Ф. Честерфилд

А.Швейцер

Мало, кому нравятся советы, и меньше всех их любят как раз те, кто больше всех в них нуждается

Эгоист – человек, который заботится

о себе больше, чем обо мне

Из иностранного юмора

Разговор с русским читателем о том, что представляет собою этика, что она изучает, чем отличается от созвучно именуемой эстетики, удобно начать, сославшись на особенности отечественной лексики. Дело в том, что по подсчётам лингвистов, в русском языке – как ни в каких других языках – много (40%) слов, несущих в себе оценочный смысл[1]. Не будем гадать, почему в мировосприятие представителей других культур оценка не так глубоко укоренена. Ну а мы привычно рассуждаем про качество товаров и услуг, спорим об игре футболистов и киноартистов, ворчим по поводу погоды, судачим о достоинствах и недостатках начальника или очередных политических лидеров. С оценкой связаны не только ложащиеся на сердце существительные (дом, семья, Родина, друг, соседи, отдых) или прямолинейные прилагательные (нужное, славный, прикольный, нежная, посредственные) но и пространственные характеристики – верх или низ (возвышенное, низменное), право-лево (правое дело, левый товар), – и даже какие-нибудь междометия (ура! ага! ой! эх…, бррр!). Так вот про этику и эстетику можно сказать, что обе они – философские науки, изучающие особенности и закономерности ценностного освоения человеком мира. Но не всякого и не одинаково ценностного: эстетика делает это, в предельном обобщении противопоставляя прекрасное и безобразное, а этика оперирует прежде всего терминами добра и зла. Данное различие можно выразить и чуть иначе: эстетика воспринимает мир с точки зрения субъектно-объектных, а этика – с точки зрения субъектно-субъектных отношений. Эстетика интересуется переживаниями по поводу рукотворной и нерукотворной красоты, что подчёркивает и само её наименование: «aisthetikos» (греч.) = чувствующий, чувственный. А этика своё название получила от древнегреческого слова «ethos», означающего: обычай, характер, нрав, и её интерес связан прежде всего с людскими взаимоотношениями.

Предмет и задачи этики как нельзя лучше могли бы обозначить, перечислив её СЕМЬ ВЕЛИКИХ ЗАГАДОК:

Происхождение морали

Сущность эмпатии

Механизмы долженствования

Свобода воли как ценность и проблема

Познаваемость нравственной оценки

Формула справедливости

Возможность счастья.

И несмотря на то, что над перечисленными вопросами в течение многих веков напряжённо и плодотворно работали многие и многие авторитетнейшие умы человечества, лекционный курс не хотелось бы выстраивать вслед за логикой истории. Уже хотя бы потому, что слушателю, читателю часто бывает недосуг знакомиться с подробной биографией предков. А потому попробуем обратиться сразу к сути дела.

ПРЕДМЕТ ЭТИКИ. СТРУКТУРА НРАВСТВЕННОСТИ: ПЕРЕЖИВАНИЯ, МЫСЛИ, ДЕЛА. Каждому из нас дан опыт общения и переживаний по поводу общения – опыт симпатии и антипатии, доверия и подозрительности, благодарности и обиды, гордости, досады, ревности. Перечисленные и подобные состояния – первая из структурных составляющих нравственности, нравственные переживания. Второе, что включает в себя изучаемая этикой нравственность – нравственная рефлексия, то есть работа мысли, сопровождающая выстраивание наших взаимоотношений с окружающими. Все мы, хуже или лучше, умеем различать героев и негодяев, давать или игнорировать советы, выносить оценки своим и чужим личностным качествам. Именно здесь, в этой сфере бытует этика как веками длящаяся коллективная попытка систематизировать понятия, суждения, умозаключения, относящиеся к сфере межсубъектных отношений. И наконец венчает структуру нравственности нравственное поведение – конкретные поступки, при помощи которых мы реализуем уважительные или неуважительные, доверчивые, заботливые, дружественные или конкурентные установки в адрес окружающих. Поведениев специфически значимом для этики смысле начинается не с активности и самостоятельности, а со способности субъекта соотносить собственные действия с чьими бы то ни было интересами. В целом можно констатировать, что изучаемая этикой нравственность – это мысли, чувства и дела, которыми человек (субъект) ценностно соотносит себя с действительностью. (Причём не будет сильным упрощением рассматривать мораль и нравственность как синонимы, а значит рассуждать о моральных чувствах, моральном сознании, морально-значимом поведении).

Нередко высказывается мнение, что этика – наука о должном, что она призвана учить человека правильной жизни, объяснять добро, пропагандировать справедливость. Спору нет. Любая наука призвана чему-то учить. Математика учит человека правильному счёту и вообще операциям со структурами, числами, информацией. Физика вскрывает законы, по которым устроен материальный мир, и объясняет, каким образом в пространстве и времени взаимодействуют массы, энергии. Психология описывает внутренний мир человека и показывает механизмы общения между внутренними мирами разных людей. Но та же психология не чурается разбирать сложные ситуации, когда что-то во внутреннем мире личности или во взаимодействии между мирами разных личностей «срабатывает» не лучшим образом. Физика интересуется вовсе не исключительно состояниями механического или термодинамического равновесия. Трение, кипение, изгиб-скручивание, взрывы для физиков, может, даже интереснее. А потому и в делах общения человека с миром – если существует наука о добре, справедливости, порядочности, любви, счастье, то нужна ли ещё какая-то особая наука для изучения зла, несправедливости, подлости, ненависти, несчастья?!… Другое дело, что в рассуждениях этиков по большей части звучат мотивы оценочные – призывающие, укоряющие, обличающие, мобилизующие. Но на то мы и люди, чтобы волноваться не столько по поводу каких-нибудь тригонометрических функций или коэффициентов линейного расширения предметов при нагревании, сколько из-за взаимных претензий, обид, непонимания. А потому представляется, что уж скорее математика или физика вправе считаться науками о должном – чем этика. Ибо математика с её стремлением к строгости и непротиворечивости или физические законы содержат куда больше объективного, непоколебимо-обязывающего, нежели наука, силящаяся осмыслить человеческие дела, чувства и представления. Так что было бы в высшей степени логично, если б этика не пыталась кого-то поучать, а просто описывала сущее, в том числе существующие представления о желанном и должном. И ещё лучше, если бы этика не только не бралась предписывать, но и не ограничивалась описанием, а училась объяснять происходящее. Понятно, что последнее – самое сложное. Ворчать или командовать куда проще. Неспроста в народе замечено, что скрипку, ложку или табурет нельзя сделать из первого попавшегося дерева, а вот дирижёрскую палочку – можно. Так что будем говорить в первую очередь о реальном, о сущем.

ФОРМЫ ФИКСАЦИИ КУЛЬТУРНОГО ОПЫТА: НОРМЫ, ПРИНЦИПЫ, ИДЕАЛЫ. Нетрудно заметить, что реальный культурный опыт межсубъектного взаимодействия, вырабатываемый веками, фиксируется и воспроизводится при помощи универсальных ценностно-оценочных форм. Простейшая из них – нравственные нормы (norma < лат .> = правило, образец). Как всему обществу, так и отдельным людям удобно, чтобы часто повторяющиеся, однотипные ситуации разрешались одинаково, при помощи однотипных действий. Сила примера, привычки, общественного мнения, призыв или запрет, прозвучавший из авторитетного источника – всё это формирует устойчивые поведенческие алгоритмы типа «не воруй», «не лги», «почитай родителей», «не прелюбодействуй», этикетные навыки. Впрочем слово этикет не может не навести и на мысль об изрядной степени условности, о ситуативной привязанности, а значит и о ненадёжности предлагаемых нормами моделей поведения. «В наиболее испорченном государстве – наибольшее количество законов» - замечал ещё Тацит (58 – 117г. н.э.). Это же наблюдение можно подкрепить подборкой текстов, то и дело озвучиваемых в Петербургском метрополитене: «Запрещается бежать по эскалатору», «Запрещается срывать резиновые поручни», «Не подкладывайте пальцев под резиновые поручни»… Так и подмывает спросить авторов подобных призывов: А другие части тела можно подкладывать? Бежать нельзя, сидеть нельзя, а лежать или прыгать, танцевать вприсядку – не запрещено? А хлопать навстречу едущих газетой или зонтиком – не возбраняется? А забираться самим и подсаживать других на подъезжающий состав – можно?…

Разумеется, я утрирую, но вывод напрашивается однозначный: попытки упорядочить поведение людей (соплеменников, пассажиров, сограждан) путём уподробнивания инструкций явно непродуктивны. Да и кроме того мы прекрасно знаем, что в общении с близкими запросто можно обходиться без обязательных этикетных формул – подсказок и ограничений. И никакая инструкция не способна уберечь нас ни от дурака, ни от злонамеренных действий прохиндеев разного толка. То есть у человечества закономерна потребность в иных, помимо норм, способах фиксации культурного опыта.

Другой такой формой выступают нравственные принципы (от лат. principium = основа, начало). В «Словаре иностранных слов» приведено следующее значение данного термина: «внутреннее убеждение, взгляд на вещи, определяющие норму поведения» (1). То есть принцип, по сравнению с нормами, выводит человека на более возвышенный уровень мироотношения, поскольку здесь имеет место способность человека давать самому себе какие-то более или менее серьёзные обязательства. Даже принципиальный эгоист в этом смысле более развит, нежели человек, живущий исключительно ситуативными настроениями или целиком зависимый от внешних подталкиваний.

Человек принципиальный способен проявить характер, отстоять своё мнение, быть последовательным в поведении. Тот, кто придерживается принципов, живёт более осмысленно, нежели тот, кто следует нормам. Хотя принципы бывают разные, например, упомянутый только что эгоизм, нацеливающий человека на защиту своих и только своих интересов. Ограниченность данной жизненной стратегии, ущербность эгоизма вряд ли нуждается в специальной аргументации. (Есть шутливая формулировка: «эгоист – это человек, который о себе заботится больше, чем обо мне»). Последовательный эгоист чаще всего будет неинтересен, а то и смешон. Не желающий ни с кем и ни с чем считаться, он раньше или позже всех против себя настроит. А что же можно противопоставить эгоизму? Неужели обязательно альтруизм, стратегию самопожертвования? Неужели так уж обязательно человеку подчинять свои интересы интересам сообщества, нации, конфессии, трудового коллектива?

Здесь не помешала бы простенькая поясняющая иллюстрация. Если мы обозначим установку человека на утверждение своих интересов стрелочкой:

Я

- разве обязательно интересы других, окружающих будут требовать от индивида полной переориентации:

Другие

Разве не естественней представить соотношение интересов индивида и окружающих в виде стрелочек, которые не полярно противостоят – вот так:

Другие Я

а расположены иначе, допустим, вот так:

Другие Я

И тогда без особого труда удаётся найти равнодействующую обозначенных интересов:

Мы

Я

Другие

Пожалуй, на этой схемке обозначена установка куда более симпатичная и конструктивная, чем у непредсказуемого самодура или принципиального эгоцентрика. Однако из событий последнего века человечество могло неоднократно убедиться в разрушительной силе стратегии группового благополучия, в опасности религиозного или идеологического фанатизма. Принципиальность даже в обыденной речи соседствует с принципиальничанием. В сфере же политики принцип становится буквально опасным. Вспоминается приветливый, зелёный городок Славяногорск, где несколько лет тому назад я видел церковь, вырубленную в известняковой горе, и стоящую рядом статую товарищу Артёму (Фёдору Андреевичу Сергееву, 1883 – 1921 гг.). На постаменте золотыми буквами была высечена закавыченая фраза:

«Зрелище неорганизованных масс для меня непереносимо»

(тов. Артём).

Признаться, когда я прочитал эту фразу, мне стало не по себе. Автору её, наверное, и я, отдельно взятый и неорганизованно бродящий по городку приезжий был бы нелюб. И меня надлежало бы организовать, мобилизовать на социально-полезные работы…

Впрочем здесь мы уже подошли к третьей форме фиксации культурного опыта – к идеалам. В идеале (от греч. idea = представление, идея) воплощены мечты, надежды, самые светлые представления о желанном образе жизни. Идеалом может быть совершенный человек – историческая личность, литературный герой, собирательная фигура; идеал может обрисовывать нам лишённое недостатков прошлое (золотой век), удалённый в будущее социальный порядок (коммунизм), фантазии на темы беспорочных людей и совершенных законов (утопии) или перенесённую в потусторонний мир жажду беспроблемности-безмятежности (рай). В любом случае мы имеем дело с амбивалентностью, двойственностью идеала. Идеал – «высшая, конечная цель стремлений, деятельности» (2) – может нас вдохновлять и энергетизировать, облагораживать нашу жизнь, наполнять её светом и надеждой, побуждать неустанно работать над собой. Но он же способен и вести человека к уценке себя и окружающих. В недавнее социалистическое время остроумцы вполголоса замечали: «Социализм – идеальный строй. Но он рассчитан на идеальных людей». А германский поэт и художник Ханс Энценсбергер замечал:

«Воистину великолепны

великие замыслы:

рай на земле,

всеобщее братство […]

Всё это было бы вполне достижимо,

если бы не люди» (3).

Роль идеала в жизни человека можно было бы сравнить с цыпочками. Приподнявшись на цыпочки, мы увидим мир чуточку пошире, разглядим более дальнюю перспективу. Но долго стоять на цыпочках не удаётся[2]. Да и незачем. Словом, как в реальной жизни плохо, если человек смотрит только под ноги (или, напротив, не глядит под ноги), если выбрал азимут и упорно продолжает двигаться в избранном единожды направлении, даже упираясь в скалу или другое естественное препятствие (или наоборот то и дело виляет, меняет направление), если, наконец, он не продумывает главной цели своего движения (или, сконцентрировавшись на ней, ничего вокруг не различает) – так и в сфере нравственной разумней всего сочетать одно, другое и третье –конкретные подсказки (нормы), алгоритмы движения (принципы) и дальние перспективы (идеалы). Это соотношение можно выразить ещё короче: правила соблюдают, принципы исповедуют, идеалы чтут.

СПОСОБЫ ВКЛЮЧЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА В МИР КУЛЬТУРНЫХ ЦЕННОСТЕЙ: СТРАХ, СТЫД, СОВЕСТЬ. Как ребёнка, так и взрослого человека, как индивида, так и группу людей, вплоть до масштабов больших общностей, в том числе всего человечества, - то есть, вообще говоря, нравственного субъекта побуждать к действиям могут, в предельном обобщении, страх, стыд и совесть. Страх – переживаемая и/или осознаваемая угроза лишиться каких-либо значимых ценностей (здоровья, свободы, комфорта). Этот уровень регуляции достаточно примитивен, на нём испокон веков основывается работа дрессировщика. И если человек в силах выполнять свои общечеловеческие обязанности (не хамить, не воровать, не пачкать, уважать окружающих) только под угрозой ареста, штрафа, физического наказания, под присмотром контролёров-надзирателей-инспекторов-вахтёров, то этим красноречиво характеризуется степень его развитости (точней – неразвитости) как человека. Как существа свободного, разумного, способного к творчеству.

Стыд – качественно новая ступень социальной регуляции, свойственная субъекту, который опасается не физического или материального наказания, а осуждения со стороны кого-то авторитетного, значимого. Это форма нравственного самосознания, при которой человек оценивает свои действия как бы со стороны. Но – вспомним последние слова бессмертной комедии А.С.Грибоедова:

«Ах! Боже мой! что станет говорить

Княгиня Марья Алексевна!».

Проронивший их Фамусов окончательно падает в наших глазах – ну что это за человек, чей душевный покой целиком зависит от чужого мнения! Хотя, понятно, это всё же человек, а не дрессированный медведь или заяц, но ведь от человека мы и ждём большего - порядочности не по приказу.

Способность человека осуществлять самоконтроль, производить самооценку, а главное – ставить перед собою серьёзные жизненные задачи и добиваться их выполнения, используя нравственно-оправданные средства, называется совестью. То есть наличие совести предполагает у субъекта высший уровень нравственной рефлексии – самостоятельность, осмысленность, последовательную взыскательность. Парадокс совести состоит в том, что она своему обладателю вовсе не облегчает жизни, скорее даже усложняет. Правда, тут приходится иметь в виду, что простота на фоне усложняющейся человеческой жизни предстаёт сомнительной ценностью. Напротив, тот, кого совесть побуждает идти наперекор устаревающим привычкам окружающих, кто бросает вызов своему личному покою и расхожему мнению, лишь тот по большому счёту оказывается в нравственном выигрыше.

ФУНКЦИИ МОРАЛИ: РЕГУЛЯТИВНАЯ, МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКАЯ, ГЕДОНИСТИЧЕСКАЯ. Нравственность – закономерная реальность межчеловеческого общения (можно полагать, что подобный механизм упорядочения отношений с неизбежностью возникает во всяком сообществе, в любом из возможных миров, реальных или фантастических[3]) и обслуживает по крайней мере три основные функции: регулятивную, мировоззренческую и гедонистическую. Что касается регулятивной – всё достаточно просто и очевидно. Упорядочивая взаимоотношения между субъектами, механизм нравственности предохраняет общность и составляющих её индивидов от взаимоистребления. Если человек ведёт себя сдержанно, уважительно, учтиво, то при прочих равных условиях окружающие скорее всего будут относиться к нему так же сдержанно, уважительно и учтиво. Тогда как субъекта бесцеремонного, неотёсанного окружающие постараются урезонить, «обтесать».

Мировоззренческое назначение нравственность выполняет благодаря тому, что, выстраивая взаимоотношения с окружающими, выполняя нормы, следуя принципам, принимая готовые или вырабатывая новые идеалы, нравственный субъект активно и осмысленно вписывается в мир. Понятно, что по мере возвышения от страха к стыду и от стыда к совести нравственный субъект обретает всё более глубокие и осмысленные представления о мире и о своём месте в мире. А под мировоззрением обычно понимается как раз целостная система взглядов, идей, убеждений.

За так называемой гедонистической функцией (от греч. hedone = наслаждение) скрывается способность морали приносить человеку неповторимые душевные и духовные радости. Радость общения, счастье истинной дружбы, тепло разделённой любви, свет материнской заботы или сыновней благодарности, гордость причастности, чувство выполненного долга, щемящая признательность памяти и многое другое – ну кто, кроме человека, мог бы похвастаться набором подобных наслаждений!

Литература:

1. Словарь иностранных слов. – М.: Русский язык, 1990. – С.409.

2. Там же. – С.186.

3. Начало света: Страницы зарубежной поэзии XX века. – М.: Правда, 1990. – С.73.

4. Древнекитайская философия. Собрание текстов в двух томах. Т.1. – М.: Мысль, 1972. – С.122.

Дата добавления: 2014-01-20