Развитой социализм» или период «застоя»: История России середины 1960-х – середины 1980-х гг

1959 - 1965

Осуществляется семилетний план развития народного хозяйства СССР

Январь-февраль - Внеочередной XXI съезд КПСС делает вывод о "пол­ной и окончательной победе социализма" и принимает семилетний план

Сентябрь - Визит Н.С.Хрущева в США: первая за всю историю СССР

поездка советского лидера в эту страну

Январь - Решение о сокращении численности Советской Армии на 1,2 млн. человек

Апрель - Открыта первая сибирская нефть в Тюменской области

1 мая - В районе Свердловска сбит ракетой американский само­лет-разведчик У-2 с летчиком Пауэрсом

***

Постановление СМ РСФСР об упразднении промысловой кооперации

Январь - Новый Уголовный кодекс РСФСР

Январь - Денежная реформа

12 апреля - Первый в мире полет вокруг Земли космонавта

Ю.А.Гагарина

Май - Указ Президиума ВС СССР об усилении борьбы с "тунеядца­ми"

Октябрь - XXII съезд КПСС

Июнь - Расстрел рабочей демонстрации в г. Новочеркасске

Октябрь - Карибский кризис

Ноябрь - Выход в "Новом мире" повести А.И.Солженицына "Один день Ивана Денисовича"

Ноябрь - Реформа партийного руководства: разделение обкомов на

промышленные и сельскохозяйственные

Февраль - Пленум ЦК КПСС принимает программу ускорения развития химии, "химизации" сельского хозяйства

5 августа - Договор между СССР, США и Великобританией о запреще­нии испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространс­тве и под водой

***

В Уголовный кодекс РСФСР вводится ст. 70 об "антисоветской пропа­ганде"

Февраль, март - Судебные процессы над И.Бродским

Октябрь- Пленум ЦК КПСС, снятие Хрущев

Октябрь - Ввод в строй крупнейшего в мире нефтепровода "Дружба"

16 ноября - Постановление Пленума ЦК КПСС "Об объединении промыш­ленных и сельских областных, краевых партийных организаций"

* * *

Списание с колхозов задолженности за приобретение техники у МТС

Перевод в порядке эксперимента предприятий ряда совнархозов на плановый показатель реализованной продукции вместо валовой

Раздел 4

Период, охватывающий годы от отстранения Хрущева до начала горбачевской «перестройки», вошедшая в массовую память под образным названием «застой», в настоящее время изучен историками в сравнении с предшествующим этапом значительно слабее. Наиболее значимые суждения о нем сформулированы в большей мере не столько в исторических исследованиях, сколько – в речах и мемуарах политических деятелей, публицистических текстах, в работах экономистов, философов, социологов, юристов и т. п.

Интересно, что наиболее обобщающие исторические исследования на эту тему появились достаточно давно, – в период «перестройки», в последующие же два десятилетия кардинальных сдвигов в историографии вопроса не прослеживается. Возможно, это объясняется тем, что эпоха «застоя» была «заслонена» более актуальными современными событиями.

Из числа исторических исследований, появившихся «по горячим следам событий» выделяются два труда. Первой и, в сущности, единственной вплоть до сегодняшнего дня обобщающей работой явилась коллективная монография «На пороге кризиса» (1990) [ На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и общества. М., 1990] Комплексность полхода, рассмотрение всех аспектов происходивших процессов, составляют основное достоинство данного труда. Вместе с тем вполне очевидно, что названный труд в полной мере несет печать своего времени. Концептуальная система рассматриваемой работы не выходят за рамки «либерально-коммунистической» парадигмы, исходившей из представления о «совершенствования» существовавшего общественного строя, его «очищения» от «пережитков сталинизма».

Данные концептуальные ориентиры в полной мере присущи и для другому обобщающему труду на эту тему – книге Роя Александровича Медведева о Л. И. Брежневе (1991). Раскрывая тенденции эпохи через биографию «выдающегося марксиста-ленинца» автор, стремится к широте исторического анализа, характеризует культурную жизнь брежневского периода, диссидентское движение и т. д. (Личность и эпоха: Политический портрет Л. И. Брежнева. М., 1991).

Названные две работы в какой-то мере сохраняют свою ценность и в настоящее время, во всяком случае многие их положения воспроизводятся в последующих работах.

В последующие годы не появилось ни одной обобщающей работы об эпохе «застоя», хотя вышел ряд изданий об ее основном «герое» – Л. И. Брежневе. Особую ценность представляет документальное издание под грифом «Вестника Архива Президента» (Вестник архива Президента. Специальное издание: Генеральный секретарь Л. И. Брежнев. 1964–1982. М., 2006. 240 с. Рецензию на книгу см.: Неприкосновенный запас. 2007. № 5. С. 280–285). Отметим также историко-биографических работ, из которых особенно обстоятельной является книга Леонида Михайловича Млечина (См. напр.: Волкогонов Д. А. Семь вождей: Галерея лидеров СССР. М., 1997. Кн. 2: Л. Брежнев, Ю. Андропов, К. Черненко, М. Горбачев; Майсурян А. Другой Брежнев. М., 2004; Млечин Л. Брежнев. М., 2008).

Кроме исторических исследований необходимо отметить также работы представителей других гуманитарных дисциплин, из которых особую ценность имеет фундаментальный труд классика отечественной социологии Бориса Александровича Грушина (Грушин Б. А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения: Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина: в 4-х кн. М., 2001. Кн. 2: Жизнь вторая: Эпоха Брежнева. Ч. 1; М., 2006. Ч. 2).

СУЩНОСТЬ ПЕРИОДА И ЕГО ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ

Распространенное выражение «эпоха застоя», разумеется носит образный и слишком обобщенный характер, поскольку в рамках рассматриваемого десятилетия прослеживаются различные этапы, заметно отличающиеся по динамике развития.

Первая попытка обобщающей исторической характеристики брежневского периода в контексте всей постсталинской эпохи была предпринята в упоминавшейся работе «На пороге кризиса». Согласно ее версии, развитие нашего общества со времени смерти Сталина и до «перестройки» определялось «главным образом, взаимодействием и противоборством двух тенденций: с одной стороны, к обновлению социализма, а с другой стороны – к консервации той модели социалистических преобразований, которая была реализована в нашей стране "под водительством Сталина"». При этом «равнодействующая общественного развития в период с середины 50-х до середины 80-х годов приближалась то к одному из влиявших на нее векторов, то к другому. <....> Более сильное влияние на развитие советского общества первоначально оказывала тенденция к обновлению общественных структур, а затем (особенно отчетливо с конца 60-х годов) тенденция к консервации» (На пороге кризиса... С. 14).

Вряд ли можно согласиться с такого рода «либерально-коммунистической» трактовкой ключевых общественных тенденций рассматриваемого периода. Видимо, основным вектором постсталинской эпохи являлась неуклонная деградация существовавшей общественной системы. Сталинская репрессивная машина давала возможность подавлять «некоммунистические» элементы, то и дело прорывавшиеся сквозь коммунистическую скорлупу (например, различные формы альтернативной экономики) и при этом обеспечивала относительный экономический динамизм системы.

Отказ от массового насилия и террора лишил систему динамизма, обрек на застой, и в то же время позволил возродиться различным альтернативным социальным явлениям, в предшествующий период по­давлявшимся тоталитарным прессом (теневая экономика, националь­ное самосознание и др.). Естественно, что в рамках существующей системы это возрождение принимало извращенный, деформированный характер (криминализованный характер частнохозяйственной актив­ности, рост национального сепаратизма и экстремизма и т. п.).

Таким образом, вся постсталинская эпоха, и в особенности рассматриваемый период, по нашему мнению, определялась двумя основными тенденциями: 1) ведущая тенденция – деградация существовавшей системы; 2) подчиненная – формирование элементов нового, альтернативных социальных явлений.

Весьма сложным является вопрос о динамике этих процессов, их периодизации. Так, распространено мнение о решающей роли в консервативном повороте такого рубежа, как середина 1960-х годов. В такой интерпретации отстранение Хрущева, однозначно трактуемое как реакционный переворот, и означает начало «застойного» периода.

Нет сомнения, что консервативные, «реставраторские» устремления нового партийно-государственного руководства проявились уже вскоре после октября 1964 г. Характерным симптомом этого стала первая «тронная речь» Л. И. Брежнева, – его доклад на торжественном заседании в Кремле в честь 30-летия Великой Победы. В нем впервые за долгие годы имя Сталина было упомянуто в положительном контексте, что вызвало бурю аплодисментов сидевшей в зале номенклатурной элиты. Вскоре активизировалось давление на либеральную интеллигенцию, что особенно ярко проявилось в аресте в сентябре 1965 г. писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского за публикацию их произведений за границей (суд над ними состоялся в феврале 1966 г.).

Вместе с тем первые послехрущевские годы с этими консервативными поползновениями причудливым образом соседствовали некоторые либеральные тенденции: в какой-то мере не только сохранялся определенный «оттепельный» импульс, но по некоторым направлениям реформистский вектор даже усилился. Напомним, что в 1965 г. провозглашается новая политика в сельском хозяйстве и «косыгинская реформа» в промышленности. В политической сфере значимой была нормализация отношений с творческой интеллигенцией и с религиозными организациями. На недолгое время получают некоторый простор прогрессивные явления гуманитарной мысли (социология, социальная психология, новые методологические подходы в истории).

Можно сказать, что в течение нескольких лет после отставки Хрущева общественное развитие отличалось сложным переплетением консервативно-реставраторских и либерально-реформистских тенденций. Здесь могли сказаться следующие факторы. Во-первых, хрущевские авантюры, как представлялось тогда, сформировали в нашем обществе «иммунитет» в отношении волюнтаризма, породили надежды на проведение наконец-то взвешенной, научно-обоснованной политики. Во-вторых, сформировался определенный круг либеральной интеллигенции, отвергавшей «ресталинизацию» и в какой-то мере влиявшей в этом направлении на правящие круги. В-третьих, быть может здесь сказалась та расстановка сил в «верхах», о которой будет говориться далее, – доминирование «центристов» в сравнении как с «неосталинистами» и «реформаторами».

Перелом в противостоянии либеральной и консервативной тенденций происходит в конце 1960-х гг. Необратимый характер «консервативный поворот», видимо, приобретает когда после интервенции в Чехословакию (август1968 г.)

С учетом этих реалий вряд ли можно согласиться с периодизацией рассматриваемого процесса в известном обобщающем труде Николя Верта. Напомним. что данный автор – известный французский историк, а его книга – один из самых распространенных на Западе учебников советской истории, – в 1990-е гг. она была весьма популярна и в наших вузах. В данном труде развитие СССР в рассматриваемый период рассматривается в альтернативном контексте как борьбу двух экономических стратегий – Л. И. Брежневым и А. Н. Косыгина. По версии этого автора, «»пропагандировавшиеся Брежневым и Сусловым наиболее консервативные тенденции одержали верх начиная с 1972–1973 гг. и окончательно утвердились во второй половине этого десятилетия, после ХХV съезда КПСС (Верт Н. История советского государства (1917–1991). М.,1992. С. 393, 400).

Не отрицая значения выделенных Н. Вертом рубежей, следует подчеркнуть, что этот автор явно недооценивает значение такого принципиального рубежа, как конец 1960-х годов,

В свою очередь, в известной работе М. Геллера и А. Некрича рубеж 1960/1970-х гг. правильно выделяется в качестве важной вехи, однако вряд ли можно согласиться с их оценкой ситуации в тот момент как «кризиса» (Геллер М., Некрич А. Утопия у власти: История Советского Союза с 1917 г. до наших дней. Лондон, 1989. С. 702). Во всяком случае, судя по официальным данным, результаты экономического роста в годы восьмой пятилетки были весьма благоприятными, имевшиеся же политические сложности (нарастание диссидентского движения) вряд ли правомерно преувеличивать и тем более оценивать как политический кризис.

Бесспорно, следующим важнейшим внутренним рубежом «застойного периода» является середина 70-х годов, которая ознаменовалась резким ускорением процесса деградации существующей системы. Внешним выражением этого процесса стало нарастающее падение тем­пов производства, стремительное обострение различных социальных язв (хищений, коррупции и т. д.). Внешне такой резкий перелом в сторону деградации был связан с состоянием высшего руководства партии и государства.

Известно, что в условиях существовавшей сверхцентрализованной системы дееспособность лидеров или лидера имеет существенное, подчас решающее значение. Между тем именно с середины 1970-х годов резко ухудшается физическое и психическое состояние Л. И. Бреж­нева и одновременно беспардонные формы приобретает апология его личности. Это, в свою очередь, служило прикрытием для всевластия и хищничества различных группировок властвующей элиту. Разуме­ется, такое состояние высшего руководства в огромной степени способствовало ускорению и углублению объективных процессов дег­радации системы.

Весьма важным является вопрос об исторических альтернативах рассматри­ваемых процессов, о глубине консервативного поворота и, соот­ветственно, о значительности предшествующих реформаторских тен­денций. В официальных документах и выступлениях периода перест­ройки, в публикациях экономистов, близких к горбачевским ориен­тирам (например, академика Г. Арбатова) не­редко высказывалась мысль о фатальных последствиях отказа на рубеже 1960/70-х гг. от реформаторских попыток. Соот­ветственно, предполагалось, что продолжение реформ позволило бы избежать кризиса системы. Такая позиция является весьма спорной.

Дело в том, что система, оставаясь сама собой, склонна была до­пустить лишь ограниченные преобразования, которые не могли ре­шить назревших проблем. Подлинное углубление реформ означало вы­ход за рамки коммунистической модели – признание частной собс­твенности, многоукладности, рынка, что неминуемо потребовало бы политического плюрализма, устранения монополии КПСС. На это же наша правящая партия в целом, как политическая сила, оказалась неспособной даже при Горбачеве. В предшествующий период об этом, разумеется, и не помышляли.

С этой точки зрения все реформаторские попытки периода «оттепели» и «застоя» были заведомо ограниченными и неглубокими, не затрагивали фундаментальных параметров системы и, соответственно, не могли дать заметного эффекта. В связи с этим можно сослаться на мнение известного экономиста, одного из разработчиков «косыгинской реформы» середины 1960-х годов – Игоря Бирмана (в 1970-х годах эмигрировал в США; в настоящее время – видный экономист-аналитик). По его ретроспективной оценке, неудача реформы была связана не только с противодействием консервативных сил, но в большой степени – с ее заведомой ограниченностью. Пытаясь обеспечить самостоятельность промышленных предприятий, авторы реформы не ставили вопрос о многоукладности и рынке, которые, собственно, только и могут гарантировать эту «самостоятельность» (Собеседник. 1990. № 34).

В таком понимании и последующий консервативный поворот не был уж столь радикальным, как это представляется на первый взгляд. Помимо этого можно сослаться и на опыт других социалистических стран. В ряде из них (например в Венгрии при Я. Кадаре) консервативные тенденции не были столь всеобъемлющи, осуществлялись масштабные экономические новации, что, однако, не спасло существовавшую систему от кризиса и краха.

Другое дело, что при более решительных реформаторских попытках степень деградации системы, возможно, не достигла бы такого уровня, как в нашей стране. Позитивный смысл реформаторских начинаний, возможно, состоял не в том, что последние могли бы обновить существовавшую систему, а в том, что ее радикальная трансформация могла бы совершиться в более благоприятных условиях и, соответственно, с меньшими издержками.

В целом во всем периоде с октября 1964 по март 1985 гг. можно наметить следующие четыре этапа:

1) с отставки Хрущева до конца 1960-х гг.: противоборство либеральных и консервативных тенденций;

2) первая половина 1970-х гг. – победа консервативного курса: фактический отказ от экономических реформ, подавление «диссидентского» движения. При этом относительно стабильное состояние экономики, насыщенность потребительского рынка, в том числе – за счет «нефтяных денег»;

3) с середины 1970-х гг. до конца правления Л. И. Брежнева (ноябрь 1982 г.) –«классический застой»: деградация правящих кругов, впервые в истории СССР

резкое падение темпов индустриального роста, нарастание товарного дефицита;

4) период между Брежневым и Горбачевым – борьба за выбор курса: в правление Ю. В. Андропова (ноябрь 1982 – февраль 1984 г.) предпринимаются попытки реформ, при К. У. Черненко, как считается, возрождается политика «застоя».

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Данный аспект рассматриваемого периода, как это ни странно, изучен в меньшей мере в сравнении с политической жизнью. Пожалуй, на эту тему нет ни одного обобщающего труда. Одним из немногих конкретных исследований в данном русле является монография Пола Рутланда (США) о роли региональных структур КПСС в управлении экономикой (Rutland P. The Politics of Economic Stagnation in the Soviet Union: The Role of Local Party organs in Economic Management. Cambridge, 1993)

Оценка экономической ситуации к концу «застойного периода»

В период «перестройки» появилась оценка итогов предшествующего экономического развития как «предкризисного состояния». Сейчас точка зрения о «кризисе», «тупике» советской экономике доминирует в либерально-демократической публицистике, является основным аргументом для оправдания «шоковой терапии 1990-х гг. Сторонники такого рода версии в качестве доказательства ссылаются прежде всего на неуклонное снижение в СССР темпов экономического роста. Среднегодовой прирост промышленного производства составил в 1961–1970 гг. 8,7 %, в 1971–1975 – 7,4; в 1976–1980 – 4,4 и в 1981–1985 гг. 3,7 %. Среднегодовые темпы роста национального дохода, составлявшие в 1952–1960 гг. 10,2 %, в 1981–1985 гг. упали до 3,5 %. Если в IX пятилетке промышленное производство увеличился на 43 %, то в десятой на 24, а в одиннадцатой – на 20 %. Начиная с X пятилетки (вторая половина 1970-х гг.) не выполнялись планы развития про­мышленности, которая всегда была приоритетом советской экономики.

Особенно обращается внимание на усиливающееся замедление научно- технического прогресса, которое чаще всего объясняют органической неспособностью командной экономики перейти от экстенсивного к интенсивному типу развития. В связи с этим отмечается, что к началу 1980-х годов лишь 10–15 % промышленных предприятий были автоматизированы или хотя бы комплексно механизированы, в то же время до 40 % рабочих в промышленности, 60 в строительстве, до 75 % в сельском хозяйстве были заняты немеханизированным трудом (См.: Безбородов А. Б. Власть и научно-техническая политика в СССР середины 50-х – середины 70-х гг. М., 1997). В качестве одного из наиболее ярких проявлений научно-технического отставания приводится медленное вступление нашей страны в «компьютерную эру». Так, если в США к 1985 г. действовало почти 1,5 млн ЭВМ и более 17 млн персональных компьютеров, то в СССР – лишь несколько десятков тысяч (См.: СССР и зарубежные страны в 1987 г.: Стат. сб. М., 1988. С. 110).

Отмечается также безуспешность попыток поднять отстающие отрасли экономики, прежде всего сельское хозяйство. Этого не удалось добиться даже ценой значительного роста капиталовложений в аграрный сектор, возможно, такие финансовые вливаяни не давали эффекта в рамках существовавшей системы. В 1965–1985 гг. в сельское хозяйство была вложена астрономическая по тем временам сумма в 670,4 млрд руб. Между тем, прирост валовой продукции сельского хозяйства составил в VIII пятилетке – 21 %, в IX – 13; в X – 9, в XI – менее 6 % (Народное хозяйство СССР в 1985 г.: Стат. ежегодник. М., 1986. С. 83; Коммунист. 1989. № 4. С. 16).

В связи с этим многие авторы подчеркивают, что до определенного предела некоторый экономический рост, относительная насыщенность потребительского роста сохранялись за счет невосполнимых природных и человеческих ресурсов. Речь идет об экспорте углеводородов, разрушении экологической среды, алкоголизации населения (более 30 % доходной части бюджета),

Наиболее ярким выражением относительного характера этого социального благополучия являлось то, что с 1971 г. средняя продолжительность жизни в стране перестала увеличиваться и в 1985 г. была ниже, чем в 1958 г. К началу 1980-х гг. оказался на 35-м месте в мире по продолжительности жизни, к этому времени почти 50 стран мира имели более низкую детскую смертность (Народное хозяйство СССР за 70 лет // Стат. справочник. М., 1987. С. 408–409; Механизм торможения: Истоки, действие, последствия. М., 1988. С. 83)

Что касается экологической ситуации, то в одной из обобщающих публикаций на эту тему ситуация оценивалась следующим образом: «Список наиболее грязных городов был впервые орубликован в докладе Госкомитета СССР по охране природы "Состояние природной среды в СССР в 1988 г. " Среди них – города с хроническим превышением предельно до­пустимых концентраций (ПДК) самых вредных веществ в пятьдесят и более раз. Интенсивность загрязнения как наземных, так и подзем­ных вод колеблется, по разным показателям, до десяти и даже до ста ПДК. Как сказано в проекте Национального доклада СССР к кон­ференции ООН 1992 г., это может привести к катастрофическому по­ложению с обеспечением питьевого водоснабжения <...>. На самом деле такое положение уже наступило. И вот итог: в прошлом плодород­нейшие земли Центральной и Южной России отравлены промышленными выбросами, удобрениями и ядохимикатами, превращены в свалки ток­сических отходов. <…>. Именно исходно наи­более благоприятные для жизни регионы России... характеризуются наиболее тяжелой демографической ситуацией. Именно в средней и южной России ежегодно на каждую тысячу человек умирает на нес­колько человек больше, чем родится, прирост населения имеет здесь отрицательную величину от 0 до –4,5 (по статистическим по­казателям 1990 г.). <…>...Налицо самое что ни на есть натуральное вымирание российского населения, определенных его популя­ций» [Знание-сила. 1992. № 12. С. 43–46 (интервью директора Центра независимых экологических программ М.Черкасовой).

Вместе с тем сейчас под влиянием социальнo-экономических потрясений эпоха «застоя» порой начинает представляться как период стабильности и благополучия. По данным современных социологических исследований, преобладающая часть россиян считает, что из исторических эпох лучше всего жилось при Брежневе.

В связи с этим появляются попытки пересмотреть негативные оценки «доперестроечной» экономики. Наиболее ярким примером подобной позиции являются работы Александра Александровича Зиновьева. Этот известный философ в 1970-е гг. стал острым критиком нашей системы (особенно в работе «Зияющие высоты») и был вынужден покинуть СССР. После своего возвращения в страну он подверг не менее острой критике современные порядки (книга «Катастройка» и др.). Автор выступал против преобладающей оценки эко­номических трудностей в конце «застойного периода» в качестве симптомов системного кризиса. В его интерпретации, само по себе снижение темпов экономического роста вряд ли может расцени­ваться как проявление кризиса системы, поскольку в ХХ в. страны Запада неоднократно переживали подобные и даже более глубокие спады и кризисы.

Имеется также версия, что в конце рассматриваемого

Специфика социальных процессов

Если характер экономических процессов рассматриваемого периода отличается относительной очевидностью, то глубинные социальные процессы этих лет в настоящее время только начинают уясняться. Из числа немногих исследований данной проблематики следует выделить труды Владимира Эммануиловича Шляпентоха, посвященные различным аспектам социального развития советского общества в постсталинскую эпоху. Автор до своей эмиграции в США (1979 г.) был одним из лидеров отечественной социологии, в 1960-е гг. работал в Новосибирском Академгородке. Наиболее обобщающий характер носит его монография «Публичная и частная жизнь советского народа».К числу важнейших выводов этого труда относится авторское заключение о том, что ведущим социальным процессом в постсталинский период являлась «приватизации» – изменение соотношения между общественным и частным в духовной, социальной и экономической области (Shlapentokh V. Public and Privat Live of Soviet People. Oxford, 1989). В другой монографии названного автора рассматривается эволюция такой важной общественной группы советского общества, как интеллигенция. При этом характеризуется не только динамика ее социального статуса, но и общественно-политическая роль данного слоя, в связи с этим рассматривается «диссидентское» движение (Shlapentokh V. Soviet Intellectuales and Political Power: The poststalin Era. Princeton, 1990).

Конечно, в момент выхода этих работ никто не мог предположить последующую стремительную «капитализацию России». Сейчас же особый интерес представляет вопрос о соотношении данной трансформации с социальными процессами периода «застоя».

В качестве гипотезы можно выдвинуть предположение о проявлении в рассматриваемый период двух основных социальных тенденций, отражавших ранее постулированные две ос­новные линии развития общества в постсталинский период: тенден­цию деградации, разложения системы и тенденцию рождения новых (или возрождения прежних?) некоммунистических, альтернативных элементов. При этом, как уже отмечалось, ведущий характер имела первая тенденция, поскольку появление альтернативных социаль­но-экономических явлений деформировалось существовавшей систе­мой, зачастую приобретало уродливый характер.

Так, фактический подрыв централизованного, командного характера экономики проявляется в небывалом нарастании ведомственного корпоративизма: ведомственные монополии становятся орудием скрытой «приватизации», перекачивания государственных средств в частные карманы.

Важнейший социальный процесс, видимо, состоял в фактическом возрождении или, во всяком случае, в ускоренном развитии (под оболочкой «социалистических отношений», «общественной собственности») многоукладной структуры отечественной экономики, мелкотоварного и частнокапиталистического уклада. Это проявлялось в развитии находящихся в сложном взаимодействии различных форм «второй», «альтернативной», «теневой», «криминальной» экономики. Соотношение этих социально-экономических реалий требует глубокого анализа. Видимо, неправомерно отождествлять все формы «альтернативной экономики» (например, товарное производство сельскохозяйственной продукции под видом личного подсобного хозяйства; получившие широчайшее распространение частные бытовые услуги, система снабженцев-«толкачей» и т. п.) с прямо криминальными явлениями (расхищение государственных ресурсов, приписки, создание подпольных предприятий и т. д.). В то же время очевидно, что в условиях существовавшей системы все формы альтернативной экономики приобретали криминальный оттенок, были связаны с теми или иными нарушениями закона. Например, «личное подсобное хозяйство» в условиях государственной монополии на ресурсы неминуемо подразумевало перекачку государственных ресурсов в индивидуальный сектор, отсюда колоссальное умножение числа мелких хищений («несуны»).

Оценивая отношение «социалистического государства» к этим процессам, известный американский исследователь советской экономики Д. Миллар в книге «Советский экономический эксперимент» (1990 г.) высказал мнение, что брежневский режим проявлял относительную терпимость к частному нелегальному и полулегальному производству – имел место своего рода компромисс со «второй экономикой» (Millar J. The Soviet Economic Experiment. Urbana and Chicago University of Illinois Press, 1990. P. 253).

Думается, что это не совсем верно. Действительно, деградация режима сказывалась в его попустительстве по отношению к различным формам коррупции и экономической преступности. В то же время хорошо известно, что в эти «либеральные времена» в местах заключения находилось более 2 млн. человек и среди них – немалое число инициативных хозяйственников и других лиц, осужденных за экономические преступления. Таким образом, существование «альтернативной экономики» неминуемо предполагало глубокую деформацию общественной морали в соответствии с такими постулатами этики «реального социализма», как «хочешь жить -- умей вертеться», «работа дураков любит», «где бы работать – лишь бы не работать», «государство делает вид, что нам платит, а мы делаем вид, что работаем» и т. д.

Особенно драматичные последствия имело формирование в эти годы разветвленных криминально-коррупционных и «мафиозных» структур, тесно связанных, в свою очередь, с различными звеньями партийного и государственного аппарата. Особенно показательна здесь фигура одного из ближайших соратников Л. И. Брежнева, министра внутренних дел Н. А. Щелокова – высокопоставленного взяточника и покровителя коррупционеров.

О масштабах этих процессов свидетельствуют хотя бы те факты, что к 1985 г. в сравнении с 1971 г. только выявленные хищения в крупных и особо крупных размерах увеличились в 5 раз, а на 4 % расхитителей приходилось 62 % всей суммы похищенного. Как сооб­щал на втором съезде народных депутатов СССР тогдашний Председа­тель КГБ В. В. Бакатин, за 1980–1987 гг. число руководите­лей, участвовавших в экономических преступлениях, увеличилось почти в 3 раза (Известия. 1989. 23 дек.). Лишь знаменитое «хлопковое дело» в Узбекистане стоило государству более 4 млрд руб. В целом же к началу 80-х годов по некоторым оценкам, капиталы «криминальной экономики» оценивались в 70–80 млрд руб. (Правда. 1988. 23 янв.).

Таким образом, острейшее противоречие времени состояло в том, что закономерный, исторически неизбежный процесс разложения коммунистической экономической системы, процесс возрождения и формирования альтернативных социально-экономических сил принимал уродливый, деформированный, криминализованный характер.

Весьма важным является вопрос о суммарной оценке этих социальных сдвигов применительно к рассматриваемому периоду. Насколько сильны были «капиталистические» тенденции под оболочкой «социализма», были ли они фрагментарными, маргинальными явлениями, или являлись фундаментальными тенденциями, приведшими в конечном итоге к «буржуазной мутации» нашего общества. Одну из попыток такой обобщающей оценки предпринял Владимир Павлович Фофанов. Автор – зав. кафедрой философии НГУ, в свое время был одним из идеологов «обновленного коммунизма». Не вызывает возражения его утверждение, что «первая волна капитализации прошла еще при Брежневе, вторая – при Горбачеве <...> а третью мы и переживаем сейчас». Можно согласиться и с тезисом автора о фактической многоукладности нашей социально=экономической системы на протяжении предшествующих десятилетий. Однако вызывает сомнение концепция авторов о том, что эта многоукладность проявлялась преимущественно в сочетании «мещанского» и «трудового» социализма, -- при этом, как оказывается, «некоторое время (при Сталине, при Хрущеве? – И. К.), особенно в начале 60-х годов, лидировал трудовой социализм». По оценке автора, только брежневский период ознаменовался окончательной победой и доминированием «мещанского социализма», сейчас же «мы переживаем очередную стадию эволюции мещанского социализма: его системное превращение в капитализм» (Советская Сибирь. 1992. 27 окт.)

Разумеется, существовавший в нашей стране общественный строй, при желании, можно квалифицировать и как «мещанский социализм», однако вряд ли убедительно предположение о существовании в рамках той системы и даже «лидировании» на каком-то этапе «трудового социализма».

Версию о фундаментальной «капитализации» нашего общества в «застойный период и решающем значении этого процесса для последующей «буржуазной трансформации» поддерживают некоторые экономисты и социологи (См. напр.: Радаев В. В., Шкаратан О. И. Социальная стратификация: Учебное пособие. М., 1996. С. 289; Региональные элиты Северо-Запада России: политические и экономические ориентации. Спб., 2001. С. 21) Однако все это носит по большей части характер предположений. «правдоподобных гипотез». Единственная попытка конкретно-исторического анализа данного процесса предпринята М. А. Безнина и Т. М. Димони на материалах аграрного сектора. Авторы приходят к выводу об ускоренной «капитализации сельского хозяйства в рассматриваемый период и формировании здесь «протобуржуазии» (См.: Безнин М. А., Димони Т. М. Протобуржуазия в сельском хозяйстве России 1930–1980-х гг. (новый подход к социальной истории российской деревни). Вологда, 2008; Безнин М. А., Димони Т. М. Капитализация в российской деревне 1930–1980-х годов. М, 2009). Представляется, что в этих исследованиях имеет место преувеличение как глубины данных процессов, так и их значимости для последующей «буржуазной трансформации». Видимо, сельское хозяйство – отнюдь не самая подходящая сфера для «первоначального капиталистического накопления». Ведь наши «олигаркхи» появились в совсем других сферах, а современный аграрный сектор характеризуется вовсе не «торжеством капитализма», а тотальной деградацией.

Отмечая ведущую социально-экономическую тенденцию «криминальной капитализации", следует отметить ще и и тенденцию возрождения традиционных социальных структур, характерную для тех регионов страны, где имел место «переход к социализму минуя капитализм». Так, исследователь исламского фундаментализма следующим образом характеризует систему «традиционализма» в Средней Азии: «Экономически она основана на сохранении былых социальных ячеек в кишлаках и городских кварталах, сочетающих общинное пользование водой и личное владение землей при сохранении собственности общины на пастбища и скот. Махалля (городской квартал) практически живет вне контроля сверху, представляя собой территориальную соседскую общину, основанную на взаимопомощи, коллективной ответственности и коллективном контроле над жизнью. А внутри – строгая иерархия, назначение стариками формально избираемых комитетов, всевластие раисов (председателей) и мулл (имамов мечетей кварталов). Поскольку это увеличивает расходы махалли, ибо много средств тратится на религиозные обряды, малоимущие, особенно молодежь, попадают в зависимость от верхушки махалли; стимулируется хищническая эксплуатация природы, наемный труд, мелкотоварное семейное производство, коррупция, сокрытие доходов от налога. Иногда до 80 % сельчан, числясь в колхозах и совхозах, работают на удовлетворение потребностей больших семей» (Ланда Р. Г. Исламский фундаментализм // Вопросы истории. 1993. № 1. С. 38–39).

Таким образом, в этих регионах под покровом социализма успешно сохранялись и возрождались традиционно-общинные, клановые и деспотические структуры, переплетавшиеся с современными мафиозными формированиями. Крайним выражением этого процесса явилась «адыловщина», когда в одном из районов Узбекистана фактически существовало средневековое княжество с подземными тюрьмами и т. п.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ РЕЖИМА

Устранение из публикаций во времена «перестройки» апологетических формул о «расцвете социалистической демократии» в период «развитого социализма», многочисленные указания на отсутствие в это время реального демократизма, на бюрократизацию системы и различные формы подавления инакомыслия не привели пока к адекватной модели политической эволюции режима.

Борьба в правящих кругах

Из всех аспектов политической жизни данного периода наибольший интерес историков и политологов вызывают процессы в недрах властвующей элиты. Историографическая статья двух американских авторов на эту тему (1994 г.) зафиксировала внушительный список такого рода работ (Лейн Д., Росс К. Политбюро ЦК КПСС // Кентавр. 1994. № 5. С. 192–230). Приоритетное внимание привлекает тема поли­тического лидерства, – естественно, в первую очередь, фигура Л. И. Брежнева.

Из круга работ на эту тему особо выделим труды известных советологов Абдурахмана Авторханова «Сила и бессилие Брежнева» (1986) и Ильи Григорьевича Земцова «Черненко: Советский Союз в канун перестройки» 1989). Можно предполагать, что как наши бывшие соотечественники, они более адекватно понимают советские реалии. Отмечая несомненные достоинства этих работ (широта кругозора, тонкий анализ доступной им информации), следует вместе с тем иметь в виду, что они основаны главным образом на интерпретации опубли­кованных данных и несут немалый оттенок публицистичности.

При характеристике основного «героя» эпохи «застоя», Л. И. Брежнева, преобладает мнение о чрезвычайной заурядности этого деятеля в интеллектуаль­ном и деловом отношении. В большинстве работ он предстает как клас­сический бюрократ, имевший единственную сильную сторону – способность к аппаратной интриге (особенно последовательно эту версию проводит Р. А. Медведев).

Более сложная картина представлена в работах Ф. М. Бурлацкого. В его интерпретации, после октября 1964 г. Л. И. Брежнев не сразу добился политического доминирования. – это происходило на протяжении второй половины 1960-х гг. Борьба различных группировок властвующей элиты в это время отражала не только личное соперничество, но и определенное противостояние различных политических линий.

По оценке автора, тогда имела место конфронтация трех основных групп. С одной стороны, это – неосталинисты, сторонники возвращения к жесткому режиму, «наведения порядка», – их возглавлял «железный Шурик» – член Политбюро Александр Шелепин, – правда, последний решительно опровергает такую интерпретацию своей позиции того периода. С другой стороны -- умеренные реформаторы, сторонники продолжения хрущевских преобразований в более взвешенном виде, -- среди них прежде всего А. Н. Косыгин, а среди более молодого поколения партийных функционеров -- Ю. В. Андропов, возглавлявший в то время один из двух международных отделов ЦК. В свою очередь, Л. И. Брежнев представлялял определенную «центристскую» линию, выражая настроения преобладающей части номенклатуры, не желавшей ни серьезных реформ, ни «сталинизации» (См. напр.: Бурлацкий Ф. Вожди и советники. О Хрущеве, Андропове и не только о них... М, 1990. С. 180).

Если признать реальностью своеобразный «центризм» Брежнева, ста­новятся ясными мотивы его заметного рейтинга не только среди но­менклатуры, но и в кругах «либеральной» интеллигенции, расс­матривавшей этого лидера как альтернативу «сталинистам» и наде­явшуюся через «умных советников» подталкивать его к рефор­мам. Такого рода настроение ярко отражено в воспоминаниях академика Георгия Арбатова, где постоянно подчеркивается относительная умерен­ность Брежнева, дистанцирование его от различных экстремистских, откровенно репрессивных поползновений определенной части власт­вующей элиты (См.: Знамя. № 10. С.122–137). Нечто подобное прослеживается также в воспоминаниях известного политического журналиста Александра Бовина (Бовин А. XX век как жизнь: Воспоминания. М, 2003. С. 252–259).

Можно предположить, что в такого рода публикациях имеет место преувеличение отмеченных разногласий, быть может», и с целью «облагораживания» позиции «интеллектуальных советников» в те годы: в этом контексте они выступают не в качестве конформистов и приспособленцев, а в роли «борцов против ресталинизации».

Пожалуй, наиболее последовательно позитивная оценка брежневского «центризма» как противовеса «сталинистам» прослеживается в опубликованных дневниковых записях Анатолия Сергеевича Черняева. Автор в 1971–1986 гг. был заместителем заведующего Международным отделом ЦК КПСС, в 1986–1991 гг. – помощник Генерального секретаря ЦК КПСС, Президента СССР. Характерно, что в его изображении, поворот к консерватизму происходит в первой половине 1970-х гг., и для его характеристики применяются такие определения как «сталинистская Вандея» и т. п. (См. Новая и новейшая история. 2004. № 5. С. 115–137; № 6. С. 84–126).

Более убедительной в этом плане представляется характеристика расстановки сил в верхах, которая дается в сборнике о «Пражской весне». Автор приходит к выводу, что «во второй половине 1960-х гг. в руководстве КПСС сложилось устойчивое консервативное большинство» («Пражская весна» и советская интеллигенция: к вопросу о формировании «внутрисистемной оппозиции» неосталинизму // 1968 год. «Пражская весна» (историческая ретроспектива). М., 2010. С. 404). Вместе с тем вряд ли можно в полной мере согласиться с оценкой политического режима в СССР этого периода как «неосталинизма». Думается, что «сталинистские» демарши этого периода носили характер не более чем «пробных шаров» и не выражали стратегических ориентиров «брежневцев». Этому поколение номенклатуры чужда была идея серьезных либеральных реформ, но и не нужна была и «ресталинизация»: правящий слой хотел спокойно пользоваться своими привилегиями.

В немногих публикациях прослеживается высокая оценка Л. И. Брежнева как политического деятеля. Так, в книге бывшего президента США Ричарда Никсона «Лидеры» дается характеристика Леонида Ильича как «властного, честолюбивого и беспощадного политика, который при другом режиме мог бы быть "Леонидом Великим"». В свою очередь Мэлор Стуруа, известный в советское время политический журналист, полемизируя с Р. А. Медведевым в оценке Брежнева, характеризовал его как «сильного, беспощадного бойца с железными кулаками», что подтверждается его победой над политическими конкурентами в борьбе за лидерство (Неделя. 1988. № 43).

С наибольшей последовательностью альтернативная верия в оценке Брежнева прослеживается в одной из статей сборника «Л. И. Брежнев. Материалы к биографии». Автор утверждает: «В лучшие свои годы это был сложный, способный на тонкий и глубокий политический анализ лидер, который многое понимал адекватно обстоятельствам». Более того, в статье говорится, что фактически основные идеи Горбачева были взяты из арсенала Брежнева, -- это и идея ускорения научно-технического прогресса посредством соединения НТР с «преимуществами социализма», и концепция разрядки международной напряженности. По замечанию автора, нет оснований связывать «разложение» общества с Брежневым, – оно началось до него и продолжалось в последующий период (Кузнечевский В. "Священная корова" военно-промышленного комплекса // Л. И. Брежнев. Материалы к биографии. М., 1991. С. 259).

Современна ситуация в нашей стране способствует ностальгическим чувствам по отношению к «позднесоветскому периоду», что сказывается и в некоторых публикациях о Л. И. Брежневе. Так, известный историк-публицист Сергей Николаевич Семанов к 100-летию этого деятеля анонсировал книгу под названием «Леонид Добрый» (См. об этом: Семанов С. Памяти Леонида Доброго // Дружба народов. 2007. № 1. С. 250–251. В 2006 г. вышла его книга «Дорогой Леонид Ильич»). Другой известный публицист Кавад Раш считает: «Только за создание БАМа Брежнев должен быть причислен к великим правителям державы. Второе его державное деяние – это Великий Афганский поход» (Слово. 2009. № 4. С. 330.

При всей спорности такого рода суждений, возможно, в них имеется определенное рациональное зерно: при всех очевидных слабостях и пороках Брежнева, как политического лидера, вряд ли правомерно преувеличивать его роль в деградации системы. Как уже отмечалось, наличие в ряде относительно «благополучных» стран коммунистического блока более динамичных лидеров (например, Тодора Живкова, Яноша Кадара) не предотвратило в них краха системы. Вместе с тем личные качества нашего «вождя», разумеется, в максимальной степени способствовали усугублению объективных тенденций деградации.

Различные мнения высказываются на расстановку сил в правящих кругах в период после утверждения политической гегемонии Л. И. Брежнева. Наиболее распространенной является версия о борьбе трех основных сил – партийного аппарата, органов государственной безопасности и военных кругов (генералитета, ВПК).

С особой последовательностью такая версия модель просле­живается у А. Авторханова, причем, в его интерпретации, основная тенденция политической эволюции состояла в неуклонном возвышении КГБ в результате целенаправленной деятельности Ю. В. Андропова. По оценке названного автора, Брежнев, «по существу был марионет­кой в руках КГБ и генералитета». Как утверждал этот патриарх советологии, на протяжении 1970-х годов Андропов с целью установление всевластия КГБ продвигал к власти своих ставленников и компроментировал соратников Брежнева. В начале же 1980-х годов началась решительная атака на брежневцев, что прояви­лось во «внезапной смерти» М. А. Суслова, устранении с полити­ческой сцены друга Брежнева – А. П. Кириленко, подготовке «компромата» на министра внутренних дел Н. А. Щелокова и т. д. В этом контексте приход же Андропова к власти после смерти Брежнева фактически явился государственным переворотом и сопровождался отстранением от власти брежневцев во главе с К. У. Черненко (Авторханов А. От Андропова к Горбачеву...; Он же. Технология власти // Вопросы истории. 1993. № 2).

Еще дальше в такой трактовке пошли бывшие «диссиденты» В. Соловьев и Е. Клепикова, которые утверждают, что мае 1982 г. Ю. В. Андропов стал фактическим правителем страны, что внешне проявилось в его освобождении от поста председателя КГБ и назначении вторым секретарем ЦК КПСС (Соловьев В., Клепикова Е. Юрий Андропов: тайный ход в Кремль. СПб., 1995. С. 157).

В свою очередь, в коллективном труде западных советологов «Политика в Советском Союзе» приоритетная роль в названном «треугольнике» была отведена ВПК и вооруженным силам (Politics in the Soviet Union. L., 1987. P. 33–35). В противовес этому Михаил Восленский утверждал, что армия, хотя и имела немалое влияние, не была способна стать ведущей властной структурой и всегда являлась «теневым и довольно слабым элементом политики, примыкающим к той или иной политической силе» (Восленский М. Номенклатура. М., 1991. С. 167–168).

Инакомыслие и оппозиционное движение

Впервые общая картина этого аспекта политической жизни была дана в упоминавшейся книге Р. А. Медведева. Первым же специальным обобщающим рудом на эту тему стала работа Л. М. Алексеевой (подготовлен в США в начале 1980-х гг.). Людмила Михайловна Алексеева активной «диссиденткой», а в настоящее время является известной «правозащитницей». Достоинством работы является богатство фактического материала, охват всех направлений движения. Однако основное внимание в ней уделяется национальным движениям, материал же о различных формах оппозиционного движения в самой России составляет примерно лишь треть объема книги. Кроме того материал распределен по направлениям движения, а не по хронологическому принципу, что затрудняет представление об общей тенденции процесса. Хронология движения в книге дается лишь применительно к «правозащитному движению». Представляется спорной датировка начального рубежа этого движения 1953 годом.: сам материал книги говорит о зарождении этого движения после ХХ съезда КПСС. Нельзя не отметить и некоторую эмпиричность книги в ущерб концептуальному осмыслению проблемы. Все это дает основание квалифицировать данную ценную работу в качестве «переходной» от публицистической к собственно исторической (Алексеева Л. М. История инакомыслия в СССР. Новейший период. М., 1992).

Наиболее же заметным событием в последующей историографии темы следует признать книгу известного социолога Б. М. Фирсова (Фирсов Б. М. Разномыслие в СССР. 1940–1960-е годы: история, теория и практика. Спб., 2008).

В развитии оппозиционного движения можно проследить следующие основные вехи:

1) активизация с середины 1960-х гг. особенно после процесса над Ю. Даниэлем и А. Синявским. Апогей – в конце этого десятилетия. Наиболее ярким выражением стали «подписантские кампании» с протестом против судебных процессов над диссидентами

2) в начале 1970-х гг. «диссидентство» фактически было разгромлено, завершением чего стала высылка Солженицына из СССР (1974 г.), ряд известных «правозащитников» выступили с «покаянием».

3) во второй половине 1970-х гг отмечается некоторое оживление оппозиционных действий в рамках «хельсинского движения», теперь все это напрямую инициируется с Запада.

4) в период правления Ю. В. Андропова проводятся аресты «диссидентов», фактически движение было искоренено, так что в «перестройку» страна вступила при отсутствии каких-либо демократических сил.

С точки зрения целей и форм деятельности в оппозиционном движении можно выделить три направления:

1) наиболее авторитетное – «правозащитная деятельность», которое стремилось к легальным действиям под лозунгом «Соблюдайте Ваши законы!». Наиболее заметной формой этой работы было издание «Хроники текущих событий», где фиксировались все «нарушения прав» в СССР.

2) национальное движение, в том числе выступавшее за полную реабилитацию «репрессированных народов» (наиболее активное – движение крымских татар).

3) в редких случаях – попытки создания подпольных организаций для насильственного свержения существующего строя. Самый известный факт – организация «русских националистов» ВСХОН (1966 г.).

С точки зрения идеологических ориентиров в оппозиционных круга тех лет выделяют три основных направления:

1) коммунистический реформизм, выступавший за «очищение» существующего строя от «пережитков сталинизма», за «социализм с человеческим лицом». Наиболее ярким его представителем был Рой Александрович Медведев.

2) либерально-демократическое направление, выступавшее за кардинальную трансформацию существовавшего строя. Своего рода лидером его, как и всего оппозиционного движения, несомненно, следует признать А. Д. Сахарова.

3) традиционалистское (почвенническое, неославянофильское, консервативно-националистическое) течение, отвергавшее существовавший строй с позиции возвращения к «национальным основам». Здесь наиболее яркой фигурой был А. И. Солженицын.

По поводу сущности и значения «диссидентства» прослеживаются следующие основные версии:

1) «Диссиденты» вступили в героическую, неравную борьбу с тоталитарным режимом и тем самым внесли значимый вклад в подготовку «перестройку».

2) ввиду своей крайней немногочисленности «диссидентство» не было политическим движением и не оказывало существенного воздействия на общественную жизнь, – скорее это были индивидуальные действия, ценные своим моральным примером;

3) рассматриваемое движение в немалой степени было инспирировано западными службами и внесло свой вклад в подготовку разрушения СССР.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ ПОСЛЕ БРЕЖНЕВА

Существенное значение для понимания ситуации в стране и дальней­ших перемен имеет анализ общественно-политических тенденций, имевших место после смерти Брежнева до прихода к власти Горбаче­ва. Особый интерес при этом представляет оценка деятельности Ю. В. Андропова в период его недолгого пребывания у власти. Адек­ватная интерпретация данной исторической полосы во многом позволя­ет оценить реформистский потенциал существовавшей системы, по­нять специфику последующих процессов.

В имеющихся публикациях фигура можно проследить следующие оценки Ю. В. Андропова:

1) выдающийся деятель, государственник и реформатор.

2) сложная фигура, сочетавшая стремление к укреплению государства с ориентацией на административно-репрессивные меры.

3) консерватор в маске «либерала».

4) главный творец «перестройки», подготовивший разрушение СССР или даже замаскированный враг, «агент мирового глобализма». Наиболее интересные соображения на этот счет приводятся бывшим работником ЦК КПСС Валерием Михайловичем Легостаевым (Легостаев В. М. Гебист магнетический: заметки о Ю. В. Андропове // Завтра. 2004. № 5–80.

Наиболее позитивную и даже апологетическую оценку этого политического деятеля дает Ф. М. Бурлацкий, который представляет его как убежденного реформатора, дальновидного политика, интеллектуала и т. п. (Помимо неоднократно упоминавшейся работы данного автора, отметим его новейшую публикацию: Бурлацкий Ф. М. Юрий Андропов и аристократы духа. М., 2009).

Некоторые авторы утверждают, что хотя наибольший резонанс вызвали меры Андропова по «наведению порядка», пресечению кор­рупции, при нем ставился вопрос и о более фундаментальных преобразова­ниях. Так, по свидетельству известного публициста Т. Карягиной тогда была создана авторитетная исследовательская груп­па, которая вырабатывала различные варианты эволюционного пере­хода к рыночной экономике (Наш современник. 1992. № 3. С. 75).

Более того, якобы вся концепция «перестройки» была в деталях разработана под руко­водством Андропова в недрах КГБ, о чем поведал в своей книге, изданной на Западе, бежавший туда бывший работник этого ведомс­тва Голицын (Огонек. 1991. № 18. С. 24). В связи с этим известный американский журналист Р. Шиэр писал: «Есть доля иронии в том, что одному из наследни­ков Берии суждено было начать борьбу за ограничение деспотичес­кой власти. Андропову за время его краткого пребывания во главе государства удалось запустить процесс, ныне называемый перест­ройкой. Будучи шефом КГБ, Андропов знал всю правду о печальном состоянии советской экономики и о степени коррупции..Он, по-видимому, начал готовить передачу наследства бреж­невской эры, продвигая по служебной лестнице незапятнанных кор­рупцией людей, вроде Горбачева. Главное наследие Андропова сос­тоит в том, что ему удалось сплотить новую элиту» (США: Экономика, политика, идеология. 1990. № 10. С. 85).

Весьма распространенной является и неоднозначная оценка фигуры Ю. В. Андропова, выделение позитивных и негативных черт его дея­тельности. Типичен в этом плане ответ Р. А. Медведева на вопрос, «какие изменения могли бы произойти у нас в стране, если бы судьба дала возможность Ю. В. Андропову возможность еще несколь­ко лет оставаться на посту Генерального секретаря ЦК КПСС?" Мас­титый историк высказал по этому поводу следующее суждение: «Ю. В. Андропов проявил больщую решимость в борьбе с разложившимися партийно-государственными кадрами разного уровня, с так называемой "брежневской мафией". Если бы не усилия Ю. В. Андропова, возможно, не было бы нынешней перестройки. В то же время личность Ю. В. Андропова – противоречивая, сложная. Он <...> не дал бы нашей стране сегодняшней гласности, сегодняшней демократиза­ции. При Андропове были приняты очень суровые, репрессивные меры против инакомыслия» (Аргументы и факты. 1989. № 3. См. также: Медведев Р. А. Неизвестный Андропов. Политическая биография Ю. В. Андропова. М., 1999).

В свою очередь в упоминавшейся работе А. Авторханова» «От Андропова к Горбачеву» деятельность этого лидера расценивается как попытку обновления существовавшей системы административно-бюрократическими методами. Такого рода характеристика андроповского «реформизма» получила наиболее развернутое обоснование в неоднократно упоминавшемся труде «На пороге кризиса». Там говорится: «Квалифицируя в целом итоги работы этого выдающегося государственного и партийного деятеля, их можно назвать попыткой реанимации уже агонизировавшей административно-командной системы управления. Он непримиримо выступил против ее пороков, но они к тому времени уже стали для нее органичными и могли быть ликвидированы только вместе с ней. Применявшиеся им методы усиливали именно те ее стороны, против которых были направлены. Они не вывели страну из прежней колеи» (На пороге кризиса... С. 419).

При этом некоторые авторы пытаются объяснить неоднозначный характер деятельности Ю. В. Андропова не столько его качествами как политического деятеля, сколько соотношением сил в правящих кругах. Так, английский советолог А. Браун выделял в них три груп­пировки: 1) консерваторы (брежневское Политбюро), 2) сторон­ники «наведения порядка (военные и КГБ), 3) реформаторы. Последние две группы сходились во мнении, что коррумпированной стране мог помочь только сильный лидер; объединение этих двух группировок и привело Андропова к власти. Поэтому в его политике и имело место сложное со­четание интересов оппозиционной консервативно-охранительных и реформаторских тенденций (Brown A. Power and Policy in Time of Leadership Transition, 1982–1988 // Political Leadershop in the Soviet Union. L., 1989. P. 163).

Помимо приведенных суждений, встречаются и публикации с более скептической и не­гативной оценкой рассматриваемого исторического деятеля. Так, в статье Эрнста Неизвестного «Катакомбная культура и власть» и в художествен­но-публицистическом произведении А. А. Зиновьева «Пара беллум», на­писанных в момент прихода Андропова к власти, он рассматривается как типичное порождение бюрократической системы, Эти авторы до­казывают, что новый генсек не имел возможности что-то в ней су­щественно изменить даже при наличии такого стремления (Неизвестный Э. Катакомбная культура и власть // Вопросы философии. 1991. №10. С. 20; Зиновьев А. Гомо советикус. Пара беллум. М., 1991. С. 207).

Еще более негативная трактовка дается в воспоминаниях бывшего советского дипломата (заместителя Генерального секретаря ООН) А. Шевченко, завербованного в конце 1970-х годов ЦРУ и оставшегося в США. По его оценке, внешняя «либеральность» Андропова были лишь маской, он делал ставку на подавление инакомыслия и был против всяких серьезных реформ (Совершенно секретно. 1990. № 2).

Не менее негативны высказывания по этому поводу бывшего предсе­дателя КГБ В. Семичастного. В своем интервью, опровергая «миф» об Андропове-реформаторе, названный деятель характеризует его как реакционера и оппортуниста, который, возглавляя в течение 15 лет КГБ, будучи членом Политбюро и как никто зная о положении дел в стране, ничего реального не сделал для борьбы с разложени­ем (Огонек. 1989. № 24. С. 45).

Наконец, по мере нарастающего недовольства итогами «демократических реформ» распространяется версия об Андропове как главном виновнике краха СССР. В таком контексте выдвижение им к руководству КПСС М. С. Горбачева воспринимается не как заслуга, а как тяжкое обвинение. Одно из двух: либо он неправильно оценивал своего протеже, тогда где же его политическая мудрость? Либо еще хуже: в некоторых публикациях Андропов объявляется «агентом» США и сионизма.

Дата добавления: 2014-01-14