый, израненный. Неподалеку на земле лежала Каллиста, и вид у нее был совсем не лучше, нежели у мага.

«Неужели я никому не нужен?» - отчаянно спросил себя Джервейс, пытаясь подняться.

Остается лишь один выход – смерть…

Джервейс всегда считал состояние сущности почти что равным смерти – ведь от «оригинала», от личности остается лишь имя и некоторая доля прошлого – все остальное у сущности меняется на звериное. Так может перестать себя сдерживать? Маг чувствовал, что ему осталось немного, что стоит лишь немного отпустить себя – и душа унесется прямиком в цепкие лапы только того и ждущего хищника. Так может…

Нет. Маг отбросил крамольные мысли в самый далекий уголок своего сознания. И постарался о них забыть. Надо бороться за жизнь. Надо подтвердить, что ты в этом мире не зря существуешь, что ты можешь многое, если будешь следовать предназначению.

А предназначение мага – направлять других людей, или, может быть, а возможно и сущностей на правильный путь к своей жизненной роли. На путь света и добра.

Маг, прекрасно понимая свою уникальность, решил бороться до конца. Такие, как он, нечасто появляются среди людей, и часто их ждал ужасный конец. Но Джервейс был бессмертным, а это многое меняет. У него в запасе вечность и многие прекрасные душевные качества. А люди… Люди должны его понять. Понять и принять.

Потому что на развалинах морали своего счастья не построишь.

Ровно в полночь, когда все уже спали тревожным сном, держа руки на всевозможном оружии, на все здание взвыла сирена, тревожными звуками поднимая всех с кроватей. Впрочем, всех – это громко сказано: в главном здании общины жило всего пять человек, и никто из них не собирался идти и смотреть, по какой причине сигнализация вдруг сработала, руководствуясь неизменным с давних лет правилом «каждый сам за себя». Эти самые «каждые» и не спешили рисковать собой, предпочитая подвергнуть опасности кого-либо другого, но так как все хотели жить, никто с кроватей так и не поднялся, смотря в невидимый потолок и громко ругаясь. Разбираться пришлось, как всегда, главарю общины, Арвиду Крегвиану, высокому худощавому старику с одним глазом (второй был заменен на бриллиант или подобный ему камень). Он, как и все в это здании, поругался лишь приличия ради, впрочем, не нападая ни на одного из «предусмотрительных» людей – подобные порядки в мертвой зоне установил он и не собирался их отменять по причине неправильности и неэффективности – Арвиду было и так удобно управлять своими людьми. Поэтому старик вскоре прекратил роптать и, выбрав из своего многочисленного арсенала ружье помощнее, направился сначала к сигнализации, установленной в отдельной комнате рядом со входом в здание, а потом уже к двери.

На всю комнату, подобно древним устройствам для светомузыки, мигала желтым сигнализация, издавая из плохих динамиков отвратительный пронзительный звук, невольно вызывающий мурашки.

Если сигнал желтый, рядом мага, это Арвид усвоил довольно точно, но вот что магу понадобилось рядом с его домом в глубокую ночь, да еще и в мертвой зоне? Уж не нападение ли началось? Но в хлипкие двери и выбитые окна никто не ломился, никто не брал здание штурмом, не чувствовалось вообще никакого присутствия магии, кроме, пожалуй, витавшего в воздухе ощущения беспрестанной опасности. Арвид, широко зевнув и еще раз выругавшись ради порядка, на ощупь подошел к центральной двери и широко распахнул ее, уже ни за что не переживая. Он свое отжил, и в случае чего готов дорого отдать свою жизнь (недаром всю жизнь занимался отловом магов), а те люди, что жили рядом с ним, их умения и их жизни гроша не стоили, и если что-нибудь произойдет, сами будут разбираться, никакой защиты не будет.

На пороге, обтекаемая тысячами струй дождя, стояла сущность. На руках ее лежало нечто, с трудом смахивающее на человека, до того растерзанным было тело жертвы. Сущность тяжело дышала, опустив голову вниз, и, казалось, только и ждала гостеприимного приглашения внутрь здания. Арвид, несказанно удивленный столь поздним визитом зверя, происходящим при столь мирных обстоятельствах, совсем растерялся и забыл даже по обыкновению своему приставить дуло пушки к голове (или той части тела, которая ее заменяет) хищника, сказав при этом несколько «приветственных слов», которым он сопровождал выстрел.

Несколько минут хозяин дома и страшный зверь, который был в несколько раз выше его, играли в гляделки, после чего сущность, громко и со свистом вздохнув, нагло двинулась вперед, внутрь здания, бесцеремонно оттолкнув старика в сторону. Справедливое возмущение охватило Арвида, и он, быстро подняв дуло пушки на уровень своего лица, выстрелил в грудь сущности, надеясь раз и навсегда закончить со зверем, странным его поведением, которое кардинально отличалось от всего, что когда-либо делали сущности, и воспоминаниями о странной ночной встрече.

Сущность, получив вполне заслуженную пулю, не только не разозлилась, но и не остановилась, продолжив путь вглубь дома, идя путями, известные одной ей. Старик, все еще думая, что видит продолжение какого-то безумного сна, в котором встретил необычайно спокойную сущность, остолбенел, осмысливая только что увиденное. Сердце сжалось от тревожного чувства, и, что было наиболее объяснимо, страха. Арвид, оказавшись на несколько минут замороженным жуткой аурой превосходства хищника, все же сумел двинуться с места, поддавшись любопытству, и двинулся вперед, на ощупь, не зажигая в комнатах свет. Он шел, ориентируясь лишь на сильную энергетику, что оставлял за собой хищник, и поэтому без труда обнаружил его в кухонном помещении, сидящего возле стола в какой-то неестественной для зверей позе. На самом столе лежало тело, и хищник, после нескольких минут неистового моления (да, зверь молился, обращаясь к богу на разных языках!), начал заботливо крутиться вокруг человека, делая какие-то загадочные, но четкие и спокойные движения, и произнося при этом мелодичные фразы безумно красивым голосом, который мог принадлежать превосходному певцу, но никак не бездушному животному. Старик, затаившись, внимательно наблюдал за каждым шагом сумасшедшей сущности, и, почему-то почти не удивляясь, воспринимал как данность все, что сейчас происходило.

Арвид ежесекундно утешал себя только одним: он видит интересный сон, в котором может случиться все, что угодно.

Тем временем, после достаточно длительных манипуляций, сущность стала постепенно приобретать черты человека, и с каждой минутой ее активной деятельности из-за жуткой маски зверя стал показываться красивый профиль сорокалетнего человека, а с тела осыпались и превращались в прах черные перья и чешуйки. Одно перышко Арвид подобрал себе на память, но оно рассыпалось в руках, не оставив далее и следа. Одновременно со «сменой звериной шкуры» на теле человека появлялась одежда, выглядевшая в полутьме (дело двигалось к утру) безупречной.

- Так ты…человек? – восхищенно пробормотал Арвид, не вникая в суть своего глупого вопроса, и даже не сообразив, что своим голосом раскрыл свое местоположение. Он подался вперед, зачарованный необыкновенным зрелищем, и, будучи твердо уверенным, что ему ничего не угрожает (ведь он был во сне), отбросил в сторону ставшее не нужным ружье.

Рассвет брызнул в окошко, наполнив фигуру загадочного гостя необыкновенными красками и сочетаниями, придав ему величественности. Свет по-особому показал человека, создавая неповторимый образ, сочетавший в себе гармонию и превосходство, но не то дикое превосходство, что излучал зверь, а превосходство монарха.

Красивый человек внимательно следил за передвижением старика, как некогда это делал сам Арвид, и на лице его застыло выражение хитрое, но приятное. Глаза, темные, глубокие, как две бездны, поглотили существо старика, оставив лишь слабого безвольного человека, восхищающегося такой внезапно открывшейся ему красотой и бесконечным смыслом, утраченными несколько лет назад в качестве абсолютно бесполезных вещей.

Арвид плакал, стоя на коленях, безмолвно взирая на человека.

- Не человек, маг, - от всей души, широко улыбнулся собеседник, мягко переправляя старика. Солнце, столь редкое в это время, засветило еще ярче, почти поглощая «совершенство» в своих лучах. – Джервейс Лэнгром, если хотите. На ваших глазах я подтвердил свою теорию. Сущность можно превратить в человека. Для этого необходимо только одно… сущность должна совершить добро, и совершить его безвозмездно, отдавая всю себя на совершение доброго дела.

Арвид подался вперед. Бывший человеком, в общем-то, нерелигиозным, старик неожиданно забыл обо всех своих предрассудках, и уверовал в том, что перед ним находится некто святой, вероятно, ангел, еще недавно бывший в лапах какого-то жестокого демона. Ощущая небывалый душевный подъем по поводу неожиданного визита свыше, старик понял, что ему открывается такая правда, которой никто из ныне живущих людей знать не мог, и что эта правда может изменить мир, если ее правильно применить. Но «великая» правда, как Арвид не обдумывал услышанное, не приходила, что-то не укладывалось в голове, изгоняемое от нерушимых жизненных основ, которые вовсе не собирались добровольно расставаться с той «правдой», что имел старик.

Время уходило; напряженные раздумья даже и не думали прекращаться, и старик, заметив одно движение Джервейса и решив уже, что гость уходит, собираясь раствориться в безграничном солнечном свете, бросился к нему в ноги, протягивая вперед руки и бормоча всякую чушь. Маг отступил на шаг, не давая старику закончить движение, всплескивая руками и смущенно произнося:

- Это зачем еще? Не стоит этого, я не представитель власти или иных стоящих высоко органов, и я не требую к себе такого отношения.

Но Арвид, упрямый Арвид, даже несмотря на запреты, повис на ногах мага, и, с любовью и почитанием к еще не виденной, но предполагаемой мудрости, взглянув в лицо мага, видимо, ожидая, что он расскажет ему о своей «правде» поподробнее.

Но неожиданно весь раболепный настрой старика как рукой сняло, едва только его глаза привыкли к свету и он смог рассмотреть лицо мага более внимательно. Весь солнечный ореол святости, даже несмотря на подкрепляющую его безграничную энергетику добра, растрескался и осыпался вниз, подобно разбитому стеклу, едва только старику отрылась своя правда, совсем не та, которую он ожидал получить от «ангела».

Гордый Арвид сидел посреди комнаты, вцепившись в ноги Духу Революции.

Каллиста любила солнечные рассветы. Она любила просыпаться, когда ее по ее постели скользил нерешительный луч света, разгоравшийся с каждой секундой все сильнее, сообщая о начале нового дня. Она любила спать в своей светлой комнате, украшенной, как и все, что было в доме Армлингтона, весьма странными, но прекрасно сочетающимися вещами. Женщина любила просыпаться, слыша пение птиц за окном – они служили ярким напоминанием о том, что в умирающем мире остались еще существа, способные радоваться новому дню как будто бы в последний раз. Не чужды ее сердцу были и осенние, и зимние рассветы: хотя в этот период времени природа, слегка присыпанная снегом, замирала, она не казалась умершей насовсем, и ежедневно, с первым утренним лучом, солнце проводило необыкновенный обряд оживления всего, что выглядело надолго застывшим. Так же каждый день происходило и с Каллистой – солнечный свет являлся постоянной основой ее пробуждения, такой же необходимой, как и кофе с вкусным печеньем, которое умел готовить ее отец.

Поэтому, почувствовав на своем лице живительные лучи, Леди на какое-то мгновение поверила, что находится в своем родном доме, в поместье Армлингтона, и стоит лишь открыть глаза, как она снова окажется в привычной для нее обстановке. Но не было нигде запаха кофе и чудесного печенья; не появился он и через некоторое время, и женщина, все еще томимая сладостными ожиданиями и приятными убеждениями, открыла глаза.

Она лежала на чьей-то кухне прямо посреди широкого стола. Вокруг нее все свободное пространство занимали изрядно проржавевшие газовые и электрические плиты, многочисленные шкафы, сделанные под старину, горы грязной полуды, по которой радостно ползали тараканы, и несколько грубо сколоченных табуреток, на одной из которых сидел старик. Вид у старика был крайне уязвленный. Он тоскливо вздыхал, глядя в какой-то список длинный список, лежавший на его коленях, и по временам злобно оглядывал кухню, сосредотачивая свой взгляд на женщине.

У женщины после долгого и сладкого сна было много сил, но они ее покидали, едва только она пыталась сделать две вещи: встать и удивиться. Почему-то ей казалось нормой то, что она лежит на столе в приятном окружении ножей и вилок, а самый главный каннибал сидит рядом и вожделенно глядит на свою «еду». В связи с последними событиями почему-то даже такой расклад ей не казался чем-то сверхъестественным. Необходимо лишь вести себя обыкновенно, и обыкновенно воспринимать эту жизнь, какие бы сюрпризы она не преподносила.

Алмазный глаз каннибала хищно сверкнул, едва только на него попал свет. Старик медленно поднялся, жалуясь при этом на больную спину и безвозвратно ушедшие годы, и, величественно шурша своей длинной синей мантией, расшитой драгоценными камнями, подошел к столу, старательно напустив на себя до смешного строгий вид.

- Дочь Армлингтона? – только и проскрипел он, как несмазанная дверь. Старик не был высоким, однако все равно умудрялся возвышаться над Каллистой подобно грозной башне.

- Да, - пробормотала Леди, с трудом поднимаясь в вертикальное положение. Мышцы от долгого лежания на твердой поверхности затекли, и с переменой положения по всему телу пробежала ледяная волна маленьких иголочек. – Но разве мой отец вам об этом не сказал? Да, и где он?

Каннибалы вполне могли съесть сначала его, а Каллисту приберечь напоследок в качестве приятного обеда. Но старик далее сказал такую вещь, после которой стало понятно, что он не только не каннибал, но поминает в происходящем вокруг нее не более, чем она сама:

- Отец? Девочка, тебя сюда не отец принес. А Дух Революции, сказавший о тебе абсолютно все, начиная с твоего житья в родном доме. Он бессмертный маг, превратившийся в сущность. Но он смог снова стать человеком, едва только…

- Добровольно совершил доброе дело… - ужаснулась Каллиста. Картинка прежних сомнений начинала медленно собираться воедино, но пока еще до главного открытия было далеко. Сейчас ее терзали лишь смутные предположения, вызванные столь странным совпадением.

- Тоже это знаешь? Я-то думал, что эту истина открылась только мне. А, ну, и Духу Революции. Он же мне про это и говорил. Ты понимаешь, что значит его превращение? – в скрипучем голосе старика появились нотки возбуждения и чрезмерного увлечения – они напомнили ей ее отца, больно кольнув ее сердце. – Это ведь может означать то, что когда наш план подойдет к концу и когда наше правительство начнет свою работу, в охотниках на магов нужды не будет – волшебников можно будет ловить, но не убивать, а грамотно обрабатывать. Ах, как жалко, что эта великолепная идея пришла мне…кхм, прости, Духу Революции так поздно! И ведь не было бы никаких истреблений чародеев…

- Но я не могу понять… Как… Меня принес этот маг-революционер, знающий про меня все… А где мой отец? – задала наконец-то Каллиста интересующий больше всего ее вопрос, больше всего боясь услышать ответ. Но старик не лгал насчет того, что отца рядом не было, и через некоторое время (к великому облегчению женщины) признался, что людей он не ест (хотя, по его словам, такое было лишь пару раз, и чисто по незнанию), а значит, он ничего не скрывал.

- Ты можешь идти к нему и узнать все сама. Он добрый малый, не злобный абсолютно, хотя, понимаю, мы привыкли воспринимать Духа Революции совершенным бесом, злом всего мира… Шибко умный он, заговорить может, и переубеждать умеет – даже меня переубедил, хотя, вроде, мы и не спорили, да и давления с его стороны я не почувствовал! Глаза имеет необыкновенные, как две бездны. Лечить умеет – да, я сам испытал на себе его чары! Что еще про не сказать… А, берегись его проповедей. Он может тебе мозг вынести, поэтому будь осторожна. Ах, да, забыл – вот моя память – его зовут Джервейс Лэнгром.

Закончив свою длинную речь, старик с удовлетворением опустился на одну из табуреток, положив на стол длинный список – список всех, кто купил себе места в его общине – ядре будущего государства. Женщина заметила, что ее имя было вычеркнуто, а имя ее отца – нет. Очень многие инициалы оказались не зачеркнуты, и женщина смутно подозревала, что обладатели этих имен и фамилий навсегда остались в крепости-блокпосте, где правил Майкл Блер. И никогда они уже не дойдут до конечного пункта назначения.

А она дошла, а, если быть верными, ее донесли до общины. И ей еще предстоит узнать, каким образом ей это удалось, и по какой причине Дух Революции, этот ненавистный Дух Революции, вдруг стал помогать людям.

Женщина, соскочив со стола, решительно направилась к двери. Возле дверей она обернулась на старика, ожидая «благословления» на нелегкий путь к существу, могущему дать многие ответы на ее вопросы, и старик медленно и величественно кивнул, одобряя ее устремление.

- По коридору налево. Потом повернешь на лестницу и поднимешься на третий этаж. Ты его легко найдешь – там будет единственная дверь, которая не забита досками. Удачи тебе, – напоследок пожелал старик, довольно улыбнувшись.

Женщина быстро вышла в пыльный, но просторный коридор. Шаги ее гулом отзывались в пустых помещениях огромного здания. Леди боялась идти вперед, ее пугали длинные неосвещенные пустые коридоры, возможные жители этого строения, скрывающиеся в многочисленных комнатах, а также предубеждения насчет магов: она представляла их всех чудовищами из ночных кошмаров, наносящих вред обществу. Леди слышала стук своего сердца, и, казалось, он разносился далеко по всему здания смете с шумом шагов, выдавая ее движение задолго до ее пришествия.

Рука для успокоения легла на верный пояс торговца. Через некоторое время на свет показался привычный для нее в последнее время набор убийцы – нож-бабочку и верный пистолет, в котором осталась одна-единственная пуля. Идти стало гораздо спокойнее.

Дорога до третьего этажа ей показалась адом. На пути стал попадаться мелкий мусор, и двери в темных коридорах, что расходились в три стороны от лестничного пролета, как в каком-либо фильме ужасов оказались заколоченными, будто некто сумасшедший (или до смерти напуганный) стремился удержать за ними что-то страшное. Дверей с каждый шагом становилось все больше, добавлялось и мусору. Тьма охватила ее почти полностью, делая дальнейшее продвижение практически невозможным.

Но Леди шла – на ощупь, проклиная старика и себя за столь необычное для нее путешествие.

Рука неожиданно нащупала нужную дверь, и это показалось ей невероятной удачей. Женщина стояла несколько минут перед ней неподвижно, так как решительность покинула ее, оставив место сомнениям и страхам.

Еще один шаг…

Надо было пересилить себя…

Дрожащая рука взялась за дверную ручку. Сейчас или никогда!

Каллиста дернула дверь и стремительно вошла в ярко освещено помещение. Ей показалось, что она очутилась внутри солнца – именно таким было ощущение, когда она стояла на пути следования растворяющих в себе лучей, и она чувствовала разливающуюся по комнате энергию могущества и величия – не того поддельного величия, что было у старика, но самого настоящего, как от присутствия в комнате…святого. Каллиста поминала, что перед ней кто-то стоит, но увидеть его не могла: глаза еще не привыкли, и сколько бы она не жмурилась, рассмотреть стоящего напротив солнца мага никак не удавалось.

- Здравствуй, Каллиста. Рад тебя видеть, - поприветствовал ее чародей приятным голосом, который Леди сразу же узнала. Именно этот маг «освободил ее из плена». Именно на него напал Армлингтон. И именно нотки его голоса, запоминающегося, необыкновенного, проскальзывали в голосе сопровождавшего последнюю часть ее путешествия «отца»!

- Ты Джервейс? Джервейс Лэнгром? – все еще не веря в подобную встречу, спросила женщина.

- Все верно. Ты пришла сюда за правдой. Я решился тебе ее открыть. Постарайся все понять, а я, клянусь, не буду использовать магию убеждения. Я расскажу тебе все.

- Где мой отец? – сразу начала наседать на него Каллиста, приближаясь к пока еще невидимому магу, хранящему за спиной солнце.

- Он умер.

Осознание смысла этих слов происходило крайне медленно. Было в них что-то противоестественное, что-то нереальное, что-то, что казалось плохой шуткой или розыгрышем. Но с каждой минутой молчания и покоя, которые специально обеспечивал Джервейс, женщина замечала всю серьезность сказанного.

Фраза была правдой, и только ей.

Это прекрасное солнечное утро перестало быть прекрасным, в одночасье превратившись в какую-то нелепую декорацию. Каллиста чувствовала, что что-то в ней обрывается, разрывая ее жизнь на «до» и «после».

Маг, видя обеспокоенность женщины, готовой вот-вот разрыдаться и убежать, вовремя подошел к ней, выходя из яркого света наподобие ангела. Нежно схватив ее за руки, волшебник медленно повел ее в солнечный коридор, уводя ее все дальше от спасительно двери и подводя все ближе к месту, где состоится их разговор наедине. Джервейс грустно улыбался, иногда глядя Леди в глаза, ведя ее, как проводник, через свет. Комната, где обитал волшебник, не была большой, но это медленно путешествие через все помещение, наполненное необыкновенной энергетикой и неоспоримым могуществом солнца, показалось ей едва ли не двухчасовым. Волшебник и не спешил добраться как можно скорее до места разговора, как бы прогуливаясь по комнате, и наполняя в это время воздух незабываемым ощущением безграничного спокойствия, тишины и мудрости обитателя этого места. Наконец, женщина, ранее чувствующая, как почва уходит из-под ног, а также все нарастающее отчаяние, с радостью и каким-то облегчением кинулась к увиденному ею впереди старому креслу, садясь в него и вцепляясь в подлокотники, как в единственное средство спасения от головокружительной ауры, распространенной по всей комнате. Джервейс изящно приземлился рядом, в соседнее кресло, и, сделал галантный жест рукой, выдающий его безукоризненные манеры, указал на маленький столик между креслами. На том мгновенно материализовались две чашки горячего кофе, и женщина, резко схватив чашку себе в руки и дико уставившись на мага, учуяла такой знакомый запах, идущий прямиком из прошлого и сегодня неоднократно вспоминаемый женщиной – запах «того самого» кофе, что так хорошо готовил Армлингтон! Душе женщины оказался нанесен последний удар, делающий ее безвольной куклой без разума и любого понимания действительности, когда на столе появилось «фирменное» печенье старика-отца, рецепт и вкус которого могли знать только, собственно, сам повар в лице охотника, и Леди. Сочетание двух превосходнейших запахов вызвало в душе Каллисты такую ностальгию и взрыв прежних чувств, что женщина не смогла себя сдержать, чтобы не заплакать. Одновременно с катящимися слезами разум предъявил к ней определенные претензии, больно укольнув ее самолюбие из-за резкой смены настроя: до прихода в комнату мага женщина чувствовала все, что угодно, но была решительной; сейчас же от прежней решительности не осталось и следа. В качестве окончательной и бесповоротной «капитуляции» Леди спрятала все виды оружия по своим многочисленным карманам и вся отдалась только одному занятию – выражению жалости к себе.

Джервейс, едва только взглянув на такую беззащитную женщину, сразу почувствовал к ней сожаление, но показывать его не стал, опасаясь последствий: сейчас необходима была только моральная поддержка, а не разговоры о том, что раньше все было гораздо лучше. Душа мага дрожала и рвалась, видя такую картину, что перед ним развернулась, но чародей усилием воли заставил себя увидеть на месте, безжалостно подавляя многие эмоции, которые бушевали в его душе. Ему не чужды были переживания, просто Джервейс точно определял для себя приоритеты, и сейчас, хотя ему отчаянно хотелось поговорить о наболевшем, необходимо было рассказать правду, касающуюся только женщины, и высказывание этого стояло в списке его тем разговора на самом первом месте. Маг отлично понимал, что необходимо сейчас больше всего женщине.

И маг неспешно начал. Говорил негромко, но тоном любящего и заботливого родителя. Его приятный голос с точными интонациями ложился поверх всех впечатлений женщины, приукрашивая их, помогая понять более правильно. Чародей не переубеждал, но всего лишь доносил до сведения свою точку зрения на происходящее и определенные знания, открывшиеся ему в связи с неожиданным возвращением памяти. Когда разговор, а вернее, долгий и душевный монолог, больше смахивающий на исповедь, касался прежней жизни чародея, он уклончиво объяснял в нескольких емких фразах, что происходило с ним, и по какой причине он поступал так, а не иначе. Каллиста слушала речь внимательно и некоторым интересом, не веря в некоторые подробности существования мага. Как можно было сохранить столь чистую душу на многие века, и даже спустя долгое время, пройдя многие душевные испытания, ничуть не измениться, женщина не понимала, однако с каждым словом Джервейса осознавала, что перед ней сидит не просто маг, но нечто более совершенное. Маг был людской совестью, которая оказалась на века потерянной в связи с ненужностью. Маг оказался хранителем великих знаний, которые могли бы изменить мир, и Джервейс всегда старался донести свои знания до людей, если только был уверен, что его поймут и примут. Чародей… был чем-то, что этот мир давно утерял, каким-то великим сокровищем, солнечным светом, редко посещающим этот мир, в самом деле – ангелом, святым существом с необыкновенной душой, чистой, как у младенца.

Дата добавления: 2015-06-28