Зрелая любовь. 9 страница

Но я убежден, что наихудшим элементом в нашей культуре является чрезмерная концентрация на сексуальности и ее разносторонняя эксплуатация. Мы непрерывно подвергаемся воздействию всякого рода сексуальных образов, которые вызывают возбуждение, но одновременно и фрустрацию, поскольку возможность немедленной разрядки отсутствует. Чрезмерное сексуальное стимулирование вынуждает человека отсекать сексуальные чувства, чтобы они не раздавили его или не привели к потере контроля над собой. Но ведь чувства представляют собой жизнь тела, и поэтому невротический индивид, сексуальные чувства которого оказались подавленными, испытывает побуждение к тому, чтобы в поисках возбуждения и приятных чувств как-то проявить себя сексуально. Как правило, подобные проявления принимают форму изнасилований, злоупотребления детьми или порнографии. Читая лекции по вопросам морали и нравственности и проводя соответствующее обучение, мы никогда не сумеем справиться с указанными проблемами, поскольку их истоки находятся в утрате контакта с окружающей природой, а также с нашей собственной подлинной природой — с жизнью нашего тела.

Глава 10. Страх смерти.

Каждый пациент сознательно или бессознательно боится потерять контроль со стороны эго и капитулировать перед собственным телом, перед собой, перед жизнью. У этого страха существует два аспекта: одним является страх перед душевной болезнью, другим — страх смерти. В главе 7 мы увидели, что страх перед психическим заболеванием берет свое начало в лежащем ниже порога восприятия подсознательном постижении того факта, что чрезмерные чувства могут подавить и сокрушить эго, результатом чего явится настоящее, неподдельное сумасшествие. Указанное осознание связано с тем, что этому индивиду довелось испытать в детстве, когда он был доведен почти до безумия исходящими от родителей враждебностью, домогательствами, путаницей и двойственными посылами, которым бывает подвержено столь значительное число детей. Аналогично, страх смерти также связан с весьма ранними переживаниями, при которых ребенок ощущает, что стоит перед лицом смерти, что он вполне может умереть. Подобное испытание оказывается настолько шокирующим для незрелого детского организма, что он в ужасе оцепеневает. Смерть не наступает, ребенок приходит в себя и возвращается к обычным делам, но память тела невозможно стереть, хотя в интересах выживания пугающие воспоминания оказываются выдавленными из сознания. Такого рода телесная память сохраняется в форме напряжений, тревоги и страха в тканях и органах тела, особенно в мышечной системе человека, в его мускулатуре.

Рассматривая тело человека, можно оценить масштабы владеющего им страха. Если тело сильно закрепощено и весьма ригидно, то такого человека можно описать как «напуганного до несгибаемости». Это выражение не просто метафора, а совершенно буквальная констатация состояния тела. Если закрепощенность или напряжения в теле сочетаются с отсутствием в нем витальности, жизненной силы, то можно сказать, что данный человек «напуган до смерти». Человек может быть напуган «до потери сознания», что представляет собой шизофреническое состояние. У других индивидов напряжение носит наиболее очевидный характер в области грудной клетки, которая чрезмерно выпячена, указывая на скрывающееся за этим паническое состояние. Большинство людей не ощущают, до какой степени они напуганы, пока им не начинает угрожать утрата любви или потеря безопасности. Однако чуть ниже поверхности страх всегда присутствует и находится наготове, воспрещая таким индивидам капитуляцию перед жизнью и перед собственным телом. Все они — борцы за выживание, шагающие по жизни узенькой тропинкой между чрезмерно большим количеством чувств, которое сопряжено у них со страхом перед душевной болезнью, и слишком малым количеством чувств, связанным со страхом смерти. Я выявил указанный страх смерти у всех пациентов, с которыми мне довелось работать, причем он проявлялся как глубокое бессознательное сопротивление глубокому дыханию и капитуляции перед собственным телом.

Впервые я столкнулся с подобным страхом смерти у одного из участников семинара для лиц, профессионально заинтересованных биоэнергетическим анализом. Это был мужчина в возрасте лет около тридцати пяти. Во время перерыва в занятиях он лежал запрокинувшись на хорошо вам известном биоэнергетическом табурете, а я, проходя мимо по какому-то делу, заметил у него на лице какое-то «смертельное» выражение, по поводу которого немедля подумал, что оно может брать свое начало только во встрече этого человека со смертью, имевшей место в весьма раннем детстве. Когда наши занятия возобновились, я спросил, не готов ли он обсудить сделанное мною наблюдение перед всей аудиторией. Мой слушатель согласился. В сделанном им сообщении упоминалось, что в то время, когда ему было около года, он едва не умер. Как он узнал из рассказов родителей, обстоятельства его болезни были таковы. Он вдруг перестал есть, а последовавшая за этим потеря веса оказалась настолько значительной, что его пришлось поместить в больницу, причем в критическом состоянии. Опрос родителей лечащим врачом выявил, что с рождения его вскармливали грудью, причем мать отняла его от груди непосредственно перед тем, как он заболел. Ему самому ничего не было известно о связи между двумя указанными событиями — изъятием из его рациона грудного молока и фактом тяжелого заболевания, — но я был полностью убежден в том, что лишение контакта с материнской грудью означало в данном случае для младенца лишение контакта со всем его миром и что никакого суррогата, никакого заменителя он не хотел принять. Далеко не каждый малыш, которого отнимают от груди, претерпевает настолько серьезную реакцию, что это может угрожать его жизни, но процедура отлучения от груди и перехода к соске может оказаться для младенца весьма травмирующей, как это хорошо известно многим матерям, кормившим детей собственным молоком. Многое в этих случаях зависит от степени чувствительности родителей к дискомфорту, испытываемому ребенком.

За минувшие годы я узнал от многих пациентов, что в детстве они боялись смерти, боялись, что могут умереть. Эти страхи обычно усиливались по ночам, когда они оставались в одиночестве в своей комнате или кроватке. Припоминаю, что и я сам в отрочестве опасался засыпать, дрожа от страха, что могу умереть во сне. Бодрствующее сознание было моей защитой и гарантией, что я ни в коем случае не умру; таков был мой личный способ сохранения контроля над ситуацией. По какой же причине едва ли не каждый ребенок питает аналогичные мысли? Откуда они берутся? Пережил ли когда-либо я сам болезнь или состояние, которое несло бы прямую угрозу для жизни? Я знаю, что перенес обычные детские болезни, но ведь очень значительная часть воспоминаний о самых ранних годах моей жизни оказалась погребенной и позабытой в результате своего рода подавления, которому подвержены столь многие из нас. И хотя мне доводилось испытывать в те времена и радость, продолжает сидеть во мне и печаль, порождаемая картинами моих самых ранних воспоминаний. Мое детство не было счастливым. И я убежден, что то же самое может сказать о себе большинство людей.

Дети, особенно малыши и грудные младенцы, нуждаются в безусловной, безоговорочной любви, если мы хотим, чтобы из них выросли здоровые взрослые люди. В яслях или иных детских учреждениях у малышей, которых хорошо кормят и содержат в чистоте, но не берут на руки и не играют с ними, может развиться сильнейшая анаклитическая [Анаклитический — связанный с выбором объекта либидуальной привязанности на основе сходства с лицами, выполнявшими в раннем детстве защитные или родительские функции. — Прим. перев.] депрессия, и они могут умереть. Приятный, доставляющий удовольствие физический контакт возбуждает тельце ребенка, стимулируя все его функции, особенно дыхание. Без подобного контакта базисная клеточная и протоплазменная деятельность в виде расширения и сжатия, которая характерна для дыхания, постепенно угнетается, что может привести к смерти. У младенца имеется такой постоянный контакт с матерью во время его пребывания в матке, и если после рождения он не возобновляется, то только что явившийся на свет малыш впадает в шок. Разумеется, не сыщется людей, которые бы верили, что новорожденный может выжить, не получая должной «физической» заботы и ухода, но мы далеко не в полной мере оцениваем, насколько каждый ребенок зависит от любовного единения с личностью матери. Любой разрыв связи с ней или даже угроза подобного разрыва влечет за собой шок для юного организма. Шок оказывает на все основные телесные функции парализующее воздействие, и это может иметь роковые последствия, если шоковое состояние окажется глубоким и затянувшимся. Впрочем, всякий шок представляет собой угрозу для жизненного процесса. Резкий и внезапный громкий звук может привести к тому, что малыш мгновенно впадет в шок. Его тело как бы закоченеет, и он перестанет дышать. Указанная шоковая реакция, иногда называемая рефлексом сильного испуга, наблюдается уже почти сразу же после рождения [В отечественной педиатрии указанное явление принято именовать «ларингоспазм» или «предрасположенность к судорожной готовности» и объяснять, в частности, нарушениями калиевого обмена. — Прим. перев.]. Как только шок проходит, малыш начинает плакать, что приводит к восстановлению дыхания. Разумеется, по мере того как младенец растет, его организм становится сильнее и его уже далеко не так легко ввергнуть в шоковое состояние одним лишь громким звуком. Однако даже взрослых людей можно сильно испугать неожиданным оглушительным ревом, после которого они на мгновение впадают в состояние шока.

Всякий раз, когда один из родителей громогласно кричит на маленького ребенка или попросту орет на него во все горло, это обязательно оказывает на тело малыша сильный отрицательный эффект. Можно даже точно сказать, когда именно ребенок в таком случае страдает от наступившего шока, поскольку в этой ситуации сперва его тело окаменевает, а затем он разражается рыданиями. Если на ребенка кричат достаточно часто, он вообще перестанет реагировать, поскольку успевает обучиться адаптации к данной разновидности стресса. Малыш добивается надлежащей нечувствительности, поддерживая в теле состояние закрепощенности или напряжения. Его теперь невозможно шокировать сильнее, поскольку он и так пребывает в состоянии перманентного шока, которое мы можем довольно легко распознать, потому что его дыхание перестает быть свободным и легким. В данном случае шок наступает не просто из-за пронзительного крика, а из-за угрозы, которую он несет для любовного единения ребенка с матерью. Точно такие же последствия может иметь ее гневный или враждебный взгляд, холодная манера обращения или заявление типа «мамочка тебя больше не любит». Физически наказывая ребенка шлепками, ударами или подзатыльниками, мы травмируем и шокируем его организм, поскольку эго малыша еще не развилось до такой степени, когда он в состоянии понять, что телесное наказание со стороны одного из родителей еще не означает окончательной гибели любви. Ребенок в результате реагирует на подобное родительское действие так, как если бы оно несло в себе угрозу для его жизни. Количество шоковых потрясений, которые приходится испытавать в условиях нашей культуры среднему ребенку, велико, и в отдельных случаях дети ломаются под воздействием деструктивного отношения со стороны своих собственных родителей.

Некоторые родители прямо-таки переполнены ненавистью к собственному чаду, однако большинство попеременно переходят от любви к враждебности и обратно. За вспышкой гнева почти наверняка последует какое-либо изъявление любви, которое заново убеждает ребенка в добром к нему отношении и восстанавливает в нем надежду, что его любовному союзу с родителем ничто не угрожает. По мере того как такому ребенку удается выжить и подрасти, он будет делать все необходимое для того, чтобы сохранить указанный союз или, точнее, связь с родителем, даже если для этого потребуется отказаться от собственного Я. Однако связь, основывающаяся на подчинении, никогда не является надежной, поскольку ребенок будет пытаться взбунтоваться, а родитель будет держать наготове угрозу разрыва. Никакой родитель не доверяет безропотно подчиняющемуся ребенку полностью, поскольку и мать, и отец знают — в том числе и по собственному опыту, — что за кулисами подчинения прячется ненависть. Да и ребенок ведает в недрах своего естества, что его ненавидят. С точки зрения ребенка, выживание требует отрицания подобной реальности — отрицания факта наличия угрозы для его жизни, страха смерти и собственного чувства уязвимости. Выживание требует также от ребенка предпринимать всяческие усилия для поддержания жизненно необходимой ему связи с родителем. Все это превращается в большую битву, которую данный индивид — будь то ребенок или уже взрослый человек — обречен вести на протяжении всей своей жизни, поскольку подобная модель поведения теперь становится структурно встроенной в его личность и в его тело, превращаясь тем самым в привычную жизненную установку.

В такой ситуации единственным, что мы действительно видим структурно встроенным в тело, является состояние шока, которое проявляется в воспрещении полноценного дыхания. Снаружи данный индивид вовсе не кажется находящимся в шоке. Для большинства наблюдателей он будет выглядеть функционирующим вполне нормально. Его дыхание кажется регулярным и осуществляемым без затруднений. Однако все это обстоит так лишь потому, что и его дыхание, и сама жизнь носят весьма неглубокий, поверхностный характер. Состояние шока наличествует на более глубинном уровне, выражаясь в задавленном бессознательном, в утрате страстности, в страхе перед капитуляцией, а также в напряженности и закрепощенности тела.

Капитуляция перед собственным телом означает на самом деле не более чем позволение телу дышать полностью и свободно. Страх перед капитуляцией связан с задержкой дыхания. Человек может заблокировать свободный дыхательный процесс, ограничивая либо вдыхание, либо выдыхание; в первом случае он препятствует проникновению воздуха в легкие, во втором — не дает ему полностью выйти оттуда. При этом в обеих ситуациях ограничивается количество кислорода, поглощаемого и потребляемого организмом, что ведет к ослаблению метаболизма, снижению энергетики тела и увяданию чувств. Стремление ограничивать вдыхание порой обнаруживается у шизофренических или шизоидных личностей, где оно сочетается с основополагающим чувством ужаса, последствием которого является паралич любой деятельности организма. В противоположность этому невротические личности испытывают затруднения с тем, чтобы дать воздуху возможность полностью выйти. Страх, которым блокируется полное выдыхание, — это в данном случае паника, отличающаяся от ужаса тем, что человек, впавший в паническое состояние, стремится побыстрее убежать от грозящей опасности, в то время как в случае ужаса он застывает на месте, словно глыба льда. В двух отмеченных вариантах страха оценка опасности сугубо различна. При ужасе опасность воспринимается как подавляющая и неотразимая угроза самому существованию индивида, а вот при панике опасность видится лишь как потенциальная, вероятная угроза существованию. У маленького ребенка паника чаще всего является результатом потери связи с матерью или отцом. Таким образом, малыш или ребенок постарше, оказавшийся разлученным с матерью толпой прохожих или оставленный ею на попечение постороннего человека, станет паниковать, пронзительно визжать или громко плакать в попытке восстановить прежний «образ жизни», который составляет для него фундамент безопасности. Когда связь с матерью восстановится, ребенок станет стараться сохранить ощущение того, что его жизнь безопасна и прекрасна. Он будет также пытаться сохранить доставшийся ему воздух, иными словами, будет держать свою грудь раздутой. Такая поза, которая допускает лишь мелкое, поверхностное дыхание, подавляет ощущение паники, давая ребенку ложное ощущение безопасности, — оно берет свое начало в способности сохранить, задержать, удержаться. При невротической структуре характера имеющийся страх подавляется, и индивид, вообще говоря, не осознает подлинной степени своего страха. Для шизоидной структуры характера попытка подавления страха менее эффективна по причине слабости эго, и такой человек зачастую осознает собственный страх. Однако у обоих типов характера испытываемый страх манифестируется в теле — в шизоидном теле он проявляется стиснутой, сдавленной грудью, а в невротическом, напротив, раздутой, как бы разбухшей грудной клеткой. При этом в первом случае грудная клетка является мягкой, в то время как во втором — жесткой.

Указанные различия важны для понимания тех страхов, которые препятствуют капитуляции перед собственным телом. Ужас налагает запрет на любое агрессивное действие, а поскольку дыхание представляет собой агрессивный акт, в котором организм всасывает в себя воздух, то степень интенсивности указанного акта всасывания воздуха является хорошим мерилом способности данного организма к агрессивным проявлениям, иными словами, к достижению того, в чем он нуждается или чего он хочет. С другой стороны, выдох является пассивным актом, сдачей позиций, расслаблением тех мышечных сокращений, которые обеспечили расширение грудной клетки. Из-за страха сдаться невротик во взрослой жизни держится за чужих людей точно так же, как в детстве он держался за мать. Все маленькие дети чисто физически держатся за своих матерей — за мамино тело или мамину юбку, — поскольку мама является для них основой безопасности. По мере того как они становятся старше и сильнее, в них начинает доминировать стремление обрести независимость и стоять на собственных ногах. Ощущение безопасности, воплощением которого прежде служила мать, заменяется ощущением безопасности, локализованным в собственном Я и в собственном теле. Однако ощущение безопасности, лежащее в собственном Я, развивается лишь до той степени, до которой маленький ребенок чувствовал себя в безопасности, пребывая в единении и союзе с матерью. Всякий раз, когда связь с матерью оказывается под угрозой, тело ребенка сжимается, а дыхание затрудняется. В результате ощущение нужды в матери становится еще более сильным, а зависимость от нее возрастает.

Паника может возникнуть и развиться каждый раз, когда жизнь индивида подвергается угрозе. При панике происходит потеря контроля над собственными действиями и поступками, как это наглядно наблюдается в случае человека, мчащегося в дикой горячке, чтобы улизнуть от грозящей опасности, и дышащего при этом быстро, судорожно и поверхностно. Отдельные люди, столкнувшись с угрозой для жизни, паникуют в большей степени, чем средний человек, в то время как немногочисленные индивиды с сильным ощущением внутренней безопасности могут в подобных ситуациях сохранить контроль со стороны эго и не впадать в панику. С другой стороны, имеются и такие лица, которые сильно паникуют в ситуациях, никак не угрожающих их жизни, например во время пересечения реки на автомобиле, движущемся по высокому мосту, или в момент, когда они в одиночку окажутся в окружении толпы. Паническое расстройство представляет собой общепризнанное и достаточно распространенное невротическое состояние; под него подпадают, к примеру, лица, которые не в состоянии сами, без сопровождающего выйти из своего жилища, не испытывая при этом интенсивной паники. Если мы хотим разобраться, почему какой-то человек начинает паниковать, оказавшись один вдалеке от дома или даже просто вне него, мы должны исходить из того, что указанное чувство возникает при попадании в опасную для жизни ситуацию. Поскольку возникновение панического чувства при выходе из дома на улицу ситуационно никак не обосновано и оно является иррациональным, нам приходится предположить, что текущие обстоятельства пробуждают телесное воспоминание о моменте, когда данное лицо, будучи ребенком, как раз находилось в. сходной обстановке, сулившей тогда угрозу для жизни. Вероятно, наиболее распространенной и типичной ситуацией такого рода является отрицательная материнская реакция на плач ребенка. Когда ребенок плачет, он взывает к своей матери, в которой сильно нуждается. Отсутствие реакции с ее стороны, какими бы резонами ни руководствовалась в этот момент мать, воспринимается ребенком как утрата матери, что, конечно же, угрожает его жизни. Побуждаемый и отчаянием, и неудовлетворенной потребностью, он станет плакать все сильнее и сильнее, все громче и громче, все дольше и дольше. Такой плач приводит к сильному расходу энергии, имеющейся у ребенка, в результате чего он может неожиданно оказаться в состоянии паники, утратить способность непринужденно дышать и начать судорожно хватать воздух. Чтобы спасти жизнь «хозяина», тело отсекает плач, задерживая дыхание с целью обретения контроля над ситуацией. После того как это проделано, чувство надвигающейся смерти временно отступает. Ребенок, будучи окончательно опустошенным, проваливается в сон, а со временем сознательное воспоминание об этом пережитом эпизоде будет подавлено, хотя тело ничего не забывает.

Единичный эпизод, конечно, не приводит к неврозу. К сожалению, сложившиеся обстоятельства таковы, что в нашей культуре многие дети страдают далеко не только в связи с отсутствием полноценного питания, а также обеспечения и поддержки, которые позволили бы им вырасти независимыми и зрелыми взрослыми; помимо этого, они еще испытывают угрожающее воздействие со стороны родителей, наказывающих своих чад за совершенно невинные проступки. Большинство сегодняшних родителей сами выросли в домах, где со стороны по меньшей мере одного, а то и обоих родителей имело место насильственное поведение. Не обладая собственной внутренней безопасностью и стабильностью, многие родители вымещают свою фрустрацию, разочарование и гнев на детях, которые в результате живут в состоянии постоянно действующей угрозы потерять родительскую любовь, равно как и в состоянии неизменного страха. Указанный страх проявляется в многочисленных эмоциональных или физических расстройствах, от которых страдают современные дети. Ничего удивительного, если единственное, что им оказывается известным, — это борьба за выживание.

Кто-то может возразить, что случаи, попадающие в поле моего зрения, по определению необычны и не служат представлением среднестатистического детства. Однако на самом деле никто не знает, что такое усредненный дом, за исключением тех, кто живет в нем, и даже член исключительно неблагополучной и несчастной семьи может отрицать фактическую глубину злоключений, которую ему довелось испытать. Люди, которые все же обращаются ко мне в качестве пациентов, — это совершенно средние, обычные люди, которых никто не стал бы рассматривать как психически больных или страдающих иными серьезными расстройствами. Они работают, могут состоять в браке, иметь детей и быть относительно преуспевающими в деловом и финансовом смысле. Но когда удается узнать их поближе, то начинаешь осознавать такую интенсивность ведомой ими борьбы и такую степень испытываемого ими несчастья, что сам оказываешься едва ли не в шоке. В качестве иллюстрации приведу историю детства и дальнейшей жизни одной из моих пациенток.

Алисе сейчас тридцать два года, и она замужем уже десять лет. Вот ее собственный рассказ: «Ребенком я всегда была сильно напуганной и нервной. Я чувствовала ненависть, исходящую от матери, и отторжение со стороны обоих родителей. Мать беспрестанно меня критиковала. Я ощущала себя ужасно одинокой, ничего не стоящей, забитой. Любое проявление эмоций, равно как и рассказ о любой проблеме моя семья встречала в штыки и обращала против меня, сперва трактуя случившееся как мою вину, а затем просто игнорируя все приключившееся. Во мне жило чувство, что я недостаточно хороша и никогда не смогу подтянуться до нормы.

Став подростком, я пыталась быть идеальной, но в результате только заработала бессонницу и разные проблемы с желудком. У меня появились беспокойство и депрессия. Я принимала препарат под названием хальцион для улучшения сна и различные лекарственные средства с целью облегчения желудочных расстройств. За долгие годы я прошла несколько курсов психотерапии, как индивидуальной, так и групповой, и добилась определенного прогресса, но мне по-прежнему были необходимы таблетки снотворного, чтобы заснуть и утром быть в состоянии функционировать и вести свою жизнь. Я продолжаю страдать от запоров и от мышечного напряжения в области диафрагмы, и во мне растет ощущение одиночества и пустоты, в результате которого я чувствую себя изолированной как в супружестве, так и в жизни».

Можно ли сомневаться в том, что ответственность за те проблемы, которые она испытывала в качестве взрослого человека, несли какие-то события ее детства? Во всяком случае, сама Алиса ни капли не колебалась по этому поводу. Однако при всем проникновении в данную проблематику, которое она обрела благодаря своим многочисленным терапевтическим курсам, в момент, когда я впервые увиделся с нею, она все еще чувствовала, что сама по себе не в состоянии зажить лучше и освободиться от прошлого. Отсюда возникал вопрос: какой именно страх приковывал Алису к ее прошлому настолько прочно, что она, невзирая на все свои немалые усилия, была сегодня по-прежнему не в силах освободиться и начать полноценно жить? Но прежде чем приступить к ответу на указанный вопрос, нужно с большей полнотой понять ее настоящее.

Когда Алиса пришла ко мне, в ее жизни совершенно отсутствовала радость и было очень мало удовольствия. Она страдала от сильного беспокойства и опасения потерпеть неудачу, для чего, казалось бы, имелись определенные основания, поскольку за истекшие десять лет ей — из-за неспособности нормально функционировать — пришлось сменить массу мест работы и специальностей. Но в то же самое время было ясно, что при той степени беспокойства, которая ей свойственна, Алисе было почти невозможно хорошо функционировать. Она попала в порочный круг. Беспокойство не позволяло ей удержаться на работе, а потеря работы, в свою очередь, способствовала росту ее беспокойства. Попав в этот капкан, Алиса превратила свою жизнь в отчаянную борьбу за выживание.

Путеводной нитью к разрешению ее конфликта было собственное заявление Алисы о том, что в отроческие годы она пыталась быть идеальной. Это усилие провалилось — что было неизбежным, поскольку никто не может быть идеальным. Но как только Алиса переставала стремиться к идеальности и совершенству, она тут же начинала воспринимать себя как ничего не стоящую и беспомощную особу. Это был настоящий ад, и я могу понять ее отчаянное стремление вырваться и освободиться. Но как? Попытки помочь ей стать сильнее, чтобы она могла еще усерднее стараться стать идеальной, привели бы только к дальнейшим осечкам и, соответственно, к еще большему отчаянию. Любые ее усилия в этом направлении, любые старания были обречены на неудачу. Прекращение попыток измениться, приятие себя такой, какая есть, внушало Алисе страх, но это был единственный путь, ведущий к душевному здоровью.

Первое, с чем Алисе следовало сразу же согласиться, был факт ее несчастья, который невозможно было отрицать, а также жгучая необходимость плакать. Когда я довел это до ее сведения, она ответила, что и так много наплакалась в своей жизни. Такой ответ почти стандартен и, несомненно, правдив, но встает единственный вопрос: насколько глубоким и горьким был ее прежний плач? Если плач столь же глубок, как испытываемая боль и печаль, то он полностью высвобождает человека. Боль сидела у Алисы глубоко в животе, пребывая в связи с ее кишечными неприятностями, но она ощущала ее и в области диафрагмы, где эта боль была обязана своим появлением полосе напряжения, которая не позволяла ни ее дыханию, ни плачу проникать глубоко в брюшную полость. А ведь это именно та зона, где располагаются наши наиболее глубокие чувства: наша самая бездонная печаль, наш самый сильный страх и наша наиболее всепроникающая радость. Ощущение сладостного жжения, которое сопутствует подлинной сексуальной любви, тоже воспринимается где-то глубоко в нижней части живота и кажется каким-то жаром, который вот-вот готов охватить и растопить все тело. Приятные ощущения в животе испытывают и дети, раскачиваясь на доске или на качелях, что, как известно, доставляет им огромное удовольствие. Но живот, являясь средоточием наслаждения и радости, одновременно представляет собой то место, где ощущается печаль кромешного отчаяния, возникающего тогда, когда радости не было и нет.

Чтобы обрести столь ценимую всеми нами радость, Алиса должна была настежь открыться собственному отчаянию. Если бы она сумела расплакаться от глубокого отчаяния, то смогла бы затем и испытать радость, которая придает жизни каждого человека ее подлинный смысл. Хотя мы должны признать, что в отчаянии есть много пугающего, нужно отчетливо осознавать, что оно берет свое начало в прошлом, а не в настоящем. Алиса пребывала в отчаянии, поскольку была не в силах стать совершенством и завоевать тем самым одобрение и любовь родителей. Владевшее ею отчаяние продолжало существовать и в настоящем, поскольку она до сих пор продолжала войну с целью преодолеть то, что считала собственными недоработками, слабостями и промахами, и наконец завоевать ту самую недостижимую любовь. В результате Алиса старалась преодолеть обстоятельства и победить свое отчаяние, что было неосуществимо, потому что отчаяние являлось ее подлинным, реальным чувством. Разумеется, человек может отрицать собственное отчаяние и жить иллюзиями, но такая концепция неизбежно развалится, а ее носитель погрузится в депрессию. Можно пытаться подняться выше отчаяния, но это приведет к подрыву собственного ощущения безопасности; с другой стороны, можно, напротив, принять и понять свое отчаяние, и только это избавляет человека от страха.

Принять собственное отчаяние означает почувствовать его и выразить данное чувство в рыданиях и словах. Плач представляет собой «выступление» тела с заявлением; слова исходят от разума. Если эти два проявления надлежащим образом совмещаются, то они способствуют интеграции тела и разума, что облегчает чувство вины и споспешествует свободе. При этом важны правильные слова. Ключевой является фраза «Нет никакого толку». «Нет никакого толку стараться; мне никогда не завоевать твоей любви», — вот формулировка, выражающая понимание того, что отчаяние представляет собой результат прошлого опыта. Однако большинство пациентов проецируют свое отчаяние в будущее. Когда они впервые ощущают собственное отчаяние, то часто это выражается примерно такими словами: «У меня никогда не будет того, кто бы полюбил меня» или «Мне никогда не найти себе пару». Они не понимают, что человек не может найти для себя любовь, как бы упорно он ни искал, и что чем больше в человеке отчаяния, тем меньше шансов, что другой человек откликнется на его зов положительными чувствами. Истинная любовь — это возбуждение, ощущаемое человеком в предвкушении того наслаждения и радости, которые ему предстоит испытать в результате близости и контакта с другим человеком. Мы любим тех, с кем нам хорошо; мы избегаем тех, чье присутствие болезненно для нас.

Дата добавления: 2014-10-22