Животное, испытавшее раскаяние: З.Фрейд

Можно говорить об эволюции сознания, необязательно связывая себя с Ч.Дарвином. Рассудок создает не только орудия. Он одухотворяет судьбу, ценность, намерение. Ч.Дарвин пытался отогнать эти три сомнительные фигуры от науки. Ортодоксальная биология изображала эволюцию исключительно как дело случая и ненаправленного отбора. Этот заведомо бессмысленный, ценностно нейтральный процесс основывается в дарвинизме на беспорядочных явлениях и сохраняет в своем саморазвитии лишь благоприятные физические атрибуты.

Вот почему многие философы пытались придать эволюции некий смысл. Так, Ф.Ницше и А.Бергсон придавали эволюционной драме этическую ценность и характер великолепного проекта. Оба философа (совместно с Шоу и виталистической школой, следовавшей за Бергсоном) основывались главным образом на теории эволюции Ламарка, основного противника Дарвина в биологии на протяжении всего XIX в. Ламарк поставил обновляющее устремление в центр своих размышлений об изменении, полагая, что растительные и животные формы рождаются не случайно и бессмысленно, а влекутся “внутренним чувством” к развитию необходимых им органов и способностей. Эти приобретенные характеристики они передают потомству.

Свободно импровизируя на темы Ламарка, Ф.Ницше утверждал, что эволюция ведет за пределы физической адаптации к творческому превосходству, значительно более великому, к сверхчеловеку. Он является тираном-артистом и первопроходцем самоосуществления. А.Бергсон верил в то, что под влиянием “жизненного порыва” эволюция, с трудом преодолевая сопротивление материи, движется в направлении высшего философского просветления. Вселенная, стало быть, превращается в “машину для производства богов”.

По мнению З.Фрейда, человек обладает свойством, которого нет в животном мире. Но это качество не прирожденно человеку, не соприродно ему. Оно возникает неожиданно, случайно, но не бессмысленно, потому что в самой природе человека заложена возможность такого благоприобретения. Речь идет о совести как даре, выделившем человека из царства животных.

Фрейд выводил феномен совести из первородного греха, совершенного пралюдьми, - убийства первобытного “отца” (тотема). Сексуальное соперничество детей с отцом привело к тому, что они у истоков истории решили избавиться от него. Вот почему дети убили главу рода, а затем закопали его. Однако этот поступок не прошел для них бесследно. Страшное преступление пробудило раскаяние. Дети поклялись никогда больше не совершать таких деяний. Так произошло, по Фрейду, рождение человека из животного.

Но как могло проявить себя чувство, которое прежде не было свойственно человеку? На этот вопрос Фрейд отвечает: “Я должен утверждать, как бы парадоксально это ни звучало, что чувство вины существовало до проступка... Людей этих с полным правом можно было бы назвать преступниками вследствие сознания вины” [Фрейд З. и др. Психоанализ и учение о характерах. - М., 1923. С.190]. По убеждению Фрейда, темное ощущение изначальной вины имело своим источником “комплекс Эдипа”.

Врожденное бессознательное влечение вызывало грех, который оказался поворотным пунктом в антропогенезе, перводвигателем человеческой истории. Фрейд подчеркивал, что “совесть, теперь являющаяся наследственной душевной силой, приобретена человечеством в связи с комплексом Эдипа” [Фрейд З. и др. Психоанализ и учение о характерах. - М., 1923. С.191]. Совершив коллективное преступление, пралюди соорганизовались в экзогамный род, то есть обрели способность к социальной жизни, что и содействовало превращению животного в человека.

Пожалуй, стремление Фрейда преодолеть эволюционно-орудийную концепцию антропогенеза заслуживает внимания. Он пытается подойти к этой проблеме через истолкование психической деятельности прачеловека, подчеркивая принципиальное отличие животного как существа, не обладающего феноменом совести. Эволюция, таким образом, выглядит как процесс, в ходе которого выявляется нечто радикально иное, хотя и заложенное в поступательном движении живой материи.

Фрейд считал, что ему удалось найти источник социальной организации, моральных норм и, наконец, религии в акте отцеубийства. В первобытной орде, как он полагал, вся власть принадлежала отцу, который не допускал к женщинам подраставших сыновей. Однажды изгнанные сыновья объединились, убили и съели отца. “Тотемное пиршество, - писал Фрейд, - быть может, первое празднество, которое стал отмечать человек, служит воспоминанием об этом преступном деянии” [Фрейд З. Тотем и табу. - М., 1990]. Поскольку бог для Фрейда не что иное, как сублимированный физический отец, то сам бог убивался и приносился в жертву на тотемных пиршествах. “Это убийство бога-отца есть первородный грех человечества. Эта вина и искупается затем жертвенной смертью Иисуса Христа” [Там же], - писал З.Фрейд.

Достоверна ли прежде всего этнографическая версия Фрейда? Этнологи того времени - от У.Риверса до Ф.Боаса, от А.Кребера до Б.Малиновского - отвергали гипотезу основоположника психоанализа. Они отмечали, что тотемизм не является древнейшей формой религии, что он не универсален и далеко не все народы прошли через тотемическую стадию, что среди нескольких сот племен Фрезер нашел только четыре, в которых совершалось бы ритуальное убийство тотема и т.д. Вся эта критика не произвела никакого впечатления ни на Фрейда, ни на его последователей [См.: Элиаде М. Оккультизм, колдовство и культурные моды // Рациональное и иррациональное в современном сознании. Вып. 4. - М., 1987. С.97-98].

Первобытный грех Фрейд связывает с происхождением амбивалентной психики социальных существ. Но ведь если бы этой амбивалентной психики не было до “греха”, значит, не было бы и никакого греха, подчеркивает Ю.М.Бородай. Были бы просто звери, пожирающие друг друга “без зазрения совести”. “Фрейд пытался генетически объяснить социальную психику человека (совесть), но он целиком остался внутри магических кругов этой раздвоенной психики - самосознания, обреченного “из кожи вон лезть”, пытаясь распутать клубок враждующих вожделений, подглядывать внутрь себя, противопоставлять себя самому себе в качестве внешней цели и подавлять в себе внутреннего врага этого созидания, вновь низвергаться в хаос и возрождаться вновь” [Бородай Ю. Психоанализ и “массовое искусство” // Массовая культура: иллюзии и действительность. - М., 1975. С.167].

Психика человека еще на животной стадии амбивалентна. Фрейд подчеркивает, что мы ничего не знаем об этой амбивалентности. Коли так, неясно, какова реальная причина тех действий прачеловека, которая привела к появлению феномена совести. Если же не удается объяснить генезис нравственности, то и теория антропогенеза оказывается абстрактной. Ведь она целиком строится на факте благоприобретения совести.

Э.Кассирер: “Человек - символическое животное”

Человек утратил свою первоначальную природу. Мы не можем сказать, почему это произошло. Ученые говорят о влиянии космических излучений или радиоактивности месторождений радиоактивных руд, которые вызвали мутации в механизме наследственности. Сходный регресс - угасание, ослабление или утрата некоторых инстинктов - не является, вообще говоря, абсолютно неизвестным природному миру.

“Частичная утрата/ослабленность, поврежденность коммуникации со средой обитания (дефект плана деятельности) и себе подобными (дефект плана отношений) и есть первоначальное отчуждение, исключающее прачеловека из природной тотальности. Данная коллизия глубоко трагична. Как трагедия она и осмысленна в мифе об изгнании перволюдей из рая, причем в мифе метафорически воплощено представление об утрате как плана деятельности (“съедение запретного плода”), так и плана отношений в сообществе (“первородный грех”). “Изгнанный” из природной тотальности, ставший “вольноотпущенником природы”, как назвал человека Гердер, прачеловек оказывается существом свободным, то есть способным игнорировать “мерки вида”, преступать непреложные для “полноценных” животных табу (запреты) но лишь негативно свободным, не имеющим позитивной программы существования” [Вильчек В.М. Алгоритмы истории. - М., 1989. С.13.].

Социальность, культурные стандарты диктуют человеку иные образы поведения. Инстинкты в человеке ослаблены, вытеснены чисто человеческими потребностями и мотивами, иначе говоря, “окультурены”. Действительно ли притупление инстинктов - продукт исторического развития? Новейшие исследования опровергают такой вывод. Оказывается, слабая выраженность инстинктов вызвана вовсе не развертыванием социальности. Прямая связь здесь отсутствует.

Человек всегда и независимо от культуры обладал “приглушенными” неразвитыми инстинктами. Виду в целом были присущи лишь задатки бессознательной природной ориентации, помогающей слушать голос земли. Идея о том, что человек плохо оснащен инстинктами, что формы его поведения мучительно произвольны, оказала огромное влияние на теоретическую мысль. Философские антропологи XX века обратили внимание на известную “недостаточность” человеческого существа, на некоторые особенности его биологической природы.

Например, А.Гелен полагал, что животно-биологическая организация человека содержит в себе определенную “невосполненность”. Однако тот же Гелен был далек от представления, будто человек на этом основании обречен, вынужден стать жертвой эволюции. Напротив, он утверждал, что человек не способен жить по готовым стандартам природы, что обязывает его искать иные способы существования.

Сравним у Ф.Тютчева:

Иным достался от природы

Инстинкт пророчески-слепой, -

Они им чуют - слышат воды

И в темной глубине земной...

[Тютчев Ф. Стихотворения. - Петрозаводск, 1983. С.119]

Что касается человека как родового существа, то он был природно, инстинктуально глух и слеп. Человек как биологическое существо оказался обреченным на вымирание, ибо инстинкты в нем были слабо развиты еще до появления социальной истории. Не только как представитель общества он был приговорен к поискам экстремальных способов выживания. В роли животного он был осужден на гибель.

Однако природа способна предложить каждому живому виду множество шансов. Оказался такой шанс и у прачеловека. Не имея четкой инстинктуальной программы, не ведая, как вести себя в конкретных природных условиях с пользой для себя, человек бессознательно стал присматриваться к другим животным, более прочно укорененным в природе. Он как бы вышел за рамки видовой программы. В этом проявилась присущая ему “особость”: ведь многие другие существа не сумели преодолеть собственную природную ограниченность и вымерли.

Но чтобы подражать животным, нужны какие-то проблески сознания? Нет, вовсе не нужны. Способность человека к подражанию не исключительна. Этот дар есть у обезьяны, у попугая. Но в сочетании с ослабленной инстинктивной программой склонность к подражанию имела далеко идущие последствия. Она изменила сам способ человеческого существования. Стало быть, для обнаружения специфичности человека как живого существа важна не человеческая природа сама по себе, а формы его бытия.

Итак, человек неосознанно подражал животным. Это не было заложено в инстинкте, но оказалось спасительным свойством. Превращаясь как бы то в одно, то в другое существо, он в результате не только устоял, но постепенно выработал определенную систему ориентиров, которые надстраивались над инстинктами, по-своему дополняя их. Дефект постепенно превращался в известное достоинство, в самостоятельное и оригинальное средство приспособления к окружающей среде.

“Человек обречен на то, - пишет Ю.Н.Давыдов, - чтобы все время восстанавливать нарушенную связь с универсумом...” [См.: Неомарксизм и проблемы социологии культуры. - М., 1978. С.338]. Восстановление этого нарушения есть замена инстинкта принципом культуры, то есть ориентацией на культурно-значимые предметы. Концепция символического, игрового приспособления человека к природному миру разработана в трудах Э.Кассирера.

Кассирер намечает подступы к целостному воззрению на человеческое бытие как протекающее в символических формах. Он обращается к трудам биолога И.Юкскюля, последовательного сторонника витализма. Ученый рассматривает жизнь как автономную сущность. Каждый биологический вид, развивал Юкскюль свою концепцию, живет в особом мире, недоступном для всех иных видов. Вот и человек постигал мир по собственным меркам.

Юкскюль начинает с изучения низших организмов и распространяет их последовательно на все формы органической жизни. По его убеждению, жизнь совершенна всюду - она одинакова и в малом, и в великом. Каждый организм, отмечает биолог, обладает системой рецепторов и системой эффекторов. Эти две системы находятся в состоянии известного уравновешивания.

Можно ли, спрашивает Кассирер, применить эти принципы к человеческому миру? Вероятно, можно в той мере, в какой он остается биологическим организмом. Однако человеческий мир есть нечто качественно иное, поскольку между рецепторной и рефлекторной системами у него развивается еще третья система, особое соединяющее их звено, которое может быть названо символической вселенной. В силу этого человек живет не только в более богатом, но и качественно ином мире, в новом измерении реальности.

Животные непосредственно реагируют на внешний стимул, у человека же этот ответ должен подвергнуться еще мысленной обработке. Человек живет уже не просто в физической, но и в символической вселенной. Этот символический мир мифологии, языка, искусства и науки, который сплетается вокруг человека в прочную сеть. Дальнейший прогресс культуры только укрепляет эту сеть.

Кассирер отмечает символистический способ общения с миром у человека, отличный от знаковых сигнальных систем, присущих животным. Сигналы есть часть физического мира, символы же, будучи лишенными, по мысли автора, естественного или субстанционального бытия, обладают прежде всего функциональной ценностью. Животные ограничены миром своих чувственных восприятий, что сводит их действия к прямым реакциям на внешние стимулы. Поэтому животные не способны сформировать идею возможного. С другой стороны, для сверхчеловеческого интеллекта или для божественного духа, как подмечает Кассирер, нет различия между реальностью и возможностью: все мысленное в силу самого акта мышления для него становится реальностью, так как реализуется во всех своих возможных потенциях. И только в человеческом интеллекте наличествуют как реальность, так и возможность.

Для первобытного мышления, считает Кассирер, весьма трудно проводить различие между сферами бытия и значения, они постоянно смешиваются, в результате чего символ наделяется магической либо физической силой. Однако в ходе дальнейшего развития культуры отношения между вещами и символами проясняются, как проясняются отношения между возможностью и реальностью. С другой стороны, во всех тех случаях, когда на пути символического мышления выявляются какие-либо препятствия, различие между реальностью и возможностью также перестает ясно восприниматься.

Вот откуда, оказывается, родилась социальная программа! Первоначально она складывалась из самой природы, из попытки уцелеть, подражая животным, более укорененным в естественной среде. Потом у человека стала складываться особая система. Он стал творцом и создателем символов. В них отразилась попытка закрепить различные стандарты поведения, подсказанные другими живыми существами.

Таким образом, у нас есть все основания считать человека “незавершенным животным”. Вовсе не через наследование благоприобретенных признаков он оторвался от животного царства. Для антропологии ум и все, что его занимает, относится к области “культуры”. Культура же не наследуется генетически. Из логики приведенных рассуждений вытекает следующее: тайна антропогенеза коренится в формировании человека как символического животного.

Дата добавления: 2014-01-11