Социология экологических знаний

К вопросу о критической инвайронментальной социологии

Предпринятый краткий исторический очерк обеспечива­ет контекст, благодаря которому можно понять появление новейших концепций природы, понять их историческое (отличать от неизбежного) отделение от общества и продви­нуться в критическом анализе допущений, на которые они опираются. Теперешние рассуждения о природе обычно апеллируют к обрисованным выше вариантам различения природного и социального, а социологическое исследование только приступило к объяснению тех способов, какими можно связать эти современные апелляции и с природой вне общества (например, призывами к романтической, до-человеческой, нетронутой природе), и с так называемой естественностью нынешних социальных порядков (напри­мер, утилитарными призывами к естественности чисто ры­ночных отношений). Хотя задачей научного социологиче­ского исследования остается более глубокий анализ соци­ального измерения современных призывов к естественно­му, у социологии есть и другие возможности внести суще­ственный вклад в нынешние дискуссии по проблемам окру­жающей среды. В частности, эти возможности содержатся в вопросе, как в современных обществах реконструируются «социальное» и «природное». В оставшейся части статьи мы дадим пробный набросок насущных задач для критиче­ской, ангажированной и рефлексивной социологии окру­жающей среды. Такая социология концентрируется на че­тырех взаимосвязанных областях: социологии экологиче­ских знаний; социологическом прочтении существующих «природ»; социологии экологического «вреда»; и проблеме «инвайронментализм и общество»*.

* За последние несколько лет определился ряд социологов, переходя­щих в проблемную область современного инвайронментализма. Два недав­них примера в использовании социальной теории для понимания взаимо­отношений между «природой» и «обществом» дают П. Диккенс и Т. Бентон (см.: [10; 7]).

Во многих отношениях нынешняя роль, приписываемая общественным наукам, предполагает описание природы, яв­но свойственное эпохе модерна. Правда, наш мир может быть признан имеющим конечные пределы и уже не беско­нечно щедрым, но исследовательские программы действуют еще под влиянием глубоко модернистских посылок о мате­риальности мира, о его совершенной доступности научному и рационалистическому исследованию и о принципиальном отделении людей и человеческой культуры от физической среды. Одним из последствий такой постановки вопроса яв­ляется предположение (ныне большей частью принимаемое в общественнонаучных описаниях окружающей среды), что природу в первую очередь следует рассматривать как нечто устанавливающее пределы тому, чего могут достичь люди. Акцент на абсолютных пределах, как правило, определен­ных экологической наукой (см.: [29]), перешел из програм­мы немногих мечтателей 1960-х годов в общепринятую по­вестку дня после Рио*. Так, в нынешних попытках добиться устойчивого развития прежде всего присутствует цель опре­делить способы ограничения человеческой деятельности, так чтобы экономическое и социальное развитие могло про­текать в пределах конечных экологических ресурсов плане­ты. Эта концепция широко распространена в ключевых межправительственных документах (см.: [9; 36]).

* Речь идет о сессии UNCED (Конференции Объединенных Наций по [проблемам] окружающей среды) и развития, состоявшейся в Рио-де-Жа­нейро 3—14 июня 1992 г. Конференция приняла «Риоскую Декларацию об окружающей среде и развитии». В ней, в частности подчеркивается важнейшая роль женщин в роль в контроле над окружающей средой и ре­шении проблем устойчивого развития. Конференция приняла также «Про­грамму действий на XXI в.», где много говорится о роли женщин и жен­ских групп, а также тендерного равенства и равенства возможностей для мужчин и женщин.

И все же, вопреки такой программе и несмотря на реаль­ность определенного рода материальности мира, «природы» могут не только ограничивать, но и поощрять человеческую деятельность. В ряде случаев идея «природы» оказалась относительно благотворной и способствовала деятельности, не разрушающей окружающую среду. Например, популяр­ное ныне обращение к «экологии» можно рассматривать не просто как отражение заинтересованности в физическом состоянии окружающей среды, но и как расширение благоприятных возможностей для развития иного базиса обще­ства. В таком случае на «природу» не должно взирать как на что-то, чем надо «овладеть» или что следует покорить, или как на что-то, обязательно находящееся не в ладах с человеческой предприимчивостью. В самом деле, постоян­ное акцентирование пределов в связи с рядом решений не делать что-то или делать поменьше может внушить убежде­ние, будто ответственность за состояние среды — это нечто предельно ограничительное и дисциплинарное. В другом месте мы уже проанализировали, каким образом появление программы охраны окружающей среды в английской сель­ской местности связано с парадоксальным усилением дис­циплинарной регуляции ее посещений любителями приро­ды (см.: [27]). Более того, определение пределов в катего­риях материальных количеств переносит политический центр тяжести на получение обязательств просто ограни­чить экономическое поведение вместо решения более фун­даментальных вопросов о самом отношении между природ­ным и социальным, на которое опирается текущее экономи­ческое поведение. Другими словами, вместо того, чтобы определять сегодняшние «инвайронменталистские знания» как набор параметров социального поведения, социология может поставлять информацию для решения проблем окру­жающей среды в такой ключевой области, как исследование социальных источников, участвующих в производстве упо­мянутых знаний, и их вкладов в формирование характера последующих дебатов.

Этот тип социологического исследования начинает при­носить плоды в направлении «деконструкции» методик и методологий, которые в настоящее время употребляются при изучении экологической проблематики. Существующая в Ланкастере исследовательская программа включает изуче­ние социологии научных знаний, информирующих о гло­бальном изменении окружающей среды. Посвященная рас­смотрению принципиальных экологических проблем, включая глобальное потепление, кислотные дожди, охрану естественной среды обитания и восприятие экологического риска, эта программа сосредоточилась на культурно зави­симом характере разных форм экологических знаний. Пер­вые результаты показывают: то, что считается авторитет­ным научным знанием, в значительной степени представ­ляет собой продукт активных взаимодействий и переговоров между учеными и политическими деятелями. К приме­ру, модели глобального изменения климата, центральные в спектре международных политических реакций на угрозы глобального потепления, скрыто опираются на сомнитель­ные предположения о человеческом, институциональном и рыночном поведении.

Вторую область, где социология способна критически и конструктивно заниматься «культурными зависимостями» официальной науки, можно усмотреть в нынешних дебатах о восприятии риска. Например, в докладе «Риск» Королев­ского научного общества (1992 г.), особенно в пятой главе, дается довольно полное обозрение разных психологических, социальных и культурных подходов к проблеме восприятия риска (см.: [33]). Традиционно роль обществоведа в осмыс­лении восприятий риска публикой была близка к роли по­ставщика методик, позволяющих определить, как общество воспринимает риск конкретных опасных технологий при «объективной» оценке реального риска их использования (возможно, первейший пример здесь — ядерные техноло­гии). Но появляется и более четко выраженный социологи­ческий подход, который отличается от других методологий (например, экономического анализа затрат и выгод, анализа принятых решений и математического анализа риска), ис­пользуемых для определения восприятий риска, а также от ценностно-нагруженных суждений, на которые они опи­раются. Первый вызов ортодоксальным психологическим подходам бросила М. Дуглас (см.: [11; 12; 13]), в расширен­ном виде ее идеи получили название «культурной теории». В теории Дуглас доказывается, что необходимо определить культурное место индивидуальных восприятий риска в сети социальных и институциональных взаимоотношений, кото­рые накладывают конкретные ограничения и обязательства на социальное поведение индивидов. В социологических понятиях культурная теория предлагает описывать отноше­ние людей к риску через их образ жизни. Однако этот под­ход, ограничивший рассмотрение культурных процессов Двумя измерениями (в общей сети отношений и в группе), тоже критиковался за чрезмерные эссенциализм и упроще­ние более сложных оттенков в социальных различиях (см.: [23]). Менее детерминистскую схему для исследования соци­альных рамок, определяющих восприятие риска, развили Б. Уинн [44; 45; 47] и С. Джазанофф [22]. Они выступают за то, чтобы в расчет принимались более широкие социаль­ные и культурные измерения, выраженные в озабоченно­сти людей проблемой риска. Сосредоточиваясь на предпо­ложениях, которые делают эксперты при выборе основа­ния для качественной и количественной оценки риска (по таким переменным как кредит доверия, двойственность и неопределенность в отношениях к риску), Уинн [47] пока­зывает, что оценки экспертов зачастую резко расходятся со взглядами непрофессионалов и что, следовательно, «экс­перты» неправильно понимают, как в действительности люди относятся к своей насыщенной риском окружающей среде.

С этим связан вопрос, каким образом более критически настроенная социология может бросить вызов техническим и естественным наукам, демонстрируя, что эти строгие нау­ки сами держатся на каких-то социальных предпосылках, которые в «реальном мире» означают, что предсказания теории лабораторного происхождения не всегда работают в конкретных обстоятельствах этого «реального мира». Этот момент хорошо показан Уинном на примере воздейст­вия осадков из Чернобыля на овцеводство в английском Озерном крае. Он так суммирует свои наблюдения: «Хотя фермеры признали необходимость ограничений, они не смогли принять, что эксперты явно игнорируют особен­ности их подхода при нормально гибкой и неформальной системе ведения дел в условиях контурного земледелия*. Эксперты полагали, что научное знание можно применять к контурному земледелию, не приспосабливаясь к мест­ным условиям... Эксперты были невеждами в реальных тонкостях фермерства и пренебрегали местным знанием» [46, 45].

* То есть земледелия на склонах холмов.

Вышеупомянутые исследовательские программы указы­вают на появление новой роли социологии: давать более социально осведомленные и содержательные описания нау­ки и других «авторитетных» источников знания, которые «пишут» теперь для нас экологическую программу. Описы­вая социальные, человеческие и культурные случайности так называемой объективной науки, социология может по­мочь не только лучшему пониманию этой программы, но и социально информированной политике, сознающей соци­альные предпосылки, на которые она опирается.

Дата добавления: 2014-10-31