Проблема Нестора

С XVIII в. и до сих пор держится представление, что автором «Повести временных лет» является Нестор, постриженник Печерского монастыря. По крайней мере, два постриженника Печерского монастыря, два Нестора имели отношение к историографии. О ростовском епископе Несторе выше сказано: он мог иметь отношение к «Летописцу старому Ростовскому», весьма чтимому выходцами из этого монастыря в начале XIII в. Но создание «Повести временных лет» приписывается другому Нестору — автору двух бесспорно ему принадлежавших сочинений: «Чтения о Борисе и Глебе» и «Житии Феодосия» игумена Печерского.

Само стремление приписать одному лицу чуть ли не всю литературу двух столетий, представление о летописании как едином древе заведомо неверно и просто невозможно в условиях племенной и феодальной раздробленности, когда даже счет годам велся различно в разных городах и даже разных монастырях одного города. Задача должна быть сформулирована иначе: что написали Нестор, Сильвестр, Василий и другие, не названные по именам летописцы и авторы иных исторических произведений. Определить это трудно потому, что большинство таких произведений были безымянными. Нескромным почиталось указывать свое имя в качестве составителя того или иного произведения (если оно не предполагало прославления какого-то другого деятеля — церковного или светского) и тем более настаивать на своем авторстве, как это проявилось у Сильвестра.

В сочинениях Нестора-агиографа можно найти некоторые сведения об авторе, составить представление о его мировоззрении и «круге чтения», о языке и стиле. И, уже отправляясь, от этих объективных данных, искать в летописи следы его воззрений и знаний. В огромной литературе о Несторе найдется немало работ, в которых задача так и ставилась, и вывод всегда был определенным: если летопись писал Нестор, то это был не тот Нестор, что писал агиографические произведения. Но в популярных очерках летопись приписывалась именно Нестору-агиографу. На практике это приводило к отказу от выявления особенностей мировидения разных авторов киевской поры, к игнорированию идеологических различий и даже противостояний, свойственных любой исторической эпохе.

В результате примитизировалось само мышление писателей и вообще людей того времени, им отказывали даже в способности логически мыслить. Если бы требовались доказательства несостоятельности такого самообольщения, то достаточно было бы указать на «Слово о Законе и Благодати» митрополита киевского Илариона: немного и в современной литературе найдется «слов» столь безупречно логически выстроенных. И если Нестору приписывают явные противоречия привлечением летописных текстов, то в этом не его вина.

Поскольку «проблема Нестора» — это понимание самого характера древнерусской письменности и идеологии, понимание истоков культуры и традиций, необходимо задержать внимание на тех сочинениях, где имя Нестора упоминается. Как было сказано, имя это есть в Хлебниковском списке Ипатьевской летописи. В самом Ипатьевском списке летопись приписывается анонимному черноризцу Печерского монастыря. Татищев знал еще два списка, в которых упоминалось имя Нестора, в одном из них сохранялась и запись Сильвестра. Нестора-летописца называет также Патерик Печерского монастыря, причем особое внимание имени уделяется в редакциях середины XV в., когда в Северо-восточной Руси напоминали об идеологическом сподвижнике Владимира Мономаха Сильвестре. Но Патерик имел в виду другую летопись и другого Нестора, что в середине XV в., видимо, уже не осознавалось.

Нестор-агиограф называет себя в обоих сочинениях, причем в «Житии Феодосия» и в начале, и в конце. В «Повести временных лет» есть сюжеты этих произведений, и в ряде случаев летописец называет себя «учеником Феодосия». Именно данные тексты обычно увязываются с именем Нестора. Однако биографические сведения из жития противоречат такому допущению. «Ученик Феодосия» пришел в Печерский монастырь 17 лет от роду, был пострижен Феодосием, знал многих современников игумена лично. Нестор же «о блаженемь и велицемь отци нашемь Феодосии оспытовая слышах от древьниих... отець, бывших в то время». Принят же он был в монастырь игуменом Стефаном, «и яко же от того острижен быв и мьнишьскыя одежа съподоблен, паки же и на дияконьскый сан от него изведен сый». Очевидно, Нестор был моложе «ученика Феодосия», которому в «Повести временных лет» принадлежит ряд больших текстов за вторую половину XI и начала XII в., в частности тексты, связанные с начальной историей Печерского монастыря (притязания Сильвестра в данном случае были бы вполне оправданы). Нестор же писал свои жития явно позднее.

Многое уже стерлось в памяти, и потому изложение как бы расплывается в пространстве и времени. У Нестора почти нет имен и дат, он не употреблял «индиктов», не пользовался для определения времени понятием «час». Он называет всего двух свидетелей времени Феодосия по именам: бывшего келаря Федора и монаха Илариона, и оба упомянуты в прошедшем времени. И писал он, судя по всему, не только много лет спустя после событий, но и за пределами Киева: в стольном граде наверняка нашлись бы свидетели и полвека спустя после кончины (в 1074 г.) Феодосия.

Видимо, не был знаком Нестор и с текстом «Повести временных лет». Оба сюжета его сочинений обстоятельно изложены и в «Повести временных лет». И различия касаются не только стиля и языка, но и основного содержания. Сами эти различия представляют чисто историографический интерес: как одни и те же события воспринимались в разных местах и разными авторами.

Сопоставление текстов житий и летописи показывает, что Нестор-агиограф не только не был автором или редактором «Повести временных лет», но и не был знаком с этой летописью. В самом Печерском монастыре он находился, видимо, недолго. Похоже, что он ушел оттуда во Владимир Волынский либо вместе со Стефаном, либо вслед за ним. Лишь у Нестора, в частности, упоминается монастырь под Владимиром, называвшийся не без претензий «Святой горой» («Святой горой» называли монастыри на Афоне).

Следы разных центров летописания в «Повести временных лет»

Политическое противостояние и идеологическое противоборство всегда вызывали к жизни и литературные средства борьбы, в разряд которых входили и летописные своды, и более локальные исторические сочинения. Киев, Переяславль, Галицкая земля, Ростов, Новгород — это центры, участие которых в идейной борьбе просматривается по источникам.

Другим, в частности Смоленску, Полоцку, Чернигову, повезло меньше, и их точку зрения мы в большинстве случаев не знаем. А расхождения касались самых кардинальных вопросов. Достаточно сопоставить представления о начале Руси в летописях и в «Слове о полку Игореве», чтобы понять, насколько древнерусское общество было далеко от осуществления принципа «единой веры и единой меры». И потому особенно ценны своды-компиляции, в которых ставилась цель не провести какую-то идею, а просто переписать из разных книг нечто примечательное.

Название «Повесть временных лет» уводит к самым начальным этапам летописания. Это не летопись, а именно «повесть» о давнем прошлом, как оно воспринималось в устной традиции и как ее можно было соотнести с доступными раннехристианскими сочинениями. Такими памятниками потомки должны были интересоваться. Но и интерес сам по себе не гарантирует точного воспроизведения изначального текста. Из текстов что-то устранялось, что-то добавлялось, нарушая первоначальную логику. Так под тем же названием «Повесть» появился летописный свод, в котором на четко обозначенные вопросы появились взаимоисключающие ответы. В результате уже объем работы Сильвестра трудно определить.

Что ему принадлежит кроме трех статей, связанных с историей Печерского монастыря? В какой редакции была использована им первоначальная «повесть» (что-то в хронологических пределах редактированной им летописи явно было включено позднее)? Как он относился к обработкам предшественников?

Выше было отмечено, что летописцу, рассказывавшему о крещении Владимира, было известно более трех версий этого знаменательного события. Версии эти, по всей вероятности, были представлены и литературными памятниками. Но он их не называет, настаивая на корсунском варианте. Главным христианским центром при Владимире являлась Десятинная церковь Богородицы, которой Владимир на западный манер дал «десятину» во всех доходах. (Сам термин «десятина» был известен у западных славян, в частности в смежной с Нориком области — Хорватии.) В самом архитектурном исполнении первого храма, созданного после крещения, заметны западные черты, отмеченные Г.К. Вагнером.

Естественно, что с Десятинной церковью связывались и литературные произведения, и определенные культы. После выдвижения на первый план при Ярославе Софийского собора — митрополичьей кафедры константинопольского подчинения, будет вестись борьба не только за политическую роль, но и за саму трактовку принимаемой веры. Почти все тексты XI столетия, возвышавшие Владимира, как «равноапостольного» или равного Константину, утверждавшего в IV в. христианство в качестве государственной религии Византии, выходили из круга авторов, близких клиру Десятинной церкви.

Корсунская версия крещения Владимира имеет определенные основания в том, что клир Десятинной церкви поначалу состоял из корсунских служителей, а корсунское христианство никогда не сводилось к византийскому. Здесь почитались некоторые святые, которых не признавал Константинополь, а к созданию культа Климента (римского папы, казненного здесь в начале II в.) имел непосредственное отношение Константин-Кирилл (по его указаниям были обретены мощи мученика). Культ Климента получит распространение на Западе, особенно в славянских землях, а на Руси в XI в. он будет почитаться как «заступник земли Русской». Хранившаяся в Десятинном храме голова святого будет в середине XII в. одним из аргументов в пользу избрания своего митрополита (Климента Смолятича) без санкции Константинополя.

Именно Десятинная церковь будет хранителем и традиции кирилло-мефодиевского христианского просветительства, и некоторые следы этого влияния просматриваются влетописных текстах, посвященных крещению Руси и распространению христианства. Политическая направленность храма определяется и кругом близких ему жертвователей. Здесь был похоронен самый прозападный русский князь Изяслав Ярославич, храму давал пожалования его сын Ярополк. И теплые строки об этих князьях в летописи принадлежат летописцу, прославлявшему Владимира и использовавшему литературные памятники Десятинного храма. Этот летописец писал, видимо, в 80-е гг. XI столетия (похвала погибшему в 1086 г. от руки убийцы Ярополку — последняя). Он выделяется на общем фоне литературным талантом, гармонией языка. Это ему принадлежит знаменитая похвала «книжной мудрости» («книги суть реки, напояющие вселенную» и т.п.). И ему, по всей вероятности, принадлежит запальчивая фраза, будто Владимир, дав храму «десятину», «написав клятву в церкви сей, рек: аще кто сего посудит, да будет проклят». (Этой фразы нет в использованном в данном случае «Слове о том, како крестися Владимир, возьмя Корсунь».) И Анастасу, бывшему в усобице 1015-1019 гг. на стороне Святополка, он не ставит в вину то, что настоятель ушел вместе с Болеславом (прихватив казну) в Польшу. В целом же для летописца Десятинной церкви характерно бережное отношение к предшествующим, использованным -дм текстам. Он сохранил нелицеприятную характеристику в летописи князя Владимира (в этой части летописи с большей теплотой говорится о Ярополке), но по своему объяснил пороки князя пороками язычества.

Дата добавления: 2014-01-13