Колониализм в арабской Африке

Северная и Северо‑Восточная Африка – это особый мир, весьма отличный от негритянского, хотя и связанный с ним многими нитями, а порой и общей судьбой. Это не океан первобытности и полупервобытности; при всем том, что и такого рода анклавов здесь немало, это мир сравнительно высокой культуры, базирующейся на весомом религиозно‑мировоззренческом фундаменте ислама, не говоря уже о том, что наиболее развитая его часть, Египет, восходит корнями к столь глубокой древности, которая говорит сама за себя.

И все же, несмотря на это, арабская Африка была колонизована одновременно с остальной частью континента, в основном теми же державами и практически так же легко. Если еще в XVIII в. страны Магриба, составлявшие часть Османской империи, были достаточно грозным противником для европейцев, а пиратский террор корсаров заставлял Европу откупаться от него, то в XIX в. все изменилось. Алжир, Тунис, а в начале XX в. и Марокко стали колониями Франции, затем колонией Италии оказалась Ливия. Англичане в те же годы усилили свои позиции в Египте, превратив его если не в колонию, то в полуколонию, а затем подчинили себе Судан и вместе с французами и итальянцами поделили Сомали. Конечно, все эти акции сопровождались активным сопротивлением, восстаниями и войнами местного населения, преимущественно под религиозными лозунгами. Некоторые из войн, как махдистская в Судане, приводили к заметному успеху, но ненадолго: мощь колониальных держав ломала сопротивление слабовооруженных воинов ислама, одерживала верх над мятежами типа выступления Ораби в Египте.

Что касается хозяйственного освоения колоний, особенно плодородного и климатически благоприятного побережья Средиземного моря, то оно шло достаточно активно, хотя и наблюдалась некоторая разница в методах и установках: Франция, а затем и Италия делали ставку на заселение земель колонистами и создание в колониях значительной прослойки европейского населения, ведшего капиталистическое товарное хозяйство с одновременным развитием горнорудных и иных промыслов, предприятий, дорог, портов и т. п. Англичане переселения колонистов в сколько‑нибудь заметных размерах не форсировали, но зато весьма активно проникали во все сферы политической администрации и экономики, строили промышленные предприятия, создавали обслуживавшую их нужды инфраструктуру, модернизировали сельское хозяйство, стимулируя выращивание местным населением товарных продуктов, прежде всего хлопка.

Почему ведущие державы Европы стремились к колонизации исламской арабской Африки? Видимо, здесь сыграли свою роль два важных фактора: во‑первых, стратегически важное расположение североафриканских стран, их очевидная роль в торговле и связях с Востоком, особенно после открытия Суэцкого канала, и, во‑вторых, политическая слабость соответствующих государств, лишенных защиты со стороны ослабленной Османской империи и враждующих друг с другом. Для Франции и Италии играла определенную роль и территориальная близость захваченных земель, климатическое сходство осваиваемых колонистами территорий на средиземноморском побережье. Добившись желаемого, европейцы, естественно, приступили к энергичной трансформации покоренных ими территорий. Рядом с традиционным сектором хозяйства здесь возник новый, капиталистический. Это сосуществование вызывало не только противодействие со стороны традиционной структуры, но и вынужденное ее приспособление к новым условиям. Однако о гармоническом синтезе старого и нового говорить не приходится; просто старое оттеснялось, а новое занимало его место; только частично элементы старого включались в капиталистическую экономику, как в городах, так и в хозяйствах колонистов. Иными словами, шел постепенный процесс втягивания старого в новое, ломки традиционных норм – процесс медленный и весьма болезненный для традиционной структуры. Результаты его были далеко не однозначны.

С одной стороны, определенная часть местного населения вовлекалась в капиталистическое колониальное хозяйство и приобретала определенные навыки, опыт, образование, профессию. Именно из ее рядов формировались слои фабричных рабочих, шахтеров, работников сферы обслуживания, транспорта. Из этих же рядов выходили грамотные и образованные представители местного населения, интеллигенция, деятели культуры, администраторы, даже менеджеры. В то же время другая, основная часть, особенно крестьянство, оставалась почти целиком в сфере традиционных форм хозяйства и быта. И не только оставалась, но и, ориентируясь на своих лидеров из числа знати или исламских религиозных функционеров‑марабутов, начинала активно выступать против нежеланных новшеств, ставивших под угрозу привычный образ жизни и веками апробированные ценности ислама. Общество как бы раскалывалось на два: на ориентировавшихся на традицию и на тех, кто видел зримые преимущества европейской капиталистической культуры, науки и техники и был склонен приобщиться к ним, усиливая за этот счет потенциал и позиции своей страны.

Соответственно и в политической жизни стран Северной и Северо‑Восточной Африки и Эфиопии[9]формировались, а с конца XIX в. вплоть до периода деколонизации задавали тон в общественнополитической жизни две основные силы – традиционалисты и реформаторы («старо» и «младо»), не только противостоявшие друг другу, но и порой ожесточенно боровшиеся за власть и за определение стратегии развития своей страны. Стоит заметить при этом, что далеко не все сторонники традиционалистов (скажем, Ораби‑паша) были религиозными фанатиками и реакционерами, как не всегда их противники были способны вести страну к прогрессу. Тем не менее именно такого рода размежевание задавало тон в Северной Африке, что было близко к аналогичной ситуации и в остальной (полуколониальной) части Востока, о которой пойдет речь впереди. Видимо, такого рода размежевание логично и естественно для стран с собственным весомым религиозно‑цивилизационным фундаментом. Оно, в частности, было неплохо заметно и в Индии, где деятельности Национального конгресса противостояли силы, ориентировавшиеся на стопроцентный индуизм. Правда, в Индии это противостояние не сыграло сколько‑нибудь значительной роли и было оттеснено на задний план главным политическим противоборством (между Конгрессом и англичанами). Это следует объяснять именно тем, что европейцы там были колонизаторами и властью. Нечто подобное, хотя и не в столь явной форме, имело место и в Северной Африке, где заметное размежевание во внутриполитической жизни между традиционалистами и реформаторами было все же второстепенным на фоне общего противостояния традиционных структур колонизаторам. Впрочем, случались и исключения (эпизод с Ораби‑пашой в Египте).

Как легко заметить, общая ситуация на севере Африки отличалась от того, что было южнее Сахары: на севере традиционные общества, опиравшиеся на сильный собственный религиозно‑цивилизационный исламский фундамент, являли собой не просто особый сектор хозяйства и специфический уклад жизни, но и весомую альтернативу – народу предоставлялся своего рода выбор, что и проявилось в противоборстве реформаторов и традиционалистов. К югу от Сахары альтернативы не было, как не было и собственного фундамента цивилизации; была дихотомия: либо оставаться на уровне первобытности, либо, заимствуя основы европейской культуры и капиталистического хозяйства, развиваться, имея впереди перспективу деколонизации и самостоятельности. Неудивительно, что в Тропической Африке не было противоборства традиционалистов и реформаторов, – просто вопрос там стоял иначе. Но было и нечто общее для всей колониальной Африки: сопротивление колониализму. В разных формах, но оно ощущалось везде, как повсюду ему сопутствовало неизбежное приспособление традиции к современным условиям существования.

На что опиралась приспосабливавшаяся традиция в борьбе с внешним вторжением колониального капитала и сопутствующих ему нововведений? В Тропической Африке – на общину в самом широком смысле этого слова, т. е. на общинность как способ жизни, включая и формы существования, и формы ведения хозяйства, и формы общения, и т. д., вплоть до трибализма и земляческих ассоциаций в городах. На севере опора была иной – она уходила в глубины религиозной цивилизации, исламского образа жизни, культуры, принципов и мировоззренческих представлений. Но по отношению к колониализму эти различия, сами по себе весьма существенные, отходили на задний план: и на севере, и на юге традиция противостояла колониальному капиталу, причем в зависимости от обстоятельств такое противостояние принимало разные формы, включая тенденции к характерному для мира ислама эгалитаризму и более свойственные примитивным формам общежития на юге Африке тенденции к деспотизму неограниченной власти диктатора (обе эти тенденции в период деколонизации и становления независимости в странах Африки проявили себя достаточно широко и красноречиво).

Дата добавления: 2014-11-06