Часть III. Значение языка, участвующего в формировании сознания, в передаче общественного опыта и в выработке нового типа условно – рефлекторных связей

Значение языка, участвующего в формировании сознания, в передаче общественного опыта и в выработке нового типа условно – рефлекторных связей, выходит, однако, далеко за пределы этих перечисленных выше областей. Пожалуй, самое серьезное значение языка и речи заключается в том, что на их основе формируются высшие психологические функции человека и что ощущение и восприятие, внимание и память, эмоция и воля человека оказываются коренным образом перестроенными на этой, связанной с языком основе. Эти положения являются новыми и они были внесены в науку советской психологией, и прежде всего крупнейшем советским психологом Львом Семеновичем Выготским и его сотрудниками.

Позвольте мне перейти к анализу этого очень важного положения.

Известно, что у животного есть ощущения и комплексные восприятия. Очень вероятно, что животные формируют образы объективной действительности, которые участвуют в построении их поведения. Известно, что у животного есть внимание, отбирающее нужные сигналы и тормозящее несущественные воздействия, и что оно обладает памятью, удерживая следы прошлого опыта и воспроизводя их при известных условиях.

Естественно, что все эти функции есть и у человека, и значительную часть курса психологии мы посвятим детальному анализу ощущений и восприятий, внимания и памяти, эмоциональным и волевым действиям. Однако строение этих функций у человека существенно отличается от строения их у животного. Это различие, прежде всего, заключается в том, что каждая из этих функций незримо входит речь и что эти речевые следы, входящих в состав ощущения и восприятия, внимания и памяти, эмоций и волевых связей, вызывают существенную перестройку этих психологических функций, формирует высшие психологические функции, не существующие у животных. Эти функции генетически связаны с общественно – историческим формированием сознания; по своей структуре они отличаются сложным системным строением; по своей функции они являются произвольными, доступными новым формам управления. Все это и составляет особенности человеческой психики. детально мы будем заниматься этими особенностями в последующей части курса общей психологии. Но те положение, которые я сформулировал сегодня, будут пронизывать каждое наше занятие, каждый наш подход к высшим психологическим функциям человека.

Позвольте остановиться на этих положениях конкретнее, чтобы сделать их совершенно понятными.

Я начну с анализа того, как построено у человека ощущение и восприятие, выделив сначала только то, что является принципиальным для их построения.

Существенным для ощущения и восприятия человека является то, что в каждое ощущение и каждое восприятие входит не только чувственный компонент, но и компонент рациональный, представленный в виде слова, и именно это делает ощущение и восприятие сложными системами получения информации.

Обратимся к ряду примеров.

Известно, что существует около полутора миллионов цветных оттенков, которые доступны различию нашим глазом. Однако, существует только 12 – 15 или самое большое 20 – 30 основных слов, которыми мы обозначаем цвета. Мы называем цвета: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый, а иногда к этим основным названиям прибавим еще дюжину переходных или образных названий. Это значит, что названных цветов во много раз меньше, чем доступных для различения оттенков цветов, но это значит и гораздо большее: это значит, что воспринимая те или другие оттенки цветов, мы всегда внутренне называем их определенным словом и всегда относим их к определенным категориям. Мы расцениваем один оттенок как зеленый, другой как оттенок голубого, и иногда очень близкие оттенки мы относим к разным категориям. Это показывает, что даже в ощущении цвета присутствует словесная перешифровка цветов, словесная переработка цветового ощущения. Обозначая цвет известным названием, мы тем самым выделяем известный признак и относим к известной категории, упорядочивая наше цветовое ощущение, классифицируя цветовые оттенки. Все это показывает, что даже в элементарных сенсорных процессах присутствуют известные специфические человеческие средства, анализирующие, синтезирующие воспринимаемые цвета. Именно это делает для человека доступной операцию классификации цветов.

Одной из излюбленных проб, к которым мы обращаемся часто в психологических исследованиях, является проба на классификацию оттенков. Испытуемому дается 40 или 50 оттенков и предлагается сгруппировать их. Вот тут – то и выясняется, что испытуемый делает это на основе категориального обозначения цветов, относя оттенки к определенным категориям, причем производит эту операцию на основе речевых обозначений. Поэтому, если мы обратимся к такому испытуемому, у которого нарушена речь, – а такие случаи бывают, когда в результате мозгового поражения речь нарушается, и больной оказывается не только не способным выговаривать названия, но не способен и внутренне мыслить речевыми категориями – мы получим результаты, существенно отличающиеся от тех, которые мы получили, наблюдая нормальных людей. Как показали еще 30 лет тому назад очень серьезные исследования, проведенные немецкими психологами Гельбом и Гольдштейном, такие больные не могут расклассифицировать цвета, разбив их на определенные группы. Получив в руки два оттенка, из которых один мы относим к оранжевому, а другой к красному, они не могут отнести их к разным категориям и единственно, на что они оказываются способными, это на то, чтобы расположить эти оттенки в порядке спектра постепенно плавно меняющемуся нюансу, вместо категориальной классификации у такого больного остается лишь возможность располагать их в непрерывно меняющий ряд.

Этот опыт показывает, насколько глубоко речь входит в структуру сенсорных процессов и как устранение речи лишает возможности категориально подходить к цветам, относить их к определенным группам.

Близкие к этим явления можно наблюдать и в слуховом ощущении и восприятии.

Если мы обратимся к звукам человеческой речи и выстроим их в известную преемственную систему, то окажется, что «У» очень легко переходит в «О», «О» переходит в «А», «А» переходит в «Э», «Э» переходит в «Е», «Е» может перейти в «И». Таким образом, и звуки человеческого языка можно переместить в целый круг плавно переходящих друг в друга оттенков. Однако, человек различает эти постепенно переходящие друг в друга звуки как отдельные, дискретные. Я говорю слово «Москва». Безударная гласная произносится здесь мною как «а», но мы расцениваем ее как «о» и записываем соответствующей буквой. Мы делаем это по той самой причине, по которой миллионы всевозможных оттенков цветов мы относим к определенному небольшому количеству категорий.

Существует очень много нюансов в звуках речи и соответственно лишь немного букв, которыми мы обозначаем эти звуки. Вот поэтому, воспринимая звуки речи, мы фактически разбиваем их на определенные категории, каждую из которых можно обозначить соответствующей буквой.

В лингвистике эти звуки получили специальное название фонемы. На примере восприятия этих речевых звуков, которые фактически являются непрерывными, а психологически разделяются на ряд категорий, каждая из которых может быть обозначена соответствующей буквой, можно еще раз показать, на сколько слуховые ощущения и восприятия включают в себя компоненты языка и являются, по сути дела, сложным, системным процессом.

От элементарных ощущений, зрительных или слуховых, мы можем перейти к строению сложных восприятий.

Под восприятием мы понимаем комплекс ощущений, то есть отражение целых комплексов, воздействующих на нас раздражителей и отражение объективных предметов. Я ощущаю красный, зеленый, синий, светлый или темный, но я воспринимаю стол, стул, доску, человека, окно, дверь.

То, что я сказал в отношении ощущения, полностью пригодно и к анализу строения более сложных восприятий. Воспринимая стул или стол, окно или дверь, часы или очки, я только отражаю зрительно образ данного предмета, но я обозначаю этот, воспринимаемый мною предмет как «стол» или как «стул», как «очки» или «часы». Но, как было сказано в прошлой лекции, обозначая воспринимаемый предмет определенным словом, я выделяю из этого предмета существенные свойства и ввожу этот предмет как определенную категорию. Поэтому, обозначая любой стол словом «стол» или любые часы названием «часы» я анализирую эту вещь, я провожу известную сложную познавательную работу, которая позволяет мне лучше, точнее и глубже отразить воспринимаемый мною предмет. Все это происходит при ближайшем участи слова, и это ведет к очень значительным психологическим следствиям. Обозначая вещь соответствующим названием, я не только анализирую эту вещь, но я придаю своему восприятию значительно большее постоянство, значительно большую «константность» чем то, которую я получил от непосредственного впечатления. Если вы знаете, что этот предмет, который вы наглядно воспринимаете, есть «книга», и словом «книга» можно выделить то же самое, форма этого предмета становится гораздо более устойчивой, и, предъявляя этот предмет под разными углами, мы продолжаем гораздо более правильно оценивать эту форму, чем если бы это была форма неизвестного нам и не обозначенного известным словом предмета. Этот факт называется константностью формы, и правила константности восприятия формы заключается в том, что мы воспринимаем форму предмета не соответственно реальным признакам предмета, которые отражены в комплексе имеющихся у нас знаний о данном предмете. Совершенно аналогичные явления могут выступать и в оценки величины предмета. Если я знаю, что длина обычного карандаша 15 – 17 сантиметров, – это знание накладывает отпечаток на оценку величины карандаша при его удалении на различное расстояние. Если я покажу вам карандаш на расстоянии двух метров, вы скажете, что размер этого карандаша, пожалуй, 15 – 17 сантиметров. И если я отойду на 10 метров и проведу тот же опыт, вы снова оцените размер карандаша той же цифрой. Однако каждый раз угол того изображения, которое занимает карандаш на сетчатке, резко меняется. И если в первый раз карандаш занимал большой угол, то на расстоянии 10 метров отражение карандаша занимает очень небольшое место на сетчатке. Если бы вы оценили размер карандаша в соответствии с этим образом на сетчатке, вы должны были бы сказать, что в первом случае карандаш имеет длину 15 – 17 сантиметров, а во втором, в последнем случае, – полсантиметра. Но вы этого не делаете потому, что к вашему восприятию примешивается знание подлинных размеров карандаша, а это знание проистекает из вашего практического опыта и из того, что образ карандаша всегда обозначается словом «карандаш».

Поэтому мы говорим, что наличие обозначения предмета существенно меняет наше восприятие формы или величины, придавая известную константность.

Этот факт можно подтвердить очень простым опытом.

Если я таким же образом буду исследовать форму и величину неизвестных фигур, не обозначая их никаким словом (например, бесформенных кусков картона), то, как показали опыты, проведенные в советской психологии, оценка как формы, так и величины такого предмета оказывается значительно менее постоянной и значительно больше зависит от случайных условий предъявления.

Все эти факты показывают, что слово входит в состав восприятия, превращая его в сложные системные функции, которые обеспечивают значительно большую осмысленность и константность восприятия, чем это имеется у животных.

То же самое я мог бы сказать о внимании.

Животное обладает вниманием, но его внимание носит непроизвольный характер. Внимание животного всегда определяется двумя факторами: биологической и физической силой и новизной раздражителя. Животное обращает внимание на биологически и физически сильные раздражители, игнорируя слабые, и обращает внимание на новые раздражители, игнорируя привычные, на которые ориентировочный рефлекс уже не угас. Сделать так, чтобы животное обратило внимание на слабые раздражители, игнорируя сильные, чтобы животное обратило внимание на постоянные раздражители, игнорируя новые, – почти невозможно.

Совершенно иначе обстоит дело у человека. Человек, придавая тому или иному воспринимаемому предмету или признаку словесное обозначение, получает не только возможность выделить в этом предмете любые свойства или качества, но вместе с тем получает возможность смещать свое внимание, а в некоторых перемещать свое внимание с сильного на слабое раздражение и с нового на прежнее, привычное. Этими особенностями отличается то внимание, которое формируется с помощью речи и которое называется произвольным вниманием.

Позвольте привести вам два примера: животному дается раздражитель – ярко окрашенный красный круг на светло – желтом фоне. Этот раздражитель подкрепляется и становится положительным. Ему же дается другой раздражитель: ярко синий круг на очень слабом сером фоне; он не подкрепляется и становится отрицательным раздражителем. Какой же признак определяет эту избирательную реакцию животного: цвет фигуры или цвет фона?

На этот вопрос можно ответить, поставив соответствующий опыт. Для этого нужно переместить красный круг на серый фон, а синий круг – на желтый. Что получится в этом случае? В этом случае животное будет реагировать отрицательно на синюю фигуру, игнорируя то, что она перемещена на желтый фон, и положительно реагировать на красную фигуру, игнорируя то, что она расположена на слабеньком желтом фоне.

Следовательно, животное обращает внимание на фигуру, которая является сильным раздражителем, а не на фон, на котором данная фигура расположена. Сделать сильным компонентом этого зрительного комплекса слабый фон – почти невозможно. Те же самые результаты мы можем получить при исследовании ребенка; однако, в отличие от животного, мы может очень легко изменить направление внимания ребенка и сделать так, чтобы он направлял свое внимание на слабые признаки фона, абстрагируясь от сильных признаков фигуры.

Для того, чтобы показать это, были проделаны специальные опыты Абрамян, которая описала их в очень интересной дипломной работе. В этой работе она предъявляла такие же картинки, как те, о которых я только что говорил, с той лишь разницей, что они изображали самолеты, причем, красный самолет на желтом фоне был положительной фигурой, а синий самолет на сером фоне был отрицательной фигурой. Когда я поместил эти рисунки на другой фон, ребенок продолжал реагировать на красный самолет (данный теперь на сером фоне) положительно, а синий (на желтом фоне) – отрицательно, воспроизводя те же законы, о которых было сказано выше. Однако, стоило дать ребенку речевую инструкцию: «ты знаешь, самолет летает только в солнечную погоду, вот здесь желтенький фон означает, что погода солнечная, поэтому самолет может лететь, а когда серый фон, то погода облачная и самолет лететь не может» – как поведение ребенка резко менялось: теперь ребенок реагировал положительно на любой цвет самолета, если он был на желтом фоне, и не реагировал на любой цвет самолета, если он был на сером фоне. Слабый физический раздражитель с помощью речевой конструкции превратился в сильный раздражитель, направление внимания перемещалось, а теперь ребенок обращал внимание на раздражитель, который был значительно слабее, чем основная фигура, но который с помощью речи приобрел центральное значение.

Я хочу привести и второй пример, подтверждающий то положение, что с помощью речи можно управлять механизмами внимания.

Известно, что каждый сильный раздражитель вызывает ориентировочный рефлекс. При появлении этого сильного раздражителя сужаются сосуды; сужение сосудов есть признак мобилизации организма в ответ на какой – то новый раздражитель. Если мы будем давать ряд звуков, то каждый раз будут сужаться сосуды. Постепенно, по мере привыкания, ориентировочный рефлекс будет угасать, и испытуемый, привыкнув к соответствующему раздражителю, перестанет отвечать на это появление ориентировочными сосудистыми реакциями. Однако, если за окном появится резкий звук, испытуемый вздрогнет, и у него возникнет резко выраженное сужение сосудов, резко выраженный ориентировочный рефлекс.

Все это естественное проявление непроизвольного внимания, которое вызывает реакции на данные звуки, причем, эти реакции угасают, когда звук становится привычным, и вновь возникают на каждый новый, непривычный раздражитель.

Нельзя ли, однако, изменить этот процесс с помощью речи? Для того, чтобы проверить это, можно ввести речевую инструкцию, предложив испытуемому следить за этими звуками, прослеживать, как изменяется этот звук, или считать эти звуки. Если мы дадим испытуемому такую инструкцию – все естественные законы внимания изменяются. Теперь внимание его привлекается звуком даже если очень много раз повторяется без изменения и даже слабый звук продолжает вызывать стойкие ориентировочные реакции. Эти звуки начинают настолько доминировать, что даже сильный посторонний не вызывает у испытуемого ориентировочные реакции: он выходит за пределы инструкции и не привлекает к себе внимание испытуемого. Внимание испытуемого, следовательно, подчиняется речевой инструкции, перестает зависеть от случайных условий. Такое произвольное внимание является высшей психологической функцией, которое имеет сложное строение и становится управляемой с помощью речи. Это имеет решающее значение, формируя новый, специфически человеческий тип внимания.

Позвольте остановиться на последнем примере – памяти.

Известно, что животные обладают памятью, но они припоминают данную ситуацию и воспроизводят данный след только, если какой-нибудь сигнал приведет к всплыванию такого воспоминания. Если животному дается сигнал появления пищи, животное принимает пищу, и у него течет слюна. Таким образом, память животного ограничена тремя основными особенностями: животное никогда не может обратиться к прошлому и припомнить какой-нибудь объект при отсутствии сигнала, который ему напоминает; животное может удержать объем следов на сравнительно не очень большой срок.

Этими же особенностями отличается и элементарная память человека. Однако, в отличие от животного, человек обладает сложными формами памяти, которые называются произвольной памятью, в которой участвуют следы речевой системы и которая является высшей психической функцией.

Этот вид памяти радикально отличается от памяти животных; воспоминания, характеризующие этот вид памяти, могут быть вызваны произвольно, ее объем может быть существенно расширен, а прочность значительно повышена.

Если я сейчас назову слово «Крым», я могу у всех бывавших в Крыму пробудить воспоминания об отдыхе, а назвав слово «стройка» или «комбайн», я могу пробудить в памяти об уборке в поле. Назвав слово «алмаз», я могу сразу пробудить в памяти все, что вы знаете о драгоценных камнях, а назвав слово «подводная лодка», могу пробудить у вас совершенно иные картины.

Человек обладает речью, может через ее посредство обращаться к любому участку своего прежнего опыта, и эта способность произвольно обращаться в прошлое существенно отличает человеческую память от памяти животного.

Естественный объем памяти человека не так велик: непосредственно мы можем удержать 7 – 8 предъявленных предметов, слов или цифр. Но если с помощью речи мы уложим эти предметы в известную систему, мы можем запомнить 40 – 50 или сто предметов. Эта речевая организация следов памяти с размещением их в известную логическую систему является прекрасным примером того, как при помощи речевой связи можно организовать и существенно расширить пределы нашей памяти, выводя ее далеко за пределы естественных границ.

Наконец, с помощью речи можно сделать следы нашей памяти гораздо более устойчивыми. Если я, например, предложил испытуемому ряд слов с тем, чтобы он связал каждое слово с каким-нибудь упроченным рядом образов (например, с каким-нибудь городом на Волге), можно образовать такую словесную связь, которая сохранится на очень долгое время, и если через две – три недели предложить испытуемому вспомнить эти слова, можно увидеть, что он легко сделает эта, опираясь на те связи, которые он установил раньше.

Таким образом, язык оказывается в состоянии реорганизовать память, давая возможность свободно обращаться к прошлому, расширив возможный объем памяти и резко упрочив следы памяти, с которыми человек имеет дело.

На этих примерах организации ощущения, восприятия, внимания и памяти с помощью языка я и хотел показать, чем отличаются высшие психологические функции человека и какие специальные качества они приобретают, когда становятся историческими по своему генезу, сложными системами или опосредованными по своему строению, и сознательными и произвольными по своему функционированию.

Со строением этих высших психологических функций мы и будем подробно знакомиться на протяжении дальнейшего курса общей психологии.

Дата добавления: 2014-01-11