Приватизация по-российски как кризогенный фактор

Еще одной ошибкой экономической политики являлось представ­ле­­ние­ о приватизации как средстве скорейшего преодоления спада и сти­мулирования экономического роста, в то время как в мировой практике переход предприятий в частную собственность обычно рассматривается в качестве метода преодоления инфляции, способа пополнения государственной казны в фазе подъема национальной экономики. Но если в последней наблюдаются кризис или депрессия, то власти практикуют, наоборот, расширение границ государственного сектора, которое достигается либо за счет наращивания государственных инвестиций, либо путем национализации терпящих бедствие предприятий. Между тем в предприватизационный период (т.е. до 1993 г., когда в стране развернулась приватизационная кампания) массовому сознанию настойчиво навязывалась мысль, что исток всех бед советской экономики – в отсутствии некоего «хозяина». Его рождение в ходе массовой приватизации и быстрого перераспределения имущественных прав способно якобы мгновенно стать катализатором подъема реального сектора, роста инвестиционной активности и нейтрализации тенденции к проеданию текущих доходов предприятий. Конечно, переход от плановой экономики к рыночной принципиально невозможен без радикальной трансформации существовавших в прошлом отношений присвоения, без преодоления прежнего монополизма государственной собственности. Однако подобная трансформация должна быть не самоцелью, а только средством обеспечения последующего роста народнохозяйственной эффективности, наращивания инвестиций в приватизированные объекты. Между тем под флагом реставрации частного присвоения в России развернулась беспрецедентная по своим масштабам и скорости осуществления денационализация государственной собственности, без понимания того, что без предварительного осуществления демонополизации, развертывания эффективной внутри- и межотраслевой конкуренции приватизация означает всего лишь смену одной формы монополии (государственной) на другую (частную) – ничуть не менее нежелательную для потребителей и безусловно чуждую для формирования подлинно рыночных отношений.

Исходным пунктом российской приватизации явился ее доваучерный этап, на котором властями был разрешен давным-давно назревший выкуп частными предпринимателями у государства ранее арендованного ими имущества в сфере торговли, общественного питания, гостиничного хозяйства, бытового обслуживания и т. п. Однако начало подлинно революционных перемен в структуре отношений собственности было сопряжено с запуском ваучерной приватизации, продолжавшейся до середины 1994 г., когда осуществлялся обмен государственной собственности на ваучеры, которые поровну и бесплатно раздавались всем гражданам России. Затем начался денежный этап приватизации, когда новые собственники могли приобрести у государства дополнительные реальные активы. И если в начале 1992 г. в собственности государства находилось примерно 250 тыс. предприятий, то к началу 2002 г. их осталось всего около 85 тыс.

В ходе столь форсированной приватизации в России в очередной раз оказалось нарушенным существующее в каждой экономической системе оптимальное соотношение между многообразными формами собственности. Только если в советский период ярко выраженный перекос был в сторону собственности государственной (вплоть до ее безусловного доминирования и полного вытеснения частного типа присвоения), то теперь частная собственность приникала даже в те сферы хозяйствования, где ее присутствие не имело достаточных экономических оснований. В 2007 г. доля необоснованно разросшегося частного сектора в нефтедобыче достигла 94,8%, нефтепереработке – 81,9%, угольной промышленности – 81,9%, машиностроении – 99,7% и даже в оборонно-промышленном комплексе – 48,2%. Между тем в развитых странах с богатыми рыночными традициями удельный вес государства выглядел куда более весомо. Так, во французской и австрийской черной металлургии, канадской и австралийской электроэнергетике он составлял в начале 1990-х гг. 100%, в испанском судостроении – 90%, итальянском банковском деле – 40%.

В случае же неадекватности существующих форм присвоения и всей системы построенных на них социально-экономических отношений технико-экономическим связям, объективно складывающимся в тех или иных отраслях, воспроизводственный процесс неминуемо начинает давать сбой. Если бы в реальном секторе отечественной экономики доминировали отношения корпоративной собственности, то добыча топлива и сырья наверняка сопровождалась бы их не менее интенсивной переработкой, и логичным результатом интегративной увязки этих воспроизводственных сегментов становился бы полноценный высокотехнологичный конечный продукт. Однако доминирование в результате приватизации индивидуальной частной собственности прямое попадание добывающих отраслей в руки отдельных представителей формирующегося бизнеса, препятствовало их вертикальной интеграции с обрабатывающими отраслями: продукция с крайне низкой добавленной стоимостью первых с гораздо большей вероятностью оказывалась не в распоряжении вторых, а прямиком направлялась за границу.

В отличие от Китая, где частный сектор изначально создавался не за счет государственного, а наряду с ним – посредством раскрепощения инициативы многих миллионов крестьянских хозяйств (и развития долгосрочных арендных отношений в землепользовании), в России быстрое расширение отношений частного присвоения протекало через механизм практически безвозмездной раздачи объектов госсобственности узкому кругу избранных лиц с хищнической (говоря словами Т. Веблена) психологией. Столь ущербный алгоритм номенклатурной приватизации, с одной стороны, изначально ставил малое предпринимательство в сугубо подчиненное положение сравнительно с крупным бизнесом (заведомо лишая его возможности активного воздействия на социально-экономическое развитие нашей страны и предопределяя нынешние трудности отечественного мелкого бизнеса). С другой стороны, осуществлялось, по сути, насильственное внедрение индивидуальной частной собственности в такие фондоемкие отрасли, как тяжелое машиностроение, нефтедобыча или металлургия, где отношения присвоения требуют гораздо более высокого уровня обобществления средств и результа­тов производства. Непосредственным побудительным мотивом приватизации в данных отраслях явились не учет объективных потребностей расширения производства, а субъективное стремление зарождающейся финансовой олигархии получить в свою собственность наиболее привлекательные объекты. Дальнейшее же расширение созданных ими при внушительной поддержке государства «империй» протекало с использованием других, давно известных мировой практике антипроизводственных механизмов.

Приватизированные в России предприятия превратились в еще одну арену азартных игр, своего рода «казино», в котором попеременно велась игра на понижение и повышение курсов акций. Типичной стала ситуация, когда потенциально эффективное, зачастую работа­ющее и на экспорт предприятие сознательно доводилось в предприватизационный период до крайне плачевного состояния: оно вдруг оказы­валось убыточным, обремененным огромными долгами налоговым ведомствам, коммерческим банкам, своим работникам и т.п. Стоимость активов предприятия существенно недооценивалась, а потому выпуска­емые им при акционировании на фондовый рынок ценные бумаги обеспечивали чрезвычайно низкую доходность. Вследствие этого скупка контрольных пакетов подешевевших акций подобных компаний не требовала сколько-нибудь масштабных финансовых затрат. Затем в результате относительно небольших инвестиций и развертывания рекламных кампаний курс акций таких предприятий резко повышался, и финансовые спекулянты получали тысячи процентов дохода от их своевременной перепродажи. Последующий массовый сброс акций влек за собой понижение курсов, и «сказка про белого бычка» повторялась.

Российская приватизация открыла простор для так называемого «асфальтирования» национальной экономики. Его технология включает в себя следующие этапы: приобретение контрольного пакета акций­ некой фирмы – проведение через совет директоров решения о дроблении ее активов – продажа предприятия по частям (что в большинстве случаев оказывается несравненно выгоднее, чем реализация его в целом) с неизбежным разрывом экономико-технологических связей между производственными звеньями – углубление экономического спада в стране. Эти механизмы общеизвестны (хотя бы по фильму «Красотка» с Р. Гиром), и государство могло бы с легкостью их сломать. Однако многие руководители Госкомимущества России сами стали через подставных лиц азартными игроками на формирующемся рынке ценных бумаг. В результа­те произошло фактически незаконное присвоение преступным сообществом самой крупной собственности, которая когда-либо и где-либо в мире оказывалась у него в руках. Так, в подготовленной Счетной пала­той Российской Федерации аналитической записке «Анализ процессов приватизации государственной собственности в Российской Феде­рации за период 1993–2003 гг.» (обсуждение которой планировалось в Государственной Думе 23 ноября 2004 г., но затем оказалось перенесенным на неопределенный срок) отмечалось, что почти все приватизационные сделки той поры являлись, по сути, экономическими преступле­ниями. Поэтому не удивительно, что переход государственной собственности в частные руки до сих пор не привел к сколько-нибудь заметному росту эффективности производства. Наоборот, по признанию бывшего министра топливной промышленно­сти Ю.К. Шафранника, в результате приватизационных сделок эффективность отрасли по сравнению с советским периодом снизилась почти вдвое. На большинство предприятий не пришли эффективные собственники, которые вслед за покупкой вкладывали бы в их развитие серьезные средства. Приобретение подержанного автомобиля, как известно, может преследовать цель доведения его до состояния близкого к идеальному и последующего использования самим покупателем, а может быть задействован алгоритм выгодной перепродажи этого реального актива без сколько-нибудь значимых инвестиций в его ремонт. В случае с приватизацией по-российски типичным стал второй вариант, реализация которого ввергла многие предприятия в непрерывную чехарду смены их владельцев, существенно нарушающей производственный ритм.

Если вначале приватизация выражалась в бесплатной раздаче национального богатства непосредственным организаторам этой кампании – властным структурам, а также их многочисленным советникам, консультантам, экспертам­ и партнерам (а фактически международным аферистам [10]), крутившимся вокруг Госкомимущества России, а значит, наиболее информированным, – то затем им же были предоставлены широкие возможности приобретения дополнительной собственности по бросовым ценам. В мировой практике продаже государственных предприятий в частные руки обычно предшествует его определенное финансовое оздоровление, что позволяет затем независимым экспертам провести адекватную оценку продаваемых активов. В России же в продолжение номенклатурной приватизации обескровленные предприятия продавались по чрезвычайно заниженной балансовой стоимости без учета высочайшей инфляции. Так, Московский автомобильный завод им. Лихачева с рыночной стои­мостью основных фондов минимум в 1 млрд дол. был продан в 250 раз дешевле – всего за 4 млн дол., «Уралмаш» – за 3,7 млн дол. (по цене колбасного завода в Швейцарии), а Челябинский тракторный завод – всего за 2,2 млн дол. (примерно столько же стоит средняя европей­ская хлебопекарня). Как неоднократно высказывался тогдашний глава Госкомимущества А.Б.Чубайс, в ходе приватизационной кампании власти преследовали цель не столько пополнения казны от продажи государственных активов, сколько скорейшего уничтожения советской планово-регулируемой экономики. Главным считалось не то, дорого ли, дешево ли, бесплатно ли реализовывались десятки тысяч заводов и фабрик, а обеспечение необратимости перемен, прохождение «точки невозврата». Став заведомо не экономическим, а сугубо политическим процессом, российская приватизация расценивалась в тот период в качестве решающего гвоздя в «крышку гроба» плановой системы.

Подобная расточительность критически оголила государственный бюджет, резко сократив объем финансовых ресурсов, оказывающихся в распоряжении правительства. По данным Счетной палаты Российской Федерации, в результате приватизации 145 тыс. предприятий за период 1993–2003 гг. в бюджетную систему поступило всего 9,7 млрд дол., что сопоставимо с расходами российских туристов за рубежом за один только 2003 г.[11] Доходы от российской приватизации за этот период составили всего 2% ВВП. Для сравнения в Китае они составляли 21%, в Бразилии – 23% ВВП, и это при отсутствии там приватизационных процессов, которые можно было назвать тотальными. Не случайно не только многие отечественные, но и зарубежные ученые (например, Маршалл А. Голдман[12]) считают обоснованной постановку вопроса о национализации предприятий, ранее приватизированных с нарушением законности, или хотя бы о компенсации бюджету потерь от недооценки соответствующих активов. Национализация бывших государственных объектов признается ими целесообразной и в случае признания неспособности их нынешних руководителей выполнять свои обязательства перед своими поставщиками, трудовыми коллективами и налоговым ведомством.

Характерно, что принятая схема разгосударствления добывающих отраслей формально ничем не отличалась от подобного алгоритма в от­раслях обрабатывающих. Во всяком случае, российские недра де-юре остались в собственности государства. Однако передача в частные руки буровых установок, горнодобывающего оборудования из-за размытости законодательства сочеталась с фактиче­ским выходом из-под государственного контроля колоссальных за­пасов полезных ископаемых, что привело к присвоению подавляющей доли рентных доходов самими недропользователями. По данным Счетной палаты Российской Федерации, в 1992–1999 гг. приватизация 2345 предприятий топливно-энергетического комплекса (т.е. 80% их совокупной численности) из-за чудовищной недооценки активов привела к упущенной выгоде государства в раз­мере 400 млрд дол. Сохранение и доселе некоего правового вакуума, когда отсутствует закон о приватизации природных богатств, заключенных в российских недрах, и в то же время не существует законных способов их изъятия у фактических владельцев, долгие годы препятствовало налоговому отъему финансовыми властями у последних многомиллиардных рентных доходов.

Вершиной разбазаривания государственной собственности явилось предложенные руководителем ОНЭКСИМбанка В.Потаниным так называемые залоговые аукционы, в соответствии с условиями которых приближенным к госаппарату бизнес-структурам взамен предоставленного ими государству кредита всего в 600 млн дол. передавались акции 44 крупных предприятий. Принципы организации аукционов при таком монопольном сговоре не соблюдались, деньги для обретения залога были получены приближенными к власти лицами опять-таки в государственных банках, возврат акций (залога) кредиторами в обстановке перманентного бюджетного дефицита оказывался весьма проблематичным и, более того, не был предусмотрен изначально, входил в преступный алгоритм (поэтому многие экономисты считают залоговые аукционы одним из этапов российской приватизации – следующим за ее денежным этапом). Но главный результат – переход крупнейших рентообразующих корпораций формирующейся олигархии – состоялся. И если суммарная (предельно заниженная по понятным причинам) стоимость шести ведущих компаний – «Мечел», «ЮКОС», «Сибнефть», «ЛУКОЙЛ», «Норильский никель», «Сургутнефтегаз»,– приобретенных в ходе залоговых аукционов будущими олигархами в 1996 г., составляла всего 565 млн дол., то в конце 2005 г. их капитализация превысила уже 134 млрд дол.

В то время как во многих странах (например, Северной Европы) торговлей алкоголем традиционно занимается государство, которое тем самым активно изымает в бюджет акцизные налоги, приватизация алкогольной отрасли в России привела к стремительному обогащению алкобаронов (особенно в южных регионах) при резком сокращении доли поступлений в казну от продажи алкоголя с 26% в 1990 г. до 1% в 2010 г. В ходе приватизации по-российски оказал­ся утраченным контроль и над сохранившимися в руках государства пакетами акций, которые не приносили бюджету сколько-нибудь заметных неналоговых доходов. Такие гиганты отечественной экономики, как Газпром» и «Аэрофлот» (как, впрочем, и другие компании с государственным участием), долгие годы почти не выплачивали государству дивиденды по его доле акций [13]. Доказательством потери правительственного контроля над их деятельностью может служить и тот факт, что приватизированный «Аэрофлот» (как и большинство других, созданных на его базе авиакомпаний) вместо поддержки до сих пор весьма конкурентоспособной российской авиационной промышленности склонен приобретать необходимые ему транспортные средства за границей. Ведь самолеты компаний «Боинг» и «Эрбас индастри» хотя и дороже, но реализуются по выгодным лизинговым схемам, соответствие их двигателей экологическим стандартам позволяет совершать полеты за рубеж, да к тому же покупатель получает гарантии технического обслуживания. Но это не может служить доказательством бесперспективности отечественного авиастроения и лишь диктует необходимость предоставления ему правительственных субсидий, подобных тем, которые используются в США и Западной Европе.

Сформулированная комбинация негативных последствий привати­зации не является какой-либо уникальной особенностью отечественной экономики. Накопленный мировой опыт осуществления привати­зационных сделок свидетельствует, что в долгосрочной перспективе в результате расширения доли частной собственности и нахождения оптимальной пропорции между нею и собственностью государственной эффективность производства будет, вполне возможно, повышаться, и в стране может обозначиться экономический рост, причем рост интенсивный. Однако в краткосрочном аспекте приватизация за­частую влечет за собой иные последствия: новыми собственниками сокращаются закупки оборудования, «проедаются» амортизационные от­числе­ния, нарастают процессы дезинтеграции различных отраслей и ре­гионов страны, ранее скрытая на государственных предприятиях безработица переходит в открытое увольнение «лишних» работников, и все это сокращает совокупный спрос и усиливает спад производства.

При оценке влияния российской чековой приватизации на хозяйственную динамику следует учитывать и то обстоятельство, что после ее завершения неопределенность прав собственности (дестимулирующая долгосрочные инвестиции) еще более возросла. Легкость и символическая цена передачи привилегированным участникам аукционов ценных объектов государственной собственности, протекавшая к тому же с нарушением законодательства, создает потенциальную угрозу совершения властями и обратной операции – национализации (наблюдающейся сегодня, например, в Венесуэле). Рождающаяся у собственников неуверенность в сохранении своих имущественных прав объективно лишает их стимулов к долго­срочным капиталовложениям. В этих условиях приватизационные процессы не только не избавляют реальный сектор от инвестиционного­ кризиса, но и способны серьезно усугубить его. Приватизированные (особенно по ваучерным схемам) предприятия вовлекаются в многолетний период борьбы между различными группами собственников за перераспределение акций, что отодвигает производственные во­про­сы на задний план, разру­шает­ складывавшиеся десятилетиями хозяйственные связи, единство, например, энергетической и жилищно-коммунальной системы страны. При этом под лозунгами финансового оздоровления предприятий и подбора более эффективных собственников в России через механизмы банкротства интенсивно протекал процесс скупки (или рейдерского захвата) потенциально наиболее рентабельных и современных компаний олигархическими структурами. Этот этап трансформации отношений собственности, начавшийся с 1998 г. и продолжающийся по настоящее время, нередко называют (в отличие от ранее наблюдавшихся ранее ваучерной, денежной, залоговой приватизации) долговой приватизацией.

Беспреце­дентное по своим масштабам и скорости осуществления перво­на­чальное накопление капитала по-российски привело к появлению и дли­тельному сохранению малоэффективных с макроэкономической точки зрения собственников, у которых к тому же сформировался паразитический, аморальный стереотип предпринимательского поведе­ния: ориентация не на создание национального богатства, а скорее на раздел богатства, ранее созданного другими, растаскивание государственного имущества, уклонение от налогов, наращивание взаимных неплатежей и эксплуатация других просчетов в экономической политике. При этом главным источником обогащения становится вовсе не победа в конкурентной борьбе за счет снижения издержек производства, повышения качества, расширения ассортимента продукции, а прежде всего доступ к монопольным и рентным доходам. Трудно не согласиться с мнением Г.И. Ханина, что огромные доходы богатых слоев населения нашей страны «получены благодаря фантастическому разграблению государственной собственности в 90-е годы и вопиющему беспорядку в государстве, а отнюдь не умелой хозяйственной деятельности»[14].

В ходе приватизации произошла передача огромных массивов имущества под контроль частных структур, являющихся нередко лишь агентами заинтересованных иностранных фирм. Хотя ваучерная форма приватизации использовалась также в Болгарии, Польше, Словакии, Венгрии, Румынии, Чехии, однако выдаваемые гражданам приватизационные чеки были в этих странах сугубо именными. И это обстоятельство крайне затрудняло процесс их концентрации (а, значит, и последующей концентрации объектов собственности) в руках немногочисленной части своего населения и, тем более, иностранцев. В нашей стране ваучеры именными не были, поэтому их перепродажа по низким ценам в обстановке массовых хронических задержек пенсий, заработной платы стала неизбежной. Скупка ваучеров у населения принесла тысячи процентов дохода ее организаторам – прежде­ всего в результате перепродажи акций заинтересованным иностранным предприятиям и перекачки прав на национальное богатство за рубеж. Так, около 2/3отечественного алюминиевого производства и 90% предприятий цветной металлургии так или иначе находятся сегодня под кон­т­ролем иностранных фирм. Фактический отказ властей контролировать процесс скупки иностранными субъектами – через подставных лиц и через механизмы вторичного рынка – акций стратегически важных российских предприятий (например, московского НТК «Союз», доля государственного военного заказа в объеме выпуска которого превышала 95%) не мог не вызвать остановки производственного процесса на них, нанося тем самым тяжелый удар по экономическому и оборонному могуществу России. В этих условиях оказалось неизбежным использование приватизированных предприятий строго в интересах международного капитала, причем не долго-, а краткосрочных. В зависимости от специ­фики конкретных отраслей здесь оказываются задействованными следующие варианты: выжимание максимальной прибыли (в метал­лургии, химической, целлюлозно-бумажной промышленности); ликви­дация как конкурентов (наукоемкое машиностроение); использование для захвата внутреннего рынка (пищевая промышленность, производство стройматериалов); перепрофилирование в соответствии с потребностями иностранных компаний (электронная промышленность) [15]. Мировой практике приватизации хорошо известно, что единственным способом противодействия стремлению частного собственника перепрофилировать приобретенное им на аукционе бывшее государственное предприятие выступает сохранение жесткого контроля над ним со стороны правительства. Однако российские власти подобных целей перед собой попросту не ставили. В результате приватизации и по сей день «воспроизводственная система страны остается раздробленной на автономные части олигархической собственности»[16], что в условиях неуклонного роста мировых цен на топливо и сырье закономерно обостряет антагонистическое противоречие между интересами отечественного сырьевого и индустриально-технологического капитала и обрекает российскую экономику на роль сырьевого придатка индустриально развитых стран.

Приватизация привела к еще большему обнищанию российского общества, став через сжатие потребительского спроса мощным кризогенным фактором. Не секрет, что доходы богатых и сверхбогатых граждан минимум на треть являются рентными, т.е. образуются за счет увода в семейные бюджеты той части национального дохода, которая ранее (до приватизационной аферы) на законных основаниях составляла доход бюджета государственного. Теперь же мало того, что эти доходы зачастую оказываются недоступными для бюджетной системы – ведь мировой опыт убедительно доказывает факт несравненно более проблематичного извлечения налогов из частного сектора национальной экономики. Негативным последствием бедности большинства россиян вследствие формирования «экономики трубы» становится форсированный вывод нарастающих капиталов из активной хозяйственной деятельности в пределах России и перевод их на заграничные счета.

Выходит, что реализованная изначально как некая «ваучерная афера», приватизация по-российски фактически свелась к бесплатной раздаче самой крупной в мире государственной собственности между «своими» – бывшей партийно-хозяйственной номенклатурой и близкими к ней аферистами. Утратившие в ходе либерализации цен свои сбережения россияне (к тому же слабо информированные о планах правительства) не могли реально участвовать в процессах приватизации, что лишило последние важного финансового источника. В немалой степени это объяснялось участием граждан в много­численных мошеннических финансовых пирамидах типа «МММ» (потери от ликвидации которых составили 20 трлн руб. у 40 млн человек). Правительство потворствовало данному очередному обману населения через телевидение, а граждане были неискушенными в этих делах и надеялись – совершенно напрасно, как оказалось позже – на государственный контроль деятельности данных коммерческих структур. Все это закономерно лишало российскую приватизацию атрибута народности: в ходе ее проведения произошла гипертрофированная концентрация собственности в руках чрезвычайно немногочисленной группы лиц. Как отмечают В.Н. Иванов и А.В. Суворов, в середине 2003 г. 10 крупнейших собственников контролировали 60% российского фондового рынка, в то время как в Европе – меньше 25%, а в США и Японии – лишь 3%[17]. Это делало российскую экономику, по оценке Всемирного банка, одной из наиболее концентрированных, если не наиболее концентрированной в мире.

Наличие крайне ограниченного числа крупнейших собственников повлекло за собой не только негативные экономические последствия (прежде всего рекордный уровень монополизации отечественного хозяйства), но и глобальные политические сдвиги в структуре российского общества. Сформировалась известная еще с начала ХХ в. – в период расцвета монополизма на нашей планете – «личная уния», т.е. сговор финансовой олигархии с высшими государственными чиновниками в интересах личного обогащения каждой из сторон. И это закономерно увело российское общество со столбовой дороги развития человечества, на которой ощущается ожесточенная конкуренция между фирмами в погоне за потребителями, развивается научно-технический прогресс как результат этой конкурентной борьбы, происходит становление социально ориентированной рыночной экономики. Из всех возможных вариантов трансформации отношений собственности в нашей стране был выбран наиболее примитивный, деструктивный и соци­ально конфликтный, который привел к криминализации общества, разрушению связей, хаосу в отношениях присвоения, сокращению народнохозяйственной эффективности и соответственно к экономическому спаду.

Дата добавления: 2014-01-11