Юридические уловки Microsoft — не только изощрённое издевательство над её клиентами, но и (независимо от намерений корпорации) удар по всему миру

Поиск кривизны в колесе рулетки [47]

Вклад великого физика Альберта Эйнштейна в науку доселе остаётся предметом немалых споров — вплоть до обвинений в плагиате. Действительно, его самостоятельность несомненна разве что в Общей теории относительности. В прочих же своих трудах он в основном прояснял (или — как в прославленной дискуссии с Нильсом Бором по внутренней природе квантовой механики — помогал другим прояснить) физический смысл явлений и понятий, экспериментально найденных и/или математически обоснованных до него. Разница же между формой и смыслом очевидна далеко не каждому — и не только в физике.

Зато вклад Эйнштейна в околонаучный фольклор неоспорим. Он не только утвердил в массовом сознании образ великого учёного как чудака со странными манерами в затрапезном наряде (на чём я постоянно спекулирую), но и подкрепил этот образ множеством достоверных и легендарных историй. Так, однажды некая дама сказала: «Мой телефон очень трудно запомнить: 24361 (в те времена телефонные номера ещё были коротки)». Он немедленно ответил: «Что же тут сложного? Две дюжины и девятнадцать в квадрате». Вроде нелепо заменять краткое число долгой цепочкой расчётов — но ученому, ищущему внутренние закономерности разрозненных фактов, такой ход мысли привычен.

Около века назад прославился искатель подобных закономерностей — индийский математик Раманужан. Кто-то (фразу приписывают английскому математику Джону Иденсору Литлвуду, но сам он объявил эту атрибуцию ошибочной) даже сказал: «Для Раманужана каждое натуральное число — личный друг». В самом деле, стоило назвать ему число — и он тут же указывал множество особенностей, выделяющих его на общем фоне.

Недавно мне довелось выкачивать множество материалов из различных файлохранилищ. Для борьбы с автоматическими системами сбора информации в Интернете обычно используют систему САРТСНА (Completely Automated Public Turing test to tell Computers and Humans Apart — полностью автоматизированный тест Тьюринга для разделения компьютеров и людей). На экран выводится случайный набор цифр и букв сильно искажённой формы, под разными углами, на пёстром фоне — надо ввести этот текст на клавиатуре. Человек справляется, а вот нынешним программным распознавателям это пока не под силу (хотя уже придуманы некоторые трюки для обхода проверки).

Обработав несколько тысяч таких наборов, я обратил внимание: во многих из них мне видится регулярность. То цифры идут в порядке возрастания, то цифра повторяется несколько раз, то и вовсе текст симметричен…

Генераторы случайных чисел, используемые современными компьютерами (в частности, для формирования тестов САРТСНА), вполне надёжны. Строго говоря, генераторы эти псевдослучайны — основаны на строго детерминированных операциях, и выдаваемая ими последовательность рано или поздно начинает повторяться, а потому её в принципе можно вычислить заново. Но длина последовательности — до первого повтора — очень велика даже по компьютерным меркам, а законы её построения просты для компьютера, но не поддаются пересчёту «в уме». Доналд Эрвин Кнут посвятил тонкостям генерации псевдослучайных чисел громадный раздел своего фундаментального труда «Искусство программирования». Если его рекомендации сейчас нарушают, то только специально — например, ради ослабления криптографических систем. Так, разговоры по сотовому стандарту GSM декодируются в темпе произнесения на персональном компьютере десятилетней давности: разработку стандарта контролировали спецслужбы нескольких стран Западной Европы.

Я не сомневаюсь: тестовые комбинации, виденные мною, вычислялись без участия контрразведок. Выходит, я просто подмечаю закономерности, никем не предусмотренные, а образовавшиеся случайно.

Появление таких закономерностей неизбежно. В самом деле, если какая-то последовательность действительно случайна, то не может быть никаких помех появлению там любых комбинаций — включая и подчинённые какому-то правилу. Наоборот, если в последовательности данных не найдётся вовсе ничего закономерного — она не вполне случайна.

Именно таковы комбинации, выбираемые людьми, например, в качестве паролей. Кто в здравом уме (и не знающий всех этих математических нюансов) установит, например, пароль 12345678? Учёт подобных психологических правил заметно облегчает вскрытие чужих секретов.

Мне, конечно, далеко до искусства Раманужана. Тот бы, наверное, вообще не смог бы себе выбрать цифровой пароль — видел бы закономерности в любой комбинации. Но и для меня выглядела не вполне случайной добрая половина виденных мною, заведомо случайных чисел.

Ложную регулярность можно подметить, разумеется, не только в числах. Скажем, швейцарский психолог Херман Роршах подобрал десяток симметричных клякс сложной формы. По тому, какие образы обнаруживает человек в пятнах, можно многое узнать об его внутреннем состоянии. Тест Роршаха уже добрый век один из популярнейших в психологии.

Уильям Шейкспир устами Хамлета напоминает, сколь многочисленные образы можно разглядеть в облаках — и как быстро они меняются. Опытный царедворец Полоний не только по придворным рефлексам вынужден соглашаться: облако, указанное принцем, и впрямь напоминает то кота, то крота, то кита…

Столь же скоротечно меняются и графики бесчисленных биржевых сводок, кои мне приходится наблюдать в экономических новостях (как отмечал ещё Владимир Ильич Ульянов, политика — концентрированное выражение экономики, так что политическим консультантам вроде меня приходится вникать в хозяйственные тонкости). Не удивительно, что профессиональные аналитики усмотрели в них множество закономерных образов. Рассказы биржевых игроков — и, разумеется, обозревателей — изобилуют эффектными терминами (любой постоянный читатель «Бизнес-журнала» без труда перечислит множество заклинаний вроде «боковой тренд»).

Конечно, цены любых товаров (в том числе и биржевых, включая ценные бумаги) в основном определяются реальными законами — вроде соотношения спроса и предложения. Зная состояние рынка, можно зачастую предугадать довольно многое. Например, не надо быть Хамлетом, чтобы предвидеть: открытие нового автозавода снизит среднюю по отрасли норму прибыли.

Но реальные взаимосвязи чаще всего долгосрочны: тот же автозавод за день не построить. В то же время на естественные правила налагается множество мелких случайностей. Скажем, слух о строительстве автозавода может и не подтвердиться — хотя бы потому, что потенциальные инвесторы, прикинув возможный спад прибыли, предпочли вложить деньги в другую отрасль.

Правда, слухи, предположения и прочие движения человеческих душ также подвержены некоторым закономерностям. Зная их, можно немало предсказать. В наши дни игрой на психологии особо прославился Дьёрдь Шорош (после переезда из Венгрии в Америку известный как Джордж Сорос). Но были и до него мастера этого жанра. Так, Натан Ротшильд, первым — благодаря заранее нанятой эстафете конных гонцов — узнав исход битвы при Ватерлоо, демонстративно распродал изрядную партию ценных бумаг британского правительства. Прочие биржевики решили, что битва проиграна, и кинулись избавляться от своих бумаг. Ротшильд через подставных лиц скупил их по дешёвке — и в одночасье стал богаче на порядок. Впрочем, скупленные бумаги он вернул правительству — богатств ему хватало, а в обмен на свою щедрость он получил высочайший по тому времени статус.

Но поводы для психологических трюков возникают редко. Проекты вроде автозаводов слишком медлительны для нетерпеливых игроков. Тысячи профессионалов и миллионы любителей мечутся, пытаясь сыграть на быстрых колебаниях — найти закономерности в потоке бесчисленных мелких случайностей (в том числе и случайностей, вызванных действиями других таких же игроков).

Когда встречаю названия теорий вроде «технический анализ», поневоле вспоминаю легенды о Раманужане и мой собственный опыт опознания регулярностей в результатах работы генератора случайных чисел. Понятно, какое-то правило усмотришь. Но неведомо, какое — и надолго ли его хватит.

Не зря добросовестные аналитики предупреждают: играя на Форексе, первые $20–30 тысяч непременно потеряешь. Ну а дальше — как повезёт.

Ум и знание кармана не ломят [48]

Уже не одно десятилетие overqualified — избыточно квалифицированный — специалист имеет куда меньшие, нежели underqualified — недостаточно квалифицированный — кандидат, шансы занять вакансию в большинстве американских фирм. В самом деле, неумелого можно доучить до нужного уровня. От чрезмерных же познаний никак не избавиться. Как сказано в советском анекдоте, «бороду сбрить я могу — а умище-то куда девать?»

Царь Соломон Давыдович в книге «Проповедник» отметил: «Во многой мудрости много и печали, и умножающий познание умножает скорбь». Человек, чьи силы и знания очевидно превосходят требования занимаемой должности, испытывает немалые трудности в поиске приложения своих способностей.

Конечно, некоторые пути расходования чрезмерных возможностей общественно канонизированы. Американцы тратят немало денег и времени на собственноручное доведение своих жилищ не то что до уровня «не хуже, чем у Джонсов», а до степени «пусть Джонсы от зависти удавятся». Советские интеллигенты месяцами пропадали в горах и лесах, пели под гитару до хрипоты.

Я лет двадцать играю в команде спортивного «Что? Где? Когда» (пока лучшей по общему числу побед в турнирах разных рангов, кроме разве что чемпионата мира) с прославленными бардами. Теплофизик и программист Борис Оскарович Бурда, увы, уже ушёл из большого спорта: его собственные игровые и кулинарные телепроекты зачастую мешают ездить на турниры. Роман Григорьевич Морозовский — инженер, электромонтажник, судья республиканской категории по спортивному туризму. Ирина Борисовна Морозовская параллельно с инженерной работой освоила психологию, уже много лет признана одним из крупнейших в былом Союзе специалистов по эриксоновской недирективной терапии (а заодно ведёт тренинги по повышению успешности профессионалов, включая бизнесменов). Татьяна Валентиновна Луговская — юрист, журналист, киносценарист. Да и я сам не вполне безуспешно совмещаю интеллектуальные игры и с былым системным программированием (для разных архитектур), и с нынешними политическими консультациями, да и статьи писать успеваю. Пока у человека хватает сил, точки их приложения всегда можно найти.

К сожалению, многие управленцы и работодатели искренне считают каждую минуту, потраченную подчинённым на себя, украденной лично у них. Даже если сами они эту минуту никоим образом не могут использовать. А менеджеры вдобавок опасаются: вдруг сотрудник окажется столь умелым, что его сочтут достойным служебного повышения — на место этого самого менеджера?

Даже если для эффективной работы желательно чему-то доучить работника — многие опасаются: вдруг он, обретя дополнительные возможности за счёт работодателя, предпочтёт искать их приложение на новом месте? Обидно терять свой персонал за свои же деньги.

Америка уже чуть ли не век считается первопроходцем большинства неясностей прогресса. К сожалению, ей зачастую подражают не столько на изысканных ею торных путях, сколько на бесчисленных зигзагах и тупиках, посещённых ею в процессе изысканий.

В частности, сформированное американскими управленцами отношение к избытку знаний, умений и навыков постепенно распространилось по большей части Западной Европы, а теперь охватывает и нас. Со всеми вытекающими из этого организационными последствиями. Вроде болонского процесса, превращающего значительную часть выпускников ВУЗов в ремесленников, способных только следовать готовым рецептам, но не знающим ключевых закономерностей, из которых эти — и многие другие — рецепты можно по мере надобности выводить внятными (и чаще всего сравнительно простыми) методами.

А ведь американская система образования уже давно доказала, что по многим ключевым пунктам уступает германской — принятой, в частности, у нас — традиции. Самое очевидное свидетельство её несовершенства — постоянный импорт Соединёнными Государствами Америки специалистов, подготовленных во всех остальных уголках обитаемого мира. Да и в заокеанских ВУЗах приезжие студенты учатся в среднем куда прилежнее и успешнее, нежели уроженцы — и выпускники средней школы — самой сверхдержавы.

Идеальной просветительной методики пока нет и в обозримом будущем не предвидится. Стремление учить всех эффективно, с удовольствием, напоминает классический анекдот: «Делаем быстро, хорошо, дёшево — любые две опции на выбор». Но всё же в современных условиях — когда каждодневные перемены принуждают столь же каждодневно осваивать нечто новое — вполне очевидны преимущества фундаментальной систематической подготовки перед натаскиванием по набору случайно выбранных ремесленных рецептур. Нынешнюю популярность американских образовательных концепций невозможно объяснить ничем, кроме нежелания управленцев — и хозяйственных, и политических — иметь дело с умными управляемыми.

Неужто экономика и впрямь движется лучше, когда в неё впряжены ослы?

Великий советский математик — творец множества новаторских компьютерных архитектур, создатель института кибернетики АН Украинской ССР — академик Виктор Михайлович Глушков по ходу разработки теории управления экономикой установил: избежать лавинообразного нарастания последствий любой хозяйственной случайности можно, только если в каждом производственном звене по меньшей мере 1/3 возможностей не используется при нормальном ходе событий, а служит исключительно страховым резервом.

В ту пору Глушков руководил созданием ОГАС — Общегосударственной автоматизированной системы управления народным хозяйством СССР. Коммунистическое руководство страны, столкнувшись (ещё в начале 1950-х) с нарастающими сбоями централизованного руководства, надеялось поднять его эффективность, переложив часть трудностей на технику. Поэтому Глушков был наделён немалыми полномочиями. Естественно, на его запрос об уровне производственных резервов Госплан ответил немедленно: при разработке государственных планов используется 49/50 расчётных мощностей, a 1/50 остаётся в распоряжении предприятий. Точнее, в распоряжении министерств — те в один голос сообщили Глушкову: ресурсы, не использованные Госпланом, тут же нагружаются дополнительными заданиями, дабы компенсировать неизбежные нестыковки плана, спущенного сверху.

Громадное расхождение теоретического расчёта с практикой изрядно удивило академика: нашу экономику хотя и лихорадило — но всё же несравненно меньше, чем следовало бы при столь полном отсутствии страховки. Он использовал свои полномочия для организации негласного обследования предприятий. Оказалось: ни один грамотный управленец не скрывает от вышестоящего начальства менее 1/2 возможностей руководимого им участка. То есть сверх необходимого резервировалась — и не использовалась вообще без всякого толку — по меньшей мере 1/6 мощностей советского народного хозяйства.

Заметьте: Глушков — как и надлежит математику — решал задачу в общем виде. Он не уточнял, какие производственные звенья должны располагать резервом производительности. Следовательно, его открытие можно без особого сомнения распространить до наинизшего звена — отдельного человека.

Страховая роль запаса знаний и опыта прекрасно проявилась в нашу эпоху бурного реформирования. Советские граждане — казалось бы, отученные от большинства проявлений инициативы — успешно освоили многие направления деятельности, ранее не востребованные или даже прямо запрещённые. А уж приспособление к изменившимся условиям на привычных рабочих местах и подавно прошло для большинства без явно выраженных усилий.

Великий австрийский экономист Йозеф Шумпетер показал: на стабильном рынке при свободной конкуренции норма прибыли стремится к нулю — заметную выгоду можно получить только в инновационном процессе. Понятно, любые перемены в работе требуют дополнительной — не востребованной доселе — квалификации персонала. Не экономьте на профессионализме — ни своём собственном, ни своих подчинённых — и неизбежные дополнительные расходы обернутся выгодами, заведомо недостижимыми для работающих по принципу, высмеянному ещё в пьесе Александра Гельмана «Протокол одного заседания» (более известной по экранизации «Премия»): «Я перед главком отчитываюсь за каждый квартал в отдельности, а не за всю жизнь в целом».

Суворовская логистика [49] (*)

Один из главных секретов непобедимости легендарного Александра Васильевича Суворова известен всем нам с детства. Его чудо-богатыри маршировали так быстро, что один из них на вопрос любимого полководца «Далеко ли до Луны?» бодро отрапортовал: «Два суворовских перехода!»

Воины под командованием Суворова обрушивались на противника как снег на голову. Заставали его врасплох. Не давали времени на перегруппировку. И своей немыслимой скоростью сокрушали его так же легко, как пушечное ядро сносит хилый заборчик.

Хрестоматийный пример — битва у реки Рымник.

Сто тысяч турок — в трёх укреплённых лагерях. Если противник атакует один из них, войска из остальных тут же придут на подмогу — и осаждающий сам окажется осаждённым.

Двадцатипятитысячная армия Суворова не только захватила каждый лагерь за считаные часы вместо предполагаемых фортификаторами нескольких дней. Она ещё и прошла от лагеря к лагерю быстрее турецких гонцов. Турки в каждом из лагерей просто не знали, что им нужно готовиться к обороне — оттого их и захватывали так скоропостижно.

Не зря Суворов удостоился титула Графа Рымникского.

Отчего же его войска двигались настолько быстрее прочих?

Немало значила выучка. Суворов даже составил — и издал за свой счёт для всех подчинённых ему офицеров — брошюру с подробной инструкцией по технологии воинского обучения (а заодно — и по правилам личной гигиены, обустройству лагерей и прочим подробностям армейского быта). И заслуженно назвал её «Наука побеждать».

Но не только ветераны, превзошедшие сию науку во всех подробностях, славились суворовскими переходами. Подкрепления, приходившие по ходу кампаний, и даже новобранцы под водительством Суворова практически не отставали от мужей, закалённых во множестве битв.

А при Рымнике у Суворова было всего семь тысяч русских воинов. Остальные восемнадцать тысяч — австрийцы. Общий враг — Турция — сплотил две конкурирующие империи, а принц Кобург имел достаточно опыта и благоразумия, чтобы вверить командование более опытному коллеге, хотя его собственные войска были куда многочисленнее.

Часть манёвров союзники провели раздельно: пока Суворов громил двенадцать тысяч турок у деревни Тыргу-Кукули, Кобург шёл к лесу Крынгу-Мейлор. Но объединившись у леса и разбив там сорок тысяч турецких конников, союзники двигались к местечку Мартинешти уже вместе — с суворовской скоростью.

Австрийские войска всегда были прекрасно обучены: проблемы, красочно описанные Гашеком, возникли куда позже. Но всё же до Рымника они никогда не ходили так быстро. И времени на их переподготовку у Суворова не было: на выручку Кобургу он пришёл, когда до турецкой атаки оставались в лучшем случае сутки, и вынужден был опережать турюк.

Быстроту суворовских войск обеспечила логистика — искусство организации снабжения.

До Суворова войска двигались, пока не проголодаются до уровня, ощутимо угрожающего боеспособности. Тогда становились на привал и затевали приготовление пищи. По возможности — горячей. Она и насыщает лучше, и гигиенически безопаснее: в доконсервную эпоху на сухой паёк годились лишь немногие (и далеко не самые удобоваримые) продукты — даже столь специфические находки, как легендарная запорожская саламата (каша из гречневой муки с салом, уваренная до консистенции лепёшек), в жару были скоропортящимися.

Даже солдатски примитивная кулинария отнимает час-два. Причём за эти часы солдаты не очень-то отдыхали: готовка — дело непростое.

Суворов радикально изменил организацию марша. В намеченные на карте места привалов заранее высылались кашевары на конных повозках в сопровождении конного же боевого охранения. Они прибывали куда раньше пехоты и тут же брались за работу. К моменту подхода маршевых частей еда (по рецептам, описанным в той же «Науке побеждать») была готова. Оставалось съесть и двигаться дальше. Не тратя сил на самостоятельную кухонную возню, солдаты даже отдыхали за эти полчаса-час лучше, чем раньше за два-три часа.

За день суворовские войска экономили благодаря изобретению своего командира четыре-пять часов привалов. Соответственно проходили на десятки километров больше любых других.

Конечно, с годами суворовская идея стала всеобщим достоянием, и ускорились переходы всех армий. Всякая новинка эффективна при первых применениях, а потом её либо используют все, либо находят противоядие.

Следующим прорывом стало создание — спустя век с лишним, уже в русско-японскую войну — полевой кухни на колёсах (Турчанович запатентовал её после войны — в 1907-м). Двигаясь в общем солдатском строю, повар готовит всё необходимое, и поесть можно уже не в заранее намеченном месте, а там, где возникают удобные для привала обстоятельства.

А наши французские союзники в Первой мировой всё ещё варили в котелках, каждый для себя: истинный француз должен верить, что кулинарит лучше всех — даже в ущерб маршу! Быстрее же всех тогда маневрировали немцы: у них даже обувные мастерские были на грузовиках, и солдаты в ожидании починки сапог ехали на специальных подножках, держась за кузов. Впрочем, ключевое сражение 1914-го — на Марне — выиграли французы опять же логистикой: подкрепления из Парижа перебросили за одну ночь, мобилизовав все городские такси…

Нового министра обороны аналитики встретили единодушно: бывший главный налоговик наведёт наконец порядок в запутанных армейских финансах — а может быть, и впрямь сократит повальное воровство. И мало кто обратил внимание: Анатолий Сердюков до казённой службы руководил крупной мебельной торговлей. А это — прежде всего сложнейшая логистика. Может быть, и в этом деле, где наши войска изрядно растеряли даже опыт Великой Отечественной, появится наконец нечто новое?[50]

Было время — и цены снижали [51] (*)

Нынешняя Великая депрессия обострила интерес ко всем — хоть шарлатанским — снадобьям, употреблённым для лечения предыдущей. В частности, вновь входит в моду немецко-аргентинско-швейцарский экономист Йохан Сильвио Эрнестович Гезелль с идеей платных денег.

По его концепции деньги — государственная услуга, и за право их использования надлежит постоянно платить (в уже проведенных экспериментах — путём наклейки на купюру марок, продлевающих срок её действия). Через какое-то время использования каждая купюра приносит казне сумму, равную её номиналу. Обычно после этого она изымается из обращения.

Эксперименты с технологией Гезелля неизменно дают впечатляющий результат. Поскольку платить никто не любит, от платных денег стараются избавиться чем поскорее. Деньгооборот — а значит, и товарооборот — ускоряется. Регион, где введены платные деньги, выходит из общей депрессии.

Правда, ни один эксперимент не протянулся достаточно долго, чтобы оценить возможные долгосрочные последствия. Центральные банки стран, где вводились платные деньги, вскоре усматривали угрозу своей монополии, так что обращение новой валюты блокировалось через суд. В тех же немногих случаях, когда внешние ограничения удавалось обойти юридическими ухищрениями, экспериментаторы рано или поздно возвращались к привычным форматам. Например, основанный в 1934-м швейцарский Кооператив Экономического Круга уже в 1952-м перешёл к обычному кредитованию под ссудный процент. Хотя сам Гезелль — как и множество иных экономических гуру и их адептов — как раз в ссудном проценте усматривает едва ли не главное зло.

По мнению большинства любителей простых решений, ссудный процент ограничивает доступность денег и тем самым тормозит развитие экономики. Да вдобавок и требует повышать цены товаров и услуг. В конечном счёте потребность в выплате доходов по кредитам приводит к несправедливому перераспределению средств — от производителей к сторонним деятелям, заинтересованным не в развитии конкретного бизнеса, а лишь в доходе как таковом. Эго в свою очередь принуждает и управленцев заботиться не о совершенствовании подведомственного хозяйства, а о красоте краткосрочных отчётов.

Идея Гезелля вроде бы прямо противоположна концепции дохода кредиторов. По ней вкладывать деньги в реальный бизнес надо не ради дохода, а во избежание потери денег — ведь без движения они просто обесцениваются.

Но к почти тому же результату, что и предлагаемый Гезеллем налог на обращение денег, приводит и обычная инфляция. Она тоже постепенно обесценивает все деньги — хотя и не до нуля, но достаточно, чтобы поддержание их ценности было невозможно без инвестирования. В разгар валютного кризиса 1970-х годов швейцарские банки даже брали — совсем по Гезеллю — плату за хранение вкладов. Ведь швейцарский франк был привязан к золоту (до 1 мая 2000-го), а прочие валюты кризис оторвал от любых твёрдых ценностей.

Валютный кризис 1970-х породил небывалое дотоле явление — стагфляцию, то есть стагнацию, продолжающуюся, невзирая на инфляцию. Рецепт Джона Мэйнарда Джон-Невилловича Кейнса — лечить застой денежными инъекциями — впервые не дал результата.

Впрочем, сам Кейнс предвидел нечто подобное. Он предлагал изымать избыточные деньги из обращения ещё до того, как они пройдут полный круг и начнут раскручивать колесо инфляции. По его мнению, одного рывка достаточно, чтобы запустить хорошо отлаженный мотор экономики.

Увы, к середине 1960-х в этом моторе накопилось слишком много шероховатостей. Поэтому политики подталкивали его непрерывной эмиссией. И экономика заглохла, невзирая на впрыскивания уже не шприцем, а брандспойтом.

Когда деньги нестабильны, никто не хочет расставаться с более надёжными ценностями. Если деньги всё же оказались на руках — от них стараются поскорее избавиться, купив что угодно. Цены растут быстрее, чем денежная масса. Отношение денежной массы к товарной падает. Номинальная инфляция порождает реальную дефляцию. Денег перестаёт хватать для обслуживания потоков товаров и услуг. Приходится торговать по бартеру. Многоступенчатые цепочки взаимодействий, необходимые в развитой экономике, рвутся.

На пике кризиса — в 1976-м — Фридрих Август Августович фон Хайек, двумя годами ранее удостоенный премии Банка Швеции по экономике в память Альфреда Бернхарда Эммануиловича Нобеля, выпустил небольшую книгу «Денационализация денег» (у нас издана в 1996-м под названием «Частные деньги»). К тому времени он уже показал: деньги — лучший теоретически возможный носитель информации, значимой для принятия хозяйственных решений,[52]а потому любая их нестабильность перекашивает экономику. Теперь он предложил выход — конкуренцию частных эмитентов, каждый из которых вправе выпускать свою валюту, но не может копировать чужие. По исследованию Хайека, свободный рынок рано или поздно уйдёт от продукции нестабильных эмитентов, так что хозяйственный оборот будет обслуживаться надёжными средствами постоянной ценности, а потому появится возможность формировать и осуществлять долгосрочные планы.

Увы, переходные процессы в период отбора стабильных денег пока так плохо исследованы, что ни одно государство — даже наилиберальнейшее — не решилось отказаться от привилегии собственной эмиссии. Правда, национальные валюты уже конкурируют. Даже в тех местах, где закон ограничивает выбор средств взаиморасчётов, нередки оговорки в контрактах, указывающие сумму расчёта в другой валюте или даже корзине валют с оплатой разрешёнными средствами по курсу на момент платежа (или усреднённому за какой-то разумный срок). Это даёт хоть какой-то ориентир.

Как бы то ни было, чисто технически стабилизация валюты осуществима. Хотя бы возвратом к полному золотому обеспечению. Скорость добычи золота столь мала по сравнению со средней скоростью развития экономики, что в первом приближении можно будет считать общую сумму денег в мире постоянной.

Когда товарная масса растёт, а денежная фиксирована, всем производителям придётся снижать цены — и соответственно зарплаты. От этого в среднем никто не проиграет: ведь контрагентам также придётся снижать цены, и любая попытка удержать их на прежнем уровне вызовет переток клиентуры к конкурентам, так что соотношения разных цен останутся примерно постоянны — как остаются примерно постоянны при обычной ныне инфляции.

Раз цены снижаются — реальная ценность каждой денежной единицы растёт. Причём растёт пропорционально росту экономики. Никакой банковский вклад не даст такого эффекта: работа самих банковских служащих не бесплатна, да и прибыль банковладельцам желательна, так что часть выручки от инвестирования через банк до деньговладельца не доберётся.

Но если выгоду приносят даже деньги, просто лежащие в кармане, — к чему вкладывать их в дело?

Деньги — удостоверение права на получение любых житейских благ. Инвестиция — временный отказ от этого права. Тем самым общество уведомляется: надо произвести другое благо, необходимое для расширения и совершенствования объекта инвестиции. Инвестор вправе рассчитывать на какое-то поощрение за содействие общему развитию — ссудный процент. Инфляция — надёжный способ добиться, чтобы деньговладелец не располагал иными, кроме прибыли от инвестиций, способами извлечения выгоды.

Если прибыль вновь инвестировать, доля в бизнесе вырастет. Расхожий сюжет приключенческих романов — скромная сумма, вложенная в дело и не востребованная десятилетиями, а то и веками, превращается в фантастический капитал. Инфляция снимает и эту опасность. Что толку, если бочонок золота, по расхожей легенде вложенный гетманом Павлом Леонтьевичем Полуботком в Банк Англии, превратился за три века в миллиарды фунтов стерлингов, если за те же века сама эта денежная единица из фунта (453,6 г) серебра превратилась в считаные миллиграммы его же!

Выходит, постоянное обесценивание денег вынуждает вкладывать их в дело и в то же время не позволяет рантье обрести полный контроль над предпринимателями. Пока лучшего средства достижения этих целей не найдено, придётся нам платить кредиторам, мириться с инфляцией, заигрывать с идеями Гезелля и грустно перечитывать «Частные деньги» Хайека.

Ничьё — значит, общее [53]

Экономика — наука (а зачастую — и искусство) распоряжения ограниченными ресурсами. Естественно, в силу их ограниченности весьма желательно ими распорядиться как можно рачительнее, дабы получить наибольший возможный эффект. Посему эффективность зачастую считают главной целью хозяйствования в целом. А её достижение — задачей любого управленца.

Само хозяйство мы ведём ради решения неких конкретных задач. Но современная экономическая теория исключает из рассмотрения не только сами задачи экономики, но и механизм их формирования. Она ограничивается понятием платёжеспособного — то есть подтверждённого однозначным, наглядным и убедительным образом — спроса. При таком понимании предмета науки за её пределами остаётся немалый спектр практически важных вопросов. Один из них — распоряжение ресурсами, находящимися в общем достоянии.

Если такой ресурс вовсе бесплатен (то есть никому не принадлежит), эффективность его использования можно считать бесконечной: какой выход конечной продукции ни разделить на нулевые затраты — результат бесконечно велик. Если же его оплачивают в складчину — у каждого возникает соблазн использовать больше, чем оплатил: чувствовать, что поживился из чужого кармана, куда приятнее, нежели даже получать доход «из ничего». В любом случае логическая цепочка событий приводит к хищнической эксплуатации природных (или унаследованных от предыдущих поколений) объектов, постоянным спорам о распределении оплаты мест общего пользования (в советское время — в коммунальных квартирах, нынче — в товариществах собственников жилья) и прочим осложнениям, описанным во множестве учебников экономики.

Выход из противоречий давно известен: предоставить каждый ресурс конкретному владельцу. Английские землевладельцы XVI века, объявив общинные земли своей безраздельной собственностью и воспретив крестьянам их использование, лишь предвосхитили позднейшие рекомендации экономических теорий. А то, что крестьяне при этом не могли эффективно распоряжаться и своими — точнее, арендуемыми у того же лендлорда — наделами, разорялись и уходили, освобождая землю под пастбища — это уже бесплатный, но приятный побочный эффект.

В конечном счёте огораживание действительно послужило предпосылкой для создания в Англии мощной промышленности. Экономисты вроде бы правы. Но далеко не всегда так же легко и просто организовать индивидуальное использование ценности, изъятой из общественного владения. Например, что делать в одиночку с частнособственной лестничной клеткой многоэтажного дома? Даже если взимать плату за проход (как на частных автомагистралях), никто не помешает уже вошедшим на лестницу делать — за свои деньги! — нечто столь пакостное, чего они с коллективным (то есть хоть в малейшей степени собственным) имуществом не натворили бы: мол, ты лестницу приватизировал — ты на ней и наводи порядок.[54]

Кстати, о плате за проезд. Нынешние российские властные экономисты то и дело предлагают сделать платными основные российские автомагистрали: мол, нет другого источника средств на их содержание, не говоря уж о строительстве новых. Да и несправедливо, по их мнению, вынуждать массового рядового налогоплательщика покрывать из собственного кармана затраты тех сравнительно немногих, кому нужны дальние переезды и перевозки. Похоже, нашим властям неведома транспортная теорема, многократно доказанная всей мировой историей: если межрегиональные связи развиваются медленнее самих регионов, государство разваливается. Мы ещё не расхлебали последствия развала Союза, где межрегиональные связи парализовала в конце 1980-х скрытая инфляция (и по моим расчётам, сможем восстановить экономику только после возрождения Союза практически в исходной конфигурации). Нужна ли нам новая геополитическая катастрофа? Не лучше ли считать часть налога, уходящую на дороги, платой за стабильность страны?

Во многих случаях, где механизм взимания платы с конкретных потребителей ресурса столь же очевиден, коллективное поддержание этого же ресурса может оказаться выгоднее. Скажем, лекарства от туберкулёза вроде бы нужны только самим больным. Да и держать их в санаториях логично за их же собственный счёт. Хотя бы во избежание злоупотреблений служебным положением: я в детстве пару раз проводил лето в одном из подсобных помещений крупнейшего в Одессе туберкулёзного санатория «Аркадия», где главным врачом пару десятилетий[55]была моя бабушка по отцовской линии (она предварительно проверила мой иммунитет — хотя полной гарантии незаражения туберкулёзом медицина не даёт[56]). Но если хоть один туберкулёзник не сможет оплатить своё лечение — он может заразить многие сотни встречных прямо на улице. Суммарные затраты на их спасение многократно перекроют расходы на госпитализацию и медикаменты для этого бедняка. Противоэпидемические мероприятия обществу выгоднее вести за общественный же счёт.

Далеко не каждому под силу накопить деньги на помощь кардиохирурга. Даже страховка — излюбленная либертарианцами вроде меня замена общественным фондам потребления — в данном случае спасёт не всякого: пусть есть надежда на то, что ребёнок после устранения врождённого порока сердца станет работоспособен и успешен — шансы на неблагоприятный исход столь велики, что страховая компания просто вынуждена задирать цену куда выше реальных расходов на операцию. Выходит, перевод этой отрасли медицины на самоокупаемость заведомо лишит всё общество немалого потенциала. Хотя тут шанс на злоупотребление ресурсом близок к нулю: желающих лечь под нож хирурга просто халявы ради — ещё меньше, нежели рискующих использовать туберкулёзный санаторий в качестве дачи.

В советское время через общественные фонды потребления распределялось куда больше, нежели в порядке обычной заработной платы. Это выгодно далеко не всякому. Я тогда был достаточно молод, чтобы не нуждаться в доме отдыха — выходит, там отдыхали в какой-то мере за мой счёт. Правда, это частично компенсировали мои родители: отец с 1956-го работает в одесском Водном институте (все названия этого ВУЗа вряд ли стоит перечислять), и путёвки на межрейсовую базу моряков ему доставались несколько дешевле себестоимости. Но в любом случае идеально справедливого распределения достичь не удаётся — хотя бы потому, что само представление о справедливости у людей разное (и зачастую меняется в зависимости от текущего положения человека).

Я уж и не говорю о бесчисленных общеизвестных случаях, когда блага из общественных фондов достаются вовсе не тем, кому предназначены по исходному замыслу. Ведь далеко не все они столь специфичны, как парааминосалициловая кислота (уже более полувека — популярнейшее, хотя и далеко не эффективнейшее противотуберкулёзное средство) или искусственные сердечные клапаны. Так, в бесчисленных сочинских и ялтинских санаториях в советское время обитали далеко не только те, под чьи нужды эти медицинские учреждения профессионально затачивались. То есть изрядные средства, вложенные в специальное оборудование и обучение персонала общественно необходимого заведения, зачастую используются далеко не эффективно.

Увы, альтернативой неэффективному использованию чаще всего оказывается эффективное неиспользование. В тех же санаториях — хоть сочинских, хоть подмосковных — нынче, судя по рекламе, днём с огнём не сыскать тех, кому показан соответствующий климат, для кого десятилетиями накапливались аппаратура и навыки персонала. Попытка замены общественного потребления частным обернулась растратой громадных специализированных ресурсов.

Экономика — распоряжение ограниченными ресурсами — лишь один из множества инструментов общества. Прежде всего надо достичь общественно значимых целей, а уже потом думать, можно ли те же (или даже лучшие) результаты получить с меньшими затратами. Когда мы вместе с мутной водой чиновного распределения выплеснули общественные фонды потребления — от чиновников всё равно не избавились, а вот собственные потребности удовлетворяем куда хуже. Поневоле задумаешься над классическим вопросом Станислава Ежи Беноновича де Туш-Лец: «Если хорошее старое вытесняет плохое новое — это прогресс?»

Дата добавления: 2014-11-06