Личность. Все люди похожи друг на друга в силу общности существования и внутренне присущих им дихотомий экзистенциального плана; но каждый человек уникален

Все люди похожи друг на друга в силу общности существования и внутренне присущих им дихотомий экзистенциального плана; но каждый человек уникален, ибо каждый по-своему, свойственным только ему пу­тем, решает возникающие перед ним проблемы. Само это разнообразие личностей уже является характеристикой человеческого существования.

Под личностью я понимаю целокупность как унаследованных, так и приобретенных психических качеств, которое являются характерными для отдельно взятого индивида и которые делают этого отдельно взятого индивида неповторимым, уникальным. Различия между врожденными и приобретенными качествами в целом синонимичны различиям между темпераментом, талантом, а также физическими конституциональными Хйчествй^га, с одаой стороны, и харахтерот -- ъ друтой. В то время «.атл. различия в темпераменте не имеют этической значимости, различия в ха­рактерах составляют реальную проблему этики; они являются показате­лем того, насколько индивид преуспел в искусстве жить.

М. К. Мамардашвили ФИЛОСОФИЯ И ЛИЧНОСТЬ¹

Я не знаю, ответит ли мое выступление на ваши, психологов, ожида­ния и совпадает ли оно с какими-нибудь главными направлениями вашей работы, вероятно, даже лучше, если не совпадает, а будет каким-то взглядом со стороны. Оно, может быть, вызовет в вашей голове какие-нибудь ассоци­ации, которые могут оказаться полезными и над которыми я, слава Богу, не буду иметь контроля, и поэтому они смогут оказаться плодотворными.

Тема моего сообщения — «Философия и личность». Я прошу с са­мого начала понять меня правильно: замысел выступления не состоит в том, чтобы излагать какую-нибудь философскую теорию личности. Я во­обще сомневаюсь, что такая есть и что такая возможна. Я лишь хочу выс­казать какие-то соображения о связи этих двух вещей, каждая из кото­рых не ясна, и поскольку мне чудится, что есть какое-то особое, близкое отношение между личностью и философией, и что-то выделяющее это от­ношение из всех возможных отношений, как философии с чем-то другим: с наукой, например, с миром, так и личности с чем-то другим, скажем, с индивидом, с процессами обучения человека и т.д. Есть что-то близкое, что одновременно из совокупности других проблем выделяет и то, и другое. И вот я, вращаясь в рамках интуитивного представления и о том, и о дру­гом, и не претендуя ни на какие определения отдельно личности или фи­лософии, пытаюсь просто эксплицировать нашу интуицию, которая есть у всех нас. Мы иногда не обращаем на нее внимания, хотя на уровне обыч­ного словоупотребления довольно точно применяем термины и понятия, скажем, когда мы говорим на уровне интуиции о ком-то, что это — лич­ность: большая, маленькая,— совсем не в этом смысле я имею в виду, когда мы поступок называем личностным, именно этот поступок назы­ваем и к нему прилагаем это слово, а не другое; и на это есть какие-то основания в нашей интуиции, в нашем обыденном словоупотреблении.

¹ Выступление на Методологическом семинаре сектора философских проблем пси хологии ИП РАН 3 марта 1977 года // Человек. М., 1994. № 5. С. 5—19.

Мамардашвили М.К. Философия и личность 237

Точно так же есть какие-то основания, по которым нам и хочется, и колется зачислить философию в науки. Мы знаем, что философия — это теория, это работа с понятиями, т.е. определенный вид интеллектуаль­ной теоретической деятельности. И тем не менее, когда кто-нибудь гово­рит нам, что философия — это наука, мы как-то невольно вздрагиваем. Вот почему вздрагиваем? В чем здесь дело? Та общая связка одного и дру­гого, связка, которая вместе выделяет в особую, взаимосвязанную пробле­му философию и личность, она — эта связка — лежит в одном очень ин­тересном обстоятельстве самой человеческой жизни, сознательной жизни, и в самом феномене, который мы, тоже интуитивно, называем «человек», выделяя его в какой-то специфический облик, без каких-либо определе­ний (я специально такие слова и употребляю), выступающий на фоне Все­ленной, космоса, на фоне существ, которые составляют Вселенную. Что-то в нем есть и особенное, выделяющее его, и таинственное, очевидно. Во всяком случае, самые большие проблемы, перед которыми стоит человек — это те загадки, которые он сам-собой-себе-задан. То есть самой большой проблемой для человека является, конечно, — человек: ничто и никто не может ему так напакостить, в смысле затруднить ему мысль, как он же сам себе. Но это не случайно. Это связано не с тем, что человеческие глу­бины непознаваемы, что это тайна и мрак, а, очевидно, с тем, что человек есть такое существо, которое вообще существует, только задавая вопросы.

В философии уже давно есть традиция выделения особой категории вопросов, которые называются иногда символами, иногда просто вопросами, требуют особой, специальной техники их формулирования и обработки и которые — суть вопросы, не имеющие ответа в том смысле, что они и не требуют такого ответа, их смысл и функция состоят в том, чтобы быть за­данными, т.е. философия показывала, что есть некоторое существо, факт конституирования и бытийствования которого проявляется вопросом. Ну, скажем, в экзистенциальной философии особенность человеческого сущест­вования была давно выявлена и определена так: в составе бытия челове­ческое существо есть та.кое существо, которое задает вопрос о своем бытии. И это отличает его от всех других. Я чисто произвольно цитирую просто для того, чтобы создать ассоциативное слежение за мыслью, и не хочу ни­каких определений, каких-нибудь окончательных формулировок, и тем бо­лее, не хочу, упаси меня Бог, дискуссии по этому вопросу. В чем дело? Чтобы пробудить ассоциации, я скажу вам о таком понятии, которое суще­ствует в философии, понятии, скажем, «Я». В смысле интеллектуальной тех­ники введения этого понятия и обращении с ним оно равнозначно другому философскому понятию, а именно, понятию Бога или божественного ин­теллекта. От второго понятия прошу мысленно, в голове, отвлечь всякие религиозные ассоциации, потому что я говорю о философском понятии, а не о понятии теологии. В чем сходство этих понятий? В свое время Декарт на материале как понятия Я, так и понятия Бога показывал, что, собственно говоря, само это понятие не имеет предмета, а есть проявление действия в

238 Тема 3. Человек как субъект деятельности

человеке какого-то существования. Отсюда и формулировка: «Я мыслю,
следовательно, существую». Т.е., нам не нужно искать такое Я, как эмпи­
рический предмет наряду с другими предметами, как мы могли бы увидеть
звезды наряду с другими звездами или планетами, столы рядом со стулья­
ми, т.е. выполняли бы основные правила научной процедуры, состоящей в
том, что для всякого, даже самого абстрактного понятия, должна существо­
вать какая-то процедура, подставляющая под него какой-то объект, на ко­
торый мы могли бы указать другими средствами, а именно — эмпирически­
ми средствами наблюдения и опыта. Это так называемые предметные
понятия. Но есть понятия, которые не имеют предмета и не для этого со­
здаются. Это — символы. Таким символом является, например, понятие Я.
И когда в философии говорят о Я, или о личности Я, если угодно, то имеет­
ся в виду не наше эмпирическое, психологическое Я, которое существовало
бы реально и натурально, а некая конструкция, являющаяся сама продук­
том некоторого усилия, и существующая лишь благодаря поддерживающе­
му усилию существа, думающего о Я, т.е. имеющего это понятие. То есть
сам предмет создается актом мышления о нем, и вне этого акта не суще­
ствует. В этом смысле он тогда является проявлением существования: Я
мыслю, следовательно, существую. Также точно онтологическое доказатель­
ство бытия Бога у Декарта сводится к этой мысли, что нет такого предмета,
и сама мысль о нем, о Боге, которая ниоткуда не выводима, не может быть j
рассмотрена как продукт воздействия на нас каких-то эмпирических обсто- |
ятельств, которые содержали бы и передавали нам какую-то мысль об этом:
существе, а есть проявление нашей приобщенности к существованию неко-:
торого сверхмощного божественного интеллекта (я беру этот момент в рам­
ках теории познания, т.е. рассматриваю его как квазирелигиозный). ^[
Какова особенность этих перечисленных мной символических поня­
тий, которые требуют, я повторяю, особой интеллектуальной техники вве­
дения их в состав теории и способов обращения с ними? А то, что эти по­
нятия указывают на некую фундаментальную особенность человеческого
феномена, состоящую в том, что человек есть, очевидно, искусственное су­
щество. Как в смысле необходимости создания им органов своей жизни,
которая не вытекает ни из каких заданных биологических механизмов и
не гарантируется никакими природными процессами в своем осуществ­
лении, так и в смысле проблемности существования его в так называемой
второй природе или созданной им среде из каких-то особых кентавричес-1
ких объектов, которые имеют одновременно и свойства объектов, пред- i
метов природы, и в то же время природой не создаются, а создаются чело- j
веком. Человек создан этой средой, и дело в том, что существование его в¹
этой среде — проблематично в том смысле, что эта среда не может суще­
ствовать, воспроизводиться и продолжать свое существование сама собой.
Она должна в каждый момент дополняться воспроизводством какого-то
усилия со стороны человека. Без этого мир умирает.

МамарАошвили М.К. Философия и личность 239

Т.е. мы получили две вещи одновременно, мы получили какой-то род бытия, который содержит в себе дыры, скажем так, дырявое бытие, запрашивающее какое-то усилие от человека, и без воспроизводства этого усилия не существующее: оно как бы провисает в пустоте и падает, а с другой стороны, мы имеем вот это существо, которое это усилие соверша­ет, как существо незавершенное, ни на чем в природе не основанное. Если вы, психологи, вглядитесь в любые способы осуществления специфически человеческих эмоций, целеполагания, реализации каких-то человеческих чувств, мы увидим, что в самих этих механизмах, если угодно, не дано, не закодировано никакое осуществление человеком того чувства или состо­яния, которое мы интуитивно называем специфически человеческим. Ну, скажем, животное, реализуя свое половое влечение, реализует его соглас­но переданным и автоматически осуществляющимся механизмам инс­тинкта, а не распределяет в предметы полового желания формы его осу­ществления, место его осуществления и т.д.

У человека ничего этого нет. Он (пока условно скажем) все это при­обретает. Для того, чтобы мать и сын не были объединены половым жела­нием, всю многомиллионную историю человечества существует очень слож­ный и загадочный запрет инцеста — странное, своеобразное культурное учреждение. И смысл его и сложность состоят как раз в том, что оно пона­добилось.

Человек должен установить определенными способами психологи­ческой проработки и развития предметы своих желаний. Они не заданы ему автоматически или машинообразно. Сам факт, скажем, сексуальных отклонений отрицательно свидетельствует о том обстоятельстве, что нет некоторых механизмов, которые были бы похожи на механизм знания и осуществления посредством знания чего-то, они не предсуществуют како­му-то особому человеческому развитию — как онтогенетическому, так и филогенетическому.

И мысль моя состоит в том, что философия, с одной стороны, и лич­ность — с другой, оба эти явления вытекают из вот этого основного, опи­санного мною. А именно, коротко из искусственности и безосновности в природном смысле слова феномена человека. Философия — в каком-то смысле, орган ориентации человека вот в этом пустом и одновременно сложном пространстве, которое, чтобы существовать, требует от человека усилия. На языке философии такое усилие обычно называется трансцен-дированием. Трансцендированием опыта, существующих порядков, суще­ствующих психических механизмов и т.д. Вот некоторое указание на то, что в человеке, помимо того, что мы могли бы описать как натурально существующее, есть еще и некая действующая сила, толкающая его все время к выходу за эти пределы и трансцендированию. Трансцендирова-ние к чему? А ни к чему, поскольку по смыслу символических понятий, которые я перед этим вводил, таких предметов нету. Т.е.: есть трансцен-дирование, но нет трансцендентного, трансцендентных предметов нет.

240 Тема 3. Человек как субъект деятельности

Кант своей «Критикой чистого разума» на веки вечные установил этот факт, который существовал, конечно, до его установления, — что нет та­ких трансцендентных предметов, в том числе Бога. Есть символы, посред­ством которых мы обозначаем последствия действия какой-то силы в нас самих.

Поэтому самое содержательное определение свободы (а понятие сво­боды имеет прямое отношение к точности) — это определение свободы как чего-то такого в нас, что от нас не зависит, что является трансценди-рованием в том смысле, что оно не имеет никогда никаких конкретных оснований, которые мы могли бы находить в какой-нибудь конкретной, ок­ружающей индивида культуре.

Ну, скажем (я начну с простого), например, честность, добро и тому подобное отличаются от нечестности и зла тем, что последние всегда имеют причины, а первые — никогда. Разве какие-нибудь причины должна быть для того, чтобы быть честным? Разве существуют какие-нибудь причины для того, чтобы быть добрым? И разве мы их ищем, когда интуитивно констатируем добрый или честный поступок? У них нет причин. В случае со злом, с нечестностью мы ищем и находим причины. То есть сами эти по­нятия нуждаются в указаниях на причины, которые всегда есть. Но какая может быть причина у честности? Да никакой. И эмпирически ее найти нельзя. А вот для нечестности, для зла есть всегда причины, в психологи­ческом и социологическом объяснении они всегда фигурируют, мы всегда объясняем, почему человек поступил зло или трусливо. Но никогда не пы­таемся, я не говорю, что мы не можем объяснить, почему человек поступа­ет добро, я говорю, что мы даже не пытаемся это объяснить.

Я фактически хочу сказать, что у нас есть в нашем языке, в нашей психологической развитости совокупность навыков узнавания того, что мы называем личностным действием. Личностное действие — это то, для чего не надо указывать никаких причин, что невыводимо из того, как принято в данном обществе, невыводимо и совершилось не потому, что в данной культуре такой навык и так уговорились считать, поступать, де­лать. Ведь что мы называем личностным деянием? Что выделяет лично-стно действующего человека или индивида? А вот то, что для его поведе­ния нет никаких условных оснований. Оно безусловно. Я имею в виду условности, принятые в данной морали и праве, а как вы знаете, все сис­темы морали по разбросу их географии, культур, времени и пространства весьма разнообразны, в данных правовых установлениях нет таких осно­ваний. И мы интуитивно называем человека, который в каком-то смысле поступает не то, чтобы вопреки всему <...>, а «ни почему», «так».

Я затрудняюсь это высказать, потому что здесь всегда есть опасность отрицательных определений, скорее похожих на описание чего-то — вро­де упрямого и глупого человека, который назло всем делает что-то, обрат­ное тому, что делают они или что от него ожидают, я естественно не это имел в виду, и вы это понимаете, но, тем не менее, выразить то, что я имею

Мамардошвили М.К. Философия и личность 241

в виду, довольно сложно. Сложно не только по причинам нашей личной ограниченности и глупости, но еще и по характеру самих этих инструмен­тов и этих понятий. Как я сказал, это понятия символические. То есть, такие понятия, где само наше личное существование формируется тем или иным образом в зависимости от нашей способности применять и рас­шифровывать эти понятия. Ну, скажем, такая вещь очень хорошо была известна в христианстве — личностное бытие рассматривалось как такое, которое складывается (удачно или неудачно, полно или неполно) в зави­симости от того, как расшифрован символ жизни и тела Христова. Конеч­но, в смысле того, как в соотнесении с пониманием рассказанного скла­дывается и реально сбывается (т.е. со-бытийствует) жизнь человека, а не желудочного змия, и толкование знаков (как вы видите, я вообще не знаю, как нейтрализовать в ваших головах и своей речи действие обыденного совмещения терминов «символ» и «знак»).

Вот это типичный пример той организации жизненных процессов, которые осуществляются понятиями, которые я назвал символическими. Так вот, личностным мы называем то, о чем я говорил, а потому, назвав это личностным, сразу обнаруживаем, что мы употребляем особое понятие, потому что то, что мы локализуем как личность, явно не есть, скажем, грузин, русский, индус и т.д. Т.е. мы употребляем понятие личности толь­ко для того, что составляет в человеке нечто субстанциальное, принадле­жащее к человеческому роду, а не к возможностям воспитания, культур и нравов. Ну, скажем, я Будду или какого-нибудь индийского мудреца могу узнать только в той мере, в какой он сам выделился в качестве личности, т.е. не индуса. И вот личностные структуры существуют толь­ко на этом уровне и в этом разрезе.

Личностные структуры не есть структуры нашей индивидуальнос­ти, — это другое понятие, в том числе и в психологическом смысле. Как раз, может быть, в той мере, в какой мы поступаем личностно, мы не инди­видуальны, совсем не индивидуальны. И способность поступать индивиду­ально, но и не стандартно (естественно, здесь другое противопоставление понятий), есть способность оказаться в сфере личностных структур. Т.е. личностные действия трансцендируют — я уже употреблял этот термин — любые конкретные порядки. И поэтому, собственно, и распознается среди них как особое. Так вот, этот тип действий и поддерживает дырявое бы­тие, т.е. такое бытие, которое организовано так, чтобы воспроизводиться в качестве бытия, мира, космоса, если угодно, только при наличии со стороны человека усилия или, теперь уже по ходу разговора в обогащенном нами языке, при уровни трансцендирования как личностного деяния, или нали­чия личностной структуры. Человеческие установления вообще таковы: они не живут — умирают — без того, чтобы в каждый данный момент на достаточно большой человеческий материал не находилось людей, способ­ных поступать личностно, т.е. способных на уровне собственной неотъемле­мой жизненно-смертной потребности, риска и ответственности, понимания

16 Зак. 2652

242 Тема 3. Человек как субъект деятельности

и т.д. воспроизводить это установление, например, моральный закон, юриди­ческий закон и т.д. А если нет этих, энного числа, личностей или хотя бы одной личности, то эти установления не воспроизводятся, т.е. космос уми­рает. В старых мифологиях эта вещь не то чтобы хорошо понята была, она была хорошо отработана в ритуалах. Ведь ритуальные действия счита­лись не просто поклонением какому-то божку, и с этой точки зрения они глупы в глазах просвещенного человека, а они рассматривались как дей­ствия, участвующие в воспроизводстве космоса, упорядоченного тем обра­зом, каким он упорядочен: и если этих действий не будет, то и космос рас­падется.

Я специально все это говорю, потому что моя задача в том, чтобы вызвать максимальное число ассоциаций и расшифровать наше интуитив­ное понимание, совершенно не претендуя, я повторяю, строить какую-ни­будь теорию, с одной стороны, философий, скажем, а с другой — личности: я далек от этих претензий. В итоге моя мысль состоит в том, что есть особый режим, в котором наша сознательная жизнь вообще существует и осуществляется; установившийся режим, воспроизводство которого есть условие и содержание воспроизводства человеческого феномена. Так вот, и философия, как деятельность, т.е. как размышление, и личность как сложившаяся структура, имеют отношение к этому режиму, в каком сло­жилась наша сознательная жизнь, и в каком она только и может воспро­изводиться. То есть они обе вытекают из особенностей этого режима. И в этом смысле, если я сказал, что личностное — это всегда трансцендирую-шее, то я тем самым указал на то, что в личностном элементе, или в лич­ностных структурах, содержится вообще тот резервуар развития, который есть в истории, который обеспечивает, в смысле человеческого материала, то, что человеческая эволюция не может зайти в какой-нибудь эволюци­онный тупик.

То есть когда я говорил: «трансцендирование», то, с одной стороны, имел в виду усилие. Но это — хрупкая вещь. А вот когда оно дано на личностных структурах — тогда уже есть какая-то гарантия, гарантия раз­вития исторических и формообразующих сил в человеке, таких, которые способны участвовать в изменении всегда конкретных, частных и ограни­ченных, устоявшихся исторических, культурных, моральных, юридических порядков. Если бы не было резервуара выхождения за порядки, конкретные порядки человеческого бытия в каждый данный момент, то, очевидно, чело­веческое развитие давно бы прекратилось. Но наличие такого резервуара связано не только с нашим желанием жить и иметь историю, которая бы не кончилась, а оно связано вообще с характером тех структур, в рамках которых человек живет и свою сознательную жизнь осуществляет. Они с самого начала, как я говорил, основаны, я бы сказал, на искусственности человеческого феномена, т.е. неданности человеческого в биологическом, лишь потенциально человеческом существе. С самого начала история по­шла по пути создания этих сильно организованных структур, которые сво-

Мамардашвили М.К. философия и личность 243

ей работой воспроизводят на биологическом материале человеческие воз­можности.

Для психологического наблюдения это очень сложный перенос угла зрения, одновременно и необходимый для психологического наблюдения, и чрезвычайно мало для него уловимый и трудный. Потому что позитивные психические явления — те же самые, вне зависимости от того, есть струк­тура или ее нет. Они могут быть измерены и наблюдаемы, как, например, реактивность биологического человеческого существа или его приспособи­тельные и сохранительные особенности. Они сопровождают любые специфически человеческие структуры, т.е. те, которые я назвал таковыми. И поэтому всегда в наблюдении мы имеем одно неотделенным от другого. И у нас есть тенденция, неизбежная, — описывать в качестве человеческого именно позитивно наблюдаемые психические явления.

Ну, скажем, когда-то наш генетик Эфроимсон в дискуссии, которая была на страницах «Нового мира», с весьма благими намерениями (доб­рыми намерениями, я не вкладываю в это никакой иронии), будучи сам человеком добрым, порядочным, хотел обосновать необходимость быть всем добрыми и порядочными. А будучи позитивным ученым, и желая доказать, что всем нужно быть добрыми и порядочными, он имел в виду, что это и выгодно к тому же в фундаментальном биологическом смысле слова; выгодно, скажем, как фактор генетической эволюции определенно­го рода, определенной совокупности существ, называемых людьми: они должны были быть благородными, справедливыми и т.д. и т.п., потому что так могли выживать. В действительности никаких таких оснований нет. Это все выдумки с добрыми намерениями. <...> А именно: для зла и не­честности всегда есть причины, мы интуитивно их всегда ищем и никог­да их не ищем для добра и честности. Вот именно потому, что по самому содержанию и определению этих понятий, состояний, они не нуждаются ни в каких причинах.

Но дело в том, что те структуры (а это сильно организованные струк­туры), о которых я говорил, канализируют определенным образом пози­тивные психические явления так, чтобы они могли воспроизводиться на основе связи самих этих структур, а не перетекать в дурную бесконечность, потому что мы не можем быть в одинаковом психическом состоянии, ска­жем, в состоянии благородного возбуждения, интеллектуального интереса, с одинаковой интенсивностью переживать любовь, привязанность, потреб­ность совершать добро и т.д. и т.п.

Психика — ненадежное основание для таких вещей. Потому что есть законы (физиологические), по которым вспыхивают и погасают наши нервные состояния. На них далеко не уедешь. И животные на них дале­ко и не уезжают, а человек — помнит, сохраняет привязанность и т.д. Почему он помнит и сохраняет привязанность, интересы? А потому, что для воспроизводства появляется бесконечная основа, лежащая в самих структурах, потому что эти структуры воспроизводят свои собственные

244 Тема 3. Человек как субъект деятельности

основания, на что не способна никакая натуральная психическая база. Там, в психике, следствия не могут воспроизводить свои причины в каче­стве чего-то, что бесконечно порождало бы эти же следствия. А, скажем, механизмы предмета искусства — таковы. А ведь искусство-то — самое древнее человеческое установление. И ведь не случайный факт, что ни одно антропологическое исследование не нашло сколько-нибудь развитых черепов или орудий в таких местах, где рядом с этими же орудиями или в нескольких километрах от них не было бы наскальных (я условно го­ворю) изображений.

Так вот, такими же сильными структурами, создающими базу пси­хике, для того, чтобы на этой базе психика воспроизвелась в качестве че­ловеческой, были и ритуалы. Позже число таких структур, естественно, увеличилось, и они усложнялись, появилось множество других, но все они похожи одна на другую вот в этом их разрезе или в этой их роли.

Фактически мысли, которые я вам сейчас излагаю, принадлежат во­обще философии, а не какому-нибудь отдельному философу, это — элементы философского настроя, а не изобретение кого-нибудь. В свое время один из философов иллюстрировал это, рассуждая о сложностях современного мира и сформулировал нечто вроде почти что космического закона: что большое усложнение на одной стороне, т.е. на стороне объективных структур, струк­тур второй природы, общественных, экономических и каких угодно, долж­но сопровождаться (не в качестве этического пожелания, а в силу структур­ных причин) на другой стороне большим усилием. И вот, здесь очень легко понять, о чем идет речь, если, переводя на другой язык, проиллюстрировать эту мысль следующим образом. Ну, скажем, мы живем в мире, который в основном определяется одной очень важной деталью (конечно, и не только ею), а именно: мы живем в уровнях общественного массового производства. Оно для нашей проблемы интересно тем, что общественное массовое произ­водство вещей означает то, что все меньшее число людей творчески занятых способно воспроизводить жизнь и управлять все большим числом людей, которые могут быть вообще никак не заняты — не требуется этого. То есть я хочу сказать, что в современном мире возродился в каком-то смысле фе­номен хорошо известный в античном мире, феномен паразитизма большо­го числа людей. Паразитизма не личного, каждого из них в отдельности, а паразитизма именно как большого числа.

Представьте себе такой факт, что в современном обществе, в котором наука обслуживает производство, где изобретаемые в приложении науки к производству схемы могут мультиплицироваться в такой массово произво­димый продукт, который своей массой дает обществу достаточную прибыль, чтобы общество могло бы содержать все растущее число людей, все менее и менее приобщенное к источникам богатства. То есть под паразитарными слоями я имею в виду людей, которые своим трудом, своими усилиями и условиями своего существования не приобщены к источникам того богат­ства, которым они могут пользоваться. Но в условиях всеобщего про-

Мамардашвили М.К. Философия и личность 245

свещения и решенности всех основных задач буржуазного просвещения у всех этих людей есть язык, грамотность, образование и духовные и личные потребности.

Чтобы им жить в мире, который они могли бы понимать, нужно мно­го работать... над собой. Вкладывать капитал. А работать... не хочется. Че­ловеку (как эмпирическому существу) это нередко свойственно. Беда еще в том, что в современном обществе появились заменяющие работу схемы, которые делают понятным мир. Это идеологические схемы, которые удов­летворяют сращенность основ личного существования с каким-то понима­нием, а человек ведь не может жить, не уважая себя, без личного достоин­ства — он чего-то ожидает от себя. Так вот, если какая-то идеологическая схема удовлетворила без труда (я повторяю, жить-то хочет достойно, а тру­диться ленится) его личную потребность, т.е. сделала мир, в котором он живет, не сложным, а простым и поэтому понятным, то она неразрушима.

Итак, с одной стороны, мы имеем рост числа людей, жизненные ус­ловия которых не связаны с условиями их богатства, и с другой — среди людей популярны идеологические схемы, упрощающие действительность, избавляющие от необходимого труда, от необходимого развития. Чтобы воспроизводился сложный мир, должно воспроизводиться сложное усилие саморазвития, т.е. капиталовложения в себя, в свои способности, деяния, воображение, мышление. То есть представьте: без этого мы будем иметь полностью застойное общество. Как раз тот тупик, во избежание которого в человечестве исторически были заложены какие-то механизмы.

Так вот, философская деятельность имеет к этому очень серьезное отношение по одной простой причине: философия отличается от науки тем, что это интеллектуальная деятельность, направленная на то, чтобы в любой новой или сложной ситуации воссоздать способность человека по­нимать и находить себя и свое место через то знание и информацию, ко­торые он имеет о мире. Фактически философия пытается дать человеку возможность найти себе место, понятное место в том мире, который опи­сывается знанием. Представьте себе, что вполне возможен какой-то мир, который описывается знанием, и если человек не может найти себя, ос­мысленное для себя место в такой мере, как описано знанием, то это зна­ние перестает для него быть человеческим богатством.

То есть философия — своего рода деятельность, направленная на то, чтобы составить правило интеллигибельности того мира, который описы­вается наукой и положительным знанием. Философия — деятельность, направленная на то, чтобы постоянно оживлять и фиксировать место чело­века в том мире, из которого приходит информация. Место не человека, наблюдающего мир и внешнего ему, а место некоего существа в том источ­нике, который и нам активно поставляет информацию, даваемую нам на­укой. Если не удастся этого делать, то мы на эмпирическом уровне или обыденным языком описываем эти ситуации часто как отчуждение, ано­мию и т.д. и т.п. В действительности философия в этом смысле может

246 Тема 3. Человек как субъект деятельности

быть определена как некоторый бытийно-личностный эксперимент, про­дуктом которого является личность на одной стороне, а на другой — кар­тина такого мира, в котором эта личность могла бы осмысленно жить, ориентироваться, понимать и воспроизводить себя в этом мире в качестве именно личности.

Я хочу сказать, что человек есть какая-то совокупность фундамен­тальных человеческих требований к миру, каким он должен быть. Это не­отделимо от феномена человека. А знание нам описывает мир как таковой. Философская деятельность внутри знания, пользуясь средствами знания — понятиями, состоит в том, чтобы выявлять каждый раз такой мир, в кото­ром личность могла бы жить (или, выявив, не хотела бы жить — это одно и то же).

И философы в этом смысле (так называемые великие философы) есть люди, которые экземплифицировали экспериментально способ бытия такого рода. Поэтому нас всегда интересуют записи. Они к тому же ос­тавляли всевозможные записи — книги, тексты. И поэтому мы всегда к ним обращаемся, а в науке мы обращаемся часто просто к анонимно за­фиксированной формуле. Нам не обязательно добираться до оригинала текста. А вот в философии существует эта интуитивно несомненная зада­ча всегда обращаться к оригиналу. Мы ведь не будем просто выжимку из Платона в качестве знания воспроизводить, а нас интересуют диалоги Платона, облик Платона. И не психологический облик, а облик бытийный, где на собственной плоти и крови, на риске собственной жизни, на соб­ственном теле осуществлялся некий бытийно-личностный эксперимент, который нам остается как изобретенная форма жизни. И понятно из того, что я говорю, какое фундаментальное отношение философия имеет к лич­ности или ко всему тому, что в принципе могло бы сконструироваться или чему мы могли бы научиться в качестве личностного действия. То есть сама конструкция возможного личностного действия включает в себя эле­менты философской процедуры. Причем философская процедура не обя­зательно должна быть профессиональной, специальной. Но она будет философской. Иногда даже бывают такие философские эпохи, внутри ко­торых самые богатые построения философских систем начинаются, когда накоплен достаточно большой материал реального философствования не профессионалами, академическими философами, а учеными, художниками, философствующими внутри своих собственных знаний, реально философ­ствующими.

Так вот, я хотел сказать в завершение еще несколько таких огова­ривающих, предупредительных, что ли, вещей. Я ведь с самого начала ска­зал, что не развиваю никакой философской теории личности. И теперь снова возвращусь к этому предупреждению, уже несколько иными слова­ми. Вообще, личность, как и человек, не есть предмет философии. Предме­том философии является та задача, о которой я перед этим говорил. Фи­лософия выполняет эту задачу, строя определенного рода предельную

Мамардашвили М.К. Философия и личность 247

ситуацию. Она вводит предельные объекты, в том числе Я, Бог и т.д., что­бы на этих объектах обсуждать определенные проблемы. Без введения предельных и экспериментальных (в том смысле, о котором я говорил) представлений не существует философской деятельности. Философия — это всегда мышление-на-пределах. Но оно не есть мышление о человеке или личности, хотя результатом философствования всегда является лич­ность. Я не говорю, что личность является только результатом философ­ствования, я говорю — в том числе. Но во всяком случае, результатом философствования всегда является личность, хотя и не в том смысле, что она предмет философствования. Я как-то однажды уже приводил этот пример: нельзя сказать, что предметом живописца является краска, хотя она составная часть предмета, изображенного на полотне. Точно так же и в философии. Я бы сказал, что это как бы материал движения и средства, а в целом философия есть часть той протоплазмы, которой питаются и в которой воссоздаются человеческие феномены. То есть я говорил вам о трансцендировании, о пространстве, которое наполняется символами, вы­соко организованными структурами, например, предметами искусства, ри­туалом, нормами и пр., и это — протоплазма человеческих явлений. Или, если угодно, божественная среда человеческих явлений, в том смысле, что это не есть натуральная среда. Она не дана. Ее не существует. И вот фи­лософия участвует в создании такой протоплазмы, вводя в нее некоторые представления, которые являются специфическим ее продуктом.

Значит, с одной стороны, философия как работа на пределах, а с дру­гой — личность, о которой, резюмируя то, что я говорил, личность, которую мы интуитивно узнаем через личностный поступок, не вытекающий из конкретного, частного: частной системы морали, частной юридической сис­темы. Тогда это личность. Но личность, она — как участие, жизнь в этой протоплазме как среде, о которой я говорил и которая натурально не суще­ствует. И личностным вопросом является прежде всего тот, который адре­сует к себе человек и который я выражу следующим образом: общество и история могут нас наказывать, но с тем, как нас наказало общество — ска­жем, нам дали пять лет тюрьмы, — с этим можно прожить, с этим можно жить. А вот о чем-то, что человек адресует самому себе иногда, бывает не­возможно прожить. То есть это серьезнее, чем любая оценка, вытекающая из конкретных моральных, юридических установлений.

...Я хотел бы еще сказать, что мысль, которая вытекает из всего вы­шесказанного, резюмирует не проблему и философии, и личности, а истоки этих проблем: т.е. искусственность человеческого феномена, необходимость усилия и пр., могут позволить нам сделать вывод, что человечество в каком-то смысле можно определить как эксперимент или авантюру быть человече­ством. И, естественно, эта попытка может удастся, а может и не удастся. Вот и все. Философия — поддержание и сохранение определенных традиций личностного бытия. Поэтому это всегда — диалог с философами прошлого так же, как память об отцах.

248 Тема 3. Человек как субъект деятельности

Л.ИЛнцыферова. Разрешите мне задать такой вопрос, мне кажется, очень существенный и для философской, и для нашей психологической работы. Вопрос следующий. Где можно усмотреть истоки той активности, которая позволяет личности, человеку, как вы сказали, трансцендировать, т.е. выходить и за свои пределы и за пределы этих, хорошо сложивших­ся, исторически вроде оправдавших себя сильных структур? А он все-таки выходит за их пределы. Он все-таки их преобразует, меняет. Вот в чем же истоки этой активности, и как можно на определенных этапах воздей­ствовать на эту личностную активность?

М.К.Мамардашвили: Ну, конечно, очень трудно ответить на этот воп­рос, потому что истоки этой активности уходят не то что в незапамятные времена, уходят вообще в сами основания и в появление человеческой жиз­ни как особой вещи, но как-то очертить важные для нас контуры проблемы можно. То есть сама эта активность (возникновение ее в составе космоса) связана с тем, что появление человека совпадает с образованием какого-то нового жизненного принципа, в широком смысле этого слова. Ну, так же, как мы говорим, что есть какие-то принципы в биологии. Сама жизнь есть какой-то новый принцип в составе космоса, скажем, биологическая жизнь, какой-то другой принцип жизни, принцип функционирования систем, при­родных систем, который мы ощущаем. Какой-то особый принцип, в отличие, скажем, от механического принципа, и пр.

А вот наблюдение человека, такое же натуралистическое его наблюде­ние, т.е. наблюдение натуральных фактов под углом зрения выявления этой активности, оно говорит о том, что с появлением человека появляется новый принцип, и этим новым принципом является само свободное дей­ствие как таковое. В отличие от инстинкта и мышления. С одной стороны, инстинкта, с другой — мышления. Есть совершенно особый натуральный феномен, точность, совершенно непонятная точность свободного действия. И оказывается — и психологические исследования это показали, — что воз­никновение таких гештальтов, которые содержат в себе картину мира, а не что-нибудь другое (потому что не всякий гештальт содержит в себе карти­ну мира), связано с тем, что нужно мир разбивать на куски и из обломков что-то собирать. Это разрушение реактивных структур, заданных натураль­но структур, и потом воссоздание действующей структуры, действующей в другом принципе, скажем, принципе свободного действия, и есть активность.

Мне кажется, что даже в простых психологических вещах мы видим эту деятельность, состоящую часто в разрушении в воссоздании на других каких-то основах, и я лишь добавлю, что эти основы обеспечивают бесконеч­ность феномена, они воспроизводят свои собственные основания. Например: эстетический феномен таков, нравственный феномен таков, скажем, плакать — это реакция, сама себя исчерпывающая реакция, а испытывать горе — это другое. Это искусственно, а не естественно. Искусственно в том смысле, что человеческий материал в моем лице должен пройти через эти структуры, на этих основах воспроизвести себя в качестве человека, или существа, по-

Мамардашвили М/С Философия и личность 249

тенциально способного испытать человеческое горе. Или человеческую при­вязанность и т.д. и т.п. Я уже не говорю о том, что на уровне гештальта в зрительном восприятии совершенно четко прослеживается этот процесс разрушения реактивно складывающихся структур и переорганизации все­го материала на основе свободного действия. А свободное действие? Так вот, это и есть трансцендирование. То есть это можно проследить даже на эм­пирическом материале. Я-то считаю, что все, что я говорил из того, что есть в философии, имеет существенное отношение как раз к организации (я не пытался это подчеркивать) позитивного исследования.

Потому что в конце концов задача психологии состоит в том, чтобы понимать человека, а не понимать, почему, если ущипнешь его, он подска­кивает на пять, а не на десять сантиметров. Так ведь? Это само собой ра­зумеется. Но и на материале сугубо позитивных проблем можно увидеть: человек раскалывает мир, в том числе зрительный мир, на мелкие куски, вдребезги может расколоть. А почему это является условием последую­щего? Ведь обычно, чтобы перейти от этого стакана к тому, не надо этот стакан ломать. Ведь физические связи не осуществляются таким обра­зом. Они не требуют такого разламывания мира. А вот новый принцип требует этого. И на нем основана вся человеческая сознательная жизнь. И он, новый принцип, поддающийся исследованиям, которые оперирова­ли бы не философскими понятиями, или понятиями, описывающими личность — я эту задачу выбрал, — а понятиями объективно-психологи­ческого исследования.

Вопрос: Вот эти сильные структуры, которые находятся вне нас, мне кажется, иногда легче разрушить и воссоздать какие-то новые, чем те структуры, которые находятся во мне самой. В личности. А вот для психо­логии это преобразование в ходе развития личности, это саморазрушение своей структуры, которое протекает мучительно, часто приводит к личност­ным кризисам. Нет ли у философии каких-то интересных подходов к способам их объяснения и к способам подыскивания каких-то условий, которые могли бы помочь даже просто при какой-то конкретной работе смягчить эту мучительную работу преобразования собственных сильных структур?

Ответ: Нету. Так вот, понимаете, философия ведь есть в действитель­ности просто удивление, скажем, перед тем фактом, что вообще что-то че­ловеческое воспроизводится. Потому что философ понимает, что на это нет никаких оснований. Кроме описанных, тех, которые продукты работ. Ну, ей-богу, нет. Ну, почему, скажем, Сократ рассуждал каким-то образом, строил диалог, в котором выступают определенные человеческие качества? Почему потом это люди помнят, воспроизводят, продолжают дальше? — это самое большое чудо, которое только бывает. И оно не имеет никаких оснований. Когда усилие потом воспроизводится еще каким-то усилием, которое под­держивает жизнь продукта, предшествовавшего усилию, — это самое боль­шое чудо. Потому что нет оснований. Риск сплошной. И то, что при суще-

250 Тема 3. Человек как субъект деятельности

ствовании такого колоссального риска, еще что-то происходило и случалось тем не менее, а история говорит, что случалось, и память о такого рода ве­щах у нас все время расширяется и расширяется, а их было много,— вот самое большое чудо.

И в этом смысле облегчить, наверное, ничем невозможно, хотя Со­крат изобрел определенное искусство — майевтику. С тех пор люди все время изобретали майевтику, но Сократ ведь не рожал за того, кто дол­жен рожать, тот, кто рожал, рожал с болью и риском, а Сократ майевтику разработал, т.е. какое-то вспомогательное средство, оно чем-то облегчает­ся, но родить-то за кого-либо он не мог. В случае Сократа мальчик сам должен был вспомнить то знание, которое у него уже якобы было, это его акт, не заместимый никем другим. За другого ведь понять невозможно. Все равно, как бы вы ни построили процесс обучения, он будет, скажем, в каждой детали детерминирован, и переход от одной детали к другой детер­минирован, но между последней деталью, детерминированной в процессе обучения, и вспышкой понимания в голове обучаемого будет пространство, не проходимое детерминацией. Зазор будет всегда. Мы его можем мак­симально сузить, но он останется. И он должен заполниться чем-то. За­полниться не цепью детерминаций, адресованных субъекту воспитанием или объектом воспитания: рожать-то ему.

Роджерс К. «Быть тем, кто ты действительно есть»... 251

© Понимание личности в широком и узком смысле. Индивид и личность. Физическое, социальное и духовное Я

У.Джеймс ЛИЧНОСТЬ¹

«Личность» и Я. О чем бы я ни думал, я всегда в то же время бо­лее или менее сознаю самого себя, свое личное существование. Вместе с тем ведь это я сознаю, так что мое самосознание в его целом является как бы двойственным — частью познаваемым и частью познающим, ча­стью объектом и частью субъектом: в нем надо различать две стороны, из которых для краткости одну мы будем называть личностью, а другую — Я. Я говорю «две стороны», а не «две обособленные сущности», так как признание тождества нашего Я и нашей «личности» даже в самом акте их различения представляет, быть может, самое неукоснительное требова­ние здравого смысла, и мы не должны упускать из виду это требование с самого начала при установлении терминологии, к каким бы выводам от­носительно ее состоятельности мы ни пришли в конце нашего исследова­ния. Итак, рассмотрим сначала познаваемый элемент в сознании лично­сти, или, как иногда выражаются, наше эмпирическое Эго.

Эмпирическое Я, или «личность». В самом широком смысле лич­ность человека составляет общая сумма всего того, что он может назвать своим: не только его физические и душевные качества, но также его пла­тье, его дом, его жена, дети, предки и друзья, его репутация и труды, его имение, его лошади, его яхта и капиталы. Все это вызывает в нем анало­гичные чувства. Если по отношению ко всему этому дело обстоит благо­получно — он торжествует; если дела приходят в упадок — он огорчен; разумеется, каждый из перечисленных нами объектов влияет не в одина­ковой степени на состояние его духа, но все они оказывают более или ме­нее сходное воздействие на его самочувствие. Понимая слово «личность» в самом широком смысле, мы можем, прежде всего, подразделить анализ ее на три части в отношении:

а) ее составных элементов;

б) чувств и эмоций, вызываемых ими (самооценка);

¹ Джеймс У. Личность // Психология личности. Тексты / Под ред. Ю.Б.Гиппенрейтер, А.А.Пузырея. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 61—70.

252 Тема 3. Человек как субъект деятельности

в) поступков, вызываемых ими (заботы о самом себе и самосохранение).

(а) Составные элементы личности могут быть подразделены на три класса: физическая личность, социальная личность и духовная личность.

Физическая личность. В каждом из нас телесная организация пред­ставляет существенную часть нашей физической личности, а некоторые части нашего тела могут быть названы нашими в теснейшем смысле сло­ва. За телесной организацией следует одежда. Старая поговорка, что че­ловеческая личность состоит из трех частей: души, тела и платья, — не­что большее, нежели простая шутка. Мы в такой степени присваиваем платье нашей личности, до того отождествляем одно с другим, что немно­гие из нас дадут, не колеблясь ни минуты, решительный ответ на вопрос, какую бы из двух альтернатив они выбрали: иметь прекрасное тело, об­леченное в вечно грязные и рваные лохмотья, или под вечно-новым кос­тюмом с иголочки скрывать безобразное, уродливое тело. Затем ближай­шей частью нас самих является наше семейство, наши отец и мать, жена и дети — плоть от плоти и кость от кости нашей. Когда они умирают, ис­чезает часть нас самих. Нам стыдно за их дурные поступки. Если кто-нибудь обидел их, негодование вспыхивает в нас тотчас, как будто мы са­ми были на их месте. Далее следует наш «домашний очаг». Сцены в нем составляют часть нашей жизни, его вид вызывает в нас нежнейшее чувст­во привязанности, и мы неохотно прощаем гостю, который, посетив нас, указывает недостатки в нашей домашней обстановке или презрительно к ней относится. Мы отдаем инстинктивное предпочтение всем этим раз­нообразным объектам, связанным с наиболее важными практическими интересами нашей жизни. Все мы имеем бессознательное влечение охра­нять наши тела, облекать их в платья, снабженные украшениями, лелеять наших родителей, жену и детей и приискивать себе собственный уголок, в котором мы могли бы жить, совершенствуя свою домашнюю обстановку.

Такое же инстинктивное влечение побуждает нас накоплять состоя­ние, а сделанные нами ранее приобретения становятся в большей или мень­шей степени близкими частями нашей эмпирической личности. Наиболее тесно связанными с нами частями нашего имущества являются произведе­ния нашего кровного труда. Немногие люди не почувствовали бы своего личного уничтожения, если бы произведение их рук и мозга (например, кол­лекция насекомых или обширный труд в рукописи), создававшееся ими в течение целой жизни, вдруг оказалось уничтоженным. Подобное же чувст­во питает скупой к своим деньгам.

Социальная личность. Признание в нас личности со стороны других представителей человеческого рода делает из нас общественную личность. Мы не только стадные животные, не только любим быть в обществе себе подобных, но имеем даже прирожденную наклонность обращать на себя внимание других и производить на них благоприятное впечатление. Труд­но придумать более дьявольское наказание (если бы такое наказание бы­ло физически возможно), как если бы кто-нибудь попал в общество лю-

Джеймс У. Личность 253

дей, где на него совершенно не обращали бы внимание. Если бы никто не оборачивался при нашем появлении, не отвечал на наши вопросы, не ин­тересовался нашими действиями, если бы всякий при встрече с нами на­меренно не узнавал нас и обходился с нами как с неодушевленными пред­метами, то нами овладело бы известного рода бешенство, известного рода бессильное отчаяние, от которого были бы облегчением жесточайшие те­лесные муки, лишь бы при этих муках мы чувствовали, что, при всей без­выходности нашего положения, мы все-таки не пали настолько низко, что­бы не заслуживать внимания.

Собственно говоря, у человека столько социальных личностей, сколь­ко индивидуумов признают в нем личность и имеют о ней представление. Посягнуть на это представление — значит посягнуть на самого человека. Но, принимая во внимание, что лица, имеющие представление о данном человеке, естественно распадаются на классы, мы можем сказать, что на практике всякий человек имеет столько же различных социальных лич­ностей, сколько имеется различных групп людей, мнением которых он до­рожит. Многие мальчики ведут себя довольно прилично в присутствии своих родителей или преподавателей, а в компании невоспитанных това­рищей бесчинствуют и бранятся, как пьяные извозчики. Мы выставляем себя в совершенно ином свете перед нашими детьми, нежели перед клуб­ными товарищами; мы держим себя иначе перед нашими постоянными покупателями, чем перед нашими работниками; мы — нечто совершенно другое по отношению к нашим близким друзьям, чем по отношению к нашим хозяевам или к нашему начальству. Отсюда на практике получа­ется подразделение человека на несколько личностей; это может повести к дисгармоническому раздвоению социальной личности, например, в том случае, если кто-нибудь боится выставить себя перед одними знакомыми в том свете, в каком он представляется другим; но тот же факт может повести к гармоническому распределению различных сторон личности; например, когда кто-нибудь, будучи нежным к своим детям, является строгим к подчиненным ему узникам или солдатам.

Добрая или худая слава человека, его честь или позор — это назва­ния для одной из его социальных личностей. Своеобразная общественная личность человека, называемая его честью, является результатом одного из тех раздвоений личности, о которых мы говорили. Представление в из­вестном свете человека в глазах окружающей его среды является руко­водящим мотивом для одобрения или осуждения его поведения, смотря по тому, применяется ли он к требованиям данной общественной среды, к требованиям, которые он мог бы не соблюдать при другой житейской обстановке. Так, например, частное лицо может без зазрения совести по­кинуть город, зараженный холерой, но священник или доктор нашли бы такой поступок несовместимым с их понятием о чести. Честь солдата по­буждает его сражаться и умирать при таких обстоятельствах, когда дру­гой человек имеет полное право скрыться в безопасное место или бежать,

254 Тема 3. Человек как субъект деятельности

не налагая на свое социальное Я позорного пятна. Подобным же образом судья или государственный муж в силу облекающего их звания находят противным своей чести принимать участие в денежных операциях, не за­ключающих в себе ничего предосудительного для частного лица. Весьма часто можно слышать, как люди проводят различие между отдельными сторонами своей личности: «Как человек, я жалею вас, но как официаль­ное лицо, я не могу вас пощадить». «В политическом отношении он мой союзник, но как нравственную личность я не выношу его». То, что назы­вают мнением среды, составляет один из сильнейших двигателей в жиз­ни. Вор не смеет обкрадывать своих товарищей; карточный игрок обязан платить свои карточные долги, хотя бы он вовсе не платил иных своих долгов. Всегда и везде кодекс чести «фешенебельного» общества возбра­нял или разрешал известные поступки единственно в угоду одной из сто­рон нашей социальной личности. Вообще говоря, вы не должны лгать, но в том, что касается ваших отношений к известной даме — лгите, сколько вам угодно; от равного себе вы принимаете вызов на дуэль, но вы засмее­тесь в глаза лицу низшего, сравнительно с вами, общественного положе­ния, если это лицо вздумает потребовать от вас удовлетворения, — вот примеры для пояснения нашей мысли.

Духовная личность. Под духовной личностью, поскольку она стоит в связи с эмпирической, мы не разумеем того или другого отдельного пре­ходящего состояния нашего сознания. Скорее мы разумеем под духовной личностью полное объединение отдельных состояний сознания, конкрет­но взятых духовных способностей и свойств. Это объединение в каждую отдельную минуту может стать объектом моей мысли и вызвать эмоции, аналогичные с эмоциями, производимыми во мне другими сторонами мо­ей личности. Когда мы думаем о себе как о мыслящих существах, все дру­гие стороны нашей личности представляются относительно нас как бы внешними объектами. Даже в границах нашей духовной личности неко­торые элементы кажутся более внешними, чем другие. Например, наши способности к ощущению представляются, так сказать, менее интимно свя­занными с нашим Я, чем наши эмоции и желания. Самый центр, самое ядро нашего Я, поскольку оно нам известно, святое святых нашего суще­ства, это — чувство активности, обнаруживающееся в некоторых наших внутренних душевных состояниях.

За составными элементами личности в нашем изложении следуют характеризующие ее чувства и эмоции.

Самооценка. Она бывает двух родов: самодовольство и недовольст­во собой. Самолюбие может быть скорее отнесено к третьему отделу, к отделу поступков, ибо сюда по большей части относят скорее известную группу действий, чем чувствований в тесном смысле слова. Для обоих родов самооценки язык имеет достаточный запас синонимов. Таковы, с одной стороны, гордость, самодовольство, высокомерие, суетность, самопо­читание, заносчивость, тщеславие; с другой — скромность, униженность,

Джеймс У. Личность 255

смущение, неуверенность, стыд, унижение, раскаяние, сознание собствен­ного позора и отчаяние в самом себе. Эти два противоположных класса чувствований являются непосредственными, первичными дарами нашей природы.

Можно сказать, что нормальным возбудителем самочувствия являет­ся для человека его благоприятное или неблагоприятное положение в све­те — его успех или неуспех. Человек, эмпирическая личность которого име­ет широкие пределы, который с помощью своих собственных сил всегда достигал успеха, личность с высоким положением в обществе, обеспеченная материально, окруженная друзьями, пользующаяся славой, едва ли будет склонна поддаваться страшным сомнениям, едва ли будет относиться к сво­им силам с тем недоверием, с каким она относилась к ним в своей юно­сти. «Разве я не возрастил сады великого Вавилона?» Между тем лицо, по­терпевшее несколько неудач одну за другой, падает духом на половине житейской дороги, проникается болезненной неуверенностью в самом себе и отступает перед попытками, вовсе не превосходящими его силы.

Заботы о себе и самосохранение. Под это понятие подходит значи­тельный класс наших основных инстинктивных побуждений. Сюда отно­сятся телесное, социальное и духовное самосохранение.

Заботы о физической личности. Все целесообразно-рефлекторные действия и движения питания и защиты составляют акты телесного са­мосохранения. Подобным же образом страх и гнев вызывают наступле­ние целесообразного движения. Если под заботами о себе мы условимся разуметь предвидение будущего в отличие от самосохранения в настоя­щем, то мы можем отнести гнев и страх к инстинктам, побуждающим нас охотиться, добывать пропитание, строить жилища, делать полезные орудия и заботиться о своем организме. Впрочем, эти последние инстинкты в свя­зи с чувством любви, родительской привязанности, любознательности и со­ревнования распространяются не только на развитие нашей телесной лич­ности, но и на все наше материальное Я в самом широком смысле слова.

Наши заботы о своей социальной личности выражаются непосред­ственно в чувстве любви и дружбы, в нашем желании обращать на себя внимание и вызывать в других изумление, в чувстве ревности, стремлении к соперничеству, жажде славы, влияния и власти; косвенным образом они проявляются во всех побуждениях к материальным заботам о себе, по­скольку последние могут служить средством к осуществлению обществен­ных целей. Мы из сил надрываемся получить приглашение в дом, где бы­вает большое общество, чтобы при упоминании о ком-нибудь из виденных нами гостей иметь возможность сказать: «А, я его хорошо знаю!» — и рас­кланиваться на улице чуть ли не с половиной встречных. Конечно, нам всего приятнее иметь друзей, выдающихся по рангу или достоинствам, и вызывать в других восторженное поклонение. Тэккерей в одном из сво­их романов просит читателей сознаться откровенно, неужели каждому из них не доставит особенного удовольствия прогулка по улице с двумя гер-

256 Тема 3. Человек как субъект деятельности

цогами под руку. Но, не имея герцогов в кругу своих знакомых и не слы­ша гула завистливых голосов, мы не упускаем и менее значительных слу­чаев обратить на себя внимание. Есть страстные любители предавать свое имя гласности в газетах — им все равно, под какую газетную рубрику по­падет их имя, в разряд ли прибывших и выбывших, частных объявлений, интервью или городских сплетен; за недостатком лучшего они не прочь попасть даже в хронику скандалов.

Под рубрику «попечение о духовной личности» следует отнести всю совокупность стремлений к духовному прогрессу — умственному, нравст­венному и духовному в узком смысле слова. Впрочем, необходимо допус­тить, что так называемые заботы о своей духовной личности представляют в этом более узком смысле слова лишь заботу о материальной и социаль­ной личности в загробной жизни. В стремлении магометанина попасть в рай или в желании христианина избегнуть мук ада материальность желае­мых благ сама собой очевидна. С более положительной и утонченной точки зрения на будущую жизнь многие из ее благ (сообщество с усопшими род­ными и святыми и соприсутствие божества) суть лишь социальные блага наивысшего порядка. Только стремления к искуплению внутренней (гре­ховной) природы души, к достижению ее безгрешной чистоты в этой или бу­дущей жизни могут считаться заботами о духовной нашей личности в ее чистейшем виде.

Наш широкий внешний обзор фактов, наблюдаемых в жизни нашей личности, был бы неполон, если бы мы не выяснили вопроса о соперничест­ве и столкновениях между отдельными сторонами нашей личности. Наша физическая природа ограничивает наш выбор одними из многочисленных представляющихся нам и желаемых нами благ, тот же факт наблюдается и в данной области явлений. Если бы только было возможно, то уж, конечно, никто из нас не отказался бы быть сразу красивым, здоровым, прекрасно одетым человеком, великим силачом, богачом, имеющим миллионный го­довой доход, остряком, бонвиваном, покорителем дамских сердец и в то же время философом, филантропом, государственным деятелем, военачальни­ком, исследователем Африки, модным поэтом и святым человеком. Но это решительно невозможно. Деятельность миллионера не мирится с идеалом святого; филантроп и бонвиван — понятия несовместимые; душа филосо­фа не уживается с душой сердцееда в одной телесной оболочке. Внешним образом такие различные характеры как будто и в самом деле совмести­мы в одном человеке. Но стоит действительно развить одно из свойств ха­рактера, чтобы оно тотчас же заглушило другие. Человек должен тщатель­но рассмотреть различные стороны своей личности, чтобы искать спасения в развитии глубочайшей, сильнейшей стороны своего Я. Все другие сторо­ны нашего Я призрачны, только одна из них имеет реальное основание в на­шем характере, и потому ее развитие обеспечено. Неудачи в развитии этой стороны нашего характера суть действительные неудачи, вызывающие стыд, а успех — настоящий успех, приносящий нам истинную радость.

Джеймс У. Личность 257

Нам отсюда становится понятным парадоксальный рассказ о чело­веке, пристыженном до смерти тем, что он оказался не первым, а вторым в свете боксером или гребцом. Что он в силах побороть любого человека в свете, кроме одного — это для него ничего не значит. Пока он не одоле­ет первого в состязании, ничто не принимается им в расчет. Он в своих собственных глазах как бы не существует. Тщедушный человек, которого всякий может побить, не огорчается своей физической немощью, ибо он давно оставил всякие попытки к развитию этой стороны своей личности. Без попыток не может быть неудачи, без неудачи не может быть позора. Таким образом, наше довольство собой в жизни обусловлено всецело тем, к какому делу мы себя предназначим. Оно определяется отношением на­ших действительных способностей к потенциальным, предполагаемым — дробью, в которой числитель выражает наш действительный успех, а зна­менатель — наши притязания:

_ Успех

Самоуважение =-------------------

Притязания

При увеличении числителя и уменьшении знаменателя дробь будет возрастать. Отказ от притязаний дает нам такое же желанное облегчение, как и осуществление их на деле, и отказываться от притязания будут все­гда в том случае, когда разочарования беспрестанны, а борьбе не предви­дится исхода.

Человек, понявший, что в его ничтожестве в известном отношении не остается для других никаких сомнений, чувствует какое-то странное сердечное облегчение.

Как приятно бывает иногда отказаться от притязаний казаться мо­лодым и стройным! «Слава Богу — говорим мы в таких случаях — эти иллюзии

Дата добавления: 2014-01-11